Текст книги "Will You Love Me Tomorrow? (СИ)"

Автор книги: Motierre

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Цицеро неожиданно выглядит много лучше, чем последние семь месяцев, решает Тиерсен, слегка притормаживая в дверях. Темно-рыжие волосы собраны в хвост, тонкий черный джемпер обтягивает шею и грудь, и он смеется, крутя намотанные на запястье четки. Тиерсен удобнее перехватывает кейс, втягивает воздух – немного больше, чем надо для одного вдоха – и идет вперед.

– Привет, – он улыбается Джохару, и тот поворачивает голову, такой же домашний и немного растрепанный, как всегда. Он стянул капюшон своей потертой парки и греет руки о чашку с кофе. – Я смотрю, Беркович еще жив, – Тиерсен отмечает походя, и Джохар со смешком потирает свою густую пушистую бородку: они с Альвдис пару недель назад азартно поспорили, что она найдет одного насолившего Семье еврейского бутлегера меньше, чем за месяц. В случае ее выигрыша Джохар обещал сбрить свою бороду, в случае его – она острижет свою косу. Тиерсен следит за этим пари с легким интересом: даже у разъехавшейся по стране и миру Семьи есть время для маленьких, почти домашних развлечений.

– Привет и тебе, друг, – Джохар щурит зеленые глаза и двигается, освобождая место. – Да, Беркович покамест живет и здравствует не хуже нас. И я даже знаю, где. Но она не знает, – он смеется.

– Хорошо ему, – Тиерсен садится и кивает Цицеро. Цицеро кивает ему в ответ; его взгляд нечитаем, вроде не агрессивен, но вроде и не доброжелателен. – Давайте сразу тогда к делу, – Тиерсен не хочет неловкого молчания и передает свой кейс Джохару. – Держи. Здесь документы и деньги, остальные вещи в машине. Да… Можно мне пива? – он касается локтя официантки, проходящей мимо их столика.

– До двенадцати только кофе, – та отвечает, но не с обыкновенной для официанток прохладцей, а даже со слегка виноватой улыбкой.

– Пожалуйста, – Тиерсен устало улыбается ей в ответ. – Я ночь был за рулем, не могу даже видеть кофе.

Официантка мнется пару секунд, но улыбка на ее лице становится шире.

– Ладно, я посмотрю, что можно сделать.

– И мне тогда тоже, – сразу капризно требует Цицеро.

– Да, если это не будет неудобно, можно еще одно для моего друга? – Тиерсен старается проявлять всю вежливость, на которую способен после бессонной ночи, и прикрыть ей наглость Цицеро. Хотя он уже и не обязан это делать, ему все равно неудобно промолчать.

Официантка бросает на Цицеро короткий взгляд и с легким раздражением прикусывает губу.

– Хорошо, – она кивает и уходит. Тиерсен знает, что когда они попросят счет, на обратной стороне будет записан телефонный номер. Еще он знает, что никогда не позвонит по этому номеру, хотя и мог бы, и это наверняка было бы не так уж плохо. Но ему лучше не множить ни неловкие ситуации, ни подозрения.

– А она хорошенькая, – походя замечает Джохар. – Жалко даже, что живая, – добавляет тихо и смеется себе под нос.

– Ага, – Тиерсен кивает, не слушая. – Так вот, я сейчас передохну и занесу вещи вам в номер, а потом сразу обратно в Лион.

– Даже на денек не останешься? – спрашивает Джохар, а Цицеро все крутит четки, смотря в стол.

– А что мне тут делать? – Тиерсен пожимает плечами. – С работой вы и сами справитесь.

– Все тебе работа да работа, – Джохар усмехается. – Это же Альпы, друг. Люди сюда обычно отдыхать едут. Серьезно, ты не думал о том, чтобы провести тут пару выходных? Отдохнешь в сауне, перепробуешь местный бар, прокатишься на лыжах? Ты же вроде как любишь лыжи.

– Не слишком, – Тиерсен качает головой.

– Как так? Да постой, вы же всегда ездили на Рождество кататься… – Джохар обрывает себя на полуслове.

– Раньше. Теперь что-то не хочется, – Тиерсен на секунду задумывается, сколько еще времени его будут преследовать такие неловкие мелочи. «Вы ведь… ты ведь приедешь к нам на Рождество?», «Кстати, не спросишь Цицеро… а, нет, ладно, сам позвоню и спрошу», «Да, Цицеро вроде… то есть тебе это нравится, так?».

– Действительно, Джохар, что ты к нему пристал? Хочет катиться в свой Лион – пусть катится! – тем временем на лице Цицеро недовольное выражение. Тиерсен чувствует агрессивные нотки в его голосе и не слишком понимает, зачем бы так себя вести при их первой за семь месяцев встрече, но не хочет ссориться и не поддается на провокацию.

Официантка тем временем приносит пиво, Цицеро ставит стакан просто так, Тиерсену – на салфетке. Через прозрачное дно видны чернила, и Цицеро смотрит на них ревниво и зло. Но Тиерсен знает – эта ревность не к нему, а к официантке, эгоцентричная ревность: Цицеро не понимает, почему с тем, от кого он ушел, кто-то может флиртовать, а с ним нет. Тиерсен знает об этом, но никак не препятствует разрастающейся в Цицеро злости.

– А Раффаэле сейчас в Лионе? – ядовито и резко спрашивает Цицеро как раз тогда, когда Тиерсен делает глоток.

– Нет, – Тиерсен спокойно сглатывает и отвечает. – Он еще в Париже.

– А. Да. В нашей квартире? – Цицеро поднимает брови.

– В моей квартире, – парирует Тиерсен, не особо желая продолжать разговор.

– Да-да, в твоей квартире, которую мы выбрали, – Цицеро закатывает глаза.

– И за которую я платил и плачу, – отрезает Тиерсен. – Цицеро, мы тысячу раз это обговорили еще тогда, зачем ты сейчас поднимаешь эту тему? Ты сам не захотел жить там и отдал мне ключи, – швырнул в лицо.

Цицеро упрямо молчит в ответ – как же он кричал тогда – и сверлит Тиерсена взглядом.

– Так, парни, может, вам поговорить вдвоем? Я бы пока за вещами сходил, – Джохар чувствует почти черное напряжение за столом.

– Нет, – отрезает Цицеро, отворачиваясь наконец.

– Не надо, – одновременно с ним отвечает Тиерсен.

– О'кей, – Джохар прихлебывает кофе, но напряжение никуда не девается. Он сидит еще немного, болтая остатками на дне чашки, и все-таки поднимается. – Ну, хотя бы отлить схожу, – говорит в ответ на вопросительные взгляды.

Когда Джохар уходит, Тиерсен чувствует, как его плечи слегка расслабляются. Нет, дело совсем не в Джохаре, и он точно не виноват, просто самому Тиерсену неловко выяснять отношения при друзьях. Неловкость. Ощущение, с которым он почти смирился.

Он прилично глотает пива и думает, что нужно что-то сказать. Цицеро пялится в окно, теребя четки.

– Ты хорошо выглядишь, – у Цицеро слегка дергаются зрачки в ответ на это, и он поворачивает голову. – Ну, в смысле, сегодня, – продолжает Тиерсен. – Тебе так идет. Я видел вас в пекарне, – он благоразумно не говорит о фотографиях, которые ему периодически приносили, – ты тогда был в коричневой тройке и очках. Выглядело, если честно, ужасно, как будто это и не ты совсем. Такой дохрена старый, женатый и уставший. Но сегодня совсем другое дело, – Тиерсен заканчивает сбивчиво. Он проклинает все сказанное, это ужасно, ужаснее не придумаешь, но, видит Мертвый Бог, он не мог лучше начать разговор.

– Я и есть дохрена старый, дохрена уставший и даже дохрена женатый, – жестко говорит Цицеро, но его взгляд, привычно обрамленный черным карандашом, скоро смягчается и даже становится любопытным. – Постой-постой. Это что… Тиерсен следил за Цицеро, да? – он слегка наклоняет голову.

– Ты о чем?

– Да-да, точно! Тогда, в пекарне, Тиерсен следил за Цицеро! – это почему-то приводит маленького итальянца в восторг, которого Тиерсен совсем не разделяет.

– Это все еще моя любимая пекарня, – говорит он резко. – Я показал ее тебе и, представь себе, до сих пор туда хожу.

Улыбка на лице Цицеро гаснет. Как будто он вовсе не хотел обвинить Тиерсена в глупой и бессмысленной ревности, в слежке и всем таком, как будто это должно было обрадовать и Тиерсена тоже. Тиерсен совсем не понимает Цицеро – никогда не понимал, – и это коротко колет под ложечкой. Он глотает еще пива.

Цицеро едва отпивает из своего стакана и с неловким стуком ставит его обратно. Он тоже хочет что-то сказать и жует губу, подбирая слова.

– А ты выглядишь дерьмово.

Он тут же виновато сжимает рот, но Тиерсен не обижается.

– Знаю, – он усмехается и кивает.

– Мешки под глазами здоровые такие, в каждый кота посадить можно, – воспользовавшись негласным разрешением, Цицеро сразу начинает тараторить, очевидно не слишком задумываясь о смысле своих слов. – Борода отросла, глаза опухли, как у утопленника, руки трясутся…

– Ну, обычно не все так плохо. Сегодня-то я не спал всю ночь, чтобы привезти вам… – Тиерсен сам не замечает, как начинает оправдываться.

– …и еще свитер этот говяный. Тиер, – Тиер, – кто тебе сказал, что олени на свитере – на красном свитере – это вообще прилично?

– Раффаэле, – Тиерсен дергает краем рта, и Цицеро замолкает. Но Тиерсен не хочет его обидеть. – Нет, мне он тоже не нравится. Свитер, в смысле, а не… – он решает не продолжать, сам себя загоняя в эти неловкости. – В общем, Раффаэле купил мне его, когда похолодало, и так настаивал, нельзя было отказать. А вчера я просто снять забыл.

– Вчера? Но ты же вчера был в Лионе, а Раффаэле в Париже. Зачем тебе носить этот говяный свитер, если этого твоего Раффаэле нет рядом? – Цицеро щурится. Тиерсен смотрит в стол. Ему совершенно нечего возразить, потому что нет, он не врал, и Раффаэле сейчас действительно в Париже, но и нет, он не может объяснить, нахрена ему сейчас этот говяный свитер. Просто он теплый, и это единственная теплая вещь у него, и он не может поехать в их старый дом в Орийаке и забрать свои вещи. Да, до сих пор не может, столько месяцев – семь – спустя. Но Цицеро как будто чувствует, что Тиерсену нечего ответить, и снова смягчается.

– Ладно, в любом случае, Тиерсен выглядит лучше нее, – он снова отворачивается к окну и сжимает губы.

– Неправда, она отлично выглядит, – Тиерсен не уверен насчет того, что хочет защищать эту женщину, но Цицеро все-таки несправедлив в том, что сказал. – Она же актриса вроде, да? И выглядит потрясающе для ее лет, как мне кажется.

– Это Тиерсен не видел ее дома, – Цицеро вздыхает. – И сам дом. Ужасно! Повсюду не прибрано и кошки! И еще она ужасно готовит, не так, как Тиерсен… Распустеха и кормит меня дерьмом. И все время курит. И никогда не слушает. И сосет отвратительно.

– Цицеро! – Тиерсен сам не замечает, как повышает голос. – Нет уж, чего я точно не хочу знать, так это кто, как и кому сосет.

Цицеро снова бросает на Тиерсена виноватый взгляд.

– Цицеро всего лишь хотел сказать, что она все делает хуже Тиерсена, – он бурчит себе под нос и берет стакан, отхлебывая пиво большими глотками.

– Ладно, – Тиерсен чувствует, что это действительно был не нарочный удар. – Ладно. Тогда вообще зачем ты с ней живешь? – пять месяцев назад он хотел, очень хотел задать этот вопрос, но теперь только поддерживает им разговор.

Цицеро не отвечает. Только смотрит в окно, обхватив пальцами стакан. Бледно-желтое солнце играет в его темно-рыжих волосах, а шнурок от четок увяз в каком-то липком пятне на столе.

– Тиер… сен, – ударение сбивается от того, как он добавляет слог.

– М?

– Тиерсен помнит, из-за чего мы?.. – Цицеро не договаривает, начиная крутить стакан против часовой стрелки.

– Ты швырнул мне в лицо кружку с кипятком и сказал, что ненавидишь меня. Прокричал, что ненавидишь, – Тиерсен подумал сначала, не ограничиться ли простым «да», но вдруг понял, что никогда и никому не рассказывал об этом. И если и может рассказать, то только сейчас и только Цицеро, путь тот и сам все знает. – А потом я в очередной раз узнал, что не уделяю тебе достаточно внимания, что ставлю интересы Семьи выше твоих, что ценю других больше тебя. Мы ссорились из-за того, что ты ревновал меня ко всем и говорил, что лучше бы я ебался с ними, чем с тобой, и тому подобное. Последний раз я взял с тебя обещание, что ты никогда больше не скажешь мне всех тех слов, что наговорил тогда. Мы разошлись из-за того, что ты нарушил это обещание через четыре часа, – он заканчивает коротко, хотя легче ему и не становится. Он знает, что они слишком часто ругались последние два года и что рано или поздно это должно было как-то закончиться, но все равно, кажется, до сих пор не совсем верит. Цицеро молчит долго, не поворачиваясь, и только потом тяжеловато роняет:

– Ты должен был сказать, что не помнишь.

Это то, что они всегда говорили, когда мирились, но Тиерсен только пожимает плечами после новой паузы и снова глотает пиво.

– Не могу.

Пиво ужасно горькое.

– Знаешь, дружище, я тут прикинул… – Джохар наконец возвращается, и Тиерсен только замечает, как долго его не было. – Если ты сейчас поедешь обратно, надо бы подкрепиться на дорогу. Так что я полистал меню и заодно поболтал с той живой милашкой. В общем, сейчас нам принесут картофельные оладьи, они здесь до задницы вкусные, и еще нам с Цицеро пива и кофе, а тебе, уж не обессудь, чай. Ну, я так рассудил, чего тебе лишнего пить, если сразу за руль. После бессонной ночи и пары пива раздолбать машину – как нехер делать. А ты нам живой больше полезен, – Джохар деловито усаживается с краю и двигает к себе оставленную чашку. Он явно попытался хоть немного разрядить обстановку, но получилось не слишком.

Они все молчат, пока официантка не приносит оладьи, а после Джохар съедает свою порцию быстро, Цицеро тоже, успев ополовинить второй стакан, и только Тиерсен курит, вяло ковыряя вилкой распотрошенный оладий. Они действительно вкусные, но он совсем не хочет есть.

Цицеро фыркает и тоже отходит отлить, а Джохар одним глотком допивает кофе.

– Я тут еще подумал, – говорит он вдруг, и Тиерсен не слишком заинтересованно поворачивает голову. – Вижу, что с аппетитом у тебя беда, так, может, я вещи пока снесу наверх, а потом вернусь и тебе ключи отдам? А ты пока доешь без спешки, а?

– О'кей, – подумав секунду, Тиерсен кивает и лезет в карман за ключами от машины.

– Отлично. И еще тогда вот, я заплачу за всех, – Джохар поднимается, выгребая из кармана парки смятые купюры, и кладет на стол. – Проследи, чтобы наша живенькая взяла, тут ей сверху на чай.

Тиерсен машинально кивает и даже не замечает, как Джохар забирает кейс и уходит. Он смотрит на оладий и понимает, что лучше сдохнет, чем его доест. Лучше сдохнет, чем продолжит здесь сидеть. Впрочем, догнать Джохара еще не поздно.

Тиерсен поднимается, собирает деньги и идет к стойке. Их официантка принимает купюры со слегка обеспокоенной улыбкой, но у Тиерсена нет особого желания улыбаться в ответ. Он только думает, что вежливо было бы попрощаться с Цицеро перед тем, как он уедет. Он не хочет этого делать.

Дверь в туалет скрипучая, и Цицеро отворачивается от писсуара на звук. Тиерсен неловко заходит, стараясь смотреть в маленькое потертое зеркало над раковиной.

– Я хотел сказать, что, наверное, уже сейчас поеду, – говорит он, чувствуя себя нелепо в этом потертом сортире, одетый в аляповатый красный свитер с оленями. – Только занесу вам коробки. Джохар там заплатил, кстати, так что можешь… не знаю, идти, куда захочешь, – это звучит еще тупее, чем раньше, и Тиерсен опять жалеет, что начал.

– Тиерсен? – Цицеро любопытным тоном прерывает его внутреннее самобичевание. – Ты что, пялишься?

– Что? – Тиерсен слегка поворачивает голову.

– Пялишься? На Цицеро? В это зеркало?

– Я не…

– Пялишься! – Цицеро приходит в какой-то абсолютный восторг, стряхивая и застегиваясь. – Тиерсен пялится на своего, – неприятно, – Цицеро, сколько бы долгих дней не прошло! – он жмет на ручку слива, не прекращая тараторить. – Пялится-пялится-пя…

– Я не пялюсь! – Тиерсен вспыхивает, окончательно поворачиваясь. Его резко начинает все раздражать. Начинает? – Я вообще не смотрю на тебя, – говорит, глядя Цицеро в глаза, и на его лбу заметно бьется жилка. Цицеро выглядит уязвленным, как будто ждал другой – какой еще другой? – реакции, и торопливо подбирает новые слова.

– А почему это Тиерсен не хочет смотреть на Цицеро? – и Тиерсену чудится здесь какое-то цепляние за слова. Опять чудится, ведь Цицеро прекрасно владеет всеми словами, которые говорит.

– Потому что… – Тиерсен хочет объяснить, но не может, потому что слишком много объяснять. – Почему ты вообще спрашиваешь?

– Если бы Тиерсен пялился на Цицеро, это было бы не зря, – Цицеро пожимает плечами.

– Что именно не зря?

– Многое, – Цицеро уклоняется от прямого ответа, и это раздражает Тиерсена еще больше.

– Я… хрен с ним, ладно, я не знаю, чего ты хочешь, – он чувствует себя растерянно и раздраженно одновременно, но Цицеро молчит, и ему приходится продолжать. – Нет, я знаю, что для тебя заигрывать с людьми, строить все эти фразочки, загадывать загадки – нормально. Но, пожалуйста, не надо делать этого со мной.

– А если бы… – Цицеро как будто задумывается, решаясь, говорить или нет, – если бы Цицеро хотел делать это с тобой?..

– Зачем? – Тиерсен спрашивает устало.

– Если бы, например, Цицеро хотел бы что-нибудь исправить… на самом деле хотел!.. но не слишком знал, как? – он смотрит с каким-то опасливым интересом.

– А, вот оно что, – когда Тиерсен понимает, у него нервно дергается край рта – вместо улыбки. – Ну, тогда заигрывания здесь не помогут. Нет, я думаю, что прощу тебя когда-нибудь, – он не может прочитать эмоции на лице Цицеро, но они едва уловимо меняются, – и, может быть, мы сможем подружиться заново. Не сегодня, но когда-нибудь. На крестинах твоих детей или типа того. Но пока лучше пусть идет как идет. Давай для начала попробуем хотя бы разойтись по-хорошему. Мы не так плохо, – ужасно, – посидели, никто не пострадал, и теперь я так же спокойно вернусь в Лион, о'кей? – он ждет ответа, но Цицеро молчит. – Ладно, будем считать, что ты согласился. Хорошо отдохнуть, – Тиерсен разворачивается и берется за дверную ручку, когда Цицеро выпаливает, резко и немного надрывно:

– Я убил ее.

Тиерсен сжимает пальцы на ручке и смаргивает. Как и каждый раз.

– Что?

– Я убил ее, – Цицеро говорит неожиданно четко. – Одну руку туда, вторую – сюда, одну ногу и еще одну. Потом она умерла.

Что привычка – страшная вещь, Тиерсен понимает в следующую секунду, когда ему первым порывом хочется спросить, где сейчас тело. Но вместо этого он выдыхает и поворачивается.

– И что? – спрашивает тоже на выдохе, не заметив, как участилось дыхание. – Чем я-то помогу? Если надо избавиться от тела, Джохар лучше других справится, а у меня еще дела в Лионе.

– Нет-нет-нет! – Цицеро активно мотает головой. – От тела Цицеро уже избавился, ты что, не знаешь Цицеро? – «Слишком хорошо знаю». – Цицеро просто хотел сказать, что убил ее. Для тебя, Тиерсен.

– В смысле, для меня? – Тиерсен смотрит на Цицеро обескураженно, привычно цепляя глазами мелочи и замечая, как он едва заметно качается с носка на пятку, как неловко дергает шнурок от четок, как откровенно потерян его взгляд.

– Цицеро убил ее, – как-то нездорово повторяет маленький итальянец. – Джохар сказал, что ты в Лионе. Что приедешь сюда. Цицеро убил ее. Цицеро понял, сколько времени прошло…

– Кстати. Где будем отмечать Рождество? – она наколола горошину на вилку и отправила в накрашенный темным рот.

– А? – Цицеро довольно долго без увлечения катал свой горох по тарелке, но вдруг прекратил. – Рождество? Уже Рождество?

– Ну, пока еще ноябрь, – она пояснила терпеливо, со сдержанным любопытством наблюдая за ним. Она находила многие привычки своего сожителя забавными, например, то, как он посреди разговора мог прекратить любые действия, бездумно смотря в одну точку. Например, на горох на тарелке, почему нет. Она знала, что он о чем-то напряженно думал в эти моменты, неестественно замирая, становясь неподвижным, как внезапно и безжизненно повисший бумажный паяц из ее детства. Когда по телевизору показывали прямые репортажи из горячих точек, когда она покупала ему мелкие подарки вроде книг или галстуков, когда он кончал в нее, залепляя ладонью лицо и больно зажимая щеку. Она знала, что он всегда думал, и никогда не знала – не хотела знать, – о чем.

Полгода. Он думал, что прошло куда меньше. Нет, он определенно был уверен, что они не выдержат и пары месяцев. А они не то что выдержали, но, кажется, даже не заметили. Прошли полгода и еще месяц, близилось Рождество, но в круговороте работы Цицеро совсем забыл об этом.

– Ну так что думаешь? – она продолжила есть, делая вид, что не заметила его шокированного взгляда. – Я бы съездила в Марсель…

– Нет, – Цицеро резко поднял взгляд.

– Ладно, тогда куда ты предлагаешь? – она видела в глазах Цицеро торопливую, испуганную мысль, а потом его лицо изменилось, и взгляд стал злым. Как тогда, когда он выкинул ее Библию в окно, когда ударил ее первый раз, когда вырвал сигарету из ее губ после их первого секса и затушил о стену.

– Флоренция, – ответил он грубо. – И ты будешь сосать мне под мостом.

– Обожаю твое чувство юмора, – она ответила со скептичным смешком.

Он взял тарелку за край – как Библию за корешок, как Пушинку за шкирку, как ее за руку. Горошины покатились за стол, когда он размахнулся и…

– …и убил ее.

…и со звоном поставил тарелку обратно.

– Я принесу еще вина, – он поднялся и направился на кухню. Она продолжила есть, привычно не обращая внимания. Ее сожитель был забавным и странным, но в ее возрасте было не выбирать. К тому же она сумела привести его в хоть немного приличный вид, так что его даже не стыдно было выводить в люди. И любился – и смеялся – он, как зверь, так жарко, как она уже забыла и не надеялась больше почувствовать.

И только когда он вернулся, капая водой с обрызганных висков и закатав рукава, с тесаком для мяса, и остановился в дверях, она мельком успела подумать, что, может, ей и стоило подольше поразмышлять, надо ли ей все это.

– Так, еще раз. Ты расчленил ее заживо из-за меня? – Тиерсен поднимает бровь.

– Не только из-за Тиерсена, – уклончиво отвечает Цицеро. – Но в основном.

– И ты думаешь… – Тиерсен качает головой. – О'кей, и что ты от меня теперь хочешь?

Цицеро сжимает губы и выглядит еще более растерянным. Но потом его взгляд становится жестким.

– Знаешь, Тиерсен, если бы Цицеро был молодым, или красивым, или каким-нибудь очень умным, или у него было бы с ума сойти сколько денег, или если бы он мог пообещать, что исправится, не просто пообещать, а так, чтобы сделать… Цицеро дал бы тебе свое тело, свои деньги и свое слово. Но у Цицеро ничего нет, чтобы дать тебе. Чтобы ты простил Цицеро. Только старое дерьмо вот здесь, – он стучит согнутым пальцем по виску.

– Что ты хочешь от меня? – повторяет Тиерсен с резкой усталостью. – Чтобы я простил тебя прямо сейчас?

– Нет-нет! – в голосе Цицеро снова появляются нездоровые, лихорадочные нотки. – Цицеро не нужно ничего большого! Только немного… может, если только чуть-чуть прощения… как аванс!.. может, одно-другое хорошее слово… может, еще что-нибудь сверху, – он дергает плечом так растерянно, что у Тиерсена вырывается нервный смешок.

– Что еще сверху? – Тиерсен с трудом обуздывает свой почти истерический смех.

– Может быть, Тиерсен сказал бы, что уже не так сильно сердится на меня, – Цицеро аккуратно подбирает слова. – Может быть, спросил бы Цицеро, думал ли тот о Тиерсене, и Цицеро бы ответил, что часто-часто думал. Может быть, разрешил бы Цицеро поцеловать Тиерсена, – он видит мелькнувший гнев в глазах и тут же торопится объяснить: – Только в знак примирения! Не слишком сильно!

«А что, это было бы смешно. Семь месяцев работать над собой, чтобы в один день сорваться. Хотя, конечно, с другой стороны, с чего бы мне срываться. Я же смог расстаться с ним после всего нашего секса, так что уж сейчас-то одним поцелуем больше, одним…»

– Не-ет, – Тиерсен говорит Цицеро и своим мыслям, где-то внутри еще истерически посмеиваясь. – Нет-нет, только не еще раз в это дерьмо, – нет, он, конечно, большой профи по самообману и увязанию в говне по самые яйца, но еще чего не хватало. Тиерсен знает, что какие-то шаги не стоит делать даже в мыслях. Например, ему самому не стоило слишком долго думать о том, о чем он думал, например, Цицеро определенно не стоило шагать ближе.

– А разве если добавить еще немного, станет хуже? – Цицеро спрашивает неожиданно серьезно. И, кажется, он отлично знает, что озвучивает мысли Тиерсена.

– Станет, – но Тиерсен кивает. – Хуже и сложнее. Я не ты, Цицеро, я не могу делать какие-то вещи, потому что мне так захотелось. Убивать или целовать. Ты вот сегодня сделаешь так, а завтра опять передумаешь, и что? Что я с этим должен буду делать, ты подумал?

– Но Цицеро не передумывал! Никогда, никуда не передумывал!

– Только мне об этом сказать забыл, – отрезает Тиерсен. Он набирает воздуха, чтобы хоть как-то подытожить этот разговор, когда Цицеро резко берет его за ремень. – Цицеро! – Тиерсен прикрикивает, сбиваясь с мысли.

– Цицеро думал, что Тиерсен и так поймет, – Цицеро впивается в пряжку обеими руками, невольно сминая свитер, и Тиерсену становится жарко, когда он чувствует животом горячие, слегка влажные от пота пальцы.

– Ты жил с другим человеком и выглядел весьма счастливым, что я должен был понять? – спрашивает он более хрипло, чем стоило бы.

– Цицеро всегда забывает, что Тиерсен верит всему, что видит, – желтые глаза не выглядят здоровыми. А когда-то выглядели?

Правая ладонь скользит с ремня вниз по ширинке.

– Что ты делаешь? – Тиерсен спрашивает тихо, и этот вопрос такой глупый, что даже смешно.

– Не знаю, – Цицеро смотрит прямо, и зрачки у него расширены.

– Не веди себя, как ребенок, – Тиерсен думает, что неплохо бы отстраниться вместо того, чтобы продолжать разговор. – Мне все равно придется вернуться в Лион, а потом в Париж. Придется делать вид, что ничего не было, или, наоборот, сказать Раффаэле что-нибудь типа: «Эй, привет, помнишь моего бывшего? Так вот, я с ним пересекся в одном сортире в Альпах, было незабываемо», – он говорит с ядовитым сарказмом, но Цицеро только тихо смеется.

– Тиерсен правда думает, что это будет незабываемо?

– Я бы хотел, чтобы не было, – с искренним сожалением говорит Тиерсен. – Если бы не было, я бы сейчас ушел отсюда, а не позволял тебе держать меня за член, – он четко осознает, что Цицеро уже не держит, Цицеро гладит, медленно, скользя пальцами по пуговицам вверх-вниз. Тиерсен ненавидит Цицеро, потому что от одного прикосновения его руки член встает моментально. Тиерсену стыдно, потому что Цицеро чувствует, какой тот твердый под пальцами.

– Если Тиерсен захочет, Цицеро может делать это не только рукой, – Цицеро коротко облизывается, и за это Тиерсен ненавидит его раз в десять сильнее. Самое ловкое – выйти отсюда, выпить ледяной воды, а лучше умыться снегом, и сразу уехать. Самое сложное.

– Ты ведь знаешь, что ты сраный кусок дерьма? – еще тише, чем раньше, спрашивает Тиерсен, запутавшись в своих внутренних голосах.

– Старого и дерьмового дерьма, да, – Цицеро с каким-то слишком сильным пониманием смеется. – Ну так что, Тиерсен? Или Цицеро надо рассказать, как он нервничал сегодня утром? Пришлось даже передернуть разок, правда, все равно не слишком помогло, – он опускает взгляд вниз, и Тиерсен невольно следит за ним. И удерживается, чтобы не сглотнуть, когда видит, как небольшой член Цицеро сладко натягивает свободные джинсы.

Тиерсен машинально пытается хоть слегка отодвинуться, еще стараясь держать себя в руках. Он забывает о том, что сзади него дверь, и упирается в нее спиной. Цицеро невольно двигается за ним. Жарко.

– Пожалуйста, не говори ничего, – отвечает Тиерсен сразу и Цицеро, и всем своим внутренним голосам, и укоряющему взгляду Раффаэле, и злым улыбкам Мертвого Бога и Его жены.

И берет Цицеро за затылок, толкая вниз.

У Цицеро вырывается нервный смешок, и Тиерсен думает, что если тот будет смеяться, то он возьмет его за волосы и в кровь разобьет лицо о раковину. Он пропустил, когда стало так сильно стучать в ушах. Но Цицеро не смеется больше, еще ловко пробегается пальцами по ширинке, почти мгновенно расстегивая половину пуговиц – и трет член через хлопчатые трусы.

Пряжка ремня расщелкивается, и Тиерсен, чувствуя болезненный жар, едва успевает отвести руку назад, хватая свою беретту, раньше плотно прижатую к пояснице. Под коротким взглядом Цицеро та отправляется в раковину, а еще через секунду – две – три пуговицы до конца расстегнуты, трусы приспущены, и Цицеро задирает свитер, упираясь лбом Тиерсену в живот. Он долго выдыхает на пока прикрытую, слабо сочащуюся головку, и Тиерсен думает, что у него еще есть время сказать, что это все полная хрень.

Цицеро открывает головку губами, забирая в рот, и время останавливается.

Он стоит перед Тиерсеном на коленях, держа руками сползающий свитер, пачкая свои джинсы в потеках грязного снега. Он смотрит со страшным надрывом, потрепанный, растрепанный, когда с хлюпаньем берет за щеку, прижимаясь грудью к бедрам Тиерсена. Он смотрит, как эти фанатики на проповедях – возбужденно и с готовностью отсосать у Иисуса по первому требованию. Тиерсен считает, что нельзя так смотреть, особенно когда сосешь кому-то. Тиерсен помнит, когда увидел это выражение его глаз впервые, в свете свечей, и это было так же больно и правильно, как и сейчас. Тиерсен понимает, что никто больше не смотрел на него так.

Цицеро совершенно не умеет сосать и сосет ему лучше всех – даже возможных – других. Что толку от всех умений Раффаэле, если от его минета не болит сердце? Тиерсен ни разу не кончал с Раффаэле от орального секса и помнит, как забрызгал щеку Цицеро после того, как тот первый раз, совсем неумело, облизывал его головку, царапая зубами. Тиерсен не может понять этой сраной магии. Тиерсен хочет еще. Он хватает Цицеро за волосы, наскоро выпутывая растянутую резинку, давая им ссыпаться на плечи. Запускает вторую ладонь между прядей, подтягивая ближе, пусть ближе и некуда – только глубже.

Тиерсен не понимает, как это стало так, как неловкий разговор за пивом и картофельными оладьями превратился в грязный отсос в сортире. И на самом деле это нихуя не волшебство, но у Тиерсена сводит мышцы и искрятся все нервные окончания от одного вида того, как этот маленький человек стоит перед ним на коленях, глубоко заглатывая, пытаясь ловчее охватить губами, и с каждым движением рук бьется носом ему о живот.

Тиерсен глубоко вдыхает запах тесного сортира – хлорка, мыло, моча, пот, – прижимаясь к двери всем телом и еще покрепче насаживая Цицеро ртом на свой член. Сверху лицо маленького итальянца видно раскрасневшимся, и светлый член гладко входит в его темные губы. Слишком изогнутые, чтобы молиться. Ниточки слюны текут от уголков, собираясь на подбородке. Тиерсен видит это, когда выходит целиком, но почти сразу с хлюпом толкается обратно в припухший рот, по мягкому языку до узкой глотки.

Цицеро слабо хнычет каждый раз, когда Тиерсен дергает его на себя, но послушно гладит его член языком и втягивает щеки. Это так тесно, что хочется убивать, но Тиерсен только сильнее пережимает волосы Цицеро, трется головкой об упругое небо и засаживает глубже. Нельзя так делать с теми, кого любишь – так пишут в Библии, – но Тиерсен много знает об исключениях и непредвиденных обстоятельствах.