Текст книги "Приходи на меня посмотреть (СИ)"

Автор книги: Minotavros

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

«Сейчас последует классический вопрос: “Где я?”» – устало понимает Снейп и идет к шкафу, в котором хранятся самые необходимые в быту зелья.

Так и есть:

– Где я?

– А как вы думаете, Поттер? – дурацкая привычка отвечать вопросом на вопрос давно воспринимается учениками как одна из изобретенных коварным умом профессора педагогических технологий.

«Думать» и «Поттер» – в одном предложении… Северус, ты оптимист!

– Что со мной?

– Алкогольная интоксикация продуктами распада этанола, который подвергается переработке в печени и превращается в ацетальдегид, вызывающий нарушения в физиологических, поведенческих и психологических функциях организма, – на одном дыхании выдает Снейп. Следующую за этим паузу можно запечатывать в фиалы и хранить вечно. Вот именно ради такого эффекта и не жалко было когда-то остервенело штудировать маггловские учебники по медицине. Какое-то время профессор с удовольствием созерцает вытянувшуюся физиономию своего персонального кошмара, потом подает ему стакан с зельем: – Пейте.

И Поттер покорно пьет.

– Что это?

Своевременный вопрос!

– Яд.

Поттер хватается за горло.

– Я пошутил. Антипохмельное.

Содержимое второго фиала переливается в стакан. Немного воды:

– Пейте.

Выпивает. Доверчивый болван, а не спаситель Отечества!

– А это что?

– Зелье Сна без сновидений.

Но он уже не слышит. Аккуратно опускается на узкий диван. Долго возится, умащивая свои несуразные подростковые конечности, путаясь в складках пледа, сопит. И наконец засыпает, положив лохматую голову на согнутую в локте руку. Трансфигурировать что-либо в подушку Снейп не успел. А в его скромном хозяйстве запасных подушек сроду не водилось.

Какое-то время профессор молча глядит на спящего Гарри Поттера, потом, словно приняв важное решение, взмахом волшебной палочки поднимает тело Золотого Мальчика с дивана и левитирует к себе в спальню. На свою разобранную постель. Постель профессора Снейпа вполне в состоянии вместить двоих, если эти двое тесно прижмутся друг к другу. Или если один – сверху.

Северус Снейп стаскивает с себя знававшую лучшие времена ночную сорочку, присаживается на край постели, долго рассматривает лежащего на ней Поттера. (Плед потерялся еще где-то в процессе переноски.) Юное гибкое тело квиддичного ловца. Просто тело. А большего сейчас и не требуется. Должно же, в конце концов, и в его паршивой жизни быть место маленьким радостям!

(Или не маленьким? Или не радостям?)

– Завтра ты все забудешь, – шепчет Северус Снейп, затем переворачивает Поттера лицом вниз (тот и не думает просыпаться, хорошее зелье варит профессор!), подкладывает ему под живот ту самую единственную подушку, широко разводит согнутые в коленях ноги своей жертвы. Быстрым вороватым движением оглаживает белеющие в темноте упругие полушария.

И наваливается сверху.

Завтра никто ничего не вспомнит.

…Когда воспоминание заканчивается, Северус Снейп ждет чего угодно: пощечины, хлопнувшей двери, летящей в лоб «Авады». Только не того, что Поттер обнаружится сидящим на своем стуле напротив с совершенно нечитаемым выражением на лице. И что потом прозвучит (очень спокойно):

– Ну да. Чего-то в таком роде я и ожидал. Будет интересно увидеться через месяц. Спасибо, профессор.

«Я снова профессор?» – с некоторым недоумением думает Северус Снейп, глядя, как за Гарри Поттером закрывается дверь. Очень может быть, что навсегда. И в этом, в сущности, есть некая высшая справедливость. Потому что за все надо платить. Особенно – за память.

У Северуса Снейпа – отличная память. В ней хранится очень много всего: то, что было, и то, чего не было. А еще там есть большой шкаф мореного дуба. С потемневшими от времени латунными ручками. С матовыми стеклами. С бесконечным числом полок. В этом шкафу хранится все, что связано с Гарри Поттером.

Северус Снейп и сам уже не помнит, когда начал собирать свою коллекцию. Первые экземпляры попали туда совершенно случайно: Гарри, плачущий в кроватке над телом убитой матери; впервые входящий в Большой зал Хогвартса; беседующий с Дамблдором; бездарно портящий ингредиенты на уроках зельеварения, шастающий по замку со своими оголтелыми друзьями… Кажется, всему виной был тот проклятый год, когда профессору Снейпу наконец-то довелось преподавать Защиту от темных искусств. А старик начал свою сумасшедшую погоню за крестражами. В тот год, когда Снейп узнал, что Гарри Поттер – тоже крестраж. Почему-то мысль о том, что сын Лили должен умереть ради чьих-то высоких идеалов, привела Снейпа в бешенство. Но еще сильнее бесила собственная беспомощность: все его научные знания, весь шпионский опыт, недюжинный ум и змеиная изворотливость рассыпались в прах от трех простых слов: «Мальчик должен умереть». Проклятый Дамблдор! С этой ночи у Северуса Снейпа уже не получалось не думать о Гарри Поттере. С этой ночи мальчик перестал быть сыном женщины, которую когда-то давно любил Северус Снейп. Он оказался Мальчиком-которому-предстоит-умереть-так-и-не-став-взрослым. И Северус Снейп вдруг понял, что совершенно не знает Гарри Поттера. А главное, чтобы узнать, осталось не слишком много времени. И двойной шпион занялся тем, что он умел делать, пожалуй, лучше всего: стал наблюдать. На уроках. В коридорах. В Большом зале. На квиддичном поле. Не то чтобы у него в тот год, когда Гарри Поттер учился на шестом курсе, было много времени для наблюдений. Но время – величина непостоянная. Оно то сжимается в маленький стремительный отрезок, то растягивается в длинный-длинный, практически бесконечный путь. Вот и Северусу Снейпу в какой-то момент стало казаться, что он бесконечно идет по бесконечной дороге с названием «Гарри Поттер», и, что самое странное, ему не надоедает. Потому что эта дорога никогда не приводит в тупик, она только ставит перед путником все новые и новые вопросы. Оказалось, если снять вечные черные очки и отказаться от злобы и предубеждений, посмотреть есть на что. Поттер был… неодномерным. Гриффиндорское упрямство и безрассудство (которые Снейп искренно ненавидел) сочеталось в нем с непонятной жертвенностью, глубокой верой в какие-то странные идеалы, открытостью и способностью радоваться жизни. Даже там, стоя на краю, зная, что из него куют самое разрушительное оружие современности, мальчишка находил в себе силы смотреть в небо, подставлять лицо ветру, любить рыжую стерву Уизли. И это была лишь одна сторона Поттера. А еще он был одинокий, замкнутый, скорбел о своем блохастом крестном и боялся завтрашнего дня. И, как ни странно, в этой ипостаси Поттера Северус Снейп узнавал себя, каким он был во время учебы на шестом курсе Слизерина. А еще Поттер был… красивым. Таким красивым, каким будущий шпион и зельевар не мог считаться даже в молодости. Живой. Совершенный. Подвижный и гибкий. Северус Снейп никогда не врал самому себе. То, что он начал испытывать к Поттеру, было нездорово. И не потому, что Поттер был мужчиной (такие мелочи Снейпа перестали волновать еще в те времена, когда он вступил в ряды Упивающихся), а потому, что он был Поттером. Сыном Джеймса Поттера – самого ненавистного человека в жизни Северуса Снейпа. И Лили Поттер – единственной любимой женщины в жизни Северуса Снейпа. И Северус Снейп не мог назвать свои чувства к их сыну иначе, чем «болезнь». Северус Снейп терпеть не мог болеть. Особенно ему не нравилось чувство абсолютной беспомощности, когда не спасают даже самые совершенные зелья. И чувство кромешного одиночества, которое наваливается в те мгновения, когда ты выпадаешь из привычного течения жизни по независящим от тебя обстоятельствам. Поттер был болезнью. Вирусом, который следовало безжалостно уничтожить, а не пестовать в своем надорванном потерями и ошибками сердце. Но эта болезнь была прекрасна. Она заставляла кровь быстрее бежать по венам, руки вздрагивать над приготовлением самых обыденных зелий, голову кружиться, как от глотка весеннего воздуха, когда в нем приливной волною разливается запах цветущих яблонь. Хотелось… глупого. Взять на руки. (Поттера?!) Долго и нежно целовать потрескавшиеся губы и лежащие на щеках ресницы. Спасти от смерти. Все это было совершенно невозможно. Что бы там ни приходило ночью непрошенным гостем в его горячечные сны, в реальности всегда оставались Том Риддл, Альбус Дамблдор и то, что мальчик должен умереть.

Это был самый прекрасный год в жизни Северуса Снейпа. Даже несмотря на Непреложный обет, Исчезательный шкаф и проклятие крестражей. И это был самый горький год в его жизни. Горький, как листья полыни. Как пепел на губах. Как предчувствие неизбежной потери. В этот год Северус Снейп отдал бы все оставшиеся дни своей никчемной жизни за несколько возобновленных уроков окклюменции. Но Альбус Дамблдор не счел возможным пойти ему навстречу. У Альбуса Дамблдора имелись проблемы посерьезнее. А жаль. Потому что это могло бы хоть в чем-то помочь Поттеру. Являясь одним из лучших легилиментов своего времени, Северус Снейп отлично знал, что ментальное взаимодействие – штука куда более сложная, чем взаимодействие физическое. А проникновение в чужой разум куда интимнее, чем просто проникновение в чужое тело. Это может стать насилием и болью, а может – нежностью и доверием. Абсолютным доверием. Добровольно впустить другого в свои воспоминания, в свои мысли, в свою душу – это какая-то совершенно запредельная степень близости, недоступная самым преданным друзьям, самым пылким любовникам, самым давним супругам. Именно потому ничего не получилось с Поттером в прошлом году: слишком много ненависти скопилось между ними. И то, что могло стать величайшим даром, превратилось для обоих в ад. Но теперь Северус Снейп сделал бы все по-другому. И обреченный на смерть Герой не был бы так беззащитен перед темной мощью проклятого Лорда. Но Альбус сказал: «Нет». Несмотря на то, что Снейп разве что не валялся у него в ногах, выпрашивая разрешение возобновить проклятые уроки. Он сказал: «Нет, Северус. Сейчас важно другое». Для Альбуса Дамблдора всегда было что-то важнее Гарри Поттера. Для Северуса Снейпа – уже нет. И, наверное, он что-нибудь да придумал бы в конечном итоге. Если бы не банальная нехватка все того же времени. Оно вдруг сорвалось, словно оголтелый снитч – и разом кончилось. Навсегда. И последнее, что успел ухватить почти на выдохе хогвартский зельевар – это шорох спотыкающихся шагов в мрачном коридоре подземелий Слизерина.

И, кажется, настала пора отдать последнее воспоминание Гарри Поттеру.

Только он не приходит.

Северус Снейп целый день сидит на своей узкой койке, сцепив пальцы на тощих коленях, и ждет. Но дверь камеры так и не открывается, пресловутый стул не занимает своего привычного места, никто не произносит сакраментальное: «Легилименс!». Этому, разумеется, может быть миллион самых разнообразных оправданий, кроме того, единственного, в которое не хочется верить. И он не верит. Всю следующую неделю Северусу Снейпу по ночам снится один и тот же кошмар: неподвижный мальчик на зеленой поляне Запретного леса, смотрящий в небо пустыми провалами мертвых глаз. Всю неделю Северус Снейп старается не спать.

Когда в воскресенье приносят газеты, в них нет ни слова о Гарри Поттере. Никаких неудачных аврорских рейдов. Никаких – хвала Мерлину! – роковых смертей. А это значит только одно: Северус Снейп в очередной раз проиграл своей проклятой судьбе. Он принимает поражение почти спокойно, только где-то глубоко внутри тихонечко дзинькает оборвавшаяся струна, которая, оказывается, и держала его на плаву все десять лет, прошедшие с того момента, как он очнулся в палате Святого Мунго. Это был его второй шанс. Вторая жизнь. Жизнь, в которой, возможно (только возможно!), нашлось бы место и Гарри Поттеру. Но Поттер сказал: «Я никогда больше к вам не приду», – и закрыл за собой дверь. А Северус Снейп не умел сдаваться без боя. И он сделал все, чтобы переиграть суку-судьбу. Построил карьеру. Своими собственными руками разрушил ее. Сел в Азкабан. И все это только затем, чтобы когда-нибудь Гарри Поттер все-таки пришел к нему. По своей воле. (Не с твоим везением, Снейп!) Он просчитал все. Вот только промахнулся с самим Поттером. Мальчик вырос, превратился во взрослого, сильного и умного мужика. И разучился прощать. А Снейп на старости лет впал в детство, поверив в сказку со счастливым концом.

…Через три недели Северуса Снейпа вызывают к коменданту тюрьмы Азкабан, чтобы вручить ему бумаги об освобождении.

Северус Снейп считается искупившим свою вину перед обществом. Впредь ему запрещается колдовать, заниматься каким-либо бизнесом и находиться на постоянном месте жительства в пределах магической Британии. Все его движимое и недвижимое имущество конфисковано. Северусу Снейпу полагается денежное пособие в размере (Снейп гадко ухмыляется при виде этого аттракциона неслыханной щедрости) семидесяти пяти галеонов. Ограничения с палочки С. Снейпа будут сняты при пересечении им границы магической Британии. Все еще продолжая ухмыляться, Северус Снейп подписывает бумаги, получает хранящуюся в личном сейфе коменданта волшебную палочку черного дерева, одергивает выданную еще накануне вечером собственную черную мантию и делает шаг на свободу.

Это ничего, что на свободе его никто не ждет. Зато там цветут яблони. А впереди – то же, что и всегда. Жизнь. И ничего, что в этой жизни больше не будет Поттера. Это ничего. Он справится. Настало время найти себе новый смысл жизни. Он умный. Он что-нибудь придумает.

После полумрака коридоров Азкабана майское солнце нестерпимо слепит глаза. Хочется зажмуриться или надеть черные маггловские очки. Впрочем, очков у него нет, и зажмуриваться в его положении – непозволительная слабость. А Северус Снейп и так уже позволил себе слишком много слабостей. Он привычно распрямляет спину, надменно вздергивает подбородок и начинает спускаться по каменистой тропинке к крохотному причалу, возле которого его ждет утлая лодчонка, доставляющая бывших заключенных к родным берегам. В лодке скучает перевозчик, закутанный, несмотря на теплый весенний день, в традиционный для Азкабана серый плащ с капюшоном. Какое-то время Снейпу кажется, что это сам Харон приплыл по его грешную душу на своей черной ладье, чтобы отвезти к залетейским берегам, где раскинулись поля цветущих асфоделей.

«А водичка из Леты мне бы не помешала, да…» – думает Снейп, усмехаясь над своим разгулявшимся воображением. Вот до чего могут довести пять лет кромешного одиночества! Оказывается, у Северуса Снейпа даже имеется воображение!

Стараясь не намочить полы мантии, он аккуратно спускается в лодку, чувствуя, каким неловким за эти пять лет стало его уже немолодое тело, когда-то напоминавшее гибкий клинок. С трудом удержав равновесие, опускается на скамью и говорит перевозчику:

– Я готов.

Перевозчик кивает, отталкивается шестом от причала, и Северус Снейп наконец-то покидает тот негостеприимный клочок суши, на котором располагается Азкабан. Хочется верить, что навсегда.

До противоположного берега плыть и плыть, лодка идет медленно, неторопливо переваливаясь с одной волны на другую, солнце по-прежнему слепит глаза, отражаясь в сине-зеленой воде. Только несколько месяцев в году море вокруг Азкабана бывает таким спокойным. Один из этих месяцев – май. Северус Снейп вдыхает полной грудью, пытаясь ощутить то, что принято поэтически именовать «воздухом свободы». И ничего не чувствует.

– Хороший сегодня денек, – прозаически замечает перевозчик, кладя на дно лодки свой шест и опускаясь на соседнюю скамью. Ту, что ближе к корме.

А Северуса Снейпа словно пробивает с макушки до пяток каким-то болезненным заклинанием. Этот голос… Будь оно все проклято!

– Не очень в этом уверен, Поттер.

Ему совсем не хочется оборачиваться. Будто бы, если не смотреть назад, Гарри Поттер исчезнет из проклятой лодки. Испарится. Сгинет, точно предутренний морок. Но разве это не трусость? И Снейп оборачивается.

Разумеется, Поттер никуда не делся: сидит на неширокой деревянной скамье, откинув серый капюшон плаща и смотрит – почти в упор – своими невозможными зелеными глазами, которые после магической корректировки зрения и избавления от дурацких очков кажутся еще ярче. Гарри Поттеру скоро стукнет двадцать восемь лет. Он по-прежнему невысок и по-прежнему не очень в курсе, для чего на свете существует расческа. (И как этакое безобразие терпят в аврорате? Серьезная ведь, кажется, организация!) У него широкие плечи и крупные кисти рук, которые в данный момент пытаются прикурить маггловскую сигарету от маггловской же зажигалки. (Поттер курит? Давно?)

– Хотите сигарету, профессор? – фокус с зажигалкой все же срабатывает, и нежданный спутник Северуса блаженно затягивается, полуприкрыв глаза.

Кончик зажженной сигареты слегка подрагивает. Значит ли это, что Поттер нервничает? Вряд ли.

– Спасибо, я не курю. С некоторых пор начал очень дорожить своим здоровьем.

Забавный разговор. Очень забавный.

Недокуренная сигарета летит за борт.

– Простите.

– Ничего, – Северус Снейп решительно перекидывает через скамью ноги и оказывается лицом к лицу со своим нежданным спутником. – Зачем вы здесь, Поттер?

Улыбка – неожиданно-мягкая.

– Я же обещал, что приду.

– Вы не пришли.

– По независящим от меня обстоятельствам.

Снейп кривит уголок рта. Нет уж! Больше он на эти отговорки не клюнет. Пора, наконец, взрослеть.

– Поттер, можете ничего не объяснять. В конце концов, мы все здесь взрослые люди. Каждый имеет право не делать того, чего ему не хочется. Все долги давно выплачены. А от лжи я в последнее время устал просто нечеловечески…

Поттер молчит. Кажется, сожалеет о выброшенной в море сигарете. Смотрит куда-то вдаль через черное северусово плечо. Потом начинает говорить: просто так, никуда, в воздух.

– Меня Кингсли отправил. С неофициальной миссией в очень жаркие страны. Я ему чуть весь кабинет нахрен не разнес: объяснял, что у меня свидание, которое невозможно перенести.

Представив сцену в кабинете Министра, Северус Снейп не может сдержать ухмылки. В голове почему-то навязчиво крутится слово «свидание», хотя ничего такого особенного в нем и нет.

– А он?

– А он сказал: «В Азкабан всегда успеете». Скотина.

– И вы поехали.

Это простая констатация факта. Конечно, поехал. Когда сам Министр магии сообщает простому аврору, пусть даже этого аврора и зовут Гарри Поттер, что для блага Отечества требуется сделать то-то и то-то, простой аврор, фигурально выражаясь, щелкает каблуками форменных сапог, берет под козырек и говорит: «Есть».

– Поехал, – кивает Поттер. – Вернулся позавчера и написал заявление об уходе. Кингсли подмахнул не глядя. Вчера целый день оформлял бумажки. С сегодняшнего дня – совершенно свободен.

Северус Снейп забывает дышать. Что-то происходит в привычном мире. Что-то. С чем как-то тяжело справляется глупое старое сердце.

– Зачем вы здесь, Поттер?

– Я пришел рассказать вам ваше последнее воспоминание. То, которое вы не успели мне показать.

– Что ж… – Северус Снейп прикрывает глаза и запрокидывает голову, подставляя свое бледное лицо ласковым лучам пронзительного майского солнца. На всякий случай изо всех сил вцепляется пальцами в занозистый край деревянной скамьи. – Рассказывайте.

Лодка идет все медленнее и скоро уже просто покачивается на волнах. Видимо, рассказ будет долгим, потому что Поттер не торопится на берег. А Северусу Снейпу и вовсе некуда теперь торопиться.

– Это был один из самых страшных периодов моей жизни… Сириус погиб по моей вине, – (Снейп, не удержавшись, саркастически фыркает), – Волдеморт ходил в мои сны, как к себе домой. С Джинни что-то было не так. Невозможность что-либо изменить доводила до бешенства. Малфой был словно заноза в… пятке: вроде, пока сидишь – не чувствуется, но стоит встать…

– Профессор Снейп бешено доставал своим злобным пристальным вниманием, – подсказывает Снейп, не открывая глаз.

– И это тоже, – кажется, Поттер улыбается. – А потом я решил заглянуть в сарай для метел. Ну, там, на стадионе.

Этим своим «ну» он вдруг мучительно напоминает Северусу себя, тогдашнего, школьных еще времен, и что-то внутри холодного снейповского сердца заходится от нежности.

– Пообщаться с любимой метлой?

– Вроде того… Полетать захотелось на ночь глядя. Просто так. А там… Джинни. И Дин Томас. Я сначала не понял, дурак гриффиндорский! У нас ведь с ней так ничего серьезного, кроме поцелуев, и не было. Обидеть боялся свою солнечную девочку. Оскорбить. А она перед ним на коленях, и его член у нее во рту. И… Я сбежал. И меня вырвало прямо там, на стадионе.

Снейп впивается ногтями в скамью. Неконтролируемое желание заавадить младшую Уизли, которая посмела причинить вред Гарри. Его Гарри. Желание настолько же нелепое, насколько и запоздалое: Джинни Уизли вот уже десять лет была миссис Томас, успела обзавестись целым выводком рыжих томасов и двадцатью лишними килограммами. Страшная месть ушла водой в песок. Усилием воли Снейп разжимает сведенные судорогой пальцы.

Поттер понимающе усмехается.

– А на обратном пути я встретил Малфоя, похожего на бледную тень, бредущего откуда-то со стороны Выручай-комнаты. А он возьми да и скажи: «Хреново выглядишь, Потти». А я возьми да и ответь: «Жизнь хреновая, Хорек!» – «Это от недотраха, Потти. Спермотоксикоз называется». – «Так не с кем, Хорек». – «Ну, приходи, что ли, в двенадцать ко мне. Я тебя с удовольствием трахну. Только приходи абсолютно голый». Поговорили, короче…

– А потом вы пришли к себе в гриффиндорскую башню и сперли у кого-то бутылку запрещенного алкоголя, – проницательно замечает Снейп. Студенческие нравы одинаковы во все времена. Никакие запреты на них не действуют.

– У Симуса. Ему родственники пойло из Ирландии присылают. Дрянь жуткая. Но в тот момент отлично покатило. Я ее выжрал у себя за пологом, давясь и всхлипывая от жалости к себе. Потом разделся, как было велено, натянул мантию-невидимку и поперся в подземелья. Из наших никто даже ничего и не заметил.

Северус давно уже открыл глаза и, не отрываясь, жадно смотрит на Поттера: на загоревшее по заграничным вояжам лицо, на сильную шею в распахнутом вороте серой азкабанской мантии. На тонкие морщинки в уголках рта, те самые, что образуются, когда человек много улыбается. Каким чудом ты сохранил в себе способность улыбаться, Поттер?

– А там, в подземельях, мое всегдашнее везенье внезапно кончилось. Или, наоборот, вернулось, – тут уж как посмотреть.

«А как смотришь ты, Гарри?» – хочется спросить Снейпу, но, разумеется, он молчит. И только ждет продолжения. Как там у магглов: орел или решка? Казнить нельзя помиловать? Что скажешь, Поттер?

– А дальше – все, как в вашем воспоминании: злобный, точно бешеный фестрал, Северус Снейп хватает меня буквально на месте преступления, тащит в свои личные покои (как мне кажется тогда, чтобы убить), укладывает на диван и укрывает своим любимым пледом. И разве что колыбельные не поет. Я бы, наверное, сильно удивился, если бы не заснул на полуслове.

Северус Снейп опускает голову и очень внимательно разглядывает дощатое дно старой лодки, которое, хоть и зачарованное, все равно чуть-чуть пропускает воду, и эта вода отражает сияние солнца вверху, словно маленькое мутноватое зеркальце. Поттер тоже очень внимательно разглядывает подвижное зеркальце под ногами, точно это и есть таинственный Думосбор, хранящий тайну всех на свете воспоминаний.

Пауза затягивается. Первым не выдерживает Снейп. Ему очень срочно требуется узнать, куда именно нужно будет поставить запятую в школьной фразе про «казнить» и «помиловать».

– А потом вам приснился очередной кошмар.

– Внеочередной кошмар. Про Джинни с Дином в подсобке для метел. Если бы в тот момент на меня налетел Волдеморт, я бы кинулся ему на шею, рыдая от счастья.

– Но вместо Волдеморта на вас налетел я, – замечает Снейп. – С бесчестными намерениями.

– С самыми лучшими намерениями, – мотает головой Поттер, все еще не поднимая глаз, – и руками, полными благословенных склянок с зельями. Я только потом, вдоволь навалявшись по больничным койкам, понял, какой ты, оказывается, гениальный зельевар. Твои зелья могли вытащить даже мертвого с того света. А вот у других это выходило значительно хуже.

Боль где-то глубоко внутри, кажется, там, где располагается пресловутая душа, дает о себе знать, когда в поттеровской речи внезапно проскакивает «ты». Поттер, похоже, и сам заметил свою оговорку, но он же герой! Поэтому делает вид, что ничего не случилось. И Снейп делает вид, что ничего не случилось. Что это их всегдашний стиль общения. Без мантий и в домашних тапочках. От всплывшей в мозгу внезапной картинки становится трудно дышать.

«Тебе бы самому пропить курс твоих хваленых зелий, Северус, – обреченно думает Снейп. – Здоровье – ни к черту! Поттер, что ты со мной делаешь?»

И кидает – намеренно-резко:

– Ну да, и с этими пресловутыми лучшими намерениями я отлевитировал вашу бесчувственную тушку к себе в постель.

Но Поттер почему-то продолжает улыбаться, как ни в чем не бывало:

– Ты нес меня на руках. Меня, здорового шестнадцатилетнего парня не самой хилой комплекции.

– Откуда вам знать, Поттер? От моего зелья Сна без сновидений еще никто не просыпался раньше времени.

(Действительно, откуда? Откуда ты знаешь, проклятый мальчишка, как дрожали руки и как я боялся тебя уронить и поэтому сильнее, чем было нужно, прижимал к груди?.. Тебя, свою самую драгоценную ношу.)

Очень просто, точно это объясняет абсолютно все:

– Я слышал, как стучит твое сердце.

И вот стоит ли, в самом деле, объяснять этому сумасшедшему Поттеру, что так не бывает? Северус Снейп и сам, кажется, вполне готов сойти с ума. Так кто он такой, чтобы осуждать?

– А потом? – подталкивает он неспешное течение рассказа. Проклятая запятая в его воображении достигает просто гигантских размеров, готовясь, словно Левиафан, поглотить и самого Северуса, и лодку, и даже мрачную громаду Азкабана.

«А Гарри пусть живет, – внезапно думает Снейп. – Все равно с кем. Только пусть живет».

– А потом… – Поттер вдруг поднимает на него свои совершенно невозможные зеленые глаза. – А потом ничего не было.

– Было! – Северус почти возмущен. – Я тебя… вас… – С этими местоимениями – беда. Он запутывается в них, будто сопливый двоечник в ингредиентах своего первого зелья, и замолкает.

– Держал всю ночь за руку, укрыв своим собственным одеялом. Может, даже погладил по плечу, обнаглев перед самым рассветом… – улыбка Поттера становится уже совершенно неприлично счастливой.

– По спине, – сдается, наконец, Северус Снейп. – Ты, подлец, спал на животе. И у тебя чертовски привлекательная спина.

Поттер притворно вздыхает:

– Никто и никогда не говорил мне, что у меня привлекательная спина. Представляешь? И никто никогда не держал меня ночью за руку и не караулил мой сон… В каком-то смысле ты все-таки был у меня первым, Северус.

Северусу Снейпу хочется плакать. Он не плакал с тех пор, как умерла Лили. Не плакал в ставке Темного Лорда, корчась под «Круциатусом». Не плакал, умирая на полу в Визжащей Хижине. Не плакал, слушая приговор суда. И даже месяц назад, когда стало ясно, что Поттер не придет, он не плакал. А сейчас в идиотском носу что-то такое защипало, а в глазах появилась совершенно избыточная влага. Кажется, казнить все-таки нельзя. Точно. Кто-то от всей широты души вывел на бескрайней глади сумасшедшего майского неба: «Помиловать!»

– Как ты это понял? – находит все-таки в себе смелость спросить Северус Снейп. – Что я придумал весь этот ужасный последний эпизод?

– Так же, как понял, что ты придумал и другие ужасные эпизоды. Вопрос доверия, знаешь ли. Легилимент хренов!

Их протянутые друг к другу руки встречаются на полпути. Пальцы переплетаются: жестко и сильно, словно боятся, что кто-то решится сломать этот замок. Пять и пять. Магическое совершенство двух пентаклей.

– Только я все равно не понимаю, зачем ты придумал весь это фарс. Зачем вообще сел в Азкабан. Ведь воспоминания Малфоя – тоже подделка?

Северус пожимает плечами. Большой палец его правой руки осторожно поглаживает шершавую ладонь Поттера. Поттер не сопротивляется странной несмелой ласке, и это дает надежду, что, возможно, у них будет и что-нибудь большее. Потом.

– Ты сказал, что не придешь ко мне. Никогда. А сюда все-таки пришел.

Кажется, Поттер теряет дар речи.

– Так это твой способ назначать свидания?

Северус Снейп смотрит на него, как когда-то смотрел на своих не слишком далеких учеников: сверху вниз.

– Ты приволок меня в Святого Мунго, три дня не отходил от моей постели, держал за руку и шептал всякие глупости. А потом сбежал при первом же намеке на правду. Что еще я должен был сделать?

– Я ненавидел тебя всю свою жизнь, – говорит Гарри. – А потом была та странная ночь. Я проснулся утром в твоей постели и не помнил ровным счетом ничего. И тебя не было!

Это звучит почти как обвинение, и Северус невольно улыбается.

– Меня срочно вызвали к Лорду. Не мог же я не явиться под предлогом, что мне надо дождаться пробуждения Избранного.

– Я накинул свою мантию и помчался в башню. Все еще спали, и никто не заметил моего отсутствия.

– Повезло, – кивает Снейп.

– Я вообще везучий, – соглашается Поттер, наклонив голову к плечу. – Потом мне повезло встретить пьяную в дым Трелони, узнать о твоем участии в смерти моих родителей, увидеть, как ты убиваешь Дамблдора. И все встало на свои места: ты по-прежнему враг. И между нами по-прежнему – только ненависть. А стало быть, ночью…

– Злобный прислужник Тьмы надругался над чистотой и невинностью Спасителя магического мира.

– Как-то так я и думал. Прости. Дурак был.

Он сползает со своей скамейки, встает на колени прямо в лужу соленой воды на дне лодки, склоняет лицо в раскрытые ладони Северуса – и так замирает. Почему-то Снейпу приходит на ум картина маггловского художника Рембрандта, которую он видел в музее во время одной из своих служебных командировок. Картина называлась «Возвращение блудного сына». Северусу Снейпу вовсе не хочется подобных ассоциаций: хвала Мерлину, Поттер ему никакой не сын, и каяться друг перед другом в ошибках они могут до скончания дней, прошлое у них обоих богатое.

Что можно сделать, если человек, которого ты любишь, стоит перед тобой на коленях? Только встать на колени рядом с ним. Решительно отодвинув Поттера, Северус Снейп, мысленно проклиная свои измочаленные вдрызг Азкабаном и нездоровым образом жизни суставы, опускается в ту же самую холодную мерзкую лужу, берет смущенное и потерянное лицо Гарри в свои ладони и целует. Целует так, чтобы ни у кого из присутствующих совершенно точно не осталось сомнений: никакой вины, никаких прощений. Целует, будто именно этого и ждал всю жизнь. Хотя, если вдуматься, именно этого и ждал. А когда Поттер отвечает на поцелуй, становится понятно, что думать теперь не получится долго. Может, оно и к лучшему.