Текст книги "На лезвии карандаша (СИ)"

Автор книги: Маниакальная Шизофрения

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Комментарий к 4. “Муз. Добровольно-принудительный”

====== 5. “Что ты наделал?..” ======

Юноша шёл по освещённой жёлтым фонарями улице, то и дело поправляя съезжавшую с плеча лямку рюкзака. Идея прогуляться до круглосуточного магазина, который располагался в двух кварталах от дома, пришла ему почти сразу после того поцелуя. И дело не в том, что Кирилл хотел «разложить по полочкам» собственные мысли и домыслы. Всё гораздо проще: он просто боялся реакции воина, который, казалось, впал в полнейший ступор после того, как их губы соприкоснулись. Студент попросту дал ему время «остыть»… Сам по этому поводу он загоняться не собирался: ничего фатального же не произошло? Конец света не наступил, не прилетели марсиане, даже не умер никто. Хотя последнее было бы весьма спорным утверждением – задержись Кирилл хоть чуточку больше на кухне… Так что бегство было оправдано, и бегством, в общем-то, являлось только формально. Поход в магазин был весьма обоснован: старенький холодильник был пуст подчистую. Съели даже заветренные сосиски и сомнительного вида развесные пельмени, провалявшиеся в морозилке незнамо сколько времени и гордо называвшиеся «Н.З.». Можно было ещё сгрызть лед из камеры, что Гвеош таки порывался сделать, в порыве любознательности, но Кирилл вовремя вмешался и, пригрозив пририсовать войну что-нибудь лишнее, отогнал того от многострадального холодильника. Юноша снова поправил лямку тяжёлого рюкзака, опять так некстати сползшую и оттянувшую ворот его толстовки настолько, что он чуть не начал задыхаться, вовремя этого не заметив. По дороге проехала пара машин, едва не окатив его грязью из лужи, ещё не высохшей после недавнего дождя. Всё как обычно: редкие прохожие безразлично проходили мимо, не обращая на него никакого внимания. И вправду, после того поцелуя ничего не изменилось. Даже обидно как-то. Он-то ожидал как минимум толпу футбольных фанатов, вооруженных битами и кусками арматуры, которые набросятся на него «вот прям ща», выйдя из-за угла и скандируя что-то вроде: «Смерть гомикам!» – или подобное. Но нет, ничего. Абсолютно. Даже стыда перед девушкой своей Кирилл не испытывал. То ли потому что перестал её таковой считать в свете недавних событий, то ли ещё почему...

Гвеош не стал набрасываться на него с дикими воплями и своими излюбленными стилетами, квартирка вообще казалась пустой. Нет, дверь Кирилл закрывал снаружи, замок был в порядке, значит, воин дверь не открывал. Да и не было у него второго ключа. Но можно же было вылезти в окно или по вентиляционной трубе как в американских боевиках проползти. Хотя это бред. Мужчина просто спал. На раскладушке в кухне – даже не на хозяйской кровати. С чего бы это он решил проявить такую заботу? Или это и не забота вовсе? Как бы там ни было, юноша его будить не хотел, только тихонько поставил рюкзак у двери и ушёл к себе в комнату. Гвеош не проснулся – только чуть нахмурился во сне, когда под ногой юноши противно скрипнул рассохшийся паркет. А может быть он и не спал вовсе. Да ну, бред. Во всяком случае, Кириллу стало грустно. И опять его ожидания не оправдывались. А чего он хотел? Гневного разбора полётов, обвинений в голубизне и мордобоя? Ан нет: его просто игнорируют. Таки дела...

Ночь была лунной – Кирилл не любил зашторивать окна, да и зачем? Четвёртый этаж как никак; для того чтобы увидеть, что твориться в комнате, надо хорошенько постараться. Только на этот раз юноша всё же поднялся и задёрнул плотные занавеси. Заснуть не получалось. Раньше лунный свет его успокаивал, а комната словно преображалась, а теперь… Теперь это воздушное серебро не раздражало, нет, оно его бесило. Заснуть не удавалось: едва глаза закрывались – как парень видел лицо воина. Даже чуть наметившуюся сеточку морщин у глаз, брови, нос, скулы, губы, подбородок… О да, в особенности губы. Шершавые слегка, обветренные и непременно сухие и твёрдые. Совсем не как у девушки. Да и не пришло бы ему в голову сравнивать этого мужчину, к примеру, с Ольгой. Это даже не смешно. Решение пришло само собой. На столе в широком керамическом горшке из-под засохшего когда-то кактуса стояли ручки и карандаши, коих в его доме никогда не переводилось. А бумага... Да ну её к чёрту эту бумагу. Кирилл на ощупь нашёл стык обоев и подковырнул ногтем край… Как и ожидалось, звук получился что надо. Только юного «маньяка» это не остановило – напротив, только придало уверенности в том, что он делает. Хорошо, что обои переклеивались не так уж давно и вместо газет под ними обнаружилась не слишком ровно положенная штукатурка, ослепительно белая в свете луны. Солидный лоскут обоев, тут же загнувшийся в трубочку, отброшен на середину комнаты, в руке зажат карандаш... Сейчас будет совершено таинство. Не колдовство даже, не ворожба. Самое настоящее таинство, трепетное, имеющее божественную суть: когда художник начинает творить, когда он словно в горячке, не замечая ничего и никого вокруг начинает рисовать… Сначала просто набросок: пустой овал вместо лица, каркасное туловище и руки с ногами. А затем пара штрихов – и вот уже намечены глаза, брови и рот, резкая линия сверху вниз – будущий нос… Палки разметки начинают обрастать «мясом» и прямо на глазах превращаются в человеческое тело.

Грифель карандаша исписан, но терять время на его заточку значит терять драгоценные минуты вдохновения. Юноша просто раскусывает деревяшку пополам, доставая графит. Таинство продолжается…

Складки одежды, пряди волос, чуть завивающихся на концах; грозный взгляд – слегка исподлобья. Так смотрят на врагов. На тех, кому не суждено будет дожить до рассвета. И парные стилеты в руках. Опущены, но стоит зазеваться хоть на мгновение – и вот уже оба клинка приставлены к твоему горлу, чуть царапая чувствительную кожу лезвиями.

Кирилл прорисовал всё до мельчайших подробностей: пуговички на одежде, узор на гардах стилетов. Даже маленькая родинка на правом виске воина не укрылась от его карандаша и была аккуратно прорисована… – Что ты наделал?.. – Гвеош стоял в дверях. Нет, не так. Он скорее парит в исчезающем уже свете заходящей луны. – Я… – только сейчас парень опомнился. Тихий голос воина не хуже ушата ледяной воды привёл его в чувства, заставляя очнуться от своего рода транса… – У тебя получилось… – мужчина шагнул к своему портрету и чуть заметно улыбнулся уголками тонких губ. – Значит выгоняешь… – Я не… Ещё шаг. И оба знают, что произойдёт, когда он дойдёт до себя нарисованного. – А знаешь, красиво вышло… мне нравится. – Ещё шаг, неслышимый в предрассветной тишине . Теперь воин стоит рядом с Кириллом… Только его глаза больше не синие, он чёрно-белый, как и рисунок, что создал Связующий. Тот, кому суждено стирать грани меж мирами… – Это конец, да?.. Я больше никогда тебя не увижу? – У юноши начали подрагивать пальцы. Только отнюдь не из-за того, что руки устали. Он просто… – Да, – воин кивает, на секунду моргнув и уже не скрываясь, улыбается. Грустно только слегка.

Ещё шаг. Остался всего один, и картина прекратит быть картиной – только руку протяни. Впрочем, это мужчина и делает…

– Подожди! – студент кричит, вмиг стряхивает с себя оцепенение и подаётся вперёд, едва успевая… Воин, которого он нарисовал несколько лет назад, который ожил и разгромил ему всю квартиру, который… Он не хотел его отпускать. Нет, он хотел дождаться утра, прийти на кухню… Нет, даже не для того чтобы поговорить, для того чтобы просто посмотреть в синие глаза и, притворно надувшись, сообщить что не сможет нарисовать… Смог. Нарисовал. Собственными руками распахнул дверцу клетки. Птичка выпорхнула, оставив его сидеть на полу, привалившись к стене. Нет, к его ногам… Огрызок карандаша больно колол щепками ладонь правой руки, но сидящий парень, закрыв глаза, не замечал этого, как и тонкой струйки крови, что пошла из носа. Не от удара – от того, что сердце билось слишком сильно. Над городом всходило солнце, первыми, несмелыми лучами окрашивая невзрачные и местами обветшалые дома в золото и пурпур… Прошло достаточно много времени, прежде чем Кирилл нашёл в себе силы подняться и, шаркая босыми ногами, пойти на кухню...

Комментарий к 5. “Что ты наделал?..”

====== 6. “Простите, ухожу в другой мир!” ======

На кухне Кирилла ждал нож, вогнанный почти до середины широкого лезвия в деревянную столешницу обеденного стола. Тот самый, которым воин резал хлеб в первый день их «знакомства». С которым он не расставался: убирал в ножны, крепящиеся на запястье левой руки… Что это могло значить? Он так прощался или?.. Никому доподлинно неизвестно, где находится тот мир, в котором живёт Гвеош. Но только вот если иметь под рукой предмет – неважно что, пусть нож или, скажем, камень с городской площади – то переместиться в этот мир становится вполне возможным. Нет, студент, конечно, в этом уверен не был. Даже больше, он вообще о такой возможности не догадывался. Но только вот самая бредовая идея не покидала его голову, даже когда он опустился на стул и провёл пальцем по острию лезвия…

Капелька крови стекла на тускло-коричневую столешницу, кое-где изрезанную и основательно поцарапанную по краю. Изгрызенный карандаш до сих пор был в его руке – единственная связь с реальностью.

Чего он, студент-химик, добился? Разве что поступил в хороший университет да загубил в себе художника. Стал таким же как и остальные. Ну, разве что поля в тетради изрисовывал. А чего хочет достичь в этой жизни? Явно не этого. К чему стремится? А раз так… Нет, Кирилл не ринулся в свою комнату – догрызать карандаш и рисовать себя рядом с воином. Он просто встал из-за стола и не без усилия вытащил нож, после которого осталась глубокая зарубка.

Тихо, стараясь не шаркать разношенными тапочками, он подошёл к окну с узким подоконником, на котором каким-то чудом смогли угнездиться два горшка с хилыми кактусами.

На улице уже было светло; по улице, на которую выходили окна кухни уже шли первые прохожие; машин на дороге прибавилось – грозила организоваться пробка у вечно заедающего светофора на перекрёстке. Всё было как всегда. Кирилл в этот день опять прогулял лекции, бездумно слоняясь по квартире, иногда улыбаясь как идиот, а иногда чуть не плача. Он думал о многом: о своей жизни, о том, чего уже не вернёшь… Да обо всём понемногу. Только одно он понял точно: если есть шанс – его надо использовать, даже если придётся для этого порушить слишком многое. Хотя… Если чувствуешь, что место твоё вовсе не здесь, то разве что-то сможет удержать? Или кто-то? Родители... он с ними почти не общался с тех пор, как съехал от них. Они не интересовались жизнью своего старшего сына – он не интересовался их жизнью. Звонки по праздникам и посиделки в отчем доме в дни рождения не в счёт. Друзья… Да что там друзья – скорее приятели-собутыльники, с которыми можно потрепаться обо всякой чепухе и поржать, выпив пива. Про девушку лучше не упоминать вообще. Слишком хорошо он её знал и видел, что именно она к нему испытывает. Возможно, ещё год назад между ними были хоть какие-то чувства, но теперь привычка скорее… Существует много людей, которым он по той или иной причине нужен, но таких, чтобы ради них…

Да хотя бы и жить ради них – о да! Таких нет.

В квартире не осталось ни одного листка белой бумаги, зато вот ручек хоть отбавляй в горшке на письменном столе. Хотя нет, бумага осталась, штук десять, но они были на кухне, а идти за ними юноше не хотелось. Сгодились и «оборотки» – не столь уж давние сканы из задачника по химии. Надо бы выполнить, но руки всё никак не доходили. И не дойдут уже теперь. Записка вышла на редкость глупой, смахивала на предсмертную, хотя в каком-то роде такой и являлась. Всего-то делов… Пара строк: мол, простите меня, мне всё надело, ухожу в другой мир. Только лучше ничего написать Кирилл так и не смог. Только посмеялся про себя над формулировкой, но переписывать не стал. Нож воина как бы невзначай пропорол карман его джинсов и теперь кончик лезвия торчал наружу – парень чуть порезался, зацепившись. Такими темпами он скорее действительно покончит с собой, чем осуществит задуманное…

В почти всегда пустых, но широких дворцовых коридорах, по стенам которых развешены гобелены, а на поворотах стоят фарфоровые вазы или изысканные скульптуры, прославляя искусность своих именитых создателей. В коридорах, освещаемых высокими стрельчатыми окнами, а по ночам факелами, вставленными в специальные крепления на стенах. Меж гобеленами, чтобы не дай бог их не подпалить… В коридорах, в которых едва возможно встретить Монарха, предпочитающего проводить почти всё время на открытых террасах… Сейчас в дворцовых коридорах можно было чуть ли не оглохнуть от лязга клинков и криков. Старинные гобелены пропитаны кровью и местами изрезаны, скульптуры и вазы уродливыми и бесформенными осколками валяются на каменном полу, выложенном наборной мозаикой. Даже на высокий кессонный потолок и то попали капли крови… Тела почти на каждом шагу. Мёртвые, умирающие… Всё превратилось в этакую кашу, в которой уже не понять, кто свой, а кто чужой… Воздух тяжёлый, как свинец, от крови, что льётся не переставая; от смерти, которая задала здесь знатный пир; от боли, которая развернула свои уродливые кожистые крылья, покрытые бритвенно-острой чешуей и секла ими без разбора всех подряд…

Стражники дворца сражалась спиной к спине, не давая предателям пройти в крыло, где нашли убежище все члены правящей семьи. Чудо, что все они успели спастись от вражеских клинков и не пали жертвами переворота. Если сейчас удастся отбить нападение, то смуты не будет, народ успокоится и примет нового правителя, решившего не идти по стопам отца-самодура. Число нападающих не иссякало: много людей было собрано за последние месяцы, многим суждено пасть в бою в этот день. Каждый считал, что борется за своё будущее, достойное и процветающее. А погибнуть в борьбе за будущее, да куда уж там собственное, будущее всего народа – чем не благородство? Гвеош явился в самый разгар. Да ещё туда, где и протолкнуться можно было с трудом. Под ногами не видно было пола – одни окровавленные трупы. И девятеро стражников, которых зажали в углу враги. Они сражались яро, шипя, как рассерженные коты, когда клинки предателей достигали своей цели.

Мимолетная усмешка на лице черноволосого мужчины, чуть слышный свист лезвий стилетов, вращаемых в гибких кистях – и две первые жертвы. Два ближайших к нему неприятеля, увлечённые «осадой», рухнули как подкошенные. Хотя почему “как”? Они и были подкошены. Ярёмные вены перерезаны, а мужчины, судорожно зажимая горло и хрипя, оседают на пол, захлебываясь кровью, толчками льющейся из раскроенного от уха до уха горла.

Конечно же, это не осталось незамеченным, зато секундное замешательство позволило стражникам почти сравнять силы. Теперь уже они не были загнаны в угол, а старались загнать в него предателей. Гвеош, нисколько не отвыкший от таких битв за то время, что провёл заточенным в рисунке, навёрстывал упущенное, нанося и отражая удары с такой скоростью и силой, что не каждому даны. Но всё же каждый может промахнуться – стилет из его правой руки выбили, и он, сверкнув окроплённым в крови лезвием, затерялся в мешанине тел. А трое из числа оставшихся врагов выбрали своей мишенью именно его. И логично: из десятерых защитников замка в живых остался он и ещё один, только тот, привалившись к стене, зажимал рану в боку и надрывно дышал, зажмурив глаза. Полутруп добить всегда успеют – куда интереснее сразить ещё «свеженького» противника… Гвеошу оставалось только бежать, если он, конечно, хочет сохранить собственную жизнь. Судя по тому, что крики в замке стихали, одна из сторон повержена. А это значит только одно: терять ему нечего. Вообще нечего. Он не побежал, нет, только чуть переместился ближе к выходу из залы, в которой вся эта бойня и свершилась. Один против трёх – неплохое завершение жизни. А может и не завершение? Тот, что справа, с расчерченным глубоким и длинным шрамом лицом, ранен в бедро и немного прихрамывает при каждом движении. Надо всего лишь нагнуться, уходя от скользящего удара в грудь и вонзить стилет во вторую ногу, прямо под коленную чашечку, почти до самой гарды, а потом тут же отскочить, с трудом минуя рубящего, – по хребту. Двое остальных тоже не бездействовали: один из них уже успел отправить душу раненного стражника в вечные скитания, а второй, не обращая внимания на ругань раненого товарища, пытается серией коротких скользящих ударов выбить и второй стилет... И выбил же. Тот, что был ранен, отполз к дальней стенке и сидел там, стараясь не попадаться под горячую руку ни одному, ни второму и тихо выл, оплакивая рассечённые сухожилия и хрящи. Но это уже было не так уж и важно: без оружия – ну хоть какого-нибудь – у Гвеоша вряд ли получится одолеть двоих, пусть даже он неплох в рукопашной. Против острых лезвий кулаками не особо помашешь, а если нагнуться за стилетом, то можно уже и не разогнуться вовсе. А его учили: если видишь, что не выжить, то хотя бы продай свою жизнь подороже. Кто знает, что из этого выйдет? Никто не знал, что одного из нападающих стражник все же сумеет прикончить. Только вот оружия опять не удалось раздобыть: ему попросту не дали выхватить меч из ослабевших рук соперника, чуть ли не на десяток шагов отогнав его от тела, заставляя потерять равновесие и бухнуться на колени. Прямо в чей-то распоротый живот, омерзительно хлюпнувший при этом. И уж точно никто не знал, что не всё кончено, когда над стоящим на коленях Гвеошем уже замахнулся враг, чтобы одним точным ударом снести ему голову. Тот даже не смотрел на своего будущего убийцу. Закрыв глаза, он улыбался своими тонкими обветренными губами, вспоминая, только одному ему ведомо что. Короткий вскрик – и меч падает в кучу тел прямо перед стражником, а стоящий над ним воин зажимает ладонь, которую распорол недлинный ножик – простенький, без излишеств. С обмотанной кожаным шнурком ручкой и чуть изогнутой гардой… Тот ножик, что должен был остаться в другом мире, воткнутым в кухонный стол…

Комментарий к 6. “Простите, ухожу в другой мир!”

====== 7. “Кто тебя просил сюда соваться?!!” ======

Всё когда-то бывает впервые. Давным-давно так сказал кто-то очень умный… Дальше, как водится, эта фраза стала переходить из уст в уста, приобретая множество оттенков, даже значений. Но суть оставалась сутью.

Когда впервые ты ранишь кого-нибудь, пусть даже без умысла, это всё равно страшно. Когда впервые осознанно причиняешь кому-то боль, это сложно. Сложно побороть то щекочущее чувство в груди, когда понимаешь, что человеку больно, что калечишь его, и всё равно делаешь то, что делаешь. Сначала пересыхает во рту и ты слышишь стук собственного сердца; потом приходит понимание того, ЧТО ты только что сделал; потом начинают подрагивать кончики пальцев и появляется какое-то иррациональное желание подойти и помочь. Только понимание, что врагам не помогают, останавливает. Кирилл до рези в глазах неуместен в этом залитом кровью дворце. Как статуя стоял, с расширившимися от ужаса глазами, бледный, – да что уж там! зелёный, как огурец, разве что без пупырышков! – и смотрел, не отрываясь, как человек, которого он только что спас, молниеносным движением поднимает с пола какой-то клинок и распарывает горло своему врагу. От уха до уха.

Кровь брызгает на стены, на лицо Гвеоша, на его волосы уже и без того слипшиеся от пота. Всё в крови. Его лицо, одежда… Только глаза синие-синие. От чего кажется, будто мужчина просто надел маску, а всё, что творится вокруг, – декорации к какому-то жуткому спектаклю…

Слишком реалистичные декорации, чтобы себя успокаивать. Сладковатый и тяжёлый запах, трупы, стоны. И как апофеоз всего – воин, единственный победитель в закончившейся схватке. Он, слегка пошатываясь, встал с колен и с омерзением отбросил изогнутый меч с зарубками на клинке. – Ты… – естественно, Кирилла он заметил тут же. – Что ты тут делаешь, недоносок?!! – он не обращал внимания на то, что юношу трясло крупной дрожью и должно было вот-вот вырвать. – Ты спятил?!! Что ты здесь забыл?!! Вместо ответа парень издал какой-то булькающий звук и, зажав рот рукой, ринулся к ближайшей стене. Его уже ноги не держали, словно одеревенели; сердце билось так, словно вот-вот разорвётся; в глазах темнело. Воин сплюнул и пошёл за ним. Пусть шум схватки стих, но никто не знает, чем всё это закончилось, и надо быть начеку. – Кто тебя просил сюда соваться?!! Это не тот мир, в котором ты привык жить!!! Идиот… Только юноша не слышал разъяренного воина: его буквально выворачивало наизнанку. Вся еда, бывшая в его желудке уже вышла, тошнило желчью. Это был точно не тот мир, в котором он привык жить. И да: он идиот. Думал, что если всё получится и он найдёт Гвеоша, то с улыбкой ответит на вопрос а-ля «что ты тут делаешь?» заранее отрепетированной фразой: «Ты у меня нож забыл. Вот, вернуть решил…», – а потом они оба заулыбаются, обнимутся, как после долгой разлуки, и... О да, вернул ножик! Ох, как вернул! Но кто бы знал, что в реальности всё окажется именно так? Хотя он думал, что, возможно, так и будет, но гнал от себя такие мысли. Зря… А ещё его предупреждали.

Кирилл еле мог стоять прямо. Так плохо ему ещё никогда не было. Даже больше: ему было невообразимо страшно. До слёз, до немого ступора страшно. А воин, кое-как стерев липкую кровь с лица, пытался ему что-то втолковать, орал, даже пару раз довольно сильно ударил по лицу тыльной стороной ладони. Так их и нашли ещё двое. Тоже все с ног до головы в крови; только у одного уже была перевязана некогда белым тряпьем грудь, а второй прихрамывал, опираясь левой рукой на копьё со сломанным наконечником… – Гвеош! Капитан, ты жив!!! – тот, что был хром, тут же забыл об этом, а копьё, на которое он опирался, с гулким деревянным звоном стукнуло о почерневший от запекшейся крови камень. Здоровый воин уже до хруста в костях обнимал Гвеоша. – Мы отстояли замок! Больше эти ублюдки не посмеют сюда сунуться!!! – Капитан... Я… мы.. Мы думали, что вы погибли… – второй тоже не стоял столбом, но обниматься не лез, а только улыбался, не замечая вжавшегося в стенку странного мальчишку, которого колотил крупный озноб… Ни один из этих двоих так и не услышал, что пробормотал капитан отряда дворцовой стражи: – Я, кажется, всё же умер…

Многим позже, когда уже почти все потери были подсчитаны, а лекари трудились не покладая рук, хмурый мужчина сидел за длинным столом, стоящим у окна в комнате, в которой даже стен не было видно: стеллажи с книгами и свитками пергаментов доставали чуть ли не до высокого кессонного потолка. Подперев подбородок кулаком, он смотрел на юношу, который допивал уже третью кружку крепкой браги, периодически подливая себе из глиняной бутылки, оплетённой снизу верёвкой. Пил он, вопреки ожиданиям, молча, не изливая воину свою душу и не пересказывая переживаний. Да и ни к чему это было: смысл жаловаться тому, кто пережил всё это не единожды? Да даже больше: кто сам убивал, рисковал жизнью, кому привычен вид крови, брызжущей из раскуроченной гортани, кто… Кирилл сам себе казался жалким; возможно, из-за того что выпил уже достаточно, а алкоголь действует сильнее на голодный желудок, возможно – он бы и на трезвую голову так думал. – Этот мир не похож на твой абсолютно, и величайшей глупостью было сюда приходить, – Гвеош решил, что пока парень ещё хоть чуточку вменяемый, стоит хоть немного объяснить ситуацию, в которую он попал… – Тут другие порядки, да и эпоха…другая. – Да я как-то понял, – юноша провёл по почти белым растрёпанным волосам рукой, отчего пара прядей упала ему на лоб. – Я ведь уже не… Не смогу вернуться? – Кто знает… Ты малолетний неуч, которому по наитию удалось то, что удаётся не всем Связующим, которые закончили обучение при храме… – Обучение при храме? – словно эхо отозвался парень и со стуком отставил на стол толстостенную глиняную кружку – Так этому учат, да? – Учат. В столичном храме Времени. Только не спрашивай меня о том, как это происходит, – Гвеош ухмыльнулся – Это вопросы к священнослужителям… – Ладно… А столица ваша где? – У Кирилла был такой вид, что он вот прямо сейчас пойдёт и найдёт эту самую столицу, найдёт в ней храм Времени и, распугав всех священнослужителей в нём, заставит себя учить всем тайным знаниям, и… И вообще! – Столица? Мы в ней сейчас и находимся. Во дворце Дараас, если быть точным. В малой библиотеке – если совсем точным. – А… Что-то сказать парню попросту не дали, перебив: – Не думаю, что сейчас мы куда-то вообще сможет отсюда выйти. Из дворца, в смысле: на улицах восстание. Если нам удалось отстоять дворец, то сам город сейчас… – Тут что, революция что ли? – Кирилл пару раз помотал головой, чтобы в ушах прекратило звенеть, и заторможено моргнул. – Почти в точку: гражданская война. Народ против нашего нового Монарха. – Воин потянулся, подняв руки вверх и скрепив их над головой в «замок», а затем глубоко вздохнул и расслабился, сгорбившись, успокаивая ноющие мышцы. Пара порезов на груди неприятно саднили, но ничего серьёзного; надо признать, что мальчишка тогда действительно спас его жизнь. – Ясно, – «спаситель» опять схватил со стола кружку и в три глотка допил брагу, что в ней ещё оставалась. – А… мне кажется, или мы поменялись?.. – он глупо захихикал и со звучным стуком ударился лбом о деревянную столешницу, полированную тысячами к ней прикосновений. – Поменялись? – Гвеош тоже усмехнулся, но едва заметно, как и всегда. – В каком-то смысле можно и так сказать…

Комментарий к 7. “Кто тебя просил сюда соваться?!!”

====== 8. “Стилет” ======

Всем свойственно совершать ошибки, обманываться в себе и, конечно же, в других людях.

А когда приходит понимание того, что произошло, все стремятся всё исправить и мечутся, как мыши в сарае, в который невзначай заглянул хозяйский кот.

Что делать, если ты сдуру подался в мир чужой? Мол, ждут тебя там с распростёртыми объятьями, хлебом-солью встречают? Да ничего не делать, коль не попытался выбраться…

Гвеош ушёл куда-то… Кирилл не помнил куда: то ли на совет, то ли на похороны боевых товарищей, то ли и туда и туда… Ушёл, только пристально посмотрев на порядком захмелевшего юношу, с которым хоть о чём-то разговаривать было уже бесполезно. Он всё же допил ту бутылку браги и засыпал прямо так: сидя за библиотечным столом и положив растрёпанную белобрысую голову на сгиб локтя… Воин не захотел его тревожить. Ну, или попросту возиться с пьянчужкой. Не до того было воину, в няньки он не нанимался, да и Кирилл вовсе не ребёнок. А этот самый пьянчужка, продремав пару часов, очнулся от липкого и навязчивого сна: после того, что юноша увидел, кошмары обещали ещё долго мучить его. Выпив последние полглотка терпкой браги, которые ещё оставались на самом дне глиняной бутылки, прямо из горла, задирая голову так, что было видно, как двигается кадык под натянувшейся кожей, парень, чуть пошатываясь, встал из-за стола: “Вот ведь…” От того, что он несколько часов провёл одном и том же положении, ноги и спина затекли и теперь их сводило мерзкой судорогой. Как будто тысячи маленьких паучьих лапок касались обнажённых нервов, царапая их своими ещё более маленькими, но от этого не менее острыми коготками. Тем не менее, это обстоятельство едва ли остановило бы его от дальнейших разведывательных действий. Пусть Гвеош что-то говорил про опасность и что выходить из Малой библиотеки ему, Кириллу, лучше пока не надо… Но кто запрещал хотя бы посмотреть, где он очутился? Раньше как-то не до разглядывания было, да и отвлечь толком ещё не протрезвевшее сознание надо было хоть чем-то. Юноша едва закрывал глаза, как видел разрезанное от уха до уха человеческое горло, из которого толчками хлещет кровь, да лицо воина – багряную маску, сквозь которую смотрят пронзительные синие-синие глаза… Полки. Полки. Много-много книжных полок, на которых не найти ни единой пылинки. Полки, на которых стоят сотни, а то и тысячи книг. Какие-то совсем обветшали и были истрёпаны настолько, что корешки едва сдерживали тугие пачки исписанных от руки листов. Какие-то были почти новыми – кожаные обложки ещё были мягкими и гладкими, не испещрёнными тонкими морщинками от того, что их часто раскрывали. Только пользы от этих книг Кириллу не было никакой; пусть он и понимал речь этого мира, но тот птичий язык, на котором было написано всё это, ему был не то что незнаком – не приснился бы в страшном сне. Впрочем, как раз-таки страшных снов ему предстоит увидеть множество. И от понимания того, что всё это чуждо ему, Кириллу становилось только хуже. Интересно – бесспорно. Но от того ещё более холодно и безразлично. На полках кроме книг стояло ещё много всякой всячины: какие-то маленькие колбочки, кристаллы и перехваченные витыми кожаными ремешками свитки то ли пергамента, то ли ещё из чего-то, с ним схожего. Кто знает: на чём пишут в этом мире? На одной из полок так вообще лежали какие-то полупрозрачные камни, на которых были несколько кривовато вырезаны столбцы всё с теми же значками: не совсем клинопись, но и на восточные иероглифы не тянет. Вообще ни на один земной язык не похоже… Естественно, всё это парень если не брал в руки, то внимательно изучал взглядом, боясь сломать. Да и вообще, что-либо трогать было боязно. Не то осторожность, выработанная не столько правилами безопасности, сколь личным опытом работы с реактивами, не то какое-то благоговение не давало порой и пальцем провести по вычурному изгибу какого-то непонятного прибора, столь искусно выкованного из серебра или из какого-то схожего металла. На Земле такого днём с огнем не сыщешь. Кирилл достаточно долго блуждал по широким коридорам, образованным книжными стеллажами, пока не наткнулся на камин. Нет, это определенно был камин: маленький, обложенный округлыми окатышами, вмурованными в стену. Потухший: полный угольков, потрескавшихся причудливой сеточкой, и ещё не до конца прогоревшими поленьями… Его не зажигали уже давно – ни запаха гари, ни даже тепла, – от камня, наоборот, веяло холодом. А рядом был низкий шкафчик: всего пара полок, на которых стояли всякие безделушки да какой-то аналог песочных часов с ромбовидными колбами. В них, правда, вместо песка было не пойми что: какие-то мелкие чешуйки, переливающиеся в свете пары окон – пусть и больших, но часто-часто зарешёченных толстыми, почерневшими от времени и непогоды металлическими прутьями. Словно тюрьма какая, а не библиотека вовсе. А ещё, если хорошенько присмотреться, то за этими полочками, можно было разглядеть простую белеёную стену. Ни тебе каменных стен, ничего. Будто дыру какую заделывали, да так и не сподобились каменную кладку восстановить – извёсткой замазали да мебель придвинули, чтоб глаз не резало… А если взять из камина уголь, потом отодвинуть – осторожно, чтобы ничего не разбилось и чтобы не загораживать солнечный свет из окон – оказавшуюся достаточно тяжёлой полку? Взять из камина несколько кусочков угля… Кирилл опять рисовал: старательно выводил каждую черту лица, каждую подробность, каждую складочку на одежде… Он рисовал себя. Странно рисовал. Перед его глазами словно туман стоял, а он, как одержимый, водил крошащимся кусочком угля по стене, не обращая внимания на почерневшие руки и запачканные рукава серого балахона. Смог остановиться и перевести дыхание только когда уже почти закончил рисовать… стилет. Всего один – его держала чья-то рука – напротив его собственного горла. Целого: от чётких скул шла тень на выгнутую шею, выступающий кадык и вовсе белый, как того и требует освещение, видимое одному только художнику. Сам себя юноша изобразил лежащим: одна нога неестественно подогнута, руки на груди зажимают рану, из которой беглыми струйками течёт кровь. И лицо, как погребальная маска. Художник нарисовал собственную смерть…