Текст книги "Первые"

Автор книги: Миров А.Я.

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Ну да, ты же сам не можешь.

– Я могу. Но долго! А вы скоро и по сути.

– Умеешь комплиментами сыпать. Чего не женился ещё?

– Не подбирают.

– Да. Дамы нынче не те, что в прошлом веке. Испортились. Ладно подбирать нас перестали, так ведь на коленях предлагаться будешь – откажутся. То голова болит, то настроения нет, потому что голова. Болит. Или ты слишком хороший, не хочу тебя портить. Или тебе надо совершенствоваться, а у меня нет времени ждать. Пока разберёшься, у самого голова заболела. И уже ничего не надо…

– Это вы о личном?

– О личном я в душе толкую. Наружу выдаю исключительно всё про общественное. Внимай, не стесняйся.

Кто Надо не без зубовного скрежета вернулся в дом. В кресле, вопреки отсутствию той функции, качался связанный Гарольд Васильевич. Галстуки «Селëдки» не планировали отпускать заложника, тем более он уже вовсю страдал стокгольмским синдромом. Мало того, ещё успел отпустить заразу и на других присутствующих. Экономка, сжимая рюмку у виска, пела романсы. Полностью слов не знала. Или просто забыла. Однако не терялась, заполняла пробелы на своё усмотрение. Выходило преимущественно матом. Но если не прислушиваться, звучало складно. Некоторые каждые поколыхивались то ли в такт Игорю, то ли под пение Юлии. Всякие больше спали.

Корней огляделся: не так он себе фантазировал своё первое дело. Вообще полагал, что ему рано, но полагал исключительно в мыслях. Поведение, напротив, излучало умеренную дерзость и непомерное всезнайство. Ибо пусть его и приняли с помощью внебрачного папани, но только потому, что к службе он не то, что годен, а рождён.

– Господа, внимание! – Кто Надо смотрел в общество и не видел того, он был дома, уже разделся и вот-вот окунётся в сон. – Корней Денежкин. Если не полюбите, ничего страшного. Но советую к нему прислушаться. Всем спасибо. И приятного… утра. Честь имею.

Молодой человек проводил взглядом отбывающее начальство. Прикрыл глаза в целях перезагрузки. Конечно, представление так себе, однако и зрители не мечта заветная. Вернулся в мир. Снова осмотрелся. Нет, декорации не сменили. Лениво перебирал мятые лица на предмет с кого бы начать. Все как один испуганные, жалкие, натужно трезвеющие, что гораздо отвратнее добровольно пьяных. Пьяный – структура целостная, завершённая, воспринимается вот так и не как иначе. Может забавлять, может вызывать рвоту, будто сам пил. Иными словами, вкусовщина. Но вкус готового продукта. Видеть же, как пьяный теряет промилле, точно глотать остывший кофе: те же разваренные зёрна, но потребляются скверно.

Денежкин решил, что среди присутствующих самой приятной для него станет компания жертвы, поэтому лучше пропустить вперёд её.

– Где… пострадавшая? – вопросил чуть дрогнувшим голосом.

Удовлетворять почтительное любопытство уполномоченных не нашлось. Обстановка не изменилась до такой степени, что Корней оказался на пути к вере в то, что его самого не существует.

– Пострадавшая… где? – повторил попытку, не забыв дрогнуть голосом.

– Я вас провожу.

Ева отпустила руку мужа и направилась к Денежкину. Ступала неспешно, аккуратно перешагивала через бутылки и куски некогда элитного угощения. Корней глазам своим не верил. Как?! Как из чудовищной реальности возникла она?! Словно Афродита, вышедшая из пены. Пены шампанского. Хоть самого дорогого. Но пена всё равно, по сути, уродство воды. И это уродство породило идеал.

А ведь она не знает, что красивая. Идёт, точно она как все. Значит, по-настоящему красивая. Изнутри. Не для внешних привилегий.

– Нам туда, – Ева указала в сторону кухни.

Обручальное кольцо. Или просто украшение? Корней бросил пристальный взгляд на место рождения прекрасного. Парень. С бородой. Прислонился к бледной колонне и не сводит с него глаз. Лицо знакомое. Это же этот… Писатель. Денежкин читал его книги. Денежкину даже понравилось. Он, что ли, кольцедаритель? А эта, мадам, которая распухла то ли от злобы, то ли от снобизма, маманька его?

– Эй, как тебя там? Рублёв? Бабкин? Если тебе при таком сопровождении страшно, ты не робей, лучше сразу признайся, мы тебе ещё людей выделим, – Фариза однозначно упёрла кулаки в поясные складки.

– С чего вы взяли, что мне страшно? – вот сейчас Денежкин действительно оробел.

– Ну раз не страшно, – гаркнул искривлённый злобой рот, – так действуй резче. Чего хотел? Софию опрашивать? Вперёд! Я следующая на очереди. После меня не занимать.

– Почему это? – включился дорогой друг Кого Надо.

– За мной Первый. За ним занимайте.

Впавшая в кому гостиная вдруг ожила. Свидетели наперебой принялись рассовывать себя по порядку.

– Кто такая София? – шёпотом уточнил Корней.

– Погибшая, – в унисон ему пояснила Ева. – София Максимовна, жена Гарольда Васильевича. А почему вы, правда, с неё начать хотите?

– С неё не хочу. Но с них, – Денежкин кивнул в толпу, – не хочу сильнее.

– Зря вы. Нас тоже можно понять. Тяжело это всё. Устали. Домой хочется.

– Вас можно понять. Их – нет.

– Простите, я дальше не пойду. Не хочу видеть…

– Понимаю.

– Вы очень понимающий. Вашей девушке с вами повезло.

– Наверное. А вы?

– Ева. Ева Первая.

– Жена? Я думал, это его псевдоним.

– Я бы тоже так думала.

– Видите, вы тоже понимающая. И тому, кто рядом с вами, повезло.

– Я ему передам.

– Ева, ничего, что без отчества?

– С отчеством было бы ужасно, поверьте.

– Вам поверю. А вы мне за это зафиксируйте всех присутствующих на бумаге. Я, как закончу с… Софией Максимовной, не без удовольствия ознакомлюсь и с вашим трудом.

– После переписи все могут быть свободны?

– Да.

– И Гарольда Васильевича развязать?

– Нет. Он пусть так посидит. Русский русского зазря не свяжет.

– Вам виднее, – улыбнулась Ева. – Я из Прибалтики.

Он смотрел на неё и молчал. Он закончился. Вместе с решимостью произносить слова в её присутствии. Думал, привыкнет, однако с каждым предложением тонул глубже. Задыхался сильнее. Она – его воздух. Она забрала его воздух. Мужчины, когда влюбляются, не отдают сердце. Без сердца возможно жить. Пусть с чужим. Пусть недолго. Возможно. Без воздуха нет.

– Тогда я напротив фамилий укажу номера телефонов, чтобы вы…

Он кивал головой полу.

– До свидания. Корней…

Он всё ещё кивал полу. И его бестолковая сущность безжалостно отражалась в наливной плитке.

Беседа с Софией прошла в ускоренном темпе. После пристального осмотра и однообразной фотосессии Денежкин вызвонил нужных людей. Нужные люди приехали быстро. Без вопросов и недовольства запаковали Сонечку в серый чехол и вывезли на носилках в утро. Она ненавидела серый цвет. Если бы ей рассказали, во что угодило её тело, Гарольд Васильевич бессомненно принял бы лишнюю дозу скандала. Но Соня не узнала. А Игорь, одолев галстуки, спал сном младенца. Рядом клевала алым носом отпевшая экономка. Корней сел напротив. На краю поруганного стола ютилась парочка блокнотных листов. Денежкин уставился на них в упор. Такие хрупкие, исписанные мелким, ему чудилось, игривым почерком. Буквы словно окунули в музыку, чтобы танцем обнажить суть.

– Очень подробно, – похвалил ту, что, он боялся, в его комплиментах нуждаться никогда не станет.

Как там говорил Кто Надо? На коленях будешь стоять, а она откажется. Но он же не про Еву говорил? Денежкин почесал лоб, хотя тот зудеть и не думал. Гарольд Васильевич резво всхрапнул. Юлиана подскочила, выдала «сейчас-сейчас, София Максимовна» и вновь растянулась в горизонт.

Корней бережно сложил труды Евы, убрал в сумку. Он бы с радостью пустил дело на самотёк, что от него, в принципе, и требовалось. Для вида побегать по свидетелям, попрыгать перед ними цирковым пуделем, схлопотать раздражение и с поклонами удалиться. Навсегда. В бумагах нарисовать, именно нарисовать то, что с реальностью соприкасалось единственно через руки художника-фантаста. Ай да монтажёр тире продюсер. Нет, браво, режиссёр-постановщик. Одним выстрелом в оба глаза. И с богатеями остаться на дружеской, самое важное, прибыльной волне, и дело закрыть. Но не с ноги наотмашь, а ювелирно, аккуратненько, чтобы ничего не рассыпалось. В противном случае придавит так, что ту дружбу уже не реанимировать.

Денежкин упëр взгляд в окно. Ночь истлела. Пропустил рассвет. Опять. Ладно, когда ради сна, но тут-то… Интересно, а шторы нынче не в моде? Какой-то тайный смысл достатка? На наших не похоже. Это заграницей, он слышал, чем богаче, тем проще, а у нас денег стыдятся только бедные. Когда есть, чего показывать, наши выставят даже больше. Ибо не престало порноактрисе краснеть в беседе про интим.

Он причмокнул и выволок себя вместе с тоскливыми чаяниями во двор. Паршиво. Паршиво, что ещё вчера он готов был пойти у начальства на поводу и рисовать под чутким руководством. Без любви к искусству, всё для блага благоимущих. Однако сегодня он встретил её. И если вчера не хотелось, то сегодня уже не моглось говорить чужим ртом, творить не своими руками. Корней понимал, что даже найди он убийцу, всё равно никто не сядет. Но теперь не искать не получится. Сегодня он пропустил рассвет потому, что жил чьей-то жизнью. Он не хотел пропустить её. Только чью жизнь ему теперь выбрать, он пока не знал.

МИЛАША

Небо заглядывало в водную гладь и морщилось. Очень странное решение: назвать данный объект водоёмом, пусть и с оговоркой «декоративный». Его содержимое упорно напоминало жидкость. А жидкость – это нечто всегда непредсказуемое. То ли жажду сведёт на нет, то ли организм в целом.

О прозрачности говорить не приходилось. Но её и не прописывали в условиях. В остальном всё согласно договору: яма одна штука, мост одна штука. Ещё вода и камыши, но их количество сильно варьируется. Водоём «Декоративный» пополняется в зависимости от настроения природы. А вот с камышами дела обстоят сложнее.

– Не приживаются падлы, – сетовал ресторатор, шагая по веранде. – И с нуля растили, и готовые втыкивали, им всё по хрен! – устраивался в кресле, игнорируя кнопку звонка, стучал по столешнице костяшками пальцев. – Думаю, лучше б я деньги просто выбрасывал. Не так обидно, – не глядя на излучающего покорность официанта, принимал чашку кофе, мелодично отхлёбывал. – Ещё ж в них душу свою вкладываешь. А они вон, – махал в сторону ямы с водой, – прутья дебильные. Мрут и всё тут. Калеки колченогие.

Но не только камышами дебильными печалилась голова ресторатора. Лягушки. Походило, что фауна вступила в сговор с флорой. Цель – досадить. Способ – самоубийство. Иначе объяснить, почему «и эти отродья» не выжили, владелец общепитовской сети не мог. А так как подвиги в большинстве своём совершаются через не могу, территория продолжала облагораживаться вопреки протестам биосферы. Камыши втыкивались, лягушки подсаживались. Ресторан «Milasha» двигался к открытию, и ничто не имело права мешать их встрече.

– Ярик! – Мелания помахала свежим маникюром.

– Тебе как обычно? – осведомился ресторатор.

Официант уже стоял на месте, безэмоциональным лицом подтверждая готовность к как обычному, к чему-то новенькому, к любой прихоти, даже утопиться, если сестра шефа изволит на ужин замоченную человечину. Когда платят не зарплату, а приличные деньги, выдавливать из себя подчинённое недовольство некогда, вне желания, нет и в мыслях.

– Как обычно. Только давай на веранде, – каблуки застучали по направлению к уборной.

– Мне виски.

– Будет сделано, – официант приготовился к телепорту на кухню.

– Паша, не подведи меня завтра! – ресторатор погрозил указательным пальцем.

– Не беспокойтесь, Ярослав Свиридович, всё пройдёт на высшем уровне! – заверил паж Паша.

– Плохо. Надо, чтобы выше высшего.

– Будет ещё выше! – подтвердил официант и растворился.

Ресторатор окинул холл своего детища взглядом умилённого родителя. Это сколько он сюда вложил? Сил. Нервов. Средств. Бессонных ночей. Не в мужской компании будет сказано, любви. А в сегодняшнем мире по-иному и нельзя. Не ты вложишь, так тебя уложат. Конкурентов – что пены за баней. Он должен быть первым. Себе должен. Им: пусть не забывают, они всегда даже не вторые. Ниже. Хуже. Сестрёнке должен. Милаше. Он ей обещал: самый крутой свой ресторан назовёт её именем. И вот уже завтра «Milasha» откроет сначала свои двери, потом рты посетителям, а дальше… Дальше больше… Больше, чем «Milasha» не один ресторан иметь не будет. Связи есть, обслуживание и ассортимент не подкачают. Теперь все светские едоки за красивыми блюдами и фотками на модной мебели побегут не в центр, а сюда, в область. Глядишь, пробки рассосутся. Власти обещали, а он, Ярослав Свиридович, сделал.

Ресторатор вышел на веранду. Плюхнулся в кресло. Подставил лицо пылающему закату. Солнце агонизировало. Ярик улыбался. Он утопит их всех. Тех, кому приходилось кланяться. И тех, кто кланяться научил. Он закрыл глаза. Из темноты мигом выпрыгнуло прошлое. То вчера, которое однажды закинуло лассо на шею завтра и беспрестанно тянет. Сжимает. Иногда кажется, что это конец. Всë. На следующий шаг кислорода уже не хватит. Однако в этом и заключается смысл: смирись с тем, что однажды ты сдохнешь. С тем, что однажды может возникнуть прямо сейчас. Смирись и делай то, что задумал. Успеешь – будешь себе благодарен. Не успеешь – тебя поблагодарят твои враги. Но тебе-то уже всё равно.

Ярослав успел однажды и намеревался успевать ещё и ещё. Щеку обожгло воспоминанием. Маленький мальчик очень не хотел есть кашу. Она же невкусная. В его семье такое никогда-никогда не готовили. Это даже не каша. Это словно опилки бросили в лужу. Маленькому мальчику было невыносимо думать, что её надо съесть. Всю. А воспитательнице было невыносимо плевать. На маленького мальчика. На то, что днём ранее погибла его семья. Вся. Ей упëрлось в принцип, что он обязан съесть эту кашу. И он, сука, её съест! И он её съел.

Ребята постарше с наслаждением рассказали про быт в детском доме. С тем наслаждением, которое испытывает никому не нужный подросток, брошенный наедине с верой в свою убогость, когда на его пути возникает тот, в чьих испуганных глазах возможно увидеть иное отражение себя. Там ведь нет ублюдка, от которого отказались даже родители. Там герой. Настоящий! Вот он ударил по щеке, и испуганные глаза стали больше. Теперь в них яснее проглядывает собственное величие. Главное, смеяться как можно громче. Смех заглушает осознание вины, замыливает ощущение, что не прав, выщёлкивает из памяти эпизоды, где сам испуганными глазами отражал чужое господство.

Маленького мальчика сильно избили. До непроизвольного мочеиспускания. Потом он ещё долго страдал энурезом, что позволяло убогим подросткам с подачи равнодушной воспитательницы мнить себя юными мстителями. Тогда он запретил себе вспоминать семью. Решил, что обязан спасти, если не себя, то свои самые светлые мысли от этого места, где каши из лужи и злобы из душ. Он сначала выживет, а потом будет вспоминать.

В один из дней, истязающих своей одинаковостью, маленькому мальчику пришлось нарушить данное маленькому себе слово. Ему сообщили про сестру. Быстро. Буднично. И без эмоций. Хочешь – иди посмотри, она в соседнем корпусе. Хочешь – продолжай делать вид, что тебя не существует. Маленький мальчик пошёл к зданию, куда попадают те, кто ещё меньше, ещё беззащитнее.

– Вон та.

Он проследил за махом руки и увидел её. Крохотная девочка лежала на кроватке в череде таких же крохотных кроваток с бесцветными одеяльцами. Не плакала. Не угукала. Не напоминала ребёнка. Скорее это взрослый, который устал от боли и горя, потому спрятался в детском теле.

С того момента мальчик перестал быть маленьким. Он увидел, что есть те, кто ещё меньше. Те, кому тяжелее. Больнее. Невыносимее. И он захотел стать большим. Сильным. Неуязвимым. Из-за неё. И для неё. Теперь он не один. У него снова семья. Но в этой семье он не младший. Ему нельзя требовать, надеяться, ожидать. Он должен идти, создавать, брать. Своё и чужое. Потому что теперь он не один.

– Как прошёл день? – ресторатор улыбнулся сестре.

– Просто отлично.

Она села напротив, положила салфетку на колени, обхватила вилку тонкими пальцами. Красная бусина черри брызнула на белый фарфор и тут же исчезла в месиве себе подобных.

– Я сделала эту деревенскую шмару в первом туре. Уверена, место будет моим.

– Тебе не идут крепкие выражения, – он тщетно прятал за строгостью нежность: ему очень нравилось, что у неё всё получается. Он однажды победил страх, чтобы она всегда побеждала.

– А алкоголь? – веселилась Мелания. – Мне пойдёт что-нибудь покрепче?

– Хочешь отпраздновать? Не рано?

– Вечер. Самое оно! – вздёрнула подбородок, предупреждая возражения. – Я уже вытащила успех из перспективы. Чего мне ждать? Что влиятельный любовник сделает ведущей её? Не посмеет. Даже не потому, что я лучше. А я лучше! Тебя испугается. Наша семья покруче будет. Это раз, – поднесла бокал с зелëным соком к перламутровым губам.

– Что два? – Ярослав давился улыбкой.

– Два? А два – это, ты не поверишь, мой брат завтра открывает самый нереальный рестик в мире. Или этот факт ты тоже подвергнешь скепсису?

– Нет, – он покачал головой. – Как и с твоей первой аксиомой спорить не стану. Ты у меня самая крутая!

– Тогда виски?

– Мне да. Тебе шампанское.

– Ну…

– Но самое дорогое!

Официант Паша метнулся на кухню, едва предложение удумало подойти к концу. Ещё быстрее вернулся с заказом. Стакан впечатался в сухую ладонь, ножка бокала запуталась в тонких пальцах.

– За тебя!

Мужской и женский голоса столкнулись в хоре, взорвались смехом.

– Расскажи про пробы, – попросил ресторатор.

– О, я была великолепна! – жеманничала Мелания, выдавая телефон за веер. – Но без моих чар, как ты понимаешь, не обошлось.

– Кто бы сомневался, – ресторатор запил довольную улыбку. – И кого ты на этот раз околдовала, чародейка?

– Но-но! Чаровница! – она чокнулась бокалом с воздухом. – Да эта, я тебе рассказывала. Умница-красавица, приехала из провинции, всё сама-сама.

– У которой родители-инвалиды?

– Ага. И, знаешь, несмотря на то что колхоз её переехал вдоль и поперёк, она имела неплохие шансы. Поэтому я решила, что осколки в туфлях лишними не будут.

– И как? Визжала?

– Да ну что ты?! Это же провинция. Терпела и утиралась.

– А почему сразу не высыпала?

– Потому что, братик, надо знать, с кем дела делаешь. Вот любовница бы высыпала. Я бы высыпала. Ещё бы и всыпала всем, кто в поле зрения. А Колхоз погибал молча.

– Ну ты даёшь! – он не мог, не хотел скрывать восхищение.

– Нам же обувку сказали с собой приносить, – воодушевлялась Мелания, – а откуда у колхозницы приличные туфли на каблуках?! Я пообещала ей. Я выполнила. Она так радовалась, ты бы видел. Ха! Говорю, не надевай сразу, ножки устанут с непривычки. Как услышишь, что режиссёр зовёт, текст возьмёшь и перед камерой переобуешься. Ну эта кулëма безвольная так и сделала. Я специально вышла полюбоваться. Стоит красная. Венка на шее пульсирует. Глазки слезятся. С ноги на ногу переминается. Режиссёр ей раз сказал: «А не могли вы не ёрзать?». Два сказал. На третий Колхоз сдался. И ведь не призналась, в чём дело. Ну не дура ли? Такой шанс проколхозила. Сама виновата, – подытожив, осушила бокал.

Ресторатор смотрел не отрываясь. Смотрел и гордился. Его сестрёнка. Его кровинушка. Пусть только по отцу. Совсем не ранило, когда он узнал, что его папа был не только его папой. Ведь папы уже не было. А сестра была. Он мысленно благодарил отца. Всегда. Не одобрял факт измены, но мама всё равно останется не в курсе. А у него есть Мелания. Они есть друг у друга.

Это представлялось чудовищным для его понимания: вот у него больше нет родителей. Совсем. А у Милаши осталась мать. Однако он, сирота, оказался в более выгодном положении. Бывает же. Родители его не бросали. Детдом – поганое стечение обстоятельств. Так вышло. А мать Мелании её бросила. После смерти обещавшего развестись любовника помыкалась какое-то время, а потом решила не существовать в попытках справиться, а жить для себя. И маленькая девочка переехала из неполной семьи в полную жопу.

Они никогда не обсуждали детский дом. Кашу из лужи, издевательства воспитателей, побои старшаков. Не хотели жалеть себя. Никогда не жалели других.

– А что с любовницей? – поинтересовался ресторатор. – Я так понял, она теперь твоя основная конкурента?

– Верно. И то лишь потому, что подстилка когда-то реализовала своё призвание, только вместо дальнобойщика ей попался телепродюсер. Просто повезло. А ты сам знаешь, что везение таких, как она, только губит. Это же не фигура во всех смыслах. Это туловище. Причём далеко не самое аппетитное. Но дяденька, которому тоже когда-то повезло подобрать бразды правления от телека, очень непринципиальный. За что и поплатится.

– Звучит увлекательно. Чем помочь?

– Купи таблеток для потенции. Поэффективнее.

– Тебе?

– Мне. Для телепродюсера.

– Ээээ! Ты же не будешь…

– Фу! Нет, конечно. Чего бы я ему стала такие подарки делать?! Конец света опять перенесли, а моя голова со мной не ссорилась.

– Тогда на фига тебе его потенция?

– Для красивого кадра. У него же скоро годовщина свадьбы. Вот и сделаю его жёнушке презент. Укреплю и без того крепкий союз. А что?! Пусть мужем гордится! Она же, наверное, не в курсе, какой он у неё активный. С моей помощью прозреет. Ведь сложно восхищаться человеком, когда не знаешь про его успехи.

Он знал про её успехи. Она всегда делилась с ним всем. Это было взаимно. Он восхищался ею. Он её сильно любил. Любил её успехи. В моменты, подобные текущему, сознавал, снова осознавал, что всё сделал правильно. И всё сделает для неё, ради её будущего.

– А как твои дела? – Мелания кивнула официанту Паше, и тот в миг наполнил её бокал. – Этот, который за землю с тобой боролся, отстал? Наша «Milasha», надеюсь, в безопасности?

– И не думай волноваться. Мы поговорили, и он отстал.

– Точно? А в суд опять не потащится со своими «Это моя земля. Товарищ прокурор, посмотрите, какой беспредел! Честно приобретённое имущество натурально, я прошу прощения, отжали», – она гримасничала, пародируя бывшего владельца территории, чем доводила ресторатора до истерики. – «Кроме того, они мне угрожают! А у меня семья, двое малолетних деток. Я прошу у суда защиты», – Мелания достала сигарету, прикурила, отпустила дым в потухшее небо. – Феноменальный дебил. Ещё и заповедник хотел здесь построить. Спаситель, блин, планеты. Такой однозначно в покое не оставит.

– Милаш, ну я же сказал тебе: мы поговорили.

– И?

– Теперь он в покое. С женой и малолетними детками. По легенде – уехал из проклятой родины за лучшей жизнью. Если их и найдут, то сто процентов не опознают.

– А документы?

– Всё подписал!

– Думал, ты ему жизнь оставишь? – она веселилась, словно ребёнок, услышавший впервые анекдот.

– Давай, чтобы наша «Milasha» цвела и пахла. Деньгами!

Они встретились: он стаканом, она бокалом. Звон утонул в водоёме «Декоративный», чья мнимая прозрачность на поверку готова была растворить в себе любого. Обменялись пожеланиями спокойной ночи, улыбались, обнялись. Они часто обнимались, будто снова и снова подтверждали своё наличие друг у друга. Назло миру, который в каждом растит веру в одиночество. «Milasha» пала в сон. Вместе с водоёмом, дохлыми камышами и уморенными лягушками.

Сутки начали с нуля.

После полудня на территорию новорожденного ресторана заехал владелец в компании проверенной спутницы. Высокая, статная, характер нордический, внешность восточная, не напьётся, замужества искать не станет. Агентство гарантирует. Ярослав и сам не гнался за узами Гименея, однако имидж обязывал. В умах родного общества холостяк всегда представляется явлением чудным, подозрительным. Если экземпляр не прибран к рукам, значит, с ним не всё в порядке. Холостяк при деньгах – вообще дикая паранормальщина. Он либо из этих – отъявленных натуралов голубых кровей, у которых вторая половина обязательно зовётся «человек», либо тут нечто ещё любопытнее. Так отчего бы не пуститься в предположения, что непременно добегут сначала до слухов, а после до истины, той, что дочь своего времени. И вот дабы интерес дох на корню, точно камыш в декоративном водоёме, Ярослав на всех приёмах и выходах появлялся с одной и той же сопровождающей. Обществу проще донести, почему ты ещё не женат, когда рядом явная и пресная кандидатура. Оно удостоится любым ответом. Оно его даже не запомнит, поэтому, безусловно, переспросит при следующем столкновении.

«Milasha» лучилась совершенной готовностью и чуть-чуть нетерпением. Паж Паша голодным коршуном зыркал на коллег, именуя каждого исключительно «персонал». Мальчик из детдома, правда, родился и воспитывался в столице, однако это обстоятельство не смогло абортировать его амбиции. Для ресторатора происхождение Паши – спусковой крючок. Выстрел обещал прицельную дальность.

– Пока помощником на кухне перетопчешься, – вещал казавшийся великим Ярослав. – Опыта наберёшься. Сумеешь себя показать – добро пожаловать в менеджмент. Я хорошее всегда поощряю. Щедро. Но и за плохое, поверь, не поскуплюсь отблагодарить.

– Я не псина, чтобы гадить там, где живу, – новобранец Паша надул губки. – И не крыса, воровать не буду!

– Надеюсь, что и не кролик.

– В смысле, тупой?

– В смысле интимно-активном. Девчонок много. Все красивые. Но они просто красивые! Не для того, чтобы их лапать и цапать, запомнил?

Юный Паша запомнил и не возражал. Зачем ему какие-то девчонки, пусть и красивые, когда у него есть мечта?! За ними же бегать нужно. Особенно за красивыми. А ему некогда. Ему идти надо. К мечте. Вот станет он большим и важным, они все сами к нему прибегут. Уговаривать начнут, чтобы он их красоту на свои деньги поменял. А Паша ещё подумает. Может, это того и не стоит? Вот девушки у него были, а деньги ещё нет. Вдруг если у тебя много-много денег, то тебе никто и не требуется? Ни красивый, ни какой.

Из помощников Паша, как и рассчитывал, вырвался быстро. Хотя су-шеф очень противился: так филигранно чистить картошку и смиренно выслушивать хулу на его веку ещё никому не удавалось. Теперь Павел сверкал белой сорочкой с короткими рукавами в зале самого крупного из ресторанов Ярослава. Того самого Ярослава, что начал казаться куда более великим. Вот-вот, не завтра, так через недельку шеф сделает Пашу старшим официантом. Да всё к тому и шло. На пути лишь маленькая просьба Мелании. Всего-то скажи да, и всё ускорит шаг навстречу. Но Паша не смог.

– Тебе надо положить вот это, – демонстрировала зажатый меж двух пальцев конвертик, – вон в ту сумочку, – указывала на столик.

– Попросите кого-нибудь другого, – мялся официант.

– Ещё чего мне сделать? Кофе не хочешь? А то ща метнусь, организую. На! Пошёл и исполнил.

– Нет, – еле слышно произнёс тогда Паша.

С того вечера движение из позиции вверх переориентировалось в сторону. Точно эскалатор сломался, и вместо него подсунули беговую дорожку. И сколько бы ты ни потел, по факту остаёшься на месте.

Мелания, естественно, нажаловалась брату. Что там она рассказала, Паша не знал. Но Ярослав не уволил, не ругался и даже не бросал грозных взглядов, из-за чего эпитет «великий» прирос к нему намертво. Однако и в менеджмент официанта не позвали ни завтра, ни через неделю. Ни через год.

Зато платили исправно. С премиями и подарками. Кормили. Паша отвечал полной самоотдачей. Не терял веру в то, что сумеет пробраться к своей мечте. Его брали на самые жирные банкеты. Он исправно таскался за шефом. Обслуживал праздники Ярослава, его друзей, их жён, любовниц. Давеча вот был у Софии, хотя работать у неё ему не нравилось. Вредная, надменная, спесивая баба. Некрасивая. За такими не бегают. От таких бегут. Она никогда не кричала, но говорила так, словно изо рта не слова летели, а ножи. Хорошо, померла, когда его и персонал уже распустили. Однако следак этот, Денежкин, нервы всё равно потрепал.

За исполнительность и безотказность пажа Пашу ангажировали в новый ресторан. Он воспринял приглашение как добрый знак. Во-первых, «Milasha» обещает стать крупной звездой не только среди проектов Ярослава. Она намерена столкнуть с общепитовского небосклона все другие известные точки, что, на самом деле, уже давно истощили запасы востребованности, однако продолжают мозолить глаза, разлагаясь в пепле былой популярности. Во-вторых, новое заведение – ещё один шанс завоевать место управляющего. Паша облокотился на перила веранды и мечтательно уставился вдаль. Приметив водоём «Декоративный», инстинктивно поморщился, отодрал взгляд, если бы можно было, ещё и помыл бы глаза, но ограничился тем, что просто отвернулся.

Ближе к вечеру территорию нового ресторана осчастливила ещё одна иномарка. Начищенная, блестящая, в капоте отражаются облака. Кажется, вдруг обидится, уедет и ведь обязательно заберёт с собой небо. Асфальт ранили металлические шпильки. Обошлось без видимых повреждений. Как с душой.

– Фариза! Очень рад, – ресторатор шествовал навстречу, обнимая букет жирных гортензий.

– Нахал! – воскликнула self-made дива. – Как ты смеешь покушаться на моё сердце?

– О, даже не рассчитываю. Знаю, не достоин. Сражаюсь исключительно за вашу ручку, – Ярослав обхватил ладонь Фаризы и коснулся губами тыльной стороны. Чуть повыше обнимаемого белым золотом сапфира Парпараджа.

Едва букет прильнул к пышной груди, иномарка выплюнула шофёра, и тот спешно избавил диву от цветочного груза.

– Прошу, – ресторатор указал на пажа Пашу, что возник из ниоткуда, позабыв эмоции.

Заходящееся солнце кусало глаза, но официант не позволял лицу ни единого сокращения мышцы. Стоял прямо, точно его позвонки не имели возможности гнуться. Белыми перчатками с достоинством поддерживал серебряный поднос. Два бокала с белым вином прониклись моментом и тоже замерли. Из вольностей дозволяли себе отражать тлеющие лучи.

– Это, полагаю, мой, – Фариза уцепила ножку того, чью чашу душили разноцветные ленты.

– Если только захотите, и вашим будет не только он, – улыбался ресторатор, – но этот да, приготовлен специально для вас.

– Ох, побежал адреналин по крови, – захохотала дизайнерша. – Особенно в свете последних событий. А это что? Ярослав, вы подлец! – из вороха лент показалась маленькая плоская коробка. Острые ногти прижали замочек, крышка немедленно рассталась с корпусом. На мятной перине возлежала она. – Не может быть! – ахнула Фариза. – Как тебе удалось? Я за ней сотню лет гонялась!

– Я чуть меньше, – улыбку оттенило смущение, одно из тех, что самцы умело впаривают самкам за правду.

– Глазам не верю! – дива ловко поженила брошь с платьем. – И, позволь узнать, в честь чего такая щедрость? Я в курсе, сколько она стоит! – укоризненно и в то же время легонько стукнула ногтем по украшению.

– Да? А антиквар уверял, что эта она бесценна.

– Не врал, собака. Ты хоть знаешь, какой это век? Для кого её делали? Да ну что я тебе тут лекции читать буду?! Нет, ну неужто замуж меня забрать вздумал? – густой смех оккупировал территорию, паж Паша не дрогнул.