Текст книги "Декамерон (СИ)"
Автор книги: Монастырь св. Элана
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Прибив письмо на дверь церкви, Бенедетто начал ждать ответа. Тот не заставил себя долго ждать. К.Р. принял вызов. Он был готов к писательскому поединку – при условии, что его инкогнито будет сохранено.
Место для поединка – уединенный садовый павильон – предоставила покровительница искусств графиня Холдо. Она же выбрала тему – “Пробуждение силы”.
В назначенный день Бенедетто, как следует прихорошившись, чтобы напомнить ветренным судьям о том, чьей благосклонности они искали совсем недавно, прибыл к павильону. Соперник его уже ждал – у противоположных дверей стояла фигура в маске и в черном плаще! Странно, конечно, что новый любимец дам не отличался ни высоким ростом, ни статной фигурой, а был, прямо скажем, мелковат и хрупок, но… очевидно, женщинам было важнее то, что он пишет, а не каков он внешне. Бенедетто сдержанно и с достоинством поклонился своему врагу. Он был хорошо воспитан, и не собирался пренебрегать правилами этикета. Враг, впрочем, ответил таким же поклоном.
Графиня Холдо развела соперников по разным комнатам, где было все готово для писательского труда, и удалилась, дабы не мешать капризному вдохновению.
Бенедетто сел за стол. Он решил на этот раз написать новеллу о благородном оклеветанном разбойнике, который мечтает вернуть свое доброе имя. И вот он похищает – вынужденно и нежно! – одну прекрасную пастушку, которая знала, где находится его предатель-дядя… От неожиданности она теряет сознание, а он несет ее на руках в свой дом, усаживает в кресло. Когда прекрасная пастушка наконец приходит в себя, благородный разбойник снимает маску, и… Они говорят! Он убеждает ее пламенно и страстно, рассказывает, как был оклеветан, а она, хотя и была холодна и неприступна по началу, начинает таять и… сдается. Потому что она давно слышала про этого благородного разбойника, а он давно заприметил прекрасную пастушку и пылал к ней неразделенной любовью.
Забыв про предателя-дядю, забыв про все, что разделяет их двоих, они предаются запретной любви. В том самом кресле… Разбойник опускается на колени перед возлюбленной, а она гладит его густые черные кудри, перебирает их своими нежными пальцами. Наконец ее юбки скользят вверх, она вздыхает, позволяя своему герою покрывать поцелуями сначала ее лодыжку, потом колено, потом бедро, потом… О, потом он касается ее не только губами, но и языком, подобно пчеле, летящей на аромат цветка, желающей глубже погрузиться в нежные лепестки… И вот цветок раскрыт для него, и он припадает к нему, он пьет божественный нектар… Пастушка вскрикивает… И в этот момент и правда раздался вскрик! Женский! Из соседней комнаты, где сидел проклятый К.Р.! Что происходит? Почему этот вскрик вдруг пронзил его сердце, словно разящий меч?
Бенедетто кинулся к окну. Прислушался. Да, из комнаты К.Р. раздавался какой-то шум… И взвизги! Определенно женские! А еще что-то падало, топало, стучало. Неужели коварный злодей, чтобы победить в поединке, заманил к себе какую-то несчастную девицу? И делал с ней что-то такое непристойное, чтобы описывать это как можно достовернее? Перед глазами предстал вдруг образ Реймонды, привязанной к креслу, ее глаза гневно сверкают, платье в беспорядке, так что открыта нежная шея и немного грудь… Надо немедля идти на помощь! Недолго думая, Бенедетто схватился за толстый плющ, обвиваший стену павильона, подтянулся и перескочил к соседнему окну.
Он спрыгнул на пол, осмотрелся… и обомлел! Черный плащ и маска валялись посреди комнаты, по которой с криками и визгами металась… прекрасная Реймонда. Он узнал ее по длинным распущенным волосам, потому что одета она была в мужской костюм. Одной рукой она оттягивала ворот рубашки, а другой отчаянно пыталась что-то оттуда достать.
– Пчела-а-а-а-а!.. – с трудом разобрал Бенедетто.
И кинулся на помощь! Обхватив бьющуюся от ужаса Реймонду одной рукой, другой он быстро рванул тонкую ткань, так что несколько пуговиц отскочили на пол, и наконец изгнал коварную пчелу, покусившуюся на его прекрасную соседку.
Не сразу осознав, что опасность миновала, Реймонда еще некоторое время оставалась в его объятиях. И сам он только и мог смотреть на разорванную ткань рубашки, которая едва прикрывала ее грудь.
– Вы! – изумленно выдохнул Бенедетто, наконец сложив два и два. – Вы – К.Р.! Но…
– Я у вас не списывала! – выкрикнула она, отскакивая в сторону и поспешно зажимая рукой разорванные края рубашки.
– Но вы же… вы же… – Бенедетто, писатель, прекрасно владеющий словом, сейчас просто не мог найти никаких слов.
– Что – я? Девушка? И что же, я не могу мечтать? И откровенно писать о своих желаниях, о том, что мне, увы, недоступно? Да, вы можете меня теперь ославить на весь мир, посмеяться вместе с вашей соседкой…
– Что? С… какой соседкой?
– С Кайделией!
Бенедетто запоздало вспомнил, что его дом, действительно, с другой стороны граничил с домом семьи Конничио.
– Да при чем тут Кайделия!
– Вы же о ней пишете, я знаю!
– Я… – Он запнулся и уставился на Реймонду.
Она писала о соседе… Высоком, с черными кудрями! А рядом с ней жил… только он! Теперь он невольно вспоминал все то, что она писала про этого соседа – про его заносчивость, развратность, про его красивые губы, про то, как он целовал все эти бутоны и жемчужины…
Бенедетто почувствовал, что заливается краской. Впрочем, щеки у Реймонды тоже пылали.
– Клянусь, это все слухи! Да, многие дамы ко мне благоволят, но я вам верен!
Теперь настала ее очередь смотреть на него, чуть приоткрыв рот.
– Верен… мне?.. – изумленным шепотом выдохнула Реймонда.
Бенедетто отпрянул в смущении, ибо понял, что окончательно выдал себя. Он отвернулся, сделал несколько шагов в сторону и очутился возле стола, на котором еще были разложены бумага и чернильные принадлежности.
– Вы… тоже писали про пастушку? – вырвалось у него.
Он уставился в исписанные листки. Пастушка… о боже милосердный!.. Разбойник ее ублажает… А потом… Она… “Ее рука опиралась на его крепкое бедро, когда ее губы коснулись…” “… О, я вернусь на путь добродетели, я перестану быть разбойником! – вскрикнул он, потому что ее пальцы сжали…”
Реймонда тут же подскочила и выхватила у него бумагу.
– Не смейте! Не смейте это читать!
– Но почему? – растерянно прошептал Бенедетто. – Вы же хотели участвовать в писательской дуэли, так что…
– Только инкогнито! А теперь…
– Реймонда! – Порывисто сжав ее руки, он опустился перед ней на колени. – Простите меня! Возможно, вы считали, что я груб и заносчив, но это не так! Я… грезил о вас и уже давно! Вы были так недоступны, так непримиримы, вы так осуждали то, что я писал…
– Потому что… – перебила она, вдруг всхлипнув, – … вы писали это для других! Встаньте, прошу вас…
– Нет, я буду у ваших ног! – перебил Бенедетто в свою очередь. – И я писал об этом не для других, я мечтал и писал только о вас, чтобы именно так…
– Я знаю, я читала, но я хотела изменить эту сцену! Потому что вы неверно понимаете, что может чувствовать девушка, когда…
– Я неверно понимаю? – возмутился он и наконец поднялся, однако все так же сжимая ее руки в своих руках. – Может быть, и вы неверно понимаете, что чувствует мужчина, когда…
Реймонда не сводила с него своих прекрасных глаз, в которых все еще стояли слезы, и он осекся. Взглянул на ее губы…
– Впрочем… – произнес он уже тише. – Раз мы пишем об одном и том же… Может быть, это просто потому, что мы хотим одного и того же?
– Не исключено, – кивнула Реймонда.
– И как писатель с писателем… Может быть, мы могли бы обменяться опытом? Научить друг друга тому, в чем каждый из нас лучше разбирается…
– … и проверить это практикой, – шепнула она, подаваясь к нему навстречу. – Совместной…
–… да…
И Бенедетто наконец припал к губам Реймонды так, как об этом мечтал, а Реймонда ответила ему так, как мечтала она. Вскоре на пол соскользнула разорванная рубашка, и на практике было проверено, как хорошо пальцы благородного разбойника обнимают щиколотку смелой пастушки, и как сладок бутон и отзывчива жемчужина, как раскрываются нежные лепестки и как твердо и велико то, чего раньше не видели глаза целомудренной девушки, и как легко вернуть на путь добродетели даже погрязшего в грехах злодея, если нажимать чуть сильнее и целовать вот так и так…
***
Писательская дуэль, по мнению публики, обернулась полным разочарованием. Через продолжительное время сеньор Бенедетто и К.Р. вышли из павильона вместе и объявили ничью – дескать, оба сдались, признав превосходство соперника. Возмущению дам не было предела! Уж от вспыльчивого и гордого Бенедетто этого точно никто не ожидал. Но на этом чудеса не закончились!
Буквально на следующий день Бенедетто посватался к своей соседке. И та приняла его предложение! Вероятно, судачили господа и дамы, маленькая святоша потребовала от жениха прекратить писать новеллы, потому что Бенедетто и правда завязал с писательством. Исправно ходил с невестой, а потом и с супругой, в церковь и вообще вел себя как агнец. Злые языки утверждали, что Реймонда находится в родстве с самим папой Шивием I (в миру герцогом Палпатини), поэтому, мол, Бенедетто и пляшет под ее дудку. Но тот выглядел на удивление довольным жизнью…
Падре Армитаджио, лишенный материалов для проповедей, даже немного приуныл. Пока ему в руки не попала… одна анонимная новелла, скандально описывающая супружеские любовные утехи! Так, будто в браке возможна такая страсть! И падре Армитаджио с жаром кинулся обличать развратную писанину. Он зачитывал особо ужасные места про соития на подоконнике или в позе, которая больше подобала животным, про ублажение срамных мест мужа и жены тем способом, который осуждала и запрещала Церковь, и даже – страшно сказать! – про некие непристойные игры, которые включали в себя связывание шелковыми лентами и шлепки по одному месту… Все это падре читал, пересказывал и обличал, с удовольствием наблюдая с кафедры, как краснели и бледнели благочестивая Реймонда и ее супруг. Которые, как известно, жили исключительно целомудренно и даже помыслить не могли, что подобные вещи вообще существуют! Ведь они единственные из всего прихода не покупали эти развратные книги.
========== День четвертый. Разум и чувства ==========
– Все же соперничество часто дает пищу для любви. Что может быть более возбуждающим, чем поединок достойных соперников? – задумчиво заметила одна дама, назовем ее Кира. – Жаль, что мужчины нередко оказываются неспособны признать, что женщина им равна!
– Они много теряют! – заметил Шарль. – Но я, например, уверен, что ваша история ничем не уступит предыдущей, а то и превзойдет ее.
– Предоставим судить об этом слушателям…
***
Эта правдивая история произошла некоторое время назад в Падуе одним прекрасным весенним, а может быть, и летним вечером. На очередное заседание знаменитой Явинской академии собрались лучшие умы города. Да что там города – всей Италии, а то и всего мира! Заседание начал магистр Лука, известный философ и астроном, которого за его непревзойденные открытия даже прозвали Caelivagans или, как писали его многочисленные английские корреспонденты, Скайуокер.
– Сегодня, дорогие мои академики, на повестке дня стоит очень… деликатный вопрос. А именно – рассмотрение заявки синьорины Палпатини на вступление в нашу академию…
– Ноненс! – вскричал магистр Бенимундус, хлопнув ладонью по столу. – Мы не можем допустить подобного безобразия! Под угрозой не только репутация, но и само существование нашей академии, храма наук, который эта… эта выскочка тут же превратит в вертеп порока!
И поскольку именно магистр Бенимудус и будет героем моего рассказа, я представлю его вам подробнее.
Бенимундусу не исполнилось и тридцати лет, а он уже был магистром теологии, доктром обоих прав, бакалавром свободных искусств и бог знает чего еще. Был он весьма хорош собой, и многие дамы даже утверждали, что это преступление против природы, – то, что магистр посвятил себя науке и жил как монах. Сам магистр Бенимундус, может быть, был не против изучить и науку любви, но шансы встретить девушку, с которой удалось бы не только предаваться всяким нежностям, но и беседовать о движениях небесных сфер, уравнениях третьей степени или пантеизме, были столь же велики, сколь и шансы встретить мифическую птицу порга.
И магистр Бенимундус вел размеренную жизнь аскета, посвятившего себя науке, пока… пока в городе не объявилась некая Рейзалия Палпатини и не перевернула все с ног на голову!
Во-первых, она была красива. Во-вторых, прекрасно образованна. В-третьих, совершенно… лишена скромности и послушности, которые приличествовали женскому полу. Синьорина Палпатини строчила трактаты по всем возможным наукам, вела бурную переписку с самыми известными учеными, решительно вмешивалась в диспуты и даже как-то раз, воспользовавшись тем, что отец Дофельд упал от ее наглости в обморок, взобралась на кафедру и прочитала весьма скандальную проповедь: сначала обрушилась на апостола Павла, который предписывал женщинам молчать и во всем покоряться мужу, а потом изящно перешла к обличению эгоизма мужчин и их незнания женской анатомии. Представляете, какой это вызвало фурор? Сколько мужей были тут же отлучены от супружеского ложа?
Но самое ужасное – прекрасная всезнайка обращала на нашего магистра не больше внимания, чем на давным-давно опровергнутую научную теорию! Ходила, гордо задрав свой милый носик, и не удостаивала его даже взглядом! И это при том, что он-то как раз прекрасно разбирался в женской анатомии, потому что… потому что Бенимундус отлично разбирался вообще во всем, если не на практике, то в теории уж точно!
Несколько уязвленный магистр теологии, доктор обоих прав и бакалавр свободных искусств напомнил юной особе, что у нее нет ученых степеней, и указал на несколько ошибок в ее рассуждениях. Синьорина Палапатини в ответ в пух и прах раскритиковала недавний трактат магистра Бенимундуса о мидихлорианах. Слово за слово, и разъяренный магистр вызвал зарвавшуюся даму на публичный диспут.
Они яростно спорили почти весь день и спорили бы и дальше, если бы не началось землетрясение и пол не треснул прямо между ними. Самое ужасное, что многие посчитали, будто победу одержала Рейзалия! Потому что во время сего происшествия был якобы явлен “знак свыше”: на магистра Бенимундуса внезапно свалилась статуя Фемиды с мечом, и этот меч рассек ему правую половину лица. Суеверные идиоты!
Магистр очень переживал, пока ему не донесли, что дамы в один голос говорят, как шрам его невероятно красит. Что же касается Рейзалии, то она написала трактат о заживлении тканей и еще один – о землетрясениях и продолжала преступно игнорировать магистра Бенимундуса. Разумеется, он ознакомился с этими очередными ее работами и, к своей досаде, понял, что эта выскочка опять перебежала ему дорогу: ведь именно он, Бенимундус, собирался высказывать те же мысли и найти те же новые решения! Именно он хотел совершить прорыв в науке и встать во главе тех, кто мечтал покончить с невежественным прошлым и подвергал сомнению старые законы! Теперь же ему приходилось делать обратное: чтобы осадить слишком резвую сеньорину, он примкнул к группе консерваторов, решительно осуждавших все новое. Сколь же сильны были мучения магистра Бенимундуса, дело жизни которого оказалось буквально растоптано какой-то девицей! Но что еще оставалось ему делать?
И вот теперь новая напасть! Нахалка покусилась на святое – Явинскую академию. Видя, как почтенные ученые мужи – включая его дядюшку – буквально пускают слюни при одном упоминании синьорины Палпатини, Бенимундус не выдержал и произнес ту самую речь, с которой и началось мое повествование.
– Как говорил еще Аристотель, женщины, в силу своей природы, не предназначены для научной деятельности!
– Но, помилуйте, – возразил магистр Лука, – мы все имели возможность убедиться, что синьорина Палпатини обладает выдающимися интеллектуальными способностями…
– Дело на только в способностях! Дело в образе жизни! В умении посвятить себя науке целиком, без остатка! Женщины же… их природа влечет их к плотским удовольствиям! Она не подготовит доклад, потому что у нее был очередной ухажер! В диспуте просто примет сторону того, кто симпатичнее! Вы думаете, она сосредоточена на уравнениях третьей степени, а она думает только о том, насколько подтянуты ваши мышцы и хорошо ли вы разбираетесь в женской анатомии!
– Хорошо разбираюсь, – сказал Лука, проигнорировав замечание о мышцах, и магистр Бенимундус едва не совершил дядеубийство.
Спор продолжался в том же духе еще долго, но в конце концов академики все же перешли к голосованию. И – о ужас! – проголосовали за то, чтобы принять Рейзалию в академию!
Призвав проклятие на головы предателей, магистр Бенимундус выскочил из зала заседаний и помчался домой. Ему даже пришлось умыться холодной водой, чтобы не сокрушить что-нибудь ценное в собственном жилище. Но едва он пришел в себя от этих ужасных волнений, как раздался стук в дверь. Не стук – грохот! Магистр не успел даже задуматься о том, кого это принесло к нему почти в полночь, как в его кабинет ворвалась… Рейзалия.
– Да как вы смеете! Змея! Монстр! – Она задыхалась, волосы у нее растрепались, а глаза сверкали.
– Как я смею что? – удивился магистр, против своей воли отмечая, что разгневанная и полная страстей Рейзалия все же удивительно хороша.
– Нагло клеветать! – Она взмахнула рукой. – Утверждать, будто это женщины только и думают, что о плотских удовольствиях, и не способны посвятить себя науке!
– Но это правда! Еще Аристотель…
– Проклятый женоненавистник! Это мужчины только об одном и думают! Это я рассуждаю о причинах землетрясений, а они пялятся мне в декольте! И вы сами такой же! Покажи вам щиколотку – и вы забудете даже теорему Пифагора.
– Ложь! – выкрикнул магистр.
– Я вам докажу!
И с этими словами негодница поставила ногу на табурет и приподняла платье так, что обнажилась не только щиколотка, но и стройная икра, обтянутая шелковым чулком.
Магистр Бенимундус открыл рот от такой… наглости.
– Ну? – потребовала негодница.
– Что – ну?
– Теорема Пифагора? – И она подняла юбку чуть выше.
Взгляду магистра открылось уже колено дерзкой девицы, а там, где колыхнулись приподнятые оборки, ему показалось, что он увидел мелькнувший край подвязки… Бенимундус тяжело сглотнул. Теорема?.. Теорема… Он открыл было рот, чтобы ответить ей, но почему-то не смог. Перед глазами стояли лишь эти оборки – ведь если их сдвинуть еще выше, провести пальцем там, где кончается шелковый край чулка… Он тряхнул головой, прогоняя наваждение. Ну нет! Он этого так не оставит! Он ей докажет теорему, он ей докажет, что был прав!
– Нет, это вы мне ответьте! – вскричал Бенимундус, стягивая с себя мантию. Он остался в одних штанах и тонкой рубашке. – Это вы сейчас не вспомните синус прямого угла!
– Очень даже и вспомню! Это у вас дыхание участилось!
И она потянула за шнуровку корсажа.
Бенимундус замер. Словно он наблюдал какое-то поразительное научное явление: как скользят эти шнурки, как расходятся стянутые части корсета, как белая нижняя рубашка чуть сползает и…
Рубашка! Он же тоже может снять рубашку!
Не долго думая, магистр стянул ее через голову и остался обнаженным по пояс. Теперь уже замерла Рейзалия. Тихий вздох изумления слетел с ее губ. Глаза широко распахнулись. Да! Она его разглядывала! Неприкрыто разглядывала! Фигура у него была хороша – не зря он ежедневно отжимал от груди самые тяжелые фолианты…
– Ага! У вас расширились зрачки!
– Это… это… от возмущения! – И она стянула свою рубашку с плеча.
На нежной коже обнаружилось несколько веснушек… Бенимундус едва не застонал. Но он не мог так просто сдаться!
– Я вам докажу экспериментально, что вы… потеряли голову! – И он взял ее за тонкое запястье, чтобы нащупать пульс. – Вот! Колотится так, будто вы…
Она положила свободную руку ему на грудь и облизнула губы.
– У вас тоже… колотится… будто вы…
– Это просто… просто… телесная реакция, описанная еще Гиппократом. Но мой разум вполне способен ей противостоять… А вот у вас…
– У меня тоже… описанное… Гип… ах.. Гипатией… и я тоже… способна…
– Я совершенно…
Он запнулся, когда вдруг случилось неожиданное. Они одновременно потянулись друг к другу, губы их встретились и…
Дальше многомудрый магистр уже ничего не понимал. Безумие, одержимость, потеря рассудка – словно звери, они накинулись друг на друга, кусая, царапая, стаскивая одежду. Бенимундус рывком притянул к себе Рейзалию, подхватил и усадил на стол. Вместо слов вырывалось какое-то невнятное рычание, стоны были дикими, и тело одержало полную победу над разумом: его пальцы нырнули под оборки, а ее бедра раскрылись…
– Бен! – это единственное, что вырывалось у ученой девы, и он отвечал ей лишь согласным рыком.
Со стола они рухнули на пол, на мягкий ковер у камина, ни на миг не останавливаясь.
Бенимундус был сейчас пещерным человеком, который ничего не знал про теорему Пифагора, но зато знал – нет, ощущал всем телом – как надо брать свою жену, чтобы она осталась удовлетворена. И это оказалось так… прекрасно. Магистр Бенимундус… Бен словно и в самом деле был сейчас в пещере возле огня на разбросанных шкурах, и Рейзалия – нет, Рей! – отдавалась ему со всей страстью дикой первобытной женщины. О, она чувствовала то же самое, в этом он не сомневался!
– Бен… – простонала она снова, царапая его спину и выгибаясь.
Еще, еще, еще – невыносимо, невозможно прекрасно, вся вселенная сжалась до одной точки и наконец…
… наконец первобытный мужчина узрел небесные светила.
Без всякого телескопа.
***
Возвращение с небес на землю было постепенным, но от этого еще более смущающим. Магистр Бенимундус словно со стороны смотрел на Пещерного Бена, возлежавшего на сбившемся ковре у камина, погребя под собой Пещерную Рей. Которая, кажется, тоже становилась ученой синьориной Палпатини. Во всяком случае, она уже начала шевелиться, делая попытки встать, и Бенимундус отполз в сторону. Сел, быстро заправляя расстегнутые штаны.
Рейзалия тоже села, пытаясь привести в порядок корсаж. Оба избегали смотреть друг на друга, но все равно украдкой друг друга разглядывали. Платье дерзкой синьорины было измято и местами разорвано – Бенимундус открыл было рот, желая предложить ей свой плащ, чтобы она могла без стеснения добраться до дома, но она, заметив его желание заговорить, резко сказала:
– Это ничего не значит.
– Разумеется, – тут же ответил он.
– Еще Гиппократ писал…
– … что внутренние испарения, вызванные излишним теплом…
– … могут нарушить баланс телесных гуморов и вызвать временное помрачение рассудка.
Рейзалия наклонилась, чтобы поправить чулки, и Бенимундус тут же деликатно отвернулся. Пусть она поймет, что Пещерный Бен забыт и погребен навечно!
Кое-как приведя себя в порядок, она решительно направилась к двери. Магистр пошел вслед за ней.
– Я надеюсь, что… все это… – начала она и вдруг запнулась.
–… останется между нами, – глядя в пол, продолжил Бенимундус. – Разумеется.
– Отлично.
Дверь за ней закрылась, и несчастный магистр немного постучался лбом в стену.
***
Разумеется, произошедший конфуз никак не повлиял на многомудрого магистра. А если он и был немного грустен, то это происходило исключительно от разлития черной желчи, вызвавшей острый приступ меланхолии. Не более того. Он был выше всех этих страстей и сантиментов… Он-то был мужчиной и прекрасно себя контролировал! Почему же проклятая Рейзалия вела себя, как ни в чем не бывало? Словно… словно ей было все равно. Но ей не могло быть все равно! Это противно женской природе! Еще Гален писал… И Авиценна! Магистр Бенимундус даже потерял аппетит, вероятно, от жары. Сон тоже пострадал. Он начал один трактат и бросил… И все же – почему она на него даже не смотрит? Почему?
Однажды вечером, совсем истомившись от своей непонятной хандры, магистр решил укрыться в библиотеке при академии, где в этот поздний час не было ни души. Там, в этих стенах, где он провел столько дней за чтением прекрасных и умных книг, его сердце точно должно было успокоиться. Тем более ему все равно требовалось посмотреть пару трактатов по оптике.
Не глядя по сторонам, он, словно сомнабула, бредущая меж стеллажей, дошел до знакомой полки, протянул руку – и неожиданно коснулся чего-то теплого. Магистр вздрогнул и обернулся.
Коварная Рейзалия! Конечно, это она! Она тянула свои прекрасные загребущие ручки к нужным ему трактатам! Ну уж нет! Он схватил книгу и дернул к себе. Синьорина Палпатини, вцепившаяся в том мертвой хваткой, оказалась совсем рядом с ним. И, оскалившись, дернула книгу на себя.
– Пустите!
– Это вы пустите!
– Нет, вы!
– Возьмите другой трактат!
– Мне нужен именно этот!
Она вдруг прыгнула на него, продолжая все так же сжимать фолиант, и вцепилась в его руку зубами. Магистр охнул. Что за первобытная дикость! Что за… Она сильнее сжала зубы, шумно дыша через нос. С гневным рычанием – от досады и боли – он попытался отодрать Рейзалию от своей руки, но она ответила ему таким же звериным рыком и вцепилась еще сильнее. И тут… тут магистр снова ощутил это – то, что, как он надеялся, осталось погребено в постыдном прошлом. Пробуждение Пещерного Бена.
Резко развернувшись вместе с Рейзалией, он вжал ее в книжные полки. Она вскинула на него глаза, в которых горел дикий огонь, и он ответил ей таким же взглядом. Сунув свободную руку ей в волосы, Бенимундус немного потянул их назад, и она, наконец перестав его кусать, тут же запрокинула голову и подалась ему навстречу. Трактат раздора упал на пол, и…
Магистр Бенимундус даже не мог наблюдать со стороны, что происходило дальше. Он просто исчез. Остался лишь одержимый Пещерный Бен. Тяжелые фолианты падали с полок, стеллажи скрипели и качались, Пещерная Рей рвала на нем одежду, успевая кусать его между делом, и он кусал ее в ответ, потеряв уже всякий рассудок. Они снова были не здесь, не в храме науки, не среди библиотечных книг, нет. Они оба были где-то среди дикой природы, среди стволов высоких деревьев, травы и камней, и Пещерная Рей, стоя на четвереньках посреди разбросанных книг, впивалась пальцами в раскрытые страницы, словно в лесной мох, а Пещерный Бен, бесстыдно задрав ее юбки, одержимо двигался в ней и шептал ей на ухо такие непристойные первобытные слова, какие магистр Бенимундус не читал ни в одной книге.
Все кончилось так же, как и в предыдущий раз: спустившись с небес на землю (или, скорее, вернувшись из первобытной пещеры в храм науки), они отползли друг от друга.
– Это ничего… – начала Рейзалия и вдруг замолчала.
– …не значит, – грустно отозвался магистр Бенимундус.
– Это совершенно не затрагивает…
– Никоим образом…
Они оба вздохнули и какое-то время молчали, прежде чем разойтись, бросив злополучный трактат.
***
В следующий раз это произошло в ботаническом саду, прямо под сенью витекса священного, называемого также целомудренником. Потом в обсерватории. И даже в анатомическом театре. Приступы кавернализма, иначе говоря, “пещерности” случались с ними регулярно, но, разумеется, ничего не значили. Они оба, увы, были выше этого, выше всех этих страстей, выше приземленных чувств… А если у магистра Бенимундуса и болело сердце, то это, вероятно, объяснялось защемлением нерва от сидячей работы. Самым же страшным, самым непостижимым было то, что ученые штудии окончально перестали приносить ему удовольствие. Он смотрел в книгу, но не видел букв, он брал перо, но оно замирало в его пальцах. Разум, который, как казалось ему, должен был бы очиститься после того, как тело получало удовлетворение, напротив, туманился еще больше. Он с ужасом понял, что о Рейзалии, о ее прекрасных глазах, о ее губах, о ее соблазнительных изгибах неотрывно думал не только Пещерный Бен с его низменными устремлениями, но и многомудрый магистр Бенимундус. И что хотел он не только ее тела, не только безумного горячего соития, а еще и… любви.
Это осознание так потрясло бесстрастного прежде ученого, что он просто без сил уронил голову на стол. О, злой рок! О, насмешка судьбы! И что же ему делать? Ведь Рейзалия… ведь она отрицает чувства! Она согласна побыть Пещерной Рей с Пещерным Беном, согласна удовлетворить первобытную похоть, но после, когда безумие заканчивается, всегда становится холодной и отстраненной… На какую любовь он может претендовать, если ей даже не знакомо это слово?
Нет, с этим надо покончить. Надо прекратить эту муку. Овидий в “Лекарстве от любви” писал, что нужно удалиться от мыслей о возлюбленной, забыть о ней, а единственным средством сделать это для Бенимундуса был только отъезд. Уехать в Китай? В Индию? Может быть, забросить науку и хотя бы на время удалиться в какой-нибудь из восточных монастырей, где он сможет вознестись к холодным вершинам духа и изгнать из сердца постыдные страсти?
***
… Они снова столкнулись вечером в библиотеке. Бенимундус и сам не знал, зачем туда пришел. Может быть, по глупой сентиментальности, потому что… прощался? Прощался со всем, что было для него связано с прекрасной и холодной Рейзалией.
Он вздрогнул, неожиданно ее увидев у того же стеллажа, к которому шел и сам.
Магистр ждал, что Пещерный Бен опять с рычанием накинется на свою подругу, но… Пещерный Бен не показывался. Тело лишь полнилось тоской. Ему просто было невыносимо грустно оттого, что Рейзалия… что она никогда… не ответит ему взаимностью. И что даже не сможет понять, что он чувствует.
Но Пещерной Рей он тоже не видел. Ему показалось, что и она выглядела грустной, осунувшейся. Наверняка опять всю ночь писала какой-нибудь трактат! Что ж… Лучше покончить со всем сразу. Объявить ей о своем отъезде.
– Я должен вам сказать… – начал он тихо.
– Я тоже… – глухо отозвалась она.
– Я уезжаю.
– И я…
– Но почему? – удивился магистр. – Вас пригласили куда-то читать лекции?
– А вас?
– Нет, я просто… я решил…
– И я… просто… Мне надо уехать, вот и все.
Они оба замолчали.
– Что ж, прощайте.
– Прощайте.
Но развернуться и уйти не было никаких сил. Рейзалия тоже медлила, опустив голову.
– Я больше так не могу! – вдруг выпалили они одновременно.
– Может быть, для вас это и ничего значит…
– Может быть, вы просто презираете чувства…
– И если вам важна лишь наука…
– И если вы считаете это лишь досадной ошибкой…
– То я…
– То для меня…
Она вдруг всхлипнула, и магистр Бенимундус… нет, Бен, но не пещерный, а просто… отчаянно влюбленный, шагнул к ней и притянул ее к себе. А Рейзалия… нет, просто хорошенькая и нежная девушка Рей уткнулась носом ему в плечо.
– Для меня… Для меня это значит… слишком много, – сбивчиво говорил он, обнимая ее крепче. – Я давно… Но вы были такая гордая, такая недоступная! Я даже примкнул к консерваторам, лишь бы вас… Лишь бы вы обо мне думали, пусть и плохо! А потом… я полагал, что дело лишь в телесном влечении, в кавернализме, но… нет. Я не могу больше отрицать и подавлять свои чувства к вам, даже если вы их не разделяете.
