Текст книги "Лекарство (СИ)"
Автор книги: Марк Веро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Таким больным местом для Оли был ее сын. Кирилла она любила как единственного и, возможно, последнего ребенка. С мужем они были одногодками и в недалеком будущем возможность родить второго тускнела быстрее мелькающих за окном фар крошечных машин, уносящих водителей по неотлучным ночным делам. Григорий прекрасно знал о глубоких материнских чувствах Оли. Сам он редко проводил с Кириллом время, целиком поглощенный своей научной работой, предоставляя воспитательный процесс матери. И уж точно нового возмутителя спокойствия в доме не хотел.
– Опять ты за свое? – вскричал он. – Я же тебе сто раз говорил, что никаких младенческих криков в доме не потерплю. В такое время! Когда мы успели вкусить вкус успеха... тьфу, заговариваюсь с тобой. Шла бы ты спать. Эта тема закрыта.
– А что же Кирилл? Разве ты не видишь, что с ним творится что-то неладное?
– Да этот мелкий мне сегодня сорвал всю презентацию своей истерикой. Не хватало мне теперь твоих криков и метаний.
– Надо же что-то делать, а не сидеть, – всхлипывая, запричитала Оля. – Все на него жалуются, говорят о нем ужасные вещи. Но я-то знаю, что он не такой. Он – добрый мальчик. Переходный возраст? Или нет? Я не знаю. Со мной он давно толком не разговаривает. «Пока, мам» – и побежал. Поговори с ним, Гриша, ты же его отец.
– Да некогда мне, Оля, не вцепляйся в меня, говорю!
– Не хочешь ты – значит завтра сама отведу его в частную клинику. Пусть сделают полное медицинское обследование, – предложила давно что-то заподозрившая мама.
– Не сметь! – Григорий позеленел, щеки ввалились, как у покойника, что на фоне кромешной тьмы на кухне напугало Олю до полусмерти.
– Вот ты сейчас опять становишься, как тогда! – крикнула она в отчаянии.
С подоконника полетел горшок с фиалкой, разбрызгав желтенькие и сиреневые головки по полу у ног сцепившейся семейной пары. У Оли случился нервный срыв, а Григорий бегал по кухне, высматривая, что еще разбить, выискивая то, что наиболее дорого было бы жене. За спиной у него хлопнула дверь комнаты, и подуло сильным сквозняком. В коридоре раздался топот ног и лихорадочное сбрасывание вещей.
Григорий рванул из кухни, бросив Олю плакать на том самом стуле, о который она и споткнулась, входя сюда.
– А ну стоять! – закричал Григорий, увидев, что сын с курткой под одной мышкой, рюкзачком и ботинками под другой, выбегает из квартиры на лестничную клетку. – Тебя никто не отпускал, маленький мерзавец! Быстро вернись, сию секунду, кому говорю?
Но последние звуки крика потонули в быстром перестуке бегущих ног Кирилла, который стремительно спускался, стремглав проскакивая ступени и пролет за пролетом этажей. Даже если бы отец сел сейчас на лифт на пятнадцатом этаже, то и тогда не успел бы догнать удирающего от очередной ссоры сына. Кирилл знал, чем всё это драматическое представление заканчивается и хотел быть как можно дальше от дома в этот момент. Где был тот теплый дом, где жили уют и любовь в семье?
– Вот бы найти такое место! – воскликнул Кирилл самому себе, отгоняя как дикого зверя наваливающуюся тяжелую печаль, стараясь изо всех сил приободриться, не раскваситься. – Уж где-где, но только не там, позади...
Выходя из подъезда, он обернулся и долго, до зябкого морозца в коленках, смотрел на родное, знакомое до боли окно.
– Знакомое до боли, – повторил Кирилл мысль, и, развернувшись, бодро зашагал в ночную тьму.
Глава 5. В компании друзей.
Было далеко за полночь, когда Кирилл, запыхавшись, вошел под густую сень могучего дуба, росшего посреди двора. Двор этот среди местных носил гордое название «Лисья нора» во многом благодаря тому, что имел арочный вход. И вошедший сюда попадал в какое-то окружение высоток, где каждая из них глядела на двор своей спиной и запасным выходом. Но из-за общей непривлекательности, запущения, завала мусора и выходом на улочку, не являющуюся транспортной развязкой, жители домов предпочитали здесь не ходить. Вот это место и облюбовала для своих сборов ватага мальчишек.
Впрочем, в этот раз компания казалась более серьезной, чем раньше. Подходя, Кирилл оценил обстановку. У входа на пятачок расположился Виталя, белобрысый мальчуган лет двенадцати, самый младший из ватаги, но не самый тихий. Увидев Кирилла, он ухмыльнулся и протянул для приветствия черную от уличной грязи ладонь. Дальше, на лавочке, растянулся Борик, прижимая к себе гитару, легонько побрынькивая на ней и насвистывая какой-то очередной «шлягер» по его словам. Широкая кепка закрывала его глаза, но не растрепанные волосы – он терпеть не мог стричься и держался обычно до тех пор, пока отец не схватит его в каком-нибудь углу и не сбреет машинкой «конский хвост». Чуть поодаль, не доходя до дуба, у небольшого тлеющего костра расположились Ленин и Буржуй, два брата, имен которых никто и не помнил. Старший был высок ростом и любил носить кожаную фуражку с прямым широким козырьком, отчего к нему и прилепили кличку вождя мирового пролетариата. Второй, младший, был смышленым и предприимчивым, и если у кого из всей ватаги и водились деньги, так это у него. Вдобавок между собой они частенько ссорились, так что шансов зваться иначе у последнего было откровенно мало. Кирилл шумно поздоровался. У самого же дуба, на пеньках, расселась троица из оставшейся компании.
Двоих Кирилл знал: это были крепкие ребята – Макс и Денис. Макс был ниже ростом, чем все остальные, и в этом был его главный подвох. В уличных передрягах он неизменно выходил победителем; особенно нездоровилось соперникам от его дюжих ручищ, которые, как клешни, сжимали врага. И хотя Макс с Денисом были одногодки – каждому, как и Кириллу, исполнилось по пятнадцать лет – они отличались один от другого как пламя и вода. Денис учился в школе в параллельном для Кирилла восьмом классе, но лучше всего его учебу характеризовал тот факт, что Дениса легче отыскать в кустах у спортплощадки или же в «Лисьей норе», чем пересечься с ним во время учебы. В общем же, Дениса Седюкова учителя в школе скорее терпели, чем учили. И на уроках наиболее прозорливые из них давали ему делать простенькие, но вместе с тем увлекательные индивидуальные задачки. Когда он оказывался при деле, то хоть и выпадал из общеобразовательной программы, зато уроки проходили вполне сносно. Не все уроки ему нравились: от алгебры и геометрии его тянуло зевать, а вот историю и литературу он любил посещать. Скучные же уроки, или те, на которых учителя напрасно пытались перевоспитать его, а точнее, переломить скелет его характера, он без всякого сожаления прогуливал. Сам он после внезапного рождения на белый свет (до конца срока оставалось еще три недели) оказался в неблагополучной семье. Да, пожалуй, и в неблагополучной среде. Родители им нисколечко не занимались, почти с младенчества бросив его под попечительство улицы, в школу они не являлись после того, как отдали его туда, да и приди к ним учителя на дом – и то: еще нужно было выгадать момент, чтобы застать их трезвыми. Единственный человек, кого он боялся и по-настоящему уважал – был его старший брат Костя Седюков.
– Здорово, Кирилл! Классно, что ты к нам пришел, нечего в такую звездную ночь сидеть в тепленьком гнезде, – просвистел Макс и полез к нему обниматься. – Смотри: у нас тут стол ломится от еды, помогай!
Стол и вправду ломился, но скорее не от еды, а от толстостенных бутылей с мутно-переливающейся пурпурной жидкостью. Часть бутылок стояла осушенными, часть же ждала свежих сил со стороны.
– Кирилл, познакомься с моим братом Костей, – толкнул его в спину Денис. – Может помнишь, вы когда-то несколько раз пересекались тут раньше?
Кирилл вытаращился, словно рыба, попавшая из знакомых морских глубин на берег: Костя оказался коренастым парнем лет двадцати пяти, с веснушками у глаз и толстым, как у боксера, носом. Непонятно, как вести себя – Кирилл впервые попал в такую ситуацию. Костя разительно выбивался из здешнего окружения, превосходя каждого из них и силой, и умом, хотя зачем крутился в компании малолеток – те и сами не знали. Но благодаря этому они среди подобных ватаг занимали привилегированное положение, и никто не решался занять их место в «Лисьей норе». Кирилл вспомнил рассказы Дениса о том, что в свое время Костя отсидел в колонии для малолетних преступников за то, что избил одного молодого, только выпорхнувшего из института учителя за двойку в четверти и отобрал у него кошелек. Прокутил он деньги весело, а очнулся в приемном отделении, за толстыми металлическими прутьями.
Костя, видя затруднения Кирилла, снизошел-таки к нему и дружески похлопал по плечу.
– Чего нос повесил, Кирилл? Располагайся с нами! Сейчас вот костер разведем... эй, – Костя присвистнул и Макс с подошедшим Виталей принялись сооружать высокий холм из веток. – Есть у нас чем согреться, есть с кем повеселиться, да, ватага?
Раздалось дружное улюлюканье. Костер затрещал, разгорелся, бутыль пошла наполнять пластиковые стаканчики. Сам воздух и звезды стали жарче, горячее. Кирилл и не заметил, как пошли веселые, отвязные застольные кричалки: всяк старался рассказать какую-либо интригующую историю из жизни за последнее время, а если таковой не находилось, то тут же импровизировал, на ходу выстраивая целые мыслимые и немыслимые злоключения, передряги и открытия.
– Класс! Эта история – лучшая из всех, что ты сочинил, Виталя! – Кирилл вовсю смеялся. – Ей-богу, с вами так здорово и весело, как ни с кем!
– Конечно. Это же тебе не зануды-одноклассники, – весомо заметил Денис. – Тут тебя на смех не поднимут, если ты вместо правого ботинка наденешь левый.
– И не станут тебя обзывать последними словами, если ты кому за обиду дашь в глаз, – добавил Костя.
– В точку, – пропел Денис.
– Нет, серьезно, парни, без шуток! Здорово, если мы всегда будем так дружны!
– Да, – захохотал Костя, – пока молодой, жизнь, как мед, в радость! Как долго это продлится?
– Да сколько захочешь, на самом деле! Мой отец скоро изобретет лекарство от старости, и его можно будет купить всем! – выпалил Кирилл под наплывом чувств.
Бутыль на столе дернулась и, потеряв равновесие, закружилась в хороводе – эти слова заставили Костю невольно вздрогнуть в тот миг, когда он собирался налить добавки. Все знали, что у Кирилла папа – ученый, и занимается какими-то там научно-медицинскими разработками. Об этом Кирилл раньше много говорил. Да что там – он гордился, что у него такой отец. Но, опять-таки, и это чувство лучше всего сочеталось со словом «раньше», как на отцветшую магнолию, указывая пальцем, говорят: «раньше тут цвели благоухающие, дурманящие лимонные лепестки».
Глаза у Кости забегали, лоб покрылся испариной, как у опытного ловчего, почуявшего запах добычи. Но он быстро взял себя в руки – осторожная дичь так же легко вспархивает от предполагаемой опасности, как и школьник, заподозривший неладное.
– Вот это история, Кирилл! Мы с удовольствием послушаем. Теперь твоя очередь рассказывать.
Все пораскрывали рты, и давай в поддержку хлопать и стучать по столу, требуя интересную историю.
– Да что там рассказывать? – смутился Кирилл. – Толком-то ничего и не знаю. Сегодня, правда, был на закрытом эксперименте в лаборатории.
Кирилл, с удивлением для себя, отметил, как легко выложил малейшие подробности дня и того, о чем строжайше требовали не распространяться.
– Да я и сам с полгода принимаю эти чудо-таблетки, – мальчик вновь заметил, как каждую клеточку тела наполняет давно забытая гордость за отца. – И представьте: никаких болезней, окунался зимой в проруби, ел снег на спор, на физкультуре легко пробегаю пять кругов на большом стадионе быстрее всех; мышцы – как канаты!
Виталя и Макс бросились пощупать, и с видом знатоков дружно закивали в знак одобрения.
Костя в это время наблюдал со стороны, как судья, оценивающий выступление спортсмена. И вместе с тем что-то прикидывал в уме и соображал.
– Вот бы посмотреть хоть на одну! – бросил он слово, и остальные мальчишки с живым любопытством стали упрашивать Кирилла показать эту чудо-таблетку.
– Если не попробовать – то хоть посмотреть! Ну, одним глазком, ну, пожалуйста, – голоса сливались в дружный хор.
Кириллу явно льстило такое внимание; он раскраснелся, как рак, засмущался.
– Да нет, у меня с собой их нет. Папа всегда дает мне ее перед сном. Иногда смотрит, как я запиваю ее, а иногда нет. Но и тогда не смог бы ее принести, – продолжил Кирилл в ответ на вновь посыпавшиеся просьбы, – ведь если достать из специальной герметичной упаковки – она через десять минут растворяется в воздухе! Словно ее никогда и не было. Отец говорит, что для ее сохранности там создана специальная среда. И повторить такую же в точности будет сложно.
– Так возьми у отца! Одолжи на время, незаметно, – предложил Костя, подмигивая.
– Не получится. Упаковку он всегда носит с собой. Во внутреннем кармане пиджака у него подкладка сделана для хранения одной начатой и одной запасной упаковок.
– Как любопытно, – холодно заметил Седюков-старший, и Кирилла почему-то больно кольнуло в сердце от этих слов.
Оставшееся время до рассвета в разговорах пролетело быстро: кто-то фантазировал, что как ужасно будет остаться в их возрасте после этих таблеток, другие уверяли, что этого быть не может, куда же тогда денутся бабушки? Костя сидел в отдалении и покручивал пустой бутылью по столу.
Наконец, забрезжил рассвет, и первые лучи нового дня озарили «Лисью нору», срывая с нее покров таинственности. Пора было расходиться по домам, да и спать хотелось. Условились снова встретиться на этом месте в то же время через несколько дней. Все с громким хлопаньем пожали друг другу руки, и по одному побрели в свои жилища.
Кирилл вернулся домой к девяти часам утра. В квартире было тихо и мирно. Только разбитая посуда, обломок ножки стула и разбросанная по коридору одежда с обувью говорили о том, что здесь накануне бушевала буря. Дверь в комнату мамы осталась полуприкрытой, и Кирилл осторожно, на цыпочках, стараясь не разбудить ее и не споткнуться, заглянул вовнутрь, убедился, что мама крепко спит, укутавшись в теплое одеяло. Соседняя комната отца пустовала – он ушел на работу. Измятая простынь и подушка, валявшийся на полу пульт, красноречиво говорили, что он долго не мог уснуть.
Кирилл разделся в своей комнате, проверил, что все его вещи хоть и разбросаны, но ничего не разбито, не побито: новенький ноутбук стоял целехонький, жив и невредим, что особенно обрадовало мальчика, так как с полгода назад в одной похожей ссоре старый ноут был показательно разбит о край стола; и вместе с ним утерялись навек многие ценные фотографии из детства Кирилла, вместе с длинной перепиской с девочкой Наташей из его же класса. Об этом Кирилл жалел больше всего и не утешился даже тогда, когда через неделю отец притянул новенький, более мощный, ноутбук.
«Как хорошо, что всё миновало!» – думал Кирилл, сладко растягиваясь на кровати и похрустывая расслабленными косточками спины, рук и ног. Наступила суббота, и «можно хорошенько выспаться и не бежать на уроки, подгоняемый окриками мамы» – последнее, о чем подумал Кирилл перед провалом в приятное забытье.
Глава 6. Трагедия.
Этот злополучный день на всю жизнь врезался Кириллу в память. Было воскресенье, спустя две недели после последней семейной ссоры. У папы было хорошее беззаботное настроение, маму же лихорадило то от депрессии, то от навязчивой заботы о сыне. Папа с мамой решили отвлечься, съездить вдвоем за город. В хвойно-сосновом лесу заранее заказали домик на день. И рано поутру они выехали. Дядя Витя с большой охотой вызвался посидеть денек с племянником.
После плотного завтрака, приготовленного дядей, они пошли побуцать мяч во дворе – надо же было как-то растрясти сытный томатный суп с гренками! День выдался солнечный, яркий. Бестелесные зайчики прыгали по зеленым листочкам абрикос и каштанов, песок на футбольном поле шкворчал, казалось, как яичница-глазунья на хорошем огне. Ничто не предвещало беды, пока судорожно не зазвонил мобильный у дяди, лежавший среди брошенных на траве вещей. Кирилл в этот миг как раз пробивал пенальти, и дядя от звонка дернулся не в ту сторону, куда полетел мяч.
– Этот не считается! – весело бросил Виктор Львович. – Придется перебить.
– Да ладно, дядя! На стадионе и то все громче визжат и орут, и это же не отвлекает вратарей. А ты – один из лучших вратарей мира, получше Буффона! – подзадоривал племянник.
Впрочем, он быстро осекся, когда увидел озабоченное лицо дяди, напуганные глаза и дрожащие пальцы.
– Что случилось, дядя? – подбежал он со смутным предчувствием беды, но дядя лишь отошел в сторону, продолжая молчаливо слушать то, что рассказывали в трубке. Динамик у него в телефоне оказался не громкий, и мальчик ничего не слышал.
Через минуту дядя бросил тихонько «еду» и повернулся к Кириллу.
– Собирайся, Кириллка. Возможно, ничего и не случилось, а, возможно, случилась беда.
Тщетно во всю дорогу племянник допытывался. Дядя больше не обронил ни слова. Только больше насупился, вжавшись в руль и обгоняя неспешно едущие по городу машины. В выходной день, как назло, никто никуда не спешил, многие выезжали на природу, и то на одной улице, то на другой образовывались пробки. С трудом они доехали до лаборатории, где дядя провел племянника вовнутрь и передал в распоряжение Игорю со строгим наказом слушаться того во всем и не устраивать таких казусов, что случились две недели назад.
– Но почему мне нельзя с тобой? – чуть не хныкал Кирилл.
– Потому что пока еще ничего не ясно. Может быть, ничего и не случилось, и это вовсе не твой отец задержан вдрызг пьяным в баре после того, как раскрошил в щепки барную стойку. Но я поеду туда, тут всего двенадцать километров от города, всё выясню и тут же перезвоню тебе, Кирилл, что это «явно какая-то ошибка произошла».
– Они же должны быть в лесу, а не в баре! Зачем он там? – не унимался мальчик.
– Игорь! Покажи мальчику выздоровевших кроликов, отвлеки его, хорошо? Кирилл, скоро вернусь! – напоследок сказал дядя Витя, обернувшись на издерганного мальчика.
Игорь взял Кирилла за руку и повел к клеткам кроликов. Они сидели теперь в питомнике, в клетках среди прочих кроликов, свинок и мышей, разделенных по секциям.
– Видишь: сейчас они – простые жители нашего заповедного городка. Рыжчик по-прежнему может укусить за палец, если ты к нему засунешь руку. А вот Бурика вполне можно и погладить, и приласкать. Смотри – какие здоровые зайчики!
Зайчики и впрямь блестели здоровьем и какой-то жизнерадостностью и любопытством, свойственным зачастую кроликам на первом году жизни. Рыжчик не забивался в угол и перебегал с места на место, а Бурик так смешно топорщил ушки и шевелил носиком, что Кирилл рассмеялся и на какое-то время совсем позабыл о том, что что-то случилось. Он то гладил Бурика, то брал его на руки, с позволения Игоря. Кролик всем тельцем прижимался, свешивал лапки с обнимающих его рук и водил головой по сторонам, с интересом рассматривая окружающий мир. На Кирилла он смотрел с неподдельной лаской. Мальчик пришел в полный восторг.
– Видишь, Кирилл, – разъяснял довольный Игорь, – наше лекарство полностью вылечило кроликов. Более того, они физически помолодели, обновив всю свою шкурку – видишь, какая она у них приятная на ощупь!
– А они помнят, что с ними было?
– Хе... интересный вопрос, – пробормотал лаборант. – А ты глянь на глазки Рыжчика: иногда в них мелькает, конечно, какая-то неземная грусть и тоска, но сейчас он радуется, как новорожденный. Думаю, что они, конечно, что-то помнят, но многое стирается из памяти, обновляется вместе со всеми клетками. И может, они мучаются не дольше нашего, когда мы вскакиваем с постели после ночи кошмаров.
– Хорошо бы так. Но все же у Рыжчика чуть грустноватые глаза.
– Я ничего такого не вижу, – Игорь повернулся и долго, пристально разглядывал того, но лишь помотал головой и сказал: – Ничего не вижу.
Благодаря экскурсии по лаборатории и рассказам Игоря, Кирилл узнал для себя много нового. И то, что их проект и его итоги были одобрены инвесторами, отчего все до сих пор пребывали в приподнятом настроении, и то, что скоро, с недели на неделю, всё их оборудование вместе с жильцами и персоналом переезжает в частную, охраняемую лабораторию, и все дальнейшие исследования, разработки и подготовка к выпуску препарата для массового производства пройдут в тесном сотрудничестве с лучшими учеными заваевского предприятия.
– Олег Николаевич был настолько щедр, что назначил всем сотрудникам оклад во много раз больший, чем платили здесь. Правда, все плоды в дальнейшем достанутся ему, но он столько в нас вкладывает, что грех жаловаться. А завистников и желающих перехватить наши разработки в городе хватает. Чего стоит артель братьев Волынских! Как ловко они присылали к нам своих людей! Подползали, набивались со всех сторон со своими бонусами. И долго-долго разговаривали с Григорием Филипповичем, раскланиваясь ему чуть ли не до ног, наверняка сулили золотые горы и пуд несбыточных обещаний, но наш шеф – крепкого порядка. По-моему, он их хоть и слушал, но не слышал. Будто размышлял о чем-то своем.
– Это с папой бывает, – вздохнул Кирилл.
– Да. А когда мирные средства не подействовали, и они не смогли раскусить, чем вызван такой большой интерес со стороны Заваева и его окружения (а его интерес никогда не возникает на пустом месте), то стали подсылать к нам громил, одного за другим: то окно выбьют при входе в корпус, то машины наших сотрудников оказываются с проколотыми шинами и угрожающими записками. Последнее время, вроде, поутихли – наши секреты мы храним бдительно, при себе! Никто из посторонних не должен об этом знать.
– А если узнают? – задумчиво произнес мальчик.
– Если узнают, то тогда может случиться всякое! Вплоть до настоящей беды. Все люди имеют слабости, а эти бандиты, хоть в настоящее время и именуются горделиво дельцами, бизнесменами, владельцами крупных предприятий, прекрасно осведомлены о тончайших струнах души человеческой как в общих чертах, так что касается конкретных личностей.
Следующий час Кирилл просидел в тяжелых думах, смотря то на кроликов, то на лаборанта, который крутился с кормами, менял поддоны в клетках, доливал воду в автопоилки. Потом они перешли в помещение, где происходила мойка и стерилизация кормушек, клеток. Так незаметно пролетело еще какое-то время. Кирилл томился, и чувствовал, что устал непомерно, так сильно, как никогда еще не уставал. Все последние две недели он ухитрялся то сбегать от времени приема таблеток на улицу, гуляя с друзьями часик перед школой, то класть в рот и тут же выплевывать, как только отец отворачивался или уходил в «размышления». Не без азарта он смотрел, как таблетка с беззвучным шипением таяла в воздухе буквально на глазах, не оставляя на той поверхности, куда упала, никаких следов.
Дядя вернулся только под вечер. Весь поникший, бледный, он еле держался на ногах и, усадив Кирилла поближе к себе, осмотрелся вокруг и рассказал о случившемся неживым, далеким голосом, изредка делая паузу, так как дыхание в горле перехватывало. Дядя долго и подробно описывал страшную дорожную аварию, о том, что нашли неподалеку машину, range rover, подрезавший легкую audi родителей, отчего та вылетела на повороте с обочины и, перевернувшись несколько раз, врезалась в здоровенный дуб. Мальчик ничего не улавливал из рассказа дяди, еле слышал, как дядя Витя рассказывал, что папу раздели почти всего, так что он достал из багажника старый, потрепанный спортивный костюм, и в нем заявился в бар, с синяками, страшными порезами на руках и лице, в кровоподтеках, с ходу выпил бутылку виски, после чего стал сметать всё с барной стойки, круша и ломая, избил бармена и подвернувшегося посетителя, пока двое охранников не скрутили и не связали его. Кирилл ничего в эту минуту не слышал. Только потом этот рассказ во всех мельчайших подробностях вырисовался в его понимании и сложился в картинку.
Теперь же только одно предложение гудело в его голове, и, как гвоздь, забивалось молотком всеми остальными словами и рассказом. Забивалось до боли, до ноющей сверлящей боли в сердце. То предложение, которое дядя Витя сказал сразу, как только вошел, то главное, что тут же вырвалось с языка наружу: «Кирилл, твоей мамы больше нет».
Глава 7. Новая жизнь.
Время, этот могучий растворитель всех острых человеческих желаний и страстей, переживаний и душевных мук, растворяет старое, прошедшее, как морская волна размывает постепенно детский замок на песке, пылинку за пылинкой стирая его, пока не расчистит всю местность, готовя ее к дальнейшей жизни, оставляя минувшее лишь в облике воспоминаний, более ярких, либо же более тусклых, когда все происшествия и события уходят куда-то вглубь, а на поверхности остаются только остатки наиболее значимых, наиболее острых деталей. Так и у Кирилла постепенно ушла боль, и из множества всех воспоминаний чаще всего он любил представлять, как видит маму мирно спящей на старом родительском диванчике; неподалеку от кровати разбросаны его детские игрушки – тогда, будучи совсем маленьким, он больше всего любил играть в комнате матери, наблюдая то одним, то другим глазом, как она крутится по хозяйству, перестирывает его измазюканные футболки, штопает порванные на коленках штаны. А потом, утомленная целым днем стирки, уборки и готовки, приляжет тихонько на край дивана, чуть прикроет глаза с шелковистыми ресничками, и тихонько задремлет. Ее длинные волосы развеваются, ниспадают за край дивана, и он, крадучись, подползает к ней, одной рукой сжимая грузовичок с веревкой. Кузов того то и дело стучит то по мягкому ковру, то о кабину грузовика, но мама не просыпается. И тогда Кирилл садится на пол, рядом с краем дивана, и гладит, перебирает мамины волосы. Их запах его укутывает, успокаивает, и вот грузовичок валяется рядом, а Кирилл забирается на диван и ложится, засыпая рядом с теплой мамой.
Кирилл улыбался от этих наплывающих воспоминаний, глядел на Наташу, девочку, бывшую некогда его одноклассницей, а теперь ставшую его женой и одновременно матерью; глядел он и на своего малыша – сына двух лет, отчего тот в ответ улыбался, а Наташа звонко, как птичка по весне, смеялась.
Они жили в трехкомнатной квартире, которая принадлежала дяде, уже десять лет. Так получилось, что дядя забрал Кирилла к себе сразу после той страшной аварии. Отец какое-то время проходил осмотр у психотерапевта. Ум его находился в полном порядке: стали возникать более дельные мысли, как улучшить препарат, он их быстро записывал и торопил Заваева поскорее перевезти всю лабораторию. А вот с чувствами врачи констатировали почти их полное отсутствие: кроме всепоглощающего дела жизни, остальное, казалось, его вовсе не касалось и не интересовало. И после того, как Кирилл несколько дней пролежал с высокой температурой, а Григорий Филиппович не появлялся дома, ставя всё новые опыты, дядя Витя забрал мальчика к себе, отпоил горячим лимонным чаем, поставил компресс и на все просьбы Кирилла дать хотя бы одну чудо-таблеточку твердо и бесповоротно отрезал. Так Кирилл поселился у него.
Вскоре, во время «большого переезда», когда вся лаборатория выезжала вместе со всеми достигнутыми результатами и питомцами, дядя Витя выпросил Бурика у отца, уговорив, что это утешит сына лучше всяких слов. Отец согласился. В последующие годы Кирилл еще лучше подружился с дядей. А как он породнился с Буриком – этого словами не описать! Они стали друзьями не разлей вода: только Кирилл возвращался с первых курсов института, как кролик мчался к нему в коридор, точно преданнейшая собачка, жался то к одной его ноге, то к другой. Бывало, Кирилл громко хлопнет в ладоши, и зайчик, пригнув уши вплотную к телу, вытягивается в струнку, как ракета, и мчится от него подальше, потом резко остановится, подпрыгивает в воздухе и смотрит на хозяина в надежде, что тот попробует его поймать. Но куда там! Он так ловко выскальзывал из почти схвативших его рук и делал такие виражи, резко сменяя направление бега вплоть до противоположного, что поймать помимо его воли было крайне сложно. Только чуть позже, примерно через год Кирилл научился его ловить, и он с победоносным видом тащил зверька дяде, заявляя, что «дескать, проворство с годами приходит». На что дядя внимательно смотрел и говорил, что Бурик еще проживет, конечно, какое-то время, порадуется жизни, но без таблеток все процессы в его организме запустили ускоренный метаболизм, словно нагоняя утраченное время. И в самом деле, незаметно, день за днем кролик увядал, и в один не очень радостный день ушел. Дядя как мог утешал Кирилла, объясняя, что Бурик хорошо потрудился на этой земле, принес большую пользу науке и пришла ему пора перейти к витку новой жизни, измениться, как гусеница, свившая кокон, преображается, сбрасывая старые наряды. Время сгладило боль утраты.
Почти сразу после переезда Кирилла дядя перешел на частную практику врачом, а в свободное время запирался дома в своей мини-лаборатории, где, однако, у него было всё необходимое. Там он вел собственные исследования, с результатами которых постепенно знакомил Кирилла. Это отвлекало и увлекало Кирилла. Не раз и не два между ними происходили жаркие споры. Кирилл, несмотря на все невзгоды и страдания, доставшиеся от отца, в глубине души гордился им, хотя и тщательно скрывал это. Даже от самого себя. И в спорах с дядей всегда вставал на защиту отца. Дядя же, забрав обширный материал исследований из лаборатории, проводил бесчисленные собственные опыты, включив в комнатный питомник не только лабораторных белых мышей, отличавшихся добродушным компанейским характером, но и диких пасюков. Причем, из всех пойманных экземпляров отбирал наиболее драчливых и злобных.
– Все они впитали в себя чудо-лекарство, – объяснял дядя спустя долгие годы. – Какой там по телевизору придумали для него рекламный слоган?
– «Спасение тысячелетия», – без запинки ответил Кирилл.
– Ох, как бы не так! – Виктор Львович вздохнул, и продолжил, поправляя очки с толстыми стеклами; с приближением юбилея в сорок лет зрение сдало. – И зажили прежней жизнью...
Он подошел к питомнику и показал на белых симпатичных мышат с розовым носиком, белоснежной шерсткой, маленькими ушами и черными бусинками глаз.
– Вот этим пострелятам по пять лет! Брал я их, можно сказать, в почтенном возрасте – однолеток, а живут они обычно года два-три. И ничего: резвятся себе, как молодые, – и сразу одна из мышек, точно в подтверждение слов хозяина, запрыгнула в пластиковое колесо и побежала, быстро-быстро перебирая лапками. Кирилл рассмеялся, и удивился своему смеху – тот стал будто бы грубее, не таким звонким, раскатистым, как в детстве, словно вобрав в себя, как губка, слезы страданий.
