Текст книги "После и вместо (СИ)"
Автор книги: Мальвина_Л
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Завтра – Жатва, а потом роскошный поезд до Капитолия, тренировки и шоу Цезаря. А потом Арена и много-много крови. Не ее крови – других. Пушечного мяса. Тех, что прибудут лишь за одним: умереть красиво у ее, Мирты, ног.
Катон. Мы могли бы… могли отказаться.
Хлещущий насмешкой взгляд всплывает в памяти, как удар по лицу наотмашь.
“Пошел нахуй, Катон. Просто исчезни”, – шепчут губы, как мантру, молитву.
Что, если ты стал слишком дорог? Что, если я не смогу?
========== 15. Китнисс/Финник/Энни ==========
Она красива. Она красива, как ангел, в этом воздушном платье и с глазами, сияющими, как драгоценные камни. Она идеальна для Финника Одэйра, Китнисс знает это также хорошо, как и то, что не должна грустить.
Это день свадьбы – счастливый день. Это день, когда Финник Одэйр берет замуж Энни Кресту. Девчонку с волосами цвета осенней листвы и глазами, в которых расплескалась весенняя зелень. Идеальную и любящую. Любимую.
Финник улыбается, поглаживая кончиками пальцев скулы невесты, и будто вонзает трезубец прямо Китнисс под ребра. Он никогда не улыбался так ей. Он никогда не говорил ей, что любит. Никогда не называл своей.
Не больно. Больно быть не должно. Потому что Финник улыбается. Он улыбается, и будто солнце отражается в его взгляде. Он улыбается, когда касается губами ее губ, когда запускает руки в мягкие волосы цвета лесного пожара.
“Ты будешь счастлив. Ты заслужил. Я так хочу, чтобы ты был счастливым”
И, может быть, получится не вспоминать все, чего не должно было случиться. Может быть удастся списать все на очередной ночной кошмар – липкий и вязкий, как застывающий гудрон. Кошмар, в котором он любит только ее, а потом умирает, раздираемый на части толпой переродков.
*
– Я люблю ее, Китнисс. Я так люблю мою Энни.
Он гладит пальцами древко своего трезубца, будто ласкает. А она глаз не может оторвать, вспоминая… пытаясь забыть, что эти пальцы вытворяли с ней на Арене, когда они надышались ядовитого газа и не понимали, наверное, что творят.
– Твоя Энни – просто сокровище. И знаешь, это будет самый красивый праздник с начала войны. Вы заслужили это, вы с ней.
Слова кажутся вымученными, а улыбка – резиновой. Но Финник сжимает ее руку, словно беззвучно пытается сказать нечто, что не может, не смеет произнести.
– С Питом все будет хорошо.
– Я знаю. Спасибо, Финник.
Он наклонится, трогая губами ее холодную щеку, а она вздрогнет от жара, что волной прокатится по телу. Телу, которое вспоминает, никак не может забыть.
– Тогда на Арене…
Он мнется, не зная, как начать, что сказать, как объяснить. Его волосы цвета спелой пшеницы перебирает ветер, а она так хотела бы запустить в них пальцы. Опять.
– Не надо, прошу тебя. Просто забудь.
В ее голосе мольба, разбавленная тоской и слезами, а он выдыхает будто бы с облегчением, сжимает плечо на прощанье.
– Ты лучший друг из всех, что у меня были.
“Ты тоже, Финник, ты тоже”
*
Жених кружит невесту – уже жену, в первом танце, и она, как хрупкая статуэтка в его руках. Она как нераспустившийся бутон с нежными шелковыми лепестками. Она – само совершенство.
Первый танец подходит к концу, и гости присоединяются к молодоженам, музыка гремит на полную, а веселый смех и шутки раздаются со всех сторон.
Китнисс танцует, не чувствуя ног. В голове – пусто и хочется просто уйти. Забраться с ногами в кровать, обнять подушку и выжечь из сознания память о его губах на ее шее, о его ладонях на ее бедрах.
Ошибка. Обман. Наваждение. Одна из уловок Капитолия, не больше.
– Иди сюда, – худенькие ручонки Прим Эвердин с неожиданной силой сжимают плечи сестры. – Все хорошо, Китнисс. Все будет хорошо. Я чувствую. Понимаю.
“Откуда?”
Радостный журчащий смех Энни за спиной, и взгляд Финника, выжигающий в затылке дыру. И вкус его губ, что до сих пор никуда не делся.
========== 16. Пит/Китнисс ==========
Лучики солнца в взлохмаченных волосах, мука на подбородке и брызги масляной краски всех цветов радуги на щеках. Он пахнет летом и высокими пушистыми облаками, что отсюда, с земли, кажутся мягче, чем самая воздушная перина. У него крапинки света в глазах, и улыбка на губах расцветает, как цветок в летний полдень, когда он греет ладони о кружку цветочного чая, слыша далекие раската грома.
– Может быть, вернешься в дом?
Китнисс выходит на крыльцо почти что беззвучно – давняя привычка еще со времени Игр, о которых сейчас, когда война давно позади, они пытаются не вспоминать. Обнимет мужа со спины, трогая губами ямку за ухом.
– Нужна помощь с булочками? – дразнится Пит, и так хочется замурлыкать от ее близости, ее дыхания на коже, ее сияющих глаз, что больше не вспыхивают страхом во время грозы.
– Сожгу их все к чертовой матери. Это ты у нас сын пекарей, не я.
Он слышит в ее голосе улыбку, хотя сам на мгновение чувствует грусть, вспоминая родителей, что не успели выбраться из Дистрикта, разносимого в пыль планолетами Сноу.
Им бы понравился этот новый мир, что они пытаются строить на руинах старого, думает Пит, чувствуя, как растрепавшаяся коса девушки щекочет его щеку и губы. Им бы понравилась Китнисс. Мама всегда восхищалась ее отвагой и силой.
– Эй, ты все еще здесь? О чем задумался?
Шутливо шлепает его по щеке, но тут же целует, притягивая к себе за воротник. Целует так крепко, перебирая пальцами его светлые волосы – того же оттенка, что зреющий лен, обширные поля которого они видели в Дистрикте-11 во время Тура Победителей.
Как же давно это было.
Теперь Пит печет хлеб, как отец, рисует закат и составляет невероятные композиции из цветов, что выращивает в их саду, копаясь там до темноты. Наверное, это его способ справиться с тем, что они пережили. Постараться забыть все смерти и ужас войны, забыть, как изувечил его рассудок Капитолий, забыть, как пытался убить единственную девушку, которую когда-либо любил.
– Гроза собирается, – Пит показывает куда-то за горизонт и вытирает о штаны краску с пальцев. Он все еще, даже спустя столько лет, смущается, когда Китнисс смотрит так пристально, и в ее глазах по радужке разливается такая нежность, что дышать становится трудно и хочется прижать к себе так крепко чтоб раствориться друг в друге и остаться так навсегда.
…
В доме тепло и тихо, пахнет тестом, корицей и одуванчиками, которые он собрал для нее у реки. Теплый ветерок шевелит на окнах занавески, а под столом сердито шипит Лютик – грязно-рыжий, ободранный, одноглазый. Настоящее чудище.
– Он все еще ждет, что Прим однажды войдет в эту дверь, – бледно улыбается Китнисс, и будто широкая тень ложится на ее лицо, а плечи чуть опускаются.
– Мне тоже ее не хватает, – Пит зарывается лицом в волосы девушки, что пахнут полем, солнцем и молоком. Печаль не уходит, она навсегда останется с ними, въевшись глубоко в вены, впитавшись в каждую клеточку кожи.
Примроуз была лучиком света, что освещал этот дом даже в самые темные, холодные дни. И Финник. Финник Одэйр, столько раз спасавший их жизни. Финник, что так и погиб – прикрывая их спины. Друг и соратник, брат. Китнисс и сейчас порой просыпается ночами с его именем на губах, просыпается, давясь криком и слезами, зная, что ничего уже не изменить.
– Где-то там, наверху, они смотрят на нас и, может быть, улыбаются. Они хотели, чтобы мы были счастливы, помнишь?
“– Ты любишь меня. Правда или ложь?
– Правда”
========== 17. Финник/Китнисс, Пит/Китнисс ==========
Комментарий к 17. Финник/Китнисс, Пит/Китнисс
https://pp.userapi.com/c633729/v633729352/31c6e/VZzZPPseD4o.jpg
– Ты помогаешь мне, Финник. Зачем?
У Пита взгляд безумца и улыбка больше напоминает треснувшее стекло. Он сам весь – как сломанный хрустальный бокал, выроненный небрежной рукой на каменные плиты Капитолия прямо по ноги Сноу.
– Мы – одна команда. Ты не помнишь, наверное, но на Квартальной Бойне мы заключили союз. Я прикрываю твою спину, а ты мою. И вместе мы делаем все, чтобы она осталась жива.
– Так все дело в ней, в Сойке Пересмешнице? Забавно. Я ищу малейшую возможность, чтобы вцепиться ей в горло, хотя умом понимаю, что все это действие яда и промывка мозгов Капитолия. Я делаю это, а ты рискуешь жизнью, спасая меня. Только чтобы ей не было больно?
Глаза Финника голубые, как небо над дистриктом №4, где Пит Мелларк никогда не был, но столько слышал когда-то в той, прошлой жизни. Пит видит, как взгляд НЕдруга чуть темнеет, меняется, будто легкая рябь бежит по воде от небольшого, незаметного ветра.
Он же любит ее, понимает вдруг Мелларк. Отдаст жизнь за нее, разорвет себе горло своими же руками, лишь бы жила она, лишь бы она улыбалась.
– Она любит меня, так?
– А то ты не знаешь, – фыркает Финник и устало трет лоб. – Знаешь, тогда, на арене, я думал, все это игра. Но когда тебя ударило током от барьера, и сердце твое остановилось. Она кричала страшнее, чем сойки-переродки. Она умерла бы, если бы лишилась тебя. Но Китнисс Эвердин должна жить. Она символ восстания и наша надежда.
– Плевать на восстание, ведь дело не в этом. Ты так смотришь на нее иногда.
– Перерыв окончен, давай поспешим.
И голос сухой, механический, как у бездушной программы-голограммы. И только стиснутые кулаки выдают эмоции, что золотой мальчик прячет глубоко под ребрами, не позволяя и толике их проникнуть на поверхность. Потому что Китнисс не должна узнать. Потому что ей достаточно одной слабости и тревоги. Достаточно Пита.
*
– Ты не отходишь на него ни на шаг, – Сойка ступает беззвучно, будто на охоте крадется по пятам за добычей.
Финник никогда не видел ее на обычной охоте, но так хотел бы скользить рядом меж гибких зеленых ветвей, наполняя легкие запахами леса. Но сейчас воздух пропитывается ее ароматом – свежая трава, голубика и лютики, и у него определенно кружится голова и мурашки бегут от затылка вдоль позвоночника.
Но он оборачивается, беззаботно тряхнув золотистой шевелюрой, и в улыбке его – лишь привязанность к другу, не больше.
– Это все же наш Пит. Тот, кого ты любила. Помнишь тот наш разговор, Китнисс? Помнишь Квартальную Бойню?
– Я думала, что потеряла его, – даже сейчас ни в голосе, ни в лице ее нет страха, Сойка вскидывает подбородок и упрямо стискивает зубы. – Ты понимаешь, что он опасен? Он может напасть в любую минуту.
– Я позабочусь о нем, хорошо? Ты можешь спать спокойно. Помни о том, кто твой настоящий враг.
Эта фраза, словно пароль, Китнисс расслабляет плечи и будто бы выдыхает, стряхивая сковавшую тело тревогу будто цепями. Смыкает руки у него на плечах, и земля качается под ногами, и ее запах просто пьянит, лишает рассудка.
– Китнисс… – голос золотого мальчика, любимца Капитолия странно дрожит, а еще он гулко глотает, чувствуя, как покалывает подушечки пальцев.
– Ты хороший друг, Финник Одэйр, и я всегда буду восхищаться тобой. И никогда не смогу отблагодарить.
“О, ты смогла бы. Но не станешь. Только не ты, не Огненная Китнисс. Не та, которую я никогда не назову своей”
– Мы победим. И на пути к этому, Китнисс Эвердин, просто давай постараемся выжить.
Ее губы на его щеке мягкие, они согревают и заставляют дрогнуть ресницы. Всего на секунду, потом он опять собирает волю в кулак и становится просто другом. Тем, кто нужен был рядом как поддержка, опора и последний шанс.
– Ты же знаешь, что я люблю тебя?
– Конечно, Китнисс. Я тоже…я тоже.
*
Это было в самом конце, он знал, что это конец, когда склизкие переродки разевали зловонные пасти и хрипели, выныривая из мутной воды. Бегите, бегите, скорее. Вода – стихия трибута из дистрикта №4, он плавал как рыба с самого детства, и трезубец его разил даже вслепую.
– Пит, скорее, давай! – выдергивает за шкирку, выдирая из белых, покрытых когтями и слизью лап. – Надо помочь Китнисс, беги, хорошо? Давай, поднажми, прямо наверх, я прикрою.
– Но Финник, как же так? – задыхаясь от бега и ужаса, уже карабкаясь наверх.
И грустная улыбка напоследок:
– Ты главное береги ее, ладно? Сделай так, чтобы она опять улыбалась. После…после всего.
Не слушает всхлипы Мелларка и шарканье его ног вверх по железным, покрывшимся ржавчиной, ступеням, он бросается в самую гущу чудовищ, видя перед собой лишь Китнисс, ее лицо и руку с зажатой стрелой, разящую во все стороны.
– Китнисс, беги, – он выныривает совсем рядом, и трезубец его находит цель чаще, чем он вдыхает спертый и смрадный воздух, чувствуя, все еще чувствуя аромат лютиков и теплого солнца, которое он уже не увидит.
– Вместе, Финник, вместе давай, я прошу.
– Кто-то должен прикрыть твой отход. Вперед, Огненная Китнисс, я догоню.
И короткий теплый поцелуй в мягкие, манящие губы.
– Я всегда буду любить тебя.
Подталкивает вверх и тут же разворачивается, раскидывая налетающих со всех сторон тварей. А потом передышка на пару секунд, и свет маячит там, наверху, и встревоженное мокрое лицо девушки, за которую он всегда отдаст свою жизнь. И он верит, почти верит сейчас, что получится, что он выберется вместе с ней и они отпразднуют победу на развалинах Капитлоия… А потом белесая туша прыгает снизу, обхватывает поперек туловища перепончатыми лапами, и еще один, и еще. Пальцы разжимаются, и он летит вниз ,все еще видя ее расширившиеся от ужаса зрачки, и имя его, что она кричит, срывая горло – последнее, что он слышит прежде, чем пасти начинают рвать его тело.
А потом он нащупывает в кармане гранату. Последнюю из всех.
“Это не больно”, – думает Финник, а клыки все рвут и рвут его тело.
“Ты, главное, живи”, – проносится в голове, и он дергает за чеку.
А потом все исчезает.
========== 18. Финник (кросс с “Бегущим в лабиринте”) ==========
Комментарий к 18. Финник (кросс с “Бегущим в лабиринте”)
Кроссовер с “Бегущим в лабиринте”. Финник. Пейрингов нет, упоминаются вскользь Томас/Ньют.
https://pp.userapi.com/c630228/v630228352/37c6e/mToXUdpmzFk.jpg
Не проходит и недели после взбаламутившего глэйдеров появления Терезы, как лифт вновь утробно скрипит, поднимаясь из глубин неведомого подземелья. Галли матерится сквозь зубы, почесывая подбородок и недобро зыркая на Томаса. Алби хмурится, а Минхо неопределенно передергивает плечами: когда лифт вообще успел опуститься и как сделал это настолько беззвучно, не понял никто.
Они распахивают тяжелые створки и оттуда, как гривер из засады, легко (можно сказать – изящно) выпрыгивает парень. Странный какой-то – мокрый с головы до ног, словно только что из реки вылез, в нелепом обтягивающем костюме, который Чак, тихонько хихикая, назвал “гимнастическим трико”. Незнакомец сжимает в руках какую-то стальную херовину и скалится белозубой улыбкой.
– Привет, ребятки! Чего приуныли? Эй, красотка, полегче, лук опусти. Я вам не враг, – парень поднимает руку, как бы демонстрируя, что не нападает, а другую, с зажатым странным оружием (трезубец это что ли?), отводит назад.
А потом все происходит одновременно – Тереза выпускает стрелу, Чак тонко истошно вопит, зажав уши и глаза пухлыми ладошками, а парень перехватывает стрелу налету, сжав двумя пальцами. Смотрит с интересом, как на диковинное насекомое.
– Недурной выстрел, амазонка. Вот только вряд ли страшен тому, кто вышел живым не только из Голодных Игр, но и умудрился не пасть в Квартальной Бойне.
Он будто говорит на каком-то неведомом языке – слова вроде бы и понятны по отдельности, но вместе складываются в какую-то нелепицу, абсурд, горячечный бред.
– Что этот шнурок кланкоголовый там бормочет? – Галли ни к кому особо не обращается, но поглядывает на новенького, набычившись, явно готовый прыгнуть в любую секунду. – Все пошло наперекосяк, как только тут появился этот ваш Томми, – кривляясь, он выделяет имя особой интонацией, за что немедленно зарабатывает от Ньюта предупреждающий взгляд. – Потом – девчонка, которой даже имя вспоминать не потребовалось. Откуда мы можем знать, что она не одна из тех, что засунули нас в этот гигантский капкан? Блять, да вы на салагу этого мокрого только гляньте, у него же на роже написано все. А ты, Ньюти, поостерегся бы, уведет твоего сахарного мальчика, и останешься ни с чем. И вообще…
– Галли, захлопнись, пока я тебя не захлопнул, – Алби прыгает вперед (ловко, как те переродки-пантеры, думает Финник) и протягивает смуглую ладонь для пожатия. – Я – Алби, вроде как присматриваю за всем этим бардаком здесь. Ты, наверное, не помнишь еще…
– Нет времени, друг. Мое имя – Финник Одэйр, и все вы в смертельной опасности, потому что Кориолан Сноу сотрет Лабиринт с лица земли в ближайшие пару суток. Именно поэтому больше не приходит вакцина и не присылают новых ребят. Именно поэтому стены Лабиринта меняются хаотично, а гриверы ведут себя, как ужаленные. Тереза, – он мягко улыбается, кивая на замершую с приоткрытым ртом девушку, – пыталась помочь, не повезло, потому что память ее сохранилась только частично.
– Ты меня знаешь?
– Что ты несешь?
– Шанк, да тебя нехило так головой приложило в лифте.
– Просто запрем его на всякий случай в Яме…
Они орут все сразу, перебивая друг друга, брызжа слюной, вопя и толкаясь. Финник же с интересом смотрит на загорелого паренька, усыпанного родинками, как ночное небо – звездами, как Арена – ловушками изобретателей Сноу. Томас, кажется, так его назвал самый хмурый из мальчишек. Томас – единственный, кто сейчас не вопит, не паникует, а смотрит на новенького словно бы ожидая чего-то. Томас, а еще щуплый блондин, что, как радар, считывает настроение друга и вперивает в Финника выжидающий взгляд.
– Томми, – тихо, но твердо зовет мальчишка и тянет того за рукав.
– Я думаю, этот парень знает, что говорит. Похоже, у него есть план, как вытащить нас из Лабиринта, – и обращается уже к Одэйру, чуть повышая голос: – Почему ты не потерял память и что здесь вообще происходит?
– Подожди, – Тереза кидается к новенькому, расталкивая глэйдеров руками, хватает (пытается ухватить) за воротник, но пальцы соскальзывают с гладкой ткани, и она просто колотит по твердой груди кулачками. – Откуда ты знаешь меня? Кто ты такой? Откуда ты взялся?
– Тише-тише, сестренка, не устраивай сцену, мальчики не привыкли к твоему взрывному и капризному характеру. Ну же, улыбнись. Ты все вспомнишь сразу, как мы выберемся отсюда. Бити обещал похимичить с какими-то схемами. Я не очень понял, но руки у него золотые. Учитывая, что Вайресс ему помогает и на вашем спасении настаивает Китнисс…
– Послушай, шанк, как там тебя, ты сказал? Финник? Так вот. Мы ни хера не понимаем. Быть может, с начала и по порядку?
И он рассказал. Он говорил долго, не пытаясь испугать притихших мальчишек, но разя каждым словом, как ядом гривера – не неведомого чудовища, отнюдь, всего лишь изощренным механизмом, созданном для развлечения скучающих богатеев. Государство Панем и двенадцать дистриктов, провинции, задыхающиеся от голода и нищеты. И Капитолий – столица, где зажравшаяся публика требует все новых яств, все более изысканных зрелищ. Голодные Игры, собирающие на Арене девчонок и мальчишек, убивающих друг друга, все еще веселили Президента Сноу и его холуев, но капитолийцы требовали чего-то нового, необычного, страшного… И получили Лабиринт, населенный чудовищами, которых практически невозможно убить…
– Но что то вышло из-под контроля, и гриверы могут вырваться в Капитолий. Лабиринт уничтожат вместе со всеми, кто находится здесь. А потом лаборатории ПОРОКа начнут новый виток испытаний.
– Почему мы должны тебе верить?
– Потому что я выведу вас отсюда, рискуя собственной шкурой? И кто-то из вас, возможно, даже поймет, мотивы моих поступков, – добавляет странный парень, косясь в сторону шушукающихся Ньюта и Томаса.
– Ты пришел спасти кого-то из наших парней? – охает Чак, расплываясь в пухлощекой улыбке. – Ты влюблен в одного из них? Возможно, это наш Томас или, может быть, Ньют? Но знаешь, у них вроде как любовь, хоть и скрывают тщательно, но…
– Успокойся, малыш. Не претендую я на ваших парней, просто должен спасти всех вас, вытащить ваши задницы из мышеловки, что скоро зажарится вместе с котом, понимаешь? – Финник улыбается грустно каким-то своим мыслям и задумчиво крутит гладкий золотистый браслет на запястье. – Там, за стенами, есть девушка. Можно сказать, Чаки, я делаю это ради нее. Чтобы она могла жить в мире, где можно засыпать без страха уже не проснуться или проснуться в камере пыток…
Чак всхлипывает, но парень ободряюще треплет его по плечу, а потом взъерошивает мягкие кудри, как бы говоря: “Не бойся, прорвемся”.
– И как мы выберемся? Мы пытались три года, многие – дольше…
– Мы просто пройдем этот чертов Лабиринт до самого выхода.
========== 19. Финник/Китнисс ==========
Комментарий к 19. Финник/Китнисс
https://pp.userapi.com/c630228/v630228352/37cc1/x92DU_6a1wc.jpg
– Огненная Китнисс? Та самая? Надо же, я польщен.
Он смотрит насмешливо, с вызовом, а у нее руки чешутся от желания стереть надменную ухмылку с этого идеально-сладкого лица. Такого приторного, что пересыхает во рту и дико хочется пить, как… как на Арене в тех ее снах.
– Финник Одэйр? Сердцеед и любимец всех старых кошелок Капитолия? Из чьей пропахшей нафталином койки вылез на рассвете, сладенький?
Он не вздрагивает, нет, слишком хорошая выдержка и годы тренировок, но лицо застывает резиновой маской и чуть бледнеет золотистая кожа. Надо же, Китнисс Эвердин, твоя стрела попала в цель.
– Язычок острый, наверное, в дедушку? Должно быть, Сноу очень гордится тобой, возлагает надежды. Не удивлюсь, если именно ты станешь преемником. Новым Президентом.
“Новым тираном Панема”, – не говорит он, но ясно слышит она в своей голове. И картинки сменяются перед глазами, как будто кто-то поставил на ускоренное воспроизведение кадры старой хроники. Бомбы, падающие на цветущие города, горящие заживо люди, обугленные тела женщин, детей, стариков…
Наверное, не удается уследить за мимикой, потому что Финник подмигивает ей радостно и уходит, прищелкнув языком, опалив напоследок горячим дыханием и шепотом, что разливается ядом внутри: “Счастливо, будущая госпожа президент. И помните, я всегда к вашим услугам, у вас есть много разных, самых грязных тайн…”
Финник уходит, а она продолжает неспешную прогулку по саду. соблюсти ритуал, не думать про хама, выскочку-рыбака из четвертого дистрикта. Того, кто победил на Арене всего пару лет назад, но моментально очаровал всех женщин столицы – от младенцев до глубоких старух.
– Что он умеет такого? Что они находят в нем кроме смазливой рожицы? – спрашивала она у лучшей подруги, а Джоанна лишь мечтательно закатывала глаза, облизывая накрашенные ярко-красным губки.
– Это же Финник Одэйр, милая. Он почти как Аполлон. Говорят, в постели он искуснее бога любви…
Не думать.
*
– Я крикну охрану, если не уйдешь. Кажется, ты ошибся калиткой, трибут, выход в северной части сада.
Другой день – не вечер, а жаркий полдень, но он вновь стоит перед ней и сияет на солнце как отлитая из бронзы статуя. Совершенное творение, вероятно, лучшего мастера Панема.
– Я думаю, ошибся в тебе, Китнисс Эвердин. Я назвал не то прозвище. Ты знаешь, что восстание скоро захватит весь Панем? Знаешь, не так ли?
Ни намека на насмешку в голубых, как воды залива, глазах. И, кажется, впервые за долгие месяцы подготовки липкий страх проникает в вены, замедляет кровь, сдавливает колючим шнуром горло, мешая дышать.
– Я не лезу в политику, трибут. Еще не мое время, пока нет, дедушка…
– Дедушка не знает о тебе, так ведь, Сойка-Пересмешница? Символ восстания и главный информатор подполья…
Дыши, дыши, просто дыши. У него не может быть ничего, кроме домыслов, сплетен, догадок…
– Я не обязана слушать твой бред. Охрана…
– Охрана отправит меня прямиком к Сноу. Как думаешь, что он скажет, узнав про шифрованный канал связи из дворца? Когда следующий сеанс? Ах, да, через час после полного обхода территории… Молчишь?
Это не страх и не паника. Какое-то опустошение, быть может? Ей хочется смеяться, просто хохотать, откинув голову. Или вцепиться ногтями в его лицо и рвать на части, пластать на кровавые ленты. Чтобы так просто? Какой-то альфонс разрушил все, к чему готовились долгие годы…
– Не вздумай кричать. Или выкинуть что-то, если не хочешь, чтобы ваши планы были раскрыты, – Одэйр наклоняется, предупреждающе касаясь пальцем мягких губ, и она чувствует вкус сахара и запах ванили. Как если бы он совсем недавно кормил лошадей кубиками сахара, который они так любят.
Что за глупости лезут в голову?
– Ты никогда не докажешь…
– Ты хочешь доводить до этого, Китнисс? У меня есть твой секрет. Секрет – это плата. Сегодня вечером, девочка.
И Финник уходит, мимоходом тронув ее холодные губы губами. Уходит, а у нее в голове звенят натянутые до предела стальные канаты. Тросы, что лопаются один за другим от напряжения, взрывая сознание.
*
Его руки сильные и умелые, его кожа пахнет свежей травой, а дыхание – липовым медом и мятой. Она закрывает глаза, когда он отстраняется, чтобы стянуть свою майку. Оголяет тело, прикоснуться к которому мечтают, за право этого проклинают, продают, предают. В комнате темно и лишь его яркая улыбка рассеивает мрак. И ямочки, что появляются на щеках так неожиданно и… мило?
– Не бойся, – хриплый шепот царапает кожу, и волоски поднимаются на руках.
Китнисс откидывается на подушку, опуская ресницы, пока мягкие губы ласкают ее шею, спускаясь к плечам, а руки стаскивают ночную рубашку.
– Такая скромная, – что-то странно напоминающее восхищение (или нежность?) проскальзывает в голосе, и она даже прекращает жмуриться, смотрит во все глаза, а потом вдруг обнимает за плечи и вовлекает в такой глубокий поцелуй, что Финник охает от неожиданности и моментально оказывается снизу, прижатый ее бедрами к упругому матрасу.
– Я не могу позволить себе быть скромной, мистер Одэйр. И не могу позволить, чтобы ты ушел со всей той информацией, которую ты знаешь.
Одно движение, и вот уже тонкие пальчики выхватывают из-под подушки острый кинжал, прижимают к шее. Финник замирает, потому что острое лезвие взрезает золотистую кожу, и пунцовые капельки крови рассыпанным бисером уже усеивают белоснежные шелковые простыни.
– Ты можешь перерезать мне горло, и никогда не узнаешь, кто сдал тебя, Сойка. Не будешь знать, кто следующий может раскрыть твои планы дедушке Сноу.
Давление лезвия на шею слабеет, и Финник тянет довольную улыбку, а потом чуть двигает вверх бедрами, которые она оседлала, и Китнисс краснеет, как школьница (боже, да просто, как Примроуз), когда чувствует… чувствует… боже.
– Ты скажешь имя, и я не убью тебя.
– Так сделай это, Огненная Китнисс, давай. Бей.
И вскидывается, подставляя горло под нож, она отшатывается в последнюю секунду, отшвыривая лезвие, как ядовитую змею.
– Рехнулся?
– Ты не убийца, Китнисс. Только не ты, – голос обволакивает, как прохлада в жаркий летний зной. И ее тонкий пальчик словно бы сам собой скользит вдоль скулы, обводит линию чувственных губ. Губ, что целовали сотни, тысячи женщин и мужчин.
– Чего ты хочешь?
– Тебя, Китнисс Эвердин. Все, чего я хочу – это ты.
*
Утром спутанные волосы разметались по подушке, исцелованные губы горят, а грудь, шея, бедра – каждое местечко, которого касались губы Финника Одэйра, словно пылает. Огненная Китнисс почти сгорает в огне. Она шевельнется, пытаясь сбросить с себя обвивающие смуглые руки, но он лишь улыбнется – растрепанный, сонный, красивый… Боги, красивый, как божество из старинных легенд.
– Далеко собралась, солнышко?
– Ты получил, что хотел. Теперь уходи.
– Знаешь, я не заметил, что ночью ты была слишком уж против. Скорее наоборот. Трижды. … Хэй, малыш, мы не договаривались, что ты будешь кусаться. Китнис… Китнис, т-с-с-с-с-с. Всегда помни, кто твой настоящий враг, Китнисс Эвердин.
– Что? – замирает резко, как автомат, в котором вдруг в самый разгар боя кончились патроны. – Что ты сказал?
Его улыбка похожа на счастье. Он вытягивается в ее постели – ленивый, разомлевший на солнце дикий кот. Грациозный, опасный.
– Ты все это время?… Ты! Ты, как змея! Ты запугал меня, ты воспользовался… принудил… ты… ты…
– Я никому тебя не отдам. Побьешь меня потом, ладно? Когда победим.
И притягивает к себе, утыкаясь носом куда-то в изгиб ее шеи.
========== 20. Катон/Китнисс ==========
Комментарий к 20. Катон/Китнисс
коротко
https://pp.userapi.com/c840024/v840024997/4647b/gY8DwQYx774.jpg
– Жалеешь, что не умерла тогда, Китнисс?
Он приходит всегда перед рассветом. Стоит там, у стены, где из приоткрытой створки тянет ночным сквозняком, одуряюще сладко пахнет белыми лилиями, которые она ненавидит, а еще колышется занавеска. Тонкая, как кожа у него на висках. До прозрачности.
– Я ни о чем не жалею.
Ее голос сухой, как старая бумага, что займется от малейшей искры и спалит тут все дотла. Ее не зря прозвали “Огненной Китнисс”, ведь это она – та, что несет с собой пламя, дарящее смерть. Всем, кто значит хоть что-то… кто значил.
– Знаешь, а врать ты так и не научилась.
У него глаза синие и глубокие, как океан, которого она не видела никогда. Неподвижные, точно водная гладь перед штормом. У него губы чуть приоткрыты, и, кажется, можно даже почувствовать теплое дыхание. С привкусом липового меда, орехов.
– Это ведь мучает тебя, Китнисс?
В разрывах низких свинцовых туч луна кажется слишком яркой, искусственной, мертвой. На самом деле, так легко поверить, что ты опять на Арене, что все это – уловки распорядителя Игр. Очередная ловушка.
Арена… и столько смертей еще не случилось.
– Мы были в бреду от укусов ос-убийц, Катон. Это были галлюцинации, бред.
– Один на двоих? И что ты называешь бредом? Ту ночь, которую помним мы оба, или мою смерть?
Его ухмылка какая-то непривычно-мягкая, а оттого чудовищная, дикая, невыносимая. Ей бы уши зажать и глаза, ей бы скорчиться на полу и кричать, срывать голос, харкая кровью, ей нестись бы прочь отсюда, вприпрыжку.
Столько лет позади, они уже победили. А он все приходит к ней. Совсем не каждую ночь, но как только на небо выползает вот такая луна, отливающая ярко-красным. Как кровь, что хлестала из его рта перед тем…
– Ты знаешь, мы могли бы родиться в одном дистрикте и никогда не попасть на Арену…
Они не могли, она знает это лучше, чем умеет стрелять.
Они… нет никаких “они”… никогда…
– Я все еще тебя ненавижу.
Молчанье. Гулкое, с привкусом горькой травы, с ноткой обиды, быть может.
Медленно – ладонью к мокрой, такой бледной щеке. Ни холодно, ни тепло… лишь тревожно.
– Катон…
Ямка на подбородке… и солнце, что поднимается, потягиваясь, из-за горизонта слишком уж быстро. Песня сойки-пересмешницы там, за окном, и мираж, рассыпающийся пригоршней атомов в рассеянном свете раннего утра.
Приторный запах лилий и липа…
А еще океан, который она однажды обязательно увидит.
========== 21. Катон/Китнисс ==========
Комментарий к 21. Катон/Китнисс
