Текст книги "Лекарство от призраков (СИ)"

Автор книги: maybe illusion

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Метель не утихала два дня, обратившись на третий в тихий снег, и над парализованным городом взошло белоснежное солнце – на белоснежных небесах. Хрусталь прозрачными пиками щерился с крыш, земля обратилась в единое девственное покрывало, нетронутая ледяная красота била в глаза сиянием, слишком чистым для этого мира. Пришла Неделя Белого Солнца – время на границе между зимой и весной, когда солнце и луна менялись светом, когда случалось необъяснимое, а мечты получали шанс стать действительностью.

Дом, где снимала комнату скромная студентка Грейс, замело по самые окна первого этажа. Время от времени дорожка до ворот старательно расчищалась, и от этого сугробы вокруг становились только выше. При желании Грейс могла бы прорыть в одном пещеру и поселиться в ней. Укрыться чистотой и отогреться холодом – чем не идея?

Когда на третий день Грейс рано утром вышла на улицу – под свет восходящего белоснежного солнца, – на полузанесенной дорожке обнаружилась цепочка следов, ныряющих в сугроб. Словно кто-то действительно решил воплотить ту идею в жизнь.

– Надо же, – удивилась вслух Грейс. – Снежный призрак! Смешался со снегом и спрятался в сугробе…

Она была уверена, что никто не услышал ее слов, но, обернувшись, густо покраснела: она ошиблась. Совсем рядом, прислонившись к дверному косяку, начинал утро с сигареты растрепанный молодой человек, с виду ее ровесник. Распахнутое старое пальто, тяжело висевшее на острых плечах, делало его похожим на ребенка, влезшего в одежду отца и изо всех сил прикидывающегося взрослым, и в любой другой ситуации Грейс не сумела бы сдержать улыбку; но только не в тот момент, когда ее застали за сочинением сказок.

В рыбацкой деревне, где Грейс провела все детство, поговаривали, что мать ее была колдуньей-Сказочницей: истории, сплетенные охочей до выдумок женщиной, самым причудливым образом находили лазейки в реальность и в скором времени воплощались в жизнь, – пусть не буквально, но в узнаваемом обличии. Сложенная на ходу повесть о волшебной серебристой рыбе, несущей поймавшему ее несметные богатства, через день обернулась рыбой-альбиносом в сетях, а вслед за ней – невиданным уловом; рассказ о неудачном сватовстве лягушки к бабочке обернулся разрывом помолвки между первой деревенской красавицей и старым торгашом, у которого, по слухам, водились денежки; а между тем мать Грейс всего-то развлекала дочку и соседскую ребятню. Сама выдумщица смеялась и списывала происходящее на интуицию, наблюдения, совпадения; но слава есть слава, так просто от нее не избавишься, особенно от дурной. Далеко не все истории, даже добрые и веселые, приветствовались в жизни. И однажды Сказочница тоже поверила, что ее слова важны, значительны, судьбоносны; и в тот же день она решила держать фантазию в узде, даже разговаривать стала меньше. С тех пор маленькая Грейс слышала от матери куда больше нравоучений, чем ласковых слов и веселых шуток.

«Дочь Сказочницы!» – слышались шепотки за ее спиной. Деревенские дети начали остерегаться ее и разбегались всякий раз, когда она хотела присоединиться к игре. Со временем Грейс оставила всякие попытки с кем-нибудь подружиться и отвечала покорностью на неприязнь. Славная девочка с теплыми карими глазами и рыжинкой, запутавшейся в густых каштановых волосах, выросла неопрятной и молчаливой, погруженной в учебу и в себя. Она сутулилась, небрежно одевалась, собирала волосы в неаккуратный пучок, ничем не интересовалась и жила так тихо, что даже среди скромниц выглядела забитой.

Но внутри Грейс не знала серости. Внутри нее жил целый мир, да не один, а сотни, тысячи миров, наслоения красок, ошеломляющий свет. Дочь Сказочницы выросла матери под стать: собственные сказки рвались из нее наружу, плясали на языке, поворачивались то одним, то другим боком, прежде чем вырваться на волю и вдохнуть губительный воздух единственно верной реальности. В отличие от матери, Грейс не боялась проговаривать свои истории вслух: она прочитала достаточно книг, чтобы ясно знать – никакой опасности эти невинные забавы не представляют, а над суевериями остается только снисходительно посмеиваться. Но – опять же, в отличие от матери, – Грейс стеснялась своих историй.

А тут какой-то заспанный незнакомый парень едва не услышал начало ее сказки!

Грейс обратилась в камень, столб, слилась с окружающей обстановкой. Ах, если бы все-таки текла в ее жилах волшебная кровь Сказочницы, она бы прямо сейчас сложила сказку о девушке-невидимке – и смылась бы куда подальше!

– Смешался со снегом и спрятался в сугробе? – меж тем переспросил ее враг с хищной улыбкой, не оставляющей сомнений в том, что он все слышал. – И, верно, будет ждать до весны? Только чего?

Грейс молчала, решив, что отвечать не стоит. Если он ее дразнит – бесполезно: ее так просто не разозлить. А если пытается таким образом завязать знакомство, то и здесь его ожидает провал: нет, нет, ни за что, только не при таких обстоятельствах.

– Несчастный у тебя призрак, – продолжил молодой человек, стряхнув пепел на снег. – Будет жить до первой оттепели. Так мало для бессмертия. Сделай его злодеем, что ли, от такой жизни озвереешь.

Он открыто, прямо, без тени насмешки взглянул на Грейс, и его глаза почему-то показались ей ярко-голубыми звездами.

– Я думаю, призрак пришел из-за моря, – заявила она, осмелев и оттаяв. – И с приходом весны вернется в море. Не умрет. Пришел… чтобы найти себе вместилище. Вселится в человека и будет спать в нем до весны, а потом…

– Ну и фантазия! – Незнакомец зябко передернул плечами и рассмеялся. – Ладно, прости, если помешал. Ты моя соседка, верно? Меня зовут Джон. Я тут ненадолго остановился, через недельку уеду, но все-таки не познакомиться с соседкой-ровесницей даже как-то странно.

– Не знаю. Наверное. А я Грейс. Студентка.

– Что ж, удачного дня тебе и твоему призраку, Грейс! – Джон улыбнулся ей, затушил окурок и вернулся в помещение, оставив Грейс в смущении, волнении и растерянности.

Она взглянула еще раз на следы и на сугроб, силясь вернуть начатую сказку на место, но белизна уже расплылась, распалась и утратила всякий смысл.

***

«Дорогой дневник!

Я себя очень странно чувствую. Как будто всю кровь из меня выкачали и заменили новой, горячей, а в голову напихали облаков. Со мной такое в первый раз.

И что мне делать теперь? Подойти к нему и сказать: «Привет, ты уже забыл меня, идиотку, разговаривающую со снегом, но я тебя не забыла, я почему-то думала о тебе весь день, наверное, ты мне понравился…» О-ох! Невозможно. Ну вот, дневник, я даже тебе это изобразить не могу, а как быть с ним? Я теперь боюсь и вместе с тем страшно хочу увидеть его еще раз. Вот как так можно?

И еще кое-что не дает мне покоя: снежный призрак. Ведь правда, симпатичная сказка! Одинокий снежный призрак, который приходит на третий день метели и спит в объятиях снега, сливаясь с ним, пока не найдет себе вместилище… просто интересно, какой толк ему топить людей по весне, погорячилась я с этой историей, наверное?»

Грейс обмакнула перо в чернильницу и задумалась. За окном светила Желтая Луна, пришедшая на смену Белому Солнцу. В такие дни всякий был готов поверить в чудеса, поэтому размышления о привидениях приобретали жутковатый налет не-такой-уж-и-невозможности. «Дочь Сказочницы!» – всплыло в голове размытое воспоминание и упорхнуло неуместным зимой мотыльком под гибельный свет керосиновой лампы.

«Моя мать – совершенно точно не Сказочница, – подумала Грейс, проследив за прощальным полетом воспоминания. – И я не Сказочница: проверено тысячу раз. Но как бы мне хотелось сейчас быть ею! Придумать что-нибудь эдакое, чтобы перестать трястись и познакомиться с Джоном поближе! Но как-то ведь другим девушкам удается обходиться без волшебства. Но я-то – не другие девушки!»

Она побарабанила пальцами по столу, глядя в окно. Одна из семи ночей Желтой Луны, когда желаемое может стать действительным. Если сейчас попросить Луну – возможно, далекое светило услышит и прислушается?

Глупые суеверия, детские игры. Она прочла достаточно книг, чтобы знать – это невозможно. Что вообще за мистически-наивное настроение? Уж не начала ли она верить в собственные сказки?..

Грейс разлепила губы.

– Пусть завтра случится так, что Джону придется остаться здесь не на неделю, а дольше, много дольше. И я смогу видеться с ним. Пожалуйста, Желтая Луна, исполни мое желание.

Так она обращалась к небу еще в школьные годы, прося игрушку или хорошую оценку, но Желтая Луна не слышала ее, равно как и Белое Солнце; в короткие дни их царствования случались загадочные вещи, но всем этим странностям не было никакого дела до чужих мелочных желаний.

Грейс тяжело вздохнула, подперла голову рукой, взяла перо и продолжила изливать душу на страницах толстой линованной тетради:

«Представляешь, до каких глупостей я дошла. Прошу помочь Желтую Луну. Лучше бы я вообразила себя Сказочницей и рассказала кому-нибудь сказку, и то вероятность воплощения в жизнь выше. Ну и дура же я. И что вышла бы за сказка, ха? Жила-была студентка, у нее не было даже подружки, с которой можно поделиться переживаниями, только дурацкий дневник, но однажды… Нет, не так.

В одном скованном зимой королевстве. Под светом белоснежного солнца. Жила одинокая девушка. Однажды девушка встретила юношу и полюбила его с первого взгляда. Но юноша был в королевстве проездом. И он уехал бы, даже не узнав о чувствах девушки к нему, если бы ему не пришлось задержаться на неопределенный срок из-за…»

«Хм-м…» – увлеченная Грейс закусила губу, прикидывая, какую бы сочинить причину, чтобы вышло интригующе и в то же время выгодно для героини. Юноша пошел на охоту, где его ранил медведь? А девушка самоотверженно ухаживала за ним? Или, может, юношу заколдовал злой волшебник, а девушка сумела найти способ снять чары?

Бросив взгляд на написанное, Грейс мучительно покраснела.

– Да что за глупости! Я совсем сбрендила! – заключила она вслух и захлопнула тетрадь.

В ответ в оконное стекло что-то стукнуло, зашуршало, заскреблось: не иначе как ветку ближайшего дерева отломил и принес ветер. Грейс оторвала недовольный взгляд от дневника, думая открыть створки и убрать раздражающую помеху, если та не улетит дальше сама.

Но то была не ветка – то был призрак, тот самый призрак, сотканный из снега, живущий до весны. Грейс сразу узнала его: разве создатель не узнает собственное создание? Сияющая пустота, вихрь ледяных крупинок, обретший форму, дыхание и жизнь. Он тянул к ней обманчиво хрупкие искристые руки, смотрел на нее замерзшими осколками моря. Мглистая бесплотность, окружавшая его неверный силуэт, упрямо въедалась в стекло.

И когда туманное нечто сумело победить преграду и проникнуть в комнату, весь мир обратился в колючий снег.

***

На следующий день Грейс с трудом проснулась и едва не опоздала на занятия. На лекциях она клевала носом и бездумно рисовала в тетради, погруженная в свои мысли. Голова странно гудела, зрение, и без того слабое, с утра ухудшилось. Голос преподавателя сначала раздражал, а потом отплыл куда-то в сторону и, наконец, совсем пропал, так что она даже не услышала свою фамилию во время переклички. К счастью, соседка вовремя толкнула ее в бок, она вскочила, лихорадочно заозиралась, спросила: «А? Что?» и тем самым вызвала всеобщий смех.

«Я Сказочница? Я Сказочница!» – крутилось у нее в голове бездумным рефреном. Слово это, сладко-пугающее – Сказочница, – всплывало непреложной истиной и сразу многократно опровергалось. Она видела призрака! Она создала призрака! И он существовал, он жил под светом Желтой Луны, он бился в окно… но что было потом, почему она ничего не запомнила? Разумеется, потому что спала! Потому что заснула много раньше, не заметив того, и призрак – всего лишь сон, не явь; она проснулась сидя, нужны ли еще доказательства? С какого-то момента сон подменил реальность, только и всего.

Но как не хотелось верить в это! Может, все-таки книги лгут, здравый смысл лжет, призраки существуют, призраки, ее словом пробужденные? Но – почему именно сейчас? Почему ни одна из старых сказок, придуманных ею, не воскресла ни сразу, ни после, ни в буквальном виде, ни в искаженном? Что виной пробуждению дара – Желтая Луна, Белое Солнце?

Любовь?..

Какая еще любовь! Откуда вообще всплыло это странное сочетание букв, не к месту совсем! Нельзя чувствовать любовь к человеку, которого видел лишь раз, с которым говорил лишь раз; симпатию, интерес – возможно, но любовь – громкое слово, страшное, особенно с непривычки.

Кстати, если она действительно Сказочница, если тот призрак все-таки не был сном, это даже немного жутковато; а еще в таком случае и вторая ее фантазия должна сбыться: Джону суждено остаться в городе на неопределенный срок. Как здорово, что она сочинила две сказки! Если следующая не воплотится в жизнь, значит, зимний гость просто приснился создательнице; если воплотится – что ж, тогда она будет знать наверняка, и тогда же она решит, что делать со своим даром дальше, как его лучше использовать. О нет, она не будет отказываться от силы, как мать! Она не зачерствеет и не упустит свое. Она найдет способ управлять сказками, найдет правильные слова и подчинит себе и своим желаниям саму реальность.

Она едва досидела до конца занятий и пулей сорвалась домой, забыв о скромности, мечтая найти Джона и как-нибудь незаметно вызнать, не сбылась ли вторая сказка. Февральский день мерз и слеп, напрасно силясь спрятаться от солнца в зените. Снег хрустел под ногами, словно она ломала кости дремлющим на мостовой призракам.

Дома Джона не оказалось, а пуститься на его поиски Грейс не решилась. Наскоро перекусив, она походила из угла в угол и вскоре убедилась, что сидеть в четырех стенах с таким настроением у нее все равно не получится. Пришлось собраться и печально побрести на набережную – единственное красивое место в окрестностях, где одиночество тоже смотрелось красиво.

Ну и зачем было так лететь? Она – студентка, занята всего полдня, а он наверняка работает (кстати, где и кем?), поэтому до вечера на его общество рассчитывать точно не стоило. И как она не подумала об этом?

Холодный ветер неприятно покалывал щеки, руки мерзли, губы хотелось бесконечно облизывать, и Грейс решила, что зря вышла из дома: никакое море не стоило того, чтобы выбираться к нему посреди зимы, – особенно если сам всю жизнь провел у моря. И зачем ее вообще на улицу потянуло? Что с ней такое, испуганно-беспокойное?..

«Пять минут пошатаюсь и пойду обратно», – решила она, вышла к причалу – и наткнулась на Джона. Так действительно бывает только в сказках и только со Сказочницами, должно быть; намотанный до самого носа шарф делал его трогательно смешным, а мешковатое пальто – нелепым, обычный худой подросток, и чем только зацепил, непонятно. Он так обрадовался, словно встретил старого друга, и это приятно задело Грейс.

– Э-э… Я не отвлеку? – Она нервно сглотнула и встала рядом.

– Нисколько! Рад тебя видеть.

– Я тоже рада! – хотя не столько она была рада, сколько смущена. – Но я не ожидала встретить тебя здесь, думала, ты на работе.

– Меня пока отпустили домой, я что-то плохо себя чувствую. Шел отлежаться, завернул на набережную: все мечтал увидеть море, а вот времени не находил, – голос Джона дышал мистической отрешенностью.

«Плохо себя чувствует?» – Грейс бросила на него изучающий взгляд, но не сумела отделить болезнь от естественного цвета лица: сравнивать было не с чем, а бледность нигде, наверное, не смотрелась бы так органично, как угасающей зимой, под светом белоснежного солнца.

– А знаешь, я искала встречи с тобой! – Решив не смущать нового знакомого расспросами, Грейс попробовала сменить тему; разумеется, неудачно.

– И зачем ты мне об этом так прямодушно сообщаешь? – Джона явно позабавило ее поведение. – Я ведь твои слова в известную сторону истолковать могу, сказочница.

Та вздрогнула:

– Как-как ты меня назвал?

Будто не слыша вопроса, Джон вгляделся в нее и отвернулся с неожиданной удивленной гримасой, потом закрыл глаза, позволил ветру играть своими волосами и ласкать лицо колючими прикосновениями.

– А холодно тут, – обронил он.

Грейс сердито мотнула головой. Море словно наблюдало за ней, такой маленькой, неловкой и забавной, с праздным любопытством бессмертия.

– В общем… Зря я это, ну, искала тебя, – выдавила она из себя, выждав пару минут из вежливости. – Я пойду?

– Идем вместе, – предложил Джон. – Мы ведь соседи. Не знаю, как ты, а я замерз.

Вздохнув, Грейс согласилась. Рядом с ним она чувствовала страх и скованность, не знала, как себя вести, но и отказаться от компании не могла – сердце бы точно не выдержало. Да чего ради она вообще вцепилась в незнакомого парня? Зачем, действительно, искала его? Как глупо! В университете полно молодых людей симпатичнее и приятнее, к тому же простых, хороших, прозрачных; а это что еще за тип, двулично ясный?.. И почему милые сокурсники ее никогда не занимали? Как раз потому, что они – простые? Приземленные? А он нет, что ли? Разве нет?

– Ты разговариваешь с призраками, – нарушил затянувшееся молчание Джон, пока она мысленно оценивала его и не могла найти ответ. – Я ведь сам слышал. Потому и назвал тебя сказочницей. Но я не имел в виду колдовство и тому подобное. Хотя у нас в деревне жила одна Сказочница. И ты мне ее, признаться, напомнила.

– А… откуда ты? – Грейс обмерла, не веря своим ушам. Он верит в такие вещи?..

– С юга. Моя родина – сплошь леса, слякоть и болота.

«Почему тогда твои глаза не болотного цвета, почему волосы не спутаны слякотью?» – хотела спросить Грейс, но вместо этого только смущенно пролепетала:

– О. А я никогда не была в той части страны. У вас там тоже сейчас Неделя Белого Солнца?

– Нет. У нас всегда дождь. Солнце мы видим редко, тем более белое, – Джон улыбнулся ей. – Но до солнца мне нет дела, море – вот что прекрасно. Наконец-то я увидел бесконечность.

– У тебя в глазах такая же, – вырвалось у Грейс отчетливо чужим голосом прежде, чем она успела себя сдержать.

– Что?

– Э-э… – надо было выкручиваться как можно быстрей, чтобы не возникло впечатление, будто она выдумывает, поэтому Грейс добавила первое, что пришло в голову: – Я хотела спросить: ты веришь в призраков?

– Не верю, – он даже не задумался над ответом.

Солнце оттаивало, и в предчувствующем весну свете мир становился мягче. Старые дома нависали над ними седовласыми стражами чужих жизней – и призраков.

– Конечно, не верю, – повторил Джон и взглянул на нее с завораживающей честностью: одновременно нелепый и прекрасный, приземленный и возвышенный, чужой и знакомый, видящий ее насквозь, оставаясь закрытым.

И добавил чуть погодя:

– Просто знаю, что они существуют.

***

«Сказочницы – женщины-колдуньи, чьи предсказания, сформулированные в виде сказок, непостижимым образом воплощаются в жизнь. Сказочницы делятся на Рассказчиц, Писательниц и Певиц. Сказки первых обретают силу только в форме устного пересказа, вторых – письменного, третьих – в виде песни. Несмотря на заманчивые перспективы, открывающиеся перед женщинами, обладающими силой Сказочницы, многие из них добровольно отказываются от своего дара: сила эта непредсказуема, не применима к конкретным вещам, людям и явлениям; иными словами, сама Сказочница не может управлять «сказкой» и не может знать, как сложится в реальной жизни и к каким последствиям приведет ее история».

Городская библиотека, а точнее, книга о магии и суевериях, которую Грейс отыскала среди однотипных сборников гаданий «под Желтой Луной», больше ничего не знала о Сказочницах. Впрочем, столь скудной информации оказалось достаточно для того, чтобы любопытная студентка разом признала в себе Писательницу: разница между ее старыми историями и сказкой с участием зимнего призрака, что воплотилась в реальность, заключалась как раз в том, что последнюю она записала в дневник. Вот только совсем не похожа была та запись на сказку – лишь предположение; но даже если такая фантазия вырвалась на волю в безукоризненном виде, чего ожидать от четко сформулированных сказок в ее исполнении? Впрочем, вопрос, не приснился ли ей тот призрак, все еще оставался открытым.

Грейс открыла тетрадь с осторожностью и лихорадочным возбуждением одновременно.

«Дорогой дневник!

Я и подумать не могла, что ты – мое самое сильное оружие. Впредь я буду осторожна со словами. До известной степени».

Она покосилась на запись о призраке, ищущем вместилище. Если написанное – истина, то сейчас он должен быть занят поисками. Наверное, не стоит давать призраку столь жестокие задания. Или уже поздно, написанное исправлению не подлежит?

Ее рассуждения с самой собой прервал деликатный стук в дверь.

– Грейс? – По голосу стало ясно: квартирная хозяйка. Что ей может быть нужно?

– Да, входите, дверь не заперта, – Грейс закрыла тетрадь, твердо решив позже разобраться с записями, торопливо сунула свое сокровище в ящик стола, оправила платье и выпрямилась. Она побаивалась хозяйки: строгая, сухая женщина напоминала ей мать.

Гостья деловито пробежалась бесцветными глазами по обстановке убогой комнаты Грейс, проверяя, все ли в порядке, не сломана ли мебель, не спрятан ли под кроватью мужчина (кто их знает, этих скромных студенток).

– Скажи, девочка, ты на медицинском факультете обучаешься? – спросила она почти ласково, явно удовлетворившись увиденным.

– Н-нет, – Грейс мотнула головой, не зная, что ей сулит такой ответ. – Не совсем. Я буду ветеринаром. Лечить животных.

– Сойдет, – хозяйка решительно схватила ее за руку и потащила к выходу. – Тут такое дело: мальчик заболел, а денег вызвать врача нет, я, конечно, могу одолжить, но он гордый, да и если есть возможность бесплатно…

«Интересно, если бы я написала сказку про свалившееся героине на голову богатство, случилось бы это на самом деле? И с кем? Со мной?» – не к месту подумала Грейс, покорно следуя за своей похитительницей. Она хотела возразить, что от нее не будет никакого проку, что животные и люди – разные все-таки вещи, но робость и страх перед хозяйкой не позволили ей открыть рот и сказать хоть слово. Впрочем, если эта женщина настолько несведуща в медицинских вопросах, можно изобразить попытку поставить диагноз, после чего сокрушенно признать, что на втором курсе университета такие болезни еще не проходят. И пусть ищут деньги на врача – ей-то что за дело? У нее исследования, тайны, у нее волшебная сила: то ли есть, то ли нет, это еще предстоит выяснить; у нее призрак: не то жив, не то приснился; у нее тысяча миров внутри и еще пара сотен, прорвавшихся наружу. А тут какие-то деньги, какие-то болезни…

– Вот, эта девочка скажет, что с тобой, Джон, – меж тем обратилась к больному хозяйка, распахнув дверь в его комнату, и Грейс разом уронила все свои миры с воображаемых небес и сама упала следом, услышав это имя.

– Я прекрасно и безо всяких девочек знаю, что со мной, – ответил Джон с усталым холодом в голосе: так выглядит снег в феврале. Он сидел взъерошенным, укутанным в два одеяла призраком на краю облезлого дивана, и когда он вскинул глаза на Грейс и их взгляды встретились – его воспаленный и ее удивленный, – в памяти самопровозглашенной Писательницы сама собой всплыла запись из дневника:

«И он уехал бы, даже не узнав о чувствах девушки к нему, если бы ему не пришлось задержаться на неопределенный срок из-за…»

Страх схватил Грейс за горло, прорвался наружу дрожащим всхлипом:

– Нет! Не может быть!.. – она рванулась к выходу, не обращая внимания на недоуменные восклицания хозяйки, хлопнула дверью, вбежала в свою комнату и заперлась на ключ.

«Это я… это я виновата! Из-за меня заболел человек, заболел чем-то серьезным!» – бессильно опустившись на пол, она обхватила себя дрожащими руками. И призрак, получается, ей не приснился, он где-то сейчас прячется и ищет себе жертву! Сила Сказочницы! Исполнение желаний! Гадания под Желтой Луной! Вот до чего доводят подобные бредни, вот чем оборачиваются сладкие иллюзии, прорываясь в реальность! Да что с ней случилось? Ведь она не была такой!

Но раскисать и корить себя – ни к чему. В первую очередь нужно исправить содеянное! Грейс поднялась на ноги, доковыляла до письменного стола, открыла ящик, достала дневник, раскрыла на записи с дурацкой выдумкой про королевство под светом белоснежного солнца. Руки ее не слушались, мысли скакали с одного на другое. Как все исправить? Зачеркнуть написанное? Вырвать страницу? Выбросить? Сжечь? Переписать? Что сработает, что?

«А с чего ты вообще взяла, что виновата? – спросил внутренний голос. – Проснись уже, наконец, скоро весна, а ты все не выйдешь из спячки. Ты не Сказочница. Твои сказки не имеют силы, а Желтой Луне по-прежнему нет дела до твоих мечтаний. Тот призрак тебе приснился. Джон уже был болен – в вашу первую встречу и задолго до нее».

– Но я… я ни в чем уже не уверена, – возразила ему Грейс вслух. И вырвала страницу.

Когда желание обратилось в пепел, ей пришло в голову, что она тоже больна: миражами и призраками. Впрочем, сейчас ее путаные мысли и сомнения не имели значения. Сейчас следовало взять себя в руки, вернуться к Джону и постараться ему помочь. Она встала, стараясь не обращать внимания на дрожь во всем теле, бросила взгляд в зеркало, потянулась рукой поправить волосы: отражение было непростительно растрепано, и на мгновение ей показалось – о эти причуды освещения, Белым Солнцем порожденные! – что в от рождения карих глазах мелькнул и исчез тающим бликом цвет замерзшего моря.

***

Врача Джону так и не вызвали, и он тихо лежал у себя день-деньской, время от времени заходясь кашлем – Грейс слышала через стену, – и ожидая с плохо скрываемым нетерпением, когда «полегчает». Все заразились его уверенностью в том, что это обычная простуда; хотя никому, кроме Грейс, до него и не было никакого дела. Так подошла к концу Неделя Белого Солнца, вместе с ней умер февраль, ушло равнодушное волшебство, и мир начал становиться прозрачнее. Каждый день слой снега на ломте города неотвратимо истончался.

Грейс исписала сказками всю тетрадь. Ни одна не сбылась. Но это ясное указание на непричастность к болезни Джона и на отсутствие силы Сказочницы не согрело ее сердце. Ниоткуда накатившее помешательство слишком живо играло уверенными красками в воспоминаниях. Ушедшая одержимость пугала: откуда она взялась, как сумела вырасти так ясно, вмиг обрести плоть? Не вернется ли снова – на следующую неделю Белого Солнца? Или раньше?

Обсудить проблемы, особенно такие странные, по-прежнему было не с кем, не считая дневника. И хорошо, что Джон перестал высовываться со своей простудой: Грейс никак не могла отделаться от ощущения, будто он читает ее, словно открытую книгу. И, в конце концов, ведь это он разрушил хрупкую гармонию в ее душе всего за несколько минут, проведенных вместе. Не он ли – причина того безумия? Он – любовь?

Какая еще любовь! Такой же призрак, как тот, что обрел жизнь на страницах ее дневника и в ее снах. Примерещится, очарует, заставит поверить в себя и принять себя; а потом – пробуждение и отказывающийся верить в реальность вопрос: может, все-таки не приснилось?..

Грейс подозревала, что Джон догадывается о ее стыдливо спрятанных чувствах, и потому после пары визитов, выражающих как будто только вежливое беспокойство, решила больше к нему не заглядывать. Но решить – не значит сделать; и откуда в ней, интересно, вообще взялось столько смелости? Разве такой она была раньше?..

В итоге она заходила под тем или иным предлогом и подолгу сидела с ним, чувствуя себя глупо счастливой просто потому, что он рядом. Ее тянуло к морю в его глазах, в котором постепенно растворились без остатка тысячи ее миров, но она оставалась немой, – хотя он все знал без слов. Такая связь установилась между ними: хрупкая и просвечивающая насквозь, любовь без прикосновений, – словно оба были призраками.

День ото дня окружающий мир становился размытей. Последние островки снега, сохранившие чистоту разве только внутри, сдавались под безжалостным натиском грязи. Хрусталь осыпался с крыш. Тучи сгущались над выздоравливающим от холода городом.

Вместе с оттаивающей природой зашевелился и Джон: после трех суток, проведенных в лихорадке, он объявил, что здоров, исчез на неделю, а когда вернулся, сразу засобирался домой. Стояло туманное мартовское утро; Грейс проснулась от шума за стеной и уже не смогла сомкнуть глаз, лежа в серых лучах рассвета. За время отсутствия Джона она начала яснее ощущать некую отрешенность от реальности, будто все происходящее – не имело значения. Она ходила на занятия машинально, просто чтобы чем-то развлечь себя, зачастую не могла вспомнить, чем хотела заняться или что делала час назад, дневник сначала забросила, а потом и вовсе потеряла. Вещи в расплывающемся мире бесследно пропадали, утрачивали значимость и смысл, на отдельной мысли стало трудно сосредоточиться. Словно Джон был для нее ныне погасшим маяком в сгущающемся апатичном сумраке.

Полусонными глазами Грейс изучала рисунок трещин на потолке и задавалась вопросом, зайдет ли Джон попрощаться. «Если бы я была Сказочницей, – подумалось ей, – я бы сейчас сочинила историю с прочувствованным монологом о любви… где главный герой взял бы героиню с собой в дальнее странствие… и они жили бы долго и счастливо».

Легкий стук в дверь застал ее, с таким трепетом его ожидавшую, врасплох.

– Э-э, сейчас, я только оденусь! – Она даже не стала спрашивать, кто там: ясное дело, Джон!

И это действительно был он, готовый к дороге, непривычно аккуратный – даже торчащие во все стороны волосы приглажены, – и как будто запершийся от нее на дополнительные семь замков. Впрочем, последнее впечатление оказалось обманчивым – он впервые взял ее руку, открываясь.

– Прости, что разбудил, – его голос дрогнул. – У меня поезд через час. Я пришел попрощаться, Сказочница.

– Зачем ты меня так назвал? – У Грейс перехватило дыхание. Вспомнилась их встреча на набережной и тот же вопрос, оставшийся без ответа.

– Потому что ты была ею, – просто ответил Джон. – И потому что сейчас, разговаривая с тобой, я разговариваю с ней.

– Чт-то ты имеешь в виду? – Она нахмурилась, раздраженная. Вообще-то она давно уже разобралась, что никакого отношения к Сказочницам не имеет, а тут он с утра пораньше сыплет такими заявлениями, ничем не обоснованными, между прочим!.. И это – в горький миг расставания!

Пока она морщила лоб и ждала объяснений, Джон мягко взял ее за плечи, заставив потеряться и задохнуться в вихре накатившего тепла, и подвел к висевшему на стене зеркалу. В пыльном стекле оба отразились без искажений и прикрас – два неловких вчерашних подростка, не сумевшие сблизиться и не знающие, как прощаться. Грейс охватила сладкая тоска: они так органично смотрелись вместе! Одинаковые каштановые волосы, разве что у него потемней; одинаковые голубые глаза, разве что у него посветлей; одина… стоп. Голубые?..