Текст книги "Will You Love Me Tomorrow? (СИ)"
Автор книги: Motierre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Он еще некоторое время думает о Библии, побиении камнями за прелюбодеяние и том, как хорошо бы кончить в этот мягкий рот, так, чтобы Цицеро сглотнул его сперму и все равно бы осталось на раскрасневшихся губах. В рот – хорошо, но есть места и получше. Тиерсен еще несколько раз утыкает Цицеро носом в густые волосы на лобке, останавливаясь каждый раз и тихо постанывая от того, как маленький итальянец пытается глотать и как сокращается его тугая глотка, и все-таки разжимает руки. Тиерсен хочет ближе
– Пойдем в кабинку? – голос у него хриплый и неожиданно сорвавшийся.
– Тиерсен хочет?.. – у Цицеро голос совсем слабый, он тоже отпускает Тиерсена, больше от неожиданности, и садится назад. Лицо у него красное, подбородок мокрый, и волосы окончательно растрепались.
– Ага, – Тиерсен кивает, понимая, что уже не контролирует себя. Он берет пистолет, а через несколько секунд кладет его на опущенную крышку унитаза и забывает об этом. Только нетерпеливо дает Цицеро повозиться подрагивающими пальцами с задвижкой, а потом резко хватает его за горло, прижимая к стенке. Та покачивается под ударом, и Цицеро задыхается, упираясь в пол носками.
– Это ты меня заставил, – Тиерсен дергает подбородком, но Цицеро согласно, хрипло смеется, втягивая крохи воздуха и хватаясь за его запястье:
– Да, да, Слышащий!
И в его глазах искрится сумасшедший восторг, когда он скользит носками ботинок по влажному полу.
– Раздевайся, – кивает Тиерсен, втягивая носом запахи Цицеро. Не страха, но адреналина, запахи пота от влажных пятен на подмышках джемпера, мускуса и смазки от промежности и чего-то горького от шеи.
– Может быть, милосердный Слышащий тогда отпустит меня? – хрипит Цицеро, прикрыв глаза: его щеки уже темно-красные, и воздуха явно не хватает.
Но Тиерсен качает головой и отпускает горло Цицеро только для того, чтобы притиснуть к скрипнувшей стенке за плечи и закусить зубами шею. Цицеро стонет от неожиданности, но живо ползет пальцами вниз, ищет ремень и молнию.
Тиерсен не знает, зачем он оставляет ярко-красные пятна на шее Цицеро, пятна, которые через десяток-другой минут станут черными, зачем эти злые укусы от ушей до ключиц. Тиерсену не нужно метить территорию здесь, это больше не его территория, но он рычит, закусывая, прижимая языком бьющуюся артерию, когда Цицеро наконец расстегивает молнию и высвобождает свой налитой член, когда тот соприкасается с членом Тиерсена – горячо и твердо. Один к одному – Цицеро не выдерживает и немного наглаживает их ладонью, и Тиерсен согласно трется о него, тычется влажной головкой в жесткие и влажные рыжие волосы, дышит грязным запахом.
– Сколько ты не мылся? – спрашивает куда-то в шею, облизывая и чувствуя соленый пот.
– С тех пор, как убил ее, – Цицеро хихикает сбивчиво, с трудом изгибаясь, чтобы развязать правый ботинок.
– Восхитительно, – коротко комментирует Тиерсен, фыркая и сильнее зарываясь носом в волосы, кусая очень больно, зацепляя отдельные волоски зубами. Но Цицеро послушно молчит, распутывая шнурок и кое-как стягивая ботинок, а после и второй, и джинсы.
Когда Цицеро перестает ерзать, раздеваясь, его шея уже совсем темная, до черно-красных лопнувших сосудов, и Тиерсен еще сильнее упирается левой ладонью ему в плечо, сплевывая на пальцы правой.
– Я ведь правильно понимаю, что ты с ней не был снизу? – Цицеро мотает головой, и Тиерсен хмыкает. – Тогда будет больно.
Он сплевывает еще, лезет рукой под яйца и дальше, между ягодиц, легко находя влажный от пота вход и без сочувствия загоняя сразу два пальца. Цицеро вскрикивает, жмурясь от боли, не слишком громко, но несдержанно, и Тиерсен отпускает его плечо, залепляя ладонью рот.
– Заткнись, – говорит без злобы и не удерживается, оставляет короткий поцелуй на своих костяшках, через руку, и Цицеро мгновение смотрит на него больно. Но сразу потом он хмурится, жмурится и стонет во влажную ладонь, вслепую хватаясь за Тиерсена – и требовательно, и беззащитно, – и вздрагивает, сокращаясь в ответ на каждое его движение.
Цицеро звучит и двигается, как и всегда, как хороший инструмент из плоти в руках Тиерсена, и тот ненавидит его за это.
«Я что тебе, баба, чтобы кричать?» – сказал Раффаэле, и Тиерсен смутился. У Раффаэле были длинные загорелые ноги с порослью черных волос, непробиваемая стойкость характера и уверенность во всем, что он делал. У Раффаэле были своя банда, волевой итальянский профиль и страстная любовь к французскому коньяку. Раффаэле трахался и убивал молча, с жестким, ублюдочным лицом, и никак не был похож на бабу.
Но и Цицеро тоже. Цицеро просто ничего не знает ни о чем, ничего – о мужчинах, женщинах, гомиках, сексе и истошных криках. Цицеро не умеет себя вести нигде, это самый непосредственный человек из всех, кого Тиерсен знает, и за это Тиерсен тоже ненавидит его.
Тиерсен ненавидит Цицеро так сильно, что по-детски хочет сделать ему больно, сломать пару пальцев или нос. Или хотя бы не растягивать его сейчас, чтобы облегчить это нежеланное и неправильное. Но Тиерсен не причинит Цицеро лишней боли, как и обещал когда-то давно. Тиерсен насиловал его один раз и никогда не повторит этого, как бы зло не горело у него в груди. Пусть горит, пусть перегорает все. Тиерсен загоняет Цицеро пальцы до ладони и старается не думать.
Цицеро гнется под его руками, как Белияал. Как Отдай-Душу-За-Хреновый-Отсос-В-Сортире. Возврат и обмен, разумеется, не осуществляются, даже если семь месяцев думать, что тебе удалось наебать систему.
Тиерсен перестает иметь Цицеро пальцами, когда чувствует, что тот сам раскрывается ему навстречу, и вытаскивает их, обтирая о свитер. И сам свитер стягивает, бросает на крышку унитаза, потому что слишком жарко. Соскользнувшая беретта грохает о пол. Цицеро восторженно выдыхает Тиерсену в руку, жадно и полуслепо от желания оглядывая его потную грудь.
– Сможешь не кричать? – походя спрашивает Тиерсен. Цицеро кивает, и он отнимает ладонь. – Надеюсь, ты не подцепил от нее какой-нибудь заразы? – деловито примеривается, как бы удобнее, даже не думая над возможным ответом.
– Она сорокалетняя кошатница, Тиер, – Цицеро морщит нос.
– О'кей. Тогда держись за плечи, – Тиерсен не предлагает, приказывает, и как только Цицеро хватается – крепко берет его под бедра, одним рывком поднимая и упирая в скрипящую стенку. Жесткая кобура на голени больно царапает под коленом, когда Цицеро сводит ноги. Да, проще было бы нагнуть, но Тиерсен хочет видеть его лицо. – Поможешь?
Цицеро крепче обхватывает его шею одной рукой, второй тянется вниз, нащупывает член – ох-х – открывает, скользит пальцами от смазки – сколько ее, слишком много, даже стыдно, – придерживает, дышит через рот и никак не может попасть. Тиерсен не выдерживает, толкается сам, больше мешая, и это ужасно неловко, и еще больше хочется, хотя и куда больше.
– Х-х-ангх! – Цицеро кричит, хоть и обещал, когда наконец проталкивает в себя головку, и плотнее прижимается к Тиерсену. Жилка у него на шее стремительно бьется, и дыхание жаром жжет плечо. Тиерсен сжимает зубы крепко, чтобы не издать ни звука, но все равно гортанно стонет, проталкиваясь глубже. Сейчас Цицеро даже уже, чем в их первый раз, и еще зажимает Тиерсена крепко с каждым сокращением, и кричит ему в лицо, насаживаясь по подсохшей слюне и смазке сам.
– Заткнись, – выстанывает Тиерсен, держа за скользкие бедра скользкими руками, жестко и коротко вдалбливая Цицеро в ебаную скрипящую стенку. – Заткнись-заткнись-заткнись, – он не знает другого способа закрыть этот распахнутый, кричащий рот и прижимается к нему своим ртом, хотя совсем не хотел этого делать. Но он даже не целует Цицеро, просто зажимает его губы своими, и тот мокро стонет, зажмурившись, повиснув на нем всем телом.
Зажимает туго и по самые яйца, хуже ремешка для часов, которым Тиерсен как-то из любопытства перетягивал свой член, хуже самого тесного отсоса без воздуха. Тиерсен выходит едва на дюйм, тесно вжимая бедра в бедра, и Цицеро согласно стискивает его, будто нарочно заставляя еще больнее засаживать по нежному нутру. Это слишком узко для них обоих, как голыми нервами по голым нервам, но в паху и в сердце ноюще болит от желания соединиться еще плотнее, стереть все в кровь и продолжать двигаться.
Дыхания не хватает, и Тиерсен со стоном-выдохом отрывается от Цицеро, утыкаясь ему в плечо. Но у Цицеро тоже явно нет сил кричать, он только часто-часто дышит, и Тиерсен чувствует животом, какой у него твердый и пульсирующий член. Еще немного, бедра скользят из пальцев, и Цицеро невольно сползает ниже – глубже.
– Тиер-рсен… – он просит неожиданно сипло, сбито, – Тиер-Тиер-Тиер, – как торопливую молитву.
Тиерсен больше машинально поднимает голову. Цицеро кусает нижнюю губу так, что вспухают красные следы от зубов. Тиерсен понимает и притискивает его к стенке сильнее, с силой двигаясь так глубоко, как может, так, что каждый толчок обжигает их обоих. Член Цицеро трется между их животами, раз, другой, и Цицеро хнычет громко, силясь не жмуриться, когда все-таки кончает, и горячее-горячее семя брызжет Тиерсену на живот густыми струйками. Тиерсен еще двигается в нем – два долгих движения в тесные сокращения – и наполняет своего итальянца семенем с низким, вымученным стоном, последний раз вбив в стенку. Он чувствует себя много легче сразу, чувствует себя внезапно умиротворенным за секунды до того, как время снова пойдет, чувствует, как становится тепло по всему телу и расслабляются мышцы. Он чувствует себя… чище. В Библии ничего не пишут про очищение души семяизвержением.
Но время действительно идет, и секунды гармонии – неразрывного взгляда, смешавшегося дыхания, отпустившего напряжения – снова сменяются раздраем. Тиерсен вздыхает и отворачивает лицо.
Цицеро часто дышит, обнимая его ногами, но потом медленно отпускает, последний раз сильно царапнув кобурой – Тиерсен только чувствует, как саднит кожа под левым коленом. Цицеро запрокидывает голову, закрывая глаза, и убирает волосы с лица, заодно стирая пот. Тиерсен чувствует себя в сто раз более неловко, чем до всего этого и даже в процессе. Он машинально отворачивается, подбирая свитер и натягивая его. Живот еще мокрый, и будет липнуть, но Тиерсен не соображает об этом сразу, теперь неудобно протискиваясь мимо Цицеро, отматывая бумагу и стараясь не смотреть на него. Член, в любом случае, чище, чем он думал, и один раз обтереть все достаточно. Застегнуть брюки, все-таки раз глянуть – и можно выходить. Цицеро все еще стоит у стенки, успокаивая дыхание, растрепанный, полуголый, с медленно застывающими потеками собственной спермы на джемпере.
– Мне нужно идти, – говорит Тиерсен, решая не множить неловкое молчание.
– Что? – раскрытые глаза у Цицеро моментально вспыхивают.
– Лион. Я туда все еще еду.
– Но Цицеро думал, что Тиерсен останется! Как предлагал Джохар! – лицо Цицеро абсолютно растерянно, а в глазах бушует буря.
– Я же сказал тебе, что все равно уеду. Что бы здесь ни произошло, – Тиерсен дергает плечом. – И это произошло, и это было больше, чем замечательно, но мне действительно лучше уехать. Не хочу, чтобы это стало… не знаю, – он отворачивается. Если не смотреть в глаза, легче.
– То есть Тиерсен бросит Цицеро вот так?! Сейчас?! – голос маленького итальянца полон гнева, но Тиерсен не оборачивается, отодвигая задвижку.
– Ты же бросил меня тогда, – и он не уверен, что хотел сказать именно это.
Когда он выходит, то слышит щелчок предохранителя за спиной. И вспоминает, что забыл свою беретту, потому что та упала за унитаз. Вздыхает.
– Цицеро, прекрати, ты не остановишь меня так, – Тиерсен говорит даже с легким раздражением, поворачиваясь.
Цицеро стоит напротив него, с мокрыми волосами, голым задом и кобурой вокруг босой ноги. Беретту Тиерсена он крепко зажал в ладони, сунув дуло себе в рот. Тиерсен отходит от шока за секунду.
– Серьезно? – он поднимает бровь. – Серьезно? Ты и пистолет? Вот так? – на что-то более членораздельное его не хватает, и ему хочется смеяться.
Цицеро опять смотрит на него надрывом, сжимая дуло губами. Это возбуждает опять, пусть и смеяться все еще хочется.
– Нет, ну ты этого точно не сделаешь. Нет, – Тиерсен говорит жестко, подавив смех, и скрещивает руки. – То есть, конечно, давай, если хочешь, но я все равно не поверю, пока своими глазами не увижу.
Цицеро глядит на него со смесью беззащитности и возражения, крепче перехватывая беретту.
– Ну давай, чего тянуть. Раз – и на Небесах, – нарочно и зло подначивает его Тиерсен, не отрывая взгляда от того, как у Цицеро подрагивает нижняя губа. Ждет еще немного и выдыхает. – Ладно, все, поиграл – и хватит, – протягивает руку. – Дай сюда.
Цицеро смотрит на него еще – с ненавистью – и с ненавистью же вытаскивает мокрый от слюны пистолет, зло пихая его в протянутую ладонь. Он явно собирается начать кричать, когда Тиерсен перебивает его:
– Ты слишком самолюбивый эгоист, чтобы покончить с собой, – он легко поднимает пистолет, направляя его Цицеро ровно в лоб, и несколько раз спускает курок.
Глаза у Цицеро широко раскрываются, и он больше не хочет кричать. Пустые щелчки неожиданно громко бьют по ушам.
– Пустой магазин, – Тиерсен хмыкает. – Разрядил еще в Лионе, думал у тебя взять патроны, – он со смешком убирает беретту обратно за ремень.
Цицеро так и смотрит на него обескураженно, но быстро ориентируется:
– Может, тогда Тиерсен хотя бы зайдет? Взять коробку-другую? – голос у него очень хриплый.
– Ага, – Тиерсен кивает, засовывая большие пальцы в петли на брюках. – Пошли. Только штаны надень. И шею прикрой, тебе еще здесь жить.
Он смотрит, как Цицеро торопливо одевается, и плотно прижимает ладони к бедрам. Меньше всего он хочет, чтобы тот видел, как у него дрожат пальцы.
–
Маленький номер на втором этаже ожидаемо уютный, с теплым ковром на полу, двумя кроватями и тяжелой деревянной мебелью. За дверью – очевидно, ванной – шумит вода, из-под одной постели торчит край коробки, привезенной Тиерсеном, а на столике у двери валяются ключи от его машины. Тиерсен сразу убирает их в карман, а потом свинчивает крышку у бутылки, отхлебывая из горла. По дороге сюда он взял джина в баре, стараясь игнорировать странные взгляды. На него, как ни странно, косились куда больше, чем на Цицеро, хотя тот, слегка ссутулившийся, с кровоподтеками – от собственных зубов, но они не знают – под нижней губой, прикрывший шею растрепанными волосами, и выглядел больше похожим на жертву избиения, чем на только что отлично потрахавшегося человека.
Тиерсен оглядывает номер и мелко глотает джин. Цицеро наскоро расшнуровывает ботинки перед тем, как наступить босыми ногами на ковер.
– Ты снимаешь обувь? – без иронии интересуется Тиерсен.
– Джохар ругается, – Цицеро морщит нос. – «По такому красивому ковру – и в засраных ботинках!». Да говно этот ковер, – он шкрябает мозолистой подошвой по ворсу, и Тиерсен не выдерживает, улыбается.
– Восточные традиции, гляжу, в тебе приживаются, а вот приличия не очень, – он коротко смеется.
– Тиерсен же знает, что Цицеро не большой любитель приличий. Во мне лучше приживаются плохие вещи! – Цицеро тоже смеется и прикусывает большой палец.
– Да уж, много плохих вещей, – не слишком осмысленно отмечает Тиерсен, внимательно смотря, как Цицеро потирает пальцем нижнюю губу. Неловкое напряжение опять где-то рядом, и он отводит взгляд. – Но я все-таки пришел за патронами, – он делает еще глоток и закрывает бутылку.
– И только за патронами? – Цицеро передразнивает его и насмешливо щурится.
– Ага, – но Тиерсен кивает. – Ты мне их дашь или нет? – и ему самому кажется, что это звучит как-то грубо, особенно когда радостные нотки в глазах Цицеро гаснут.
– Конечно, – тянет Цицеро, отводя взгляд в сторону. – Конечно, Тиерсен, – он отходит к одной из кроватей, достает из-под нее чемодан.
– Слушай, извини, – Тиерсен пытается исправить положение, ставя бутылку на столик у двери и сам шагая ближе. – Ну, за тон. Я просто…
– Нет-нет, Тиерсен, Цицеро все понимает, – Цицеро оттягивает воротник джемпера, вытаскивая шнурок с двумя маленькими ключами. – Только патроны, значит, только патроны, – он открывает оба замка и начинает копаться в вещах. Цветные плавки, клетчатые рубашки, потрепанные книги, и вперемешку с этим несколько голубых коробок с патронами. Цицеро берет две, придерживая пальцем надорванный край у одной, и поворачивается к Тиерсену.
– Хранишь их прямо так? Не боишься вороватых горничных? – спрашивает Тиерсен, как-то невольно оттягивая момент того, когда придется взять патроны и уйти.
– Нет. Красть у Цицеро – плохая идея, – маленький итальянец зло усмехается.
– Красть необязательно, они могут заявить в полицию, – неизвестно зачем продолжает Тиерсен.
– А Тиерсен слышит сирену? – Цицеро поднимает взгляд, смотря Тиерсену в глаза. Обычно он говорит все такие вещи весело и беспечно, но не теперь. Теперь он выглядит действительно злым.
– Я просто предположил, – Тиерсен пожимает плечами и, понимая, что ничего другого не остается, все-таки берет протянутые коробки, сует в карман брюк. – Знаешь, я хотел… – он начинает, но Цицеро перебивает его, поднимая ладонь:
– Цицеро бы хотел, – он делает паузу для акцента и только после продолжает, – чтобы Тиерсен больше не злился на него. Но Цицеро уже сказал, что не может обещать Тиерсену исправиться и стать лучше. Цицеро не может быть хорошим. Таким хорошим, чтобы приносить Тиерсену говяные свитера, а не проблемы, – его голос не срывается ни разу.
– Я говорил, что мне не нравится этот свитер, – хрипловато возражает Тиерсен.
– Ага, – Цицеро снова шаркает по ковру. – «Свитер, а не…», – он передразнивает с детской злобой, но он и есть ребенок, грубый, взрослый и не умеющий рассчитывать последствия своих поступков. Тиерсен растерянно смотрит, как тот ковыряет ковер пальцами ног, и торопливо ищет хоть какой-то ответ, чтобы не злить еще сильнее.
«Свитер, а не Раффаэле», – он не называет его имени, он не хочет или хочет говорить об этом? Наверное, не хочет. Но если мы не будем говорить об этом, то о чем? О свитере, что ли? Нет, мы должны поговорить. О том, что произошло, о том, что я изменяю ему… с ним Раффаэле, о том, что я живу с Раффаэле, о том, что я чувствую к Раффаэле… что я чувствую? «Свитер, а не…», «Свитер, а не…»
– Свитер и… – говорит Тиерсен тихо, и Цицеро поднимает на него непонимающий взгляд.
Грубоватый поцелуй приходится Цицеро в скулу – Тиерсен наклоняется неудачно, – второй, еще грубее, наконец находит губы. Разница в росте не имеет значения, если одновременно наклониться и приподняться. Цицеро с силой сгребает свитер Тиерсена в кулаки, прижимаясь, и Тиерсен чувствует всего его, сжимая напряженные плечи. Кровь жарко приливает к лицу, и Тиерсен обхватывает Цицеро под ребра, поднимая резко и неожиданно. Но Цицеро только согласно выдыхает ему в рот:
– Тиер-рсен, – сразу снова вцеловываясь, вкусываясь будто всем своим естеством.
– Ну не на полу же, – шепчет Тиерсен куда-то между губ, заваливая Цицеро на постель и придавливая всем весом. Тело кажется таким тяжелым, воздуха не хватает, голова идет кругом, и они целуются вслепую, жадно и торопливо. Джемпер на животе Цицеро задирается, обнажая полоску кожи и пахнущие мускусом темно-рыжие волосы, и Тиерсен втягивает этот запах глубоко, рыча и подхватывая Цицеро под поясницу, крепче прижимая к себе. Раскрасневшийся Цицеро в ответ тянет с него свитер и вцепляется в потную спину скользящими пальцами, целует обветренные губы, зажимает ногами поясницу, будто никуда не желая отпускать. И Тиерсен не уходит.
Пряжка, пуговица и молния – еще раз – с трудом поддаются пальцам, братья раздеваются сумбурно и неловко, но не отворачивают лиц. Цицеро начинает стягивать джинсы, но бросает на середине, и те болтаются на коленях, когда он целует Тиерсена еще, больше, больше, больше, резко садясь и притискиваясь грудью, щекоча шрам от ладони Марии курчавыми волосками. И Тиерсену так сложно избавиться от джемпера, чтобы на самое долгое секунду разъединить губы и отнять руки Цицеро – волосы у того пушатся и торчат во все стороны, когда он эту секунду спустя снова хватает Тиерсена за спину, зацеловывая его рот.
Следы укусов пестрят красным на щеках и плечах, следы, которые будут заживать дольше, чем хотелось бы, и каждый шрам, каждая родинка знакомы невыносимо, до того, что к каждому и каждой нужно еще и еще прикладывать зубы, отмечать поверх. Тяжелые ботинки падают громко, пальцы путаются в пуговицах, сплетаются на пряжке, горячее дыхание перемешивается между раскрасневшихся губ, оставшаяся одежда – кучей на пол, и звенят рассыпавшиеся из дырявой коробки патроны, и покрывало сбивается складками, когда Тиерсен снова толкает Цицеро на него, переплетая голые ноги.
– Хочу видеть твое лицо, – говорит Тиерсен, но в ушах шумит, и Цицеро не разбирает его слов. Он разбирает только, как кожа липнет к коже, как терпко и душно пахнет между их телами, как Тиерсен коротко целует его в лоб и разводит его ноги, наклоняясь сверху, опираясь на подушку. Он опять предельно возбужден, как будто не было только что – член прижат к напряженному животу, взгляд плывет, отросшая прядка прилипла ко лбу, – и ничего больше не говорит, только берет Цицеро за внутреннюю сторону бедра и сразу толкается внутрь, обжигающе больно в еще саднящий зад.
По собственной сперме Тиерсену входится легко, он чувствует, как мягко Цицеро принимает его, но почти сразу между рыжих бровей ложатся глубокие морщины, и Цицеро царапает Тиерсену спину, в попытке сдержаться закусив губу.
– Больно? – тихо спрашивает Тиерсен, привычно уже касаясь щеки. Цицеро мотает головой, но через секунду, когда Тиерсен пробует войти глубже, еще вздрагивает и все-таки кивает. – Хорошо, – Тиерсен гладит его по щеке, двигаясь медленно и неглубоко, только на треть мягко проталкивая член. И Цицеро то раскрывается ему навстречу, то больно сжимается, но Тиерсен успокаивающе гладит его по лицу кончиками пальцев. Он удобнее опирается на кровать и слегка приподнимает Цицеро, прижимая его к себе за спину крепко, и имеет ласково, не причиняя лишней боли, давая расслабиться. Сведенные ноги дрожат у него на бедрах, Цицеро хнычет ему в ухо, и кожа на его спине легко ходит под пальцами. Тиерсен уже успел привыкнуть к крепким, жестким мышцам спины Раффаэле, на которую он опирался часто обеими ладонями, вбивая его в кровать, и теперь Цицеро кажется ему – обманчиво – мягким и хрупким. Но Тиерсен все равно осторожничает, прижимаясь щекой к щеке.
«Ты еще будешь любить меня завтра?» – спросила его Ширли Оуэнс из радиоприемника утром, и Тиерсен переключил станцию.
Тиерсен любит Цицеро мягко и осторожно, прижимая к себе и тяжело выдыхая с каждым толчком. Боль в груди растет и упирается в ребра.
– Ты очень красивый, – шепчет Тиерсен Цицеро в ухо, и тот вздыхает, еще крепче сжимая его спину. – И я очень рад, что приехал сюда, – он говорит то, что думает, и Цицеро шумно сглатывает, с каждым движением потираясь носом ему о плечо. Только бы он не плакал, думает Тиерсен, входя в него все сочнее, по теплой сперме и потекшей смазке, и Цицеро зажимает его сладко, еще слаще всхлипывая.
– Я хотел бы… – у Тиерсена сбивается дыхание от того, как плотно и близко, – завтра…
– Что завтра? – сдавленно спрашивает Цицеро, и Тиерсен отпускает его, давая упасть головой на подушку – волосы совсем сбились, щеки красные, глаза чуток влажные, и черный карандаш размазался. Тиерсен тесно прижимает его к постели, и Цицеро снова берет его за плечи.
– Тебя, – говорит Тиерсен, медленно толкаясь внутрь. Белый свет обнажает морщины на лице Цицеро, и у Тиерсена от этого туго сводит все мышцы. Вода в ванной перестает шуметь. Крики за окном плывут в утреннем ноябрьском тумане. Под соскользнувшей ладонью на покрывале остается влажное пятно. Цицеро откидывает голову сильнее – натягиваются сухожилия на шее, четким контуром выступает подбородок – и прикусывает губу, обнажая зубы.
Тиерсен наклоняется и целует Цицеро плотно сжатым ртом. Он кончает мягко, между одной накатившей вспышкой жара и другой, и не закрывает глаз. Цицеро вздрагивает под ним и приоткрывает губы, и поцелуй невольно становится глубже. И в этот раз неловкости нет.
Проходит не меньше нескольких минут перед тем, как Тиерсен нехотя отстраняется, еще целует Цицеро в покрасневшее ухо и двигает бедрами назад, отодвигаясь.
– Я хочу… – он начинает, собираясь лечь ниже и взять в рот его все еще мягкий член, но Цицеро берет его за шею, останавливая.
– Не сейчас, Тиер-рсен, – он качает головой, и в его глазах много печали. Но не из-за того, что, а из-за того, что.
– Хорошо, – и Тиерсен кивает, целуя его в искусанное им же плечо. Цицеро двигается удобнее, ложась ближе к нему, оставляя следы на покрывале. Сперма, подтекающая из его задницы, белесо-розовая, и Тиерсен беспокойно сжимает его ладонь. Цицеро оборачивается, ловя его взгляд, и морщится.
– Цицеро заслужил, – он утыкается носом Тиерсену в шею, и они лежат молча.
Тиерсен гладит Цицеро по спине, успокаивая неизвестно от чего, и целует его пропахшие потом волосы. Он совсем не думает о том, когда ему придется уйти. Только о том, как безжалостно красиво утренний свет оставляет черные тени на покрытой шрамами спине, под торчащей лопаткой и вдоль позвоночника. Хочется курить.
Задвижка щелкает, и Джохар выходит из ванной, распаренный, с влажными волосами, но уже одетый.
– Не говори ничего, – Тиерсен прижимает дернувшегося Цицеро к себе крепче.
– И не собирался, – Джохар даже не смотрит на них, подходя к вешалке у входа и снимая с нее свою парку. – Но, я так понимаю, – продолжает он, одеваясь, – capo di tutti capi все-таки решил остаться на пару дней?
– Думаю, да, – Тиерсен пожимает плечами, чувствуя, как Цицеро опять вздрагивает. – Вряд ли надолго, но на пару дней – да.
– Тогда я могу рассчитывать на компанию сегодня вечером? – Джохар возвращается к своей кровати и берет книгу с тумбочки. Достоевский заложен цепочкой для ключей, и та звякает, когда Джохар убирает книгу в широкий карман парки. – Этот засранец, – он кивает, не глядя, – отказывается кататься со мной.
– Я все еще не люблю горные лыжи, – Тиерсен хмыкает, – но раз уж тебе не с кем кататься…
– Вот и отлично, – Джохар кивает, накидывая капюшон. – Тогда я пока пройдусь, почитаю где-нибудь, вечером встретимся.
– О'кей, – Тиерсен дожидается, пока Джохар уйдет, и тихо смеется, ероша носом волосы Цицеро. – Ладно, засранец, почему ты не хочешь с ним кататься? – он спрашивает это так естественно, что сам пугается на секунду, но Цицеро с готовностью отвечает:
– Он никогда не дает Цицеро выиграть! Совсем не спортивно! – он нарочно хмурится, чтобы Тиерсен посмеялся еще, но потом становится серьезным, прижимаясь щекой к его плечу. – Тиерсен сказал, – он звучит не слишком уверенно, – что останется. Тиерсен сказал, что ему не нравится этот говяный свитер и… – он опять не договаривает. – Это, значит, что Тиерсен?..
– Не знаю, – Тиерсен не уверен насчет того, на какой именно вопрос он отвечает, но, кажется, у него сейчас на все вопросы один ответ. – Не знаю, Цицеро, – он проводит ладонью по его ребрам, утыкается пальцами во влажную подмышку. От окна подает холодом, и веселые крики людей снова слышны. Цицеро приподнимает голову, и Тиерсен смотрит в его желтые глаза, пустые и как будто стеклянные, такие блестящие и безжизненные на свету. Тиерсен вдыхает и задерживает дыхание.
Ты еще будешь любить меня завтра?
– Но мне точно придется объяснить все это Раффаэле, – хрипло и тихо говорит Тиерсен. – А потом, может быть, мы можем попробовать… не знаю, что-нибудь, – и в глазах Цицеро появляются едва заметные искорки, хотя улыбки на лице еще нет.
– Потом? – он спрашивает, а Тиерсен слушает, как размеренно бьется его сердце.
– Потом. Раз у меня выходные, я не хочу разговаривать ни о чем серьезном. Давай просто отдохнем, – поддавшись порыву, он целует Цицеро в затылок и притискивает к себе влажно и тесно. – И закажем чего-нибудь снизу. Я ужасно хочу есть.
