Текст книги "Фантазии (СИ)"
Автор книги: mila 777
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
В следующий миг Стогова понимает, что это уже не квартира. Девушка в поле. На ее руках сидит маленький ребенок, укутанный в старые одеяла…
Это уже не то место, где Лиза была до того, как решила покинуть спальню, это сон…
***
Сон второй
Бескрайнее поле, укрытое тонким слоем снега, а на деревьях серебрится иней. Рассвет. Так всегда. Где Миша, там солнце встает, но никогда не садится.
…с тобою буду до конца…
Лиза медленно бредет вперед, отчего-то чувствует, что должна сберечь этого ребенка, что он должен выжить. И она, и мальчик выглядят так, словно это времена Великой Отечественной Войны. Страшно, но как-то по-особому страшно, не так, как если бы ее душу обуревал трусливый безропотный ужас, а, напротив, Стогова охвачена чувствами, присущими солдату, который защищает не свое государство, а Родину, родную землю, ту, на которой не должны проливаться реки крови. Это отвага. Ее сейчас почти не осталось, но тогда она еще была…
Лиза вдруг видит вдали тонкую полоску леса, и хотя до него еще далеко, она уже понимает, что это сосны и ели – хвойный лес.
Но девушка не идет туда, она чувствует, что должна отыскать убежище, в котором укроет мальчика, даст ему поесть и попить, он очень хочет пить – это девушка тоже ощущает явственно.
И стоит ей только подумать об этом, как слева от нее, словно из воздуха материализуется дом. Нет, не дом – сарай, да-да, точно: тонкие дощатые стены, кое-где видны щели; домик высокий, с хорошей прочной крышей. Дотошность Лизы удивляет ее саму, будто ей есть какое-то дело до стен сарая, но оказывается, что все же есть.
Девушка огибает дом слева, видит дверь и без стука смело входит в помещение. Внутри тепло и очень уютно. В самом центре комнаты стоит невысокая чугунная печка, и в ней пылает огонь, поддерживая в сарае комфортную температуру. Чуть поодаль стоит большой стол, парочка стульев, и всякий хлам, который обычно можно увидеть в сарае или гараже. За столом Лиза видит Мишу, склонившегося над картой мира. Он похож на человека, планирующего атаку, будто сидит тут и разрабатывает стратегию.
Он не поднимает головы, когда Стогова устраивается на соседнем стуле. Ребенка уже нет у нее на руках, он спит на небольшой мягкой кушетке позади девушки.
Лиза молча разглядывает Горшенева. Он молоденький, стройный… совсем молоденький, ему на вид не больше двадцати – двадцати двух лет. На нем черная водолазка и черные джинсы. Миша начинает что-то рассказывать, расставляя маленькие макеты кораблей по определенным точкам, отмеченным на карте. Потом он соединяет их красным маркером, и синим он рисует течение в океане. Стогова заглядывает в карту внимательнее и понимает, что корабли идут на Англию. Там именно так и написано – Англия. И вот карта уже не современная, а такая, какой ее изображают в исторических фильмах о пиратах.
Все, как любит Миша.
Он действительно что-то объясняет Стоговой, но та лишь любуется им, таким молодым и обаятельным. Потом Горшенев, словно уловив настроение девушки, замолкает и переводит на нее пристальный взгляд. Они сидят так близко друг к другу, что Лиза ощущает тепло, которое излучает Миша. И в этот момент у нее щемит в груди, ее охватывает невыносимая тоска, как будто все одиночество мира разом навалилось на нее. Девушка ждет каких-то особенных слов от Миши, но он просто позволяет ей прижаться к нему, словно прощаясь. Она действительно прощается с ним, с его молодостью, с тем Мишей Горшеневым, который еще не знает всего того, что с ним произойдет впоследствии.
Почему он ей так близок по духу? Потому что он честен, потому что он открыт, потому что она знает, что он видел. Она тоже это видела…
Они сидят так достаточно долго, а в маленькое окошко врываются первые лучи восходящего солнца. Лиза хочет что-то сказать:
– Я… – начинает она.
– Не надо, – прерывает ее Горшенев и поглаживает по голове. – Не надо. Все будет хорошо. Зря вы всё это затеяли. Не надо так…
Лиза не понимает, что он имеет в виду, но где-то в глубине души осознает, что он о себе и о людях, которые плачут по нему, а ему это вовсе не по душе.
Стогова еще раз заглядывает в глубину его глаз, кивает, будто согласившись с ним, и встает, прекрасно понимая, что таким она его не увидит больше никогда. Он пришел попрощаться…
***
Среди связок в горле комом теснится крик,
Но настала пора и тут уж кричи-не кричи.
Лишь потом кто-то долго не сможет забыть,
Как шатаясь бойцы об траву вытирали мечи.
И как хлопало крыльями черное племя ворон,
Как смеялось небо,
А потом прикусило язык…
Лиза рыдает как истеричная дура, распластавшись на коленях спящего Горшенева. Тот уже медленно пробуждается. Опухший и охрипший спросонья Миша, к тому же слегка растерянный от припадков Стоговой, рявкает на всю комнату:
– Нет, блять, я все понимаю, но чтоб баба ерзала на моих коленях и ревела, такого точно не припомню! Ты чего сопли распустила? Киркорова в трусах увидела? – Горшенев приподнимает тоже проснувшуюся Лизу, и та поспешно вытирает слезы, сонно моргая и таращась на Мишу, а потом резко подается к нему и виснет у него на шее.
– Кхм… – подавляет смешок Горшенев, ловя изумленные взгляды парней, которые, кряхтя и ворча что-то, начинают понемногу приходить в себя. – Малявка, тут же пацаны, ты чего это тискаешься?
– Засмущался? – устало бормочет девушка и отодвигается, быстро вскакивает и уходит в ванную.
Конечно все удивлены воплями Стоговой, хотя вообще все ребята воспринимают ее как слегка тронувшуюся мозгами девицу, но выдвигать такие обвинения вслух не рискуют, прекрасно зная горячий нрав Горшенева. Он-то вроде бы ничего к девочке и не питает – ну, возможно, какие-то теплые чувства на уровне симпатии, – но все равно заступается за нее и даже будто бы ревнует к Костяну. Это парни давно замечают. Но Миха сам должен с этим разобраться, не маленький мальчик, вполне осознает, что его к этой девочке тянет. Но по какой-то неизвестной причине – а он все же догадывается, что тут к чему – Миша не может сократить расстояние между ними. На него словно кандалы напялили, и он идет только туда, куда ему велят…
Лиза смотрит в зеркало совсем недолго, потому что она с некоторых пор боится увидеть там вместо себя кого-то другого. Но когда в дверь раздается тихий стук, она вздрагивает и вновь ловит свой покрасневший от слез взор в отражении и невольно улыбается.
– Ты живая там? – спрашивает Горшенев, и она еще шире улыбается, потому что ей приятно, что он беспокоится о ней.
– Да, – отвечает Стогова коротко, но при виде своих вдруг потемневших глаз она становится суровее и, угрюмо сопя, произносит почти надрывно: – Миша, Ми-и-иш… ты меня считаешь той, о которой рассказал тебе Метелин?
– Еще чего? У меня что, мнения своего нет?
– Слушай, – продолжает Лиза, видя как гладкая поверхность зеркала начинает расплываться. Она чувствует приближение Безликого. Возможно, Костя тоже сейчас придет. – Я такой себя не помню. Я не помню себя вообще. Иной раз кажется, что о тебе я знаю гораздо больше. А Костя… он откуда появился в моей жизни? Кто-то словно хочет рассказать мне что-то очень важное. А мне страшно, Миша, потому что я понимаю: за этим придет нечто черное, какой-то кошмар. Я… раньше… я помню, что меня давным-давно «подсадили» на эти странные привязанности к рок-музыкантам и этому направлению музыки в целом. Но как я нашла тебя? Миш, не было никакого объявления, понимаешь? Был мой день на прослушивании. Был Метелин и не было «психушки», понимаешь? Он хочет всех запутать. Потом, помню, ко мне Цвиркунов подошел и позвал туда, к вам. Там вы все. И Андрюха Князев, и весь новый состав…
– Андрюха Князев? – спрашивает Миха, и его голос за дверью звучит приглушенно, а Лиза тут же начинает холодеть, предчувствуя новое заблуждение, новые нелепые ошибки и провалы в памяти, и она уже понимает, что Безликий каждый раз приходит тогда, когда в ее психике случается некий надлом. Это как искажение пространства: все реально, но вообще не по-настоящему. То есть время смешивается, как если бы человек застрял в коридорах этого самого времени, или если бы выбрал не тот путь, или просто сошел с ума.
Но Стогова не хочет признавать себя чокнутой, она пытается бороться с вакуумом, пульсирующим вокруг нее.
– Откуда я знаю ответ? – обхватывая голову ледяными пальцами, спрашивает Лиза у самой себя, но, подняв глаза на отражение, начинает всхлипывать от ужаса и бессилия: это не ее пальцы, это цепкие руки Безликого. Он стоит позади нее и не позволяет ей пошевелиться.
– Откуда я знаю ответ? – снова повторяет Лиза.
Дверной замок с треском ломается, и Стогову трясут за плечи. На этот раз на помощь приходит Ренегат.
– Лизка! Лизка! Ты что? Очнись!
Стогова моргает, и все мгновенно встает на свои места, но, как только она вываливается из ванной следом за Сашей, тут же налетает на разозленного Горшенева, мечущегося по комнате.
– Что такое? – спрашивает Лиза, утирая испарину со лба. – Где все?
– Уехали, – останавливается Миша и многозначительно смотрит на Ренегата, тот качает головой, вздыхает и тоже исчезает в прихожей, а затем хлопает входная дверь, и Миша с Лизой остаются одни. – Тебя боятся.
Он смотрит на девушка так, будто желает хорошенько ее отделать по мордашке за такие припадки, от которых, видно, и у него сносит крышу. Но опять же Стоговой кажется, что Горшенев не удивлен. Он, напротив, будто расстроен из-за того, что все так стремительно идет к чему-то определенному.
Лиза делает ему навстречу шаг и спрашивает:
– Что ты знаешь? Я умерла?
Миша снова не выглядит изумленным, он просто кидает на нее взгляд искоса и пожимает плечами.
– Почему я вижу тебя мертвой, но ты жива? – прищуривается он. – А ты в ответ видишь меня в гробу. Хрень какая-то, не находишь?
я не вернусь…
– Да… – Лиза опускается на краешек кровати. – Хрень. Думала, ты дашь ответ.
– Кстати, Костян звонил, опять тебя искал. Достал меня этот придурок. По-моему, его пора выводить из игры.
Стогова поворачивается к Мише, присевшему рядом.
«Выводить из игры? Из какой игры?».
– Значит он связан с Безликим, – говорит она, а Миха вздыхает и трет пальцами переносицу.
– Опять ты об этой легенде, – отвечает он не менее устало.
Стогова непонимающе пялится на Горшенева, а тот, ловя ее взгляд, поясняет:
– Я рассказал тебе о Безликом еще в той гостинице, после драки с мудаком Анфиски. Ты так впечатлилась, что ли? Ты его и правда видишь?
И тут в голову Лизе приходит одна вполне себе адекватная мысль: она решает спросить у Михи все напрямую. Пусть он восстановит картинку в ее поврежденном сознании.
– Миша, ни для кого уже не секрет, что со мной что-то не так, но, пожалуйста, прими меня всерьез и просто ответь, ладно? – дождавшись кивка, Лиза продолжает: – Почему ты так удивился, когда я сказала о Князеве?
Горшенев безмятежно смотрит на Лизу и отвечает:
– Потому что Андрюха ушел из группы два года назад*. Ты не помнишь?
Стогова вот-вот заорет в голос от ужаса, такого мерзкого, просто омерзительного, что ее горло словно сдавливает, но она должна узнать все.
– Какой сейчас год?
– Сейчас 2013-й, Лиза. Вижу, тебе реально хреново.
– Не видишь, – Лиза отодвигается от пристально за ней наблюдающего Миши. – Ты все знаешь, но не говоришь. Ты все знаешь.
– Знаю, – рявкает Горшенев, – но не могу вспомнить.
Воспоминания врываются в голову Лизы так неожиданно, что она пригибается, схватившись за голову, а потом кричит:
– Все верно! Князь должен был уйти! Сейчас 2017-й! Ясно тебе? – брызжет она слюной, пиная Горшенева ногами, а тот просто сидит и даже не пытается закрыться. – Не тот год! А этот! Понял?
– А что в тот год? – спрашивает Миша каким-то загробным голосом.
И Лиза не знает, что ответить, потому что она правда ничего не знает. Девушка осекается, садится рядом с Мишей и смотрит на стену, где снова висит тот фотоснимок.
– И что ты теперь видишь? – интересуется Стогова, имея в виду как раз эту фотографию.
– Это зеркало, малявка, – обескураживает Горшенев и встает. – Тебе бы в самом деле к врачу сгонять…
***
Лизе почему-то постоянно встречаются байкеры или просто парни на мотоциклах. Пока она спешит в гипермаркет за сливками, ей преграждают путь трое ребят на крутых черных байках, но она поспешно их обходит и прячется за стеклянными дверьми магазина. Там она намеренно долго бродит между стеллажами, пока не добирается до музыкального отдела. Тут девушка застревает еще на полчаса, прохаживаясь и рассматривая многочисленные обложки. Здесь много носителей разного вида с разными хорошими исполнителями, и Стогова берет в руки диск «System of a down». Вертит его, разглядывает, читает название треков. Золотая коллекция, лучшие хиты коллектива. Дальше девушка пересматривает еще много всего любопытного, но потом доходит и до отечественных панк-групп. Конечно среди них она видит и «Король и Шут», только вот название пластинки ей незнакомо, но как будто она все же знает, что это и когда записано. В голове что-то проскальзывает, и Лиза, поглаживая обложку, шепчет:
– Я управляю ритмами сердец… – и тут же облегченно вздыхает, потому что вспоминает, откуда это: – «Театральный демон». Да… фух… я помню.
Она резко вскидывает глаза и неожиданно за стеклом витрины видит Костю, который стоит и таращится на нее, подобно психопату из фильмов ужасов. Затем он удрученно качает головой, будто говоря: «Мне жаль…», и уходит.
Лиза впопыхах рассчитывается за сливки и вылетает из гипермаркета. Она озирается по сторонам, но Кости уже не видит. Зато видит лето. То есть она понимает, что это уже не весна. Стоит жара, вокруг ходят люди в легких майках, шортах, сарафанах. Вдали собирается гроза, гремит гром, но пока еще отдаленно. И эти звуки погружают Стогову в уже ставшую привычной атмосферу безумия, нерешенности, недосказанности, бессмысленности и… боли, удушающей боли.
…и в гробовой тиши провозгласит он тост за упокой души, за вечную любовь…
Она чувствует, что и сама одета по погоде, что за нее кто-то решил, как одеться и куда ей пойти. Лиза вскидывает глаза к небу, уверенная в том, что вот-вот отыщет взглядом ниточки, за которые дергает некто невидимый, подводя ее к чему-то важному и неотвратимому. Но нитей нет и невидимого нет, или она просто не видит невидимое. Стогова лихорадочно прикуривает, но дым уже не спасает, а голова лишь быстрее наполняется обрывками событий, и она чувствует, что скоро все узнает.
Лиза не хочет этого знать. Это последние страницы ее пока еще светлого существования, кто-то отберет у нее этот свет. Кто-то уже отбирает его, прогоняя годы жизни на перемотке. Тогда на кой черт ей это показывают? Что она должна сделать? Остановить то, чего нельзя остановить? Тогда зачем?
«Миша, – девушка срывается с места и несется неизвестно куда, но раз это чей-то сценарий, значит ее приведут туда, куда нужно, – Миша, дождись… только не делай ничего…».
Он и не делает. Делают за него. Теперь все идет по плану, так, как должно идти.
Комментарий к
В мае 2011 года из группы “Король и Шут” ушел Андрей Князев – один из авторов и исполнителей песен.
========== Часть 8 ==========
Тень на стене пляшет за тобой всегда,
Даже когда ты спишь.
Злоба и любовь, прошлое и новь. Дыши, дыши…
Снова на самый край и играй, играй!
Всем в этом зале Свет свой и Тень ты отдай, отдай…
Вечереет. Окраина города. Лиза стоит перед воротами коттеджа. В окне второго этажа горит свет. Она знает, что это дом Михаила Горшенева, лидера группы «Король и Шут». Теперь почему-то именно так в ее голове произносится его имя. Михаил. Не Миша, не Миха, не Мишка. Словно ничего и не было.
Стогова выкуривает уже третью сигарету, чего-то дожидаясь. Как будто ее ведут, как будто нашептывают на ухо, что делать дальше.
Если Стогову поймают, то увезут в «психушку», или в «обезьянник», потому что выглядит она, стоящая в вечерних сумерках перед домом рок-музыканта, как помешанная фанатка.
Момент «что-то делать» наступает ровно на четвертой только-только прикуренной сигарете. Внутри у девушки щелкает, и она, затушив своей черной аккуратной туфелькой выброшенную сигарету, спешит к приоткрытым воротам, толкает тяжелую дверь, входит во двор, опасливо оглядываясь и боясь, что здесь может быть собака. Но, к счастью, все обходится – собаки нет – и девушка приближается к крыльцу. Она взволнованно дыша поднимается по ступеням, протягивает дрожащую руку к звонку и едва успевает нажать на черную кнопку, как вдруг дверь резко открывается, и Лиза несколько секунд просто таращится в знакомые темные глаза.
Горшенев молчит и ждет, что она скажет, а Стогова боится и слово вымолвить, потому что не знает, помнит ли ее Миша, знакомы ли они вообще.
– Лиза? – произносит он слегка раздраженно, и девушка заметно расслабляется, нерешительно улыбаясь.
– Привет, – говорит она и придумывает на ходу, – тебя не было на репетиции.
– Я приболел, – как-то резко отрезает Горшенев.
Он смотрит на Стогову так, словно она дико его обидела. Вот только чем и когда? Она вновь не помнит, и тут он экспрессивно выпаливает, что вполне в его манере:
– Ты, я смотрю, вообще страх потеряла! – Миша надвигается на нее, захлопывая позади себя дверь, затем сжимает ее руку и уводит за угол дома. – Оля дома, понимаешь, да? Ты на черта приперлась? Мы же все решили днем.
– Оля? – пересохшими губами выдавливает Лиза. – Решили? Днем? Да… да, конечно… Миш, а что решили?
Горшенев, желая убедиться, что у нее все в порядке с головой, прижимает ладонь к ее лбу и спрашивает:
– Ты вообще спала после того, как ушла?
– Откуда ушла?
Миха вздыхает, прикрывая глаза, и отходит от девушки. Именно в этот момент из-за угла высовывается миловидная блондинка, которая впивается в лицо Лизы вначале придирчивым взглядом зеленых глаз, а потом, широко улыбнувшись, подходит ближе, говоря:
– Мишутка, ну ты как всегда, – она берет Стогову под руку и ведет к крыльцу. – Мог бы и в дом пригласить. Нехорошо держать коллегу на улице. Пойдем-пойдем, – бросает блондинка на Горшенева взор через плечо, – дома обсудите свои планы, тем более, что Саша уже спит.
– А Саша… это… – пытается восстановить в голове картину происходящего Стогова, и женщина смотрит на нее немного диковато, отвечая:
– Ты всего-то две недели не видела нашего ребенка, а уже делаешь вид, что вообще с нами незнакома.
– Оль, – окликает как-то подозрительно обеспокоенный Миха, – давай мы с Лизкой тут посидим, в беседке, а потом она поедет и поспит, а то странная какая-то.
Оля? Оля Горшенева… жена Миши. Саша – дочь.
Стогова опирается о стену дома, прижимая руку к груди, потому что внезапно весь воздух заканчивается, словно становится густым и теперь не может попасть в ее легкие. Пока Оля спорит с Мишей, Лиза смотрит себе под ноги. И вереница воспоминаний накрывает ее темным покрывалом с ясными солнечными пятнами…
…бьет навылет, а внутри горячо. На губах твоих огонь – горячо.
Да, в этой какофонии звуков из прошлого Лиза ощущает и нечто доброе, родное, легкое. К примеру, шутки Миши, его взгляды, его стойкость против мягкого очарования Лизы. Он другой. Психованный, нервный, слишком горячий, порой грубый и хамоватый, но добрый, он бесконечно добрый медведь-Мишутка.
Стогову это устраивает, потому что теперь она все понимает и помнит, но ничего ему не скажет, пусть первым заговорит Горшенев…
Ольга уходит в дом, видимо, сдавшись. Лиза не знает наверняка, потому что вообще не слушала их разговор.
Миша уводит Стогову в беседку, увитую густым плющом. Она садится на скамью, а Горшенев, привалившись плечом к деревянному столбу, прикуривает, поглядывая на Лизу. Она наблюдает за хаотично разлетающимся дымом, спешно рассеивающимся в воздухе из-за сквозняка, и видит, что теперь Горшенев снова такой, каким был с ней прежде. Он спокоен, как лев перед тем, как сожрет свою жертву. Да, именно такое сравнение сейчас ему и подходит лучше всего, поскольку внешняя сдержанность неумело прикрывает бушующий ураган в темени его глаз.
– Мы разошлись совсем недавно, а ты уже приехала сюда, – начинает Горшенев. – Мне нужно было твоего мудака размазать по стене, чтобы ты осознала? Он – мудило, понимаешь, да? Полный мудило. Я тебя по-человечески просил не встречаться с ним, он мешает работе. А ты постоянно с ним пересекаешься. Это, блять, как шутка какая-то, издеваешься, что ли, деточка? Я тебя за такие шутки, – распаляется Миха, – вышвырну из группы. Это понятно? – Стогова молча кивает, все-таки желая услышать больше, потому что у нее в голове не укладывается, каким образом Миша стал так беситься из-за Кости. То есть это что такое, ревность? Или что? – Я серьезно, малявка, не связывайся с Метелиным, он тебе уже подосрал один раз, подосрет и во второй.
– Подосрал? – наигранно весело переспрашивает Стогова. – Когда?
– Нет, блять, точно издеваешься! – срывается на крик Горшенев, и Лиза вскакивает, рявкая в ответ:
– А с какого хера ты ревнуешь? С толку меня сбиваешь!
Глаза Михи совершенно явственно лезут на лоб, он разве что дымом не захлебнулся от изумления.
– Ты чего несешь, Лиза? – даже как-то испуганно произносит Горшенев. – Ревную? Тебя?
Стогова чувствует обиду, но быстро отмахивается от ненужных эмоций, а Миша продолжает:
– Ревную, потому что этот долбоеб заявился на репетицию, напугал тебя, пока нас не было, и разхуярил гитару? И это ревность у меня так проявляется? Ну малявка…
– Прости, – качает головой Лиза и честно выдает, – потешила себя пустыми надеждами.
Горшенев заметно преображается, ему естественно льстит такое внимание, но Лиза больше не чувствует единения с ним, однако это происходит ровно до той поры, пока она, отвернувшись, не застывает на месте…
Она стоит в коридоре той самой гостиницы, с теми самыми серыми стенами, с той же мигающей люминесцентной лампой. Вновь раздается тихая мелодия шкатулки, и Стогова наконец понимает, что нет у нее никакого подарка от бабушки, и музыка эта – начало чьей-то жуткой трагичной песни…
Безликий почти сливается со стенами, подобно хамелеону, но он не прячется, он тоскливо завывает, уводя девушку за собой.
Он манит ее длинной веревкой-рукой и указывает на дверь одного из номеров. Лиза, как в тумане, толкает эту дверь и входит внутрь темного помещения, где на полу лежит Миша и ноет о больном зубе, а она, Лиза, наблюдает за этим со стороны и видит себя тоже со стороны, себя, сидящую рядом с Мишей и громко хохочущую. Потом вдруг Горшенев выпрямляется и прожигает Стогову, ту, которая только что вошла, страшным взглядом и говорит именно ей:
– Ты идешь обратно. Иди обратно.
Лиза подчиняется и уходит. Но стоит ей только переступить порог номера, как она тут же оказывается на том самом прослушивании, на котором мыла полы. Вновь она видит это с другого ракурса. Потом проносятся воспоминания о мотоциклистах, о Косте Метелине, который уже предстает в образе друга ее детства, но никак не бывшего парня, затем все пролетает одно за другим, стремительно меняя картинки, будто слайды: странные слова мамы о том, как ей жаль чего-то или кого-то; Миша, не удивленный психопатичным поведением Стоговой; Андрей Князев, покинувший группу; весна, лето; холод, тепло; сон, явь; гробы, крики… безликое существо – посланник невидимого мира, предупреждающий ее, подсказывающий, что же будет потом…
И вновь Лизу переносят в другое место, и яркий солнечный свет ослепляет ее. Когда глаза Стоговой привыкают к этому, она видит Мишу. Он волей-неволей выделяется на фоне всеобщего веселья. Это пляж. Должно прозвучать: сон третий, но это уже вовсе не сон.
…тысячелетний страх колени преклонит…
Лиза видит как на Мишу, облаченного во все черное, косятся отдыхающие на пляже люди. На ней самой цветастое платье и сандалии. На Мише поверх темных джинсов и футболки надет такой же чернющий плащ с одной лишь нашивкой на рукаве, но Стогова не может разобрать, что это, она видит красный цвет, но рисунок – никак.
Они так и стоят: Миша на самом берегу, в воде в своих тяжелых ботинках, а Стогова почти у дороги. Расстояние метров в триста. Она знает, что Миша сейчас приблизится. Так и есть. Он делает к ней первый шаг, после чего небо темнеет за его спиной, предвещая внезапную грозу посреди ясного дня. Жарко. Очень жарко.
Как только Миша делает следующий шаг, выходя из воды, Лиза бросается к нему и несется так быстро, словно может упустить его. Но Горшенев не собирается ее оставлять.
Они наконец останавливаются друг против друга, и Миша… его лицо жутко белое, а темно-карие глаза на фоне этой мертвенной бледности выглядят просто черными. Лиза понимает, что он мертв. Горшенев пришел за ней. Она не собирается ему отказывать и потому покорно идет за ним, когда он, желая укрыться от посторонних глаз, молча уволакивает ее за угол невысокого белого здания с вычурным граффити на стене. Потом они вновь стоят и смотрят друг на друга, как в немом кино, только здесь, напротив, все замедленно и ярко, даже слишком ярко, из-за этого Миша в своем образе выглядит жутким черным ангелом смерти.
Лизе совсем не страшно, и она вполне осознает, что если сейчас пойдет за ним…
Он протягивает ей свою правую руку, и еще несколько долгих нудных минут Стогова разглядывает причудливые четкие линии на внутренней стороне его ладони, всматриваясь в Линию Жизни, но ее нет. Она расплывается. Этой линии больше нет.
Чувствуя, что ее сердце разрывается от невыплаканных слез, от сочувствия к этому человеку, от непонимания и в то же время полного осознания его одиночества, от страха, что он ее бросит, девушка медленно касается его руки, и Миша тут же смыкает теплые пальцы на ее ладони, как бы говоря, что пути назад уже нет. Он спокойно притягивает ее к себе и, наклонившись, целует. Сердце Лизы до жути реалистично ухает вниз. Она ощущает все: и тепло Миши, и легкое покалывание его щетины, и запах его кожи, и почти выветрившийся вкус сигарет на губах.
Миша выпускает Лизу из объятий, но держит за руку, и они уходят. Они идет очень быстро, будто Миша боится, что его вот-вот остановят, и это так пугает Стогову, потому что она внезапно понимает, будто пробудившаяся ото сна, что ее уводят туда, откуда она уже не сможет выбраться. Невыносимая тоска и дикая боль наваливаются на Стогову, и она падает на колени, но Миша смертельно крепко держит ее за руку, почти выламывая ей кости.
Стогова рыдает и кричит. Она не хочет идти с ним, но и руку не хочет отпускать, потому что понимает – они больше не увидятся…
…никогда, никогда, никогда!
В какой-то миг Лизу окликают, она слышит это краем уха, будто издалека, и встает. Она встречает взгляд Миши и мысленно спрашивает: «Можно я уйду?».
Он молчит с непроницаемым выражением лица. Внешне он как будто бездушен и холоден, но она ощущает его борьбу за ее жизнь. За ее душу.
«Иди» – только и доносится до Лизы, прежде чем она оглядывается на окликающего ее человека.
«Мама…».
Еще один последний взгляд на Мишу, и он ее отпускает. Девушка истошно кричит, разрывая нить, которая держала ее рядом с ним все это время. И вновь он в одиночестве…
Лиза падает. Так всегда, когда возвращаешься, и это преследуется дикой болью, от которой человек мечтает о смерти…
***
Ровный пикающий звук внезапно будто вздрагивает, ритм сбивается и вокруг начинает что-то происходить. Какая-то нелепая суматоха, чей-то истеричный плач, кто-то восхваляет небеса, а кто-то пытается кого-то куда-то выпроводить.
– …слышишь? – произносит некто неизвестный над самым ухом Лизы. Она помнит, что она Лиза Стогова, что у нее есть мама, что отец давно от них ушел, что есть друг Костя Метелин, но также Лиза помнит и группу… Мишу…
Внезапно дернувшись, она начинает орать, но это происходит лишь в ее голове, потому что на самом деле раздается лишь голос женщины, которая, кажется, гладит Лизу по щеке, и девушка, наконец, начинает ощущать ее прикосновения – теплые, мягкие, прямо материнские.
Но плач мамы слышен чуть приглушенней, чем этот милый голосок, который вещает Стоговой на самое ухо:
– Все хорошо, девочка, все хорошо, милая, ты с нами. Ты вернулась и молодчинка. Нечего тебе там… туда… – и уже в сторону, – ах ты ж, боже мой, ну впустите ее мать! Марина, Мариночка, входите, только тихо. Она еще не в себе, но слышит вас.
Потом Лиза отчетливо различает глубоко пораженный, пропитанный эмоциями голос мамы:
– Девочка моя, слава богу, моя девочка…
И больше женщина ничего не может сказать. Кажется, ее снова уводят, но все равно Лиза слышит, как мама кому-то звонит и орет на весь коридор:
– Надя! Надюша! Я не могу! – всхлип и рыдания, а потом снова, – Надя! Нет, что ты! Жива! Лизонька жива! Господи, четыре года… Целых четыре года…
Стогова засыпает, чувствуя жуткую усталость, будто бы мешки ворочала, будто бы гуляла всю ночь напролет, будто бы… с гастрольного тура вернулась.
Ей не снилось ничего особенного. Только трава, только солнышко, только лето.
***
Больничная палата наполнена посетителями. Все пришли с цветами, коробками конфет, кто-то – кажется, подруга Стоговой – приперла даже бутылку шампанского, которое Лиза ненавидит всей душой…
Девушка выглядит намного лучше, чем тогда, когда вышла из четырехлетней комы. Мать Лизы говорила, что в ночь, когда ее привезли в больницу с внезапно открывшимся носовым кровотечением – а до этого Лиза находилась дома, конечно под наблюдением доктора, – женщине приснился сон, что ее, Лизу, некто пытается увести за собой. Каково же было удивление Марины, когда ее дочь расплакалась и начала рассказывать именно тот сон, что видела и Марина, лишь с некоторыми изменениями.
– Мам, он меня отпустил, понимаешь? – говорила тогда Стогова. – Миша Горшенев… ну, помнишь? Горшок…
Марина поджала тогда губы, хмурясь, и отвела взгляд, а Лизе так и не удалось в этом разобраться…
Приняв массу поздравлений с вторым днем рождения, Стогова, улыбаясь, спрашивает:
– А где этот засранец? Где Метелин?
И все разом как-то неожиданно находят важные дела, которые якобы нужно немедленно выполнить, а Лиза, волнуясь и начиная дрожать, срывается на визг:
– Мама! Дядя Володя! – переводит она взгляд с матери на ее брата. – Надька!
Все молчат, и в этом молчании Лизе мерещится то самое искажение реальности, но это лишь признаки приближающегося обморока. Поэтому, когда перед ее глазами начинает рябить, к Стоговой подбегает ее подруга, одновременно с Мариной, и обе укладывают девушку на подушки.
– Тише, солнышко. Доктор говорит, что тебе еще долго придется восстанавливаться, – предупреждает Марина.
– Расскажите, – умоляюще просит Лиза, – пожалуйста, я ничего не помню. Что со мной случилось? Когда… в какой день? Кто виновник? ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?
В палате остаются только трое: Лиза, ее мать и Надя.
– Я часто приходила, – начинает говорить подруга Лизы, потому что Марина пока не может подобрать нужных слов. – Я тебе много читала. И новости, и даты всякие называла, чтобы ты не терялась, когда… ну, когда вернешься. – Стогова понимает, тяжело и прерывисто дыша, что ее подводят к чему-то дико неприятному, раз уж речь зашла о новостях. И да, она точно вспоминает, что знала, какой на самом деле год, когда Миша доказывал ей, что сейчас 2013-й. – Ты знаешь, какое сегодня число? – Лиза угрюмо кивает. – Да, конечно знаешь, ты новости смотрела по телику, верно? – Снова кивок. – Так вот… – Надя переводит взгляд на Марину, и та, ответив на этот взор своим слегка растерянным, как бы дает разрешение договорить. – Ты, Лизок, только сильно не волнуйся, лады? Просто доктор говорит, что последствия такой травмы будут беспокоить тебя на протяжении всей жизни, и потому теперь ты должна научиться себя контролировать и…
