Текст книги "После и вместо (СИ)"
Автор книги: Мальвина_Л
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
“Никто не сможет сомневаться в вашей любви”, – сказала однажды Огненная Китнисс, не думая, что ее слова могут быть расценены как ревность. Ведь она смотрела на Пита Мелларка так, словно больше в мире не существовало никого. Так, словно все исчезли, и остались только они. Финник видел себя в ее отражении. Точно также он смотрел на свою Энни.
И будто время останавливалось, замирая на месте. Вернее, не так. Мир застывал вокруг них, пока он держал ее за руку, целовал мягкие губы и зарывался лицом в рыжие волосы, пахнущие морем, ландышами, … жизнью. Замирал или исчезал, растворялся, как соль растворяется, тает под дождем.
Гости (весь Дистрикт №13, на самом деле, и все беженцы, у которых больше не было дома) затихли, и церемония началась. Пока Энни шептала клятвы вечной любви и верности, Финник чувствовал, что за спиной распускаются крылья. Он думал их давно уже нет, этих крыльев свободы и счастья. Он думал, что две Квартальных Бойни – одна за другой, и манипуляции Сноу, сотни чужих постелей и жадных похотливых рук – он думал, все это вырвало их с корнем, развеяв обрывки перьев по ветру. Может быть, они, эти крылья, отрасли только что, пока Энни Креста брала его в мужья, обещая любить до конца их дней.
“Рука об руку. Только вместе, Финник Одэйр. Навсегда”
Навсегда.
– Я, Финник Одэйер, беру тебя, Энни Креста, в жены, начиная с этого дня… – На секунду переводит дыхание, чувствует, как сдавливает волнением горло. Далеко в толпе гостей он видит Китнисс Эвердин, что кивает, подбадривая. Переводит дыхание. – Вместе и врозь, мы всегда будем одним, одной жизнью, одной целью, одной судьбой.
Он говорит, уже не слыша никого, ничего. Но чей-то голос рассеивает вязкий туман, окутавший жениха и невесту плотным коконом, будто теплым ватным одеялом:
– Теперь вы можете поцеловать невесту.
Он тянется к любимым, влекущим губам. Он пробует их, будто впервые, и кажется, что краски становятся ярче, а звуки – насыщенней. Он знает, что Энни никогда еще не была красивей, а он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым болваном. Он хочет запомнить каждый вдох, каждую улыбку, каждый взмах ее ресниц и каждое трепетное касание маленькой ручки. Как играет свет в ее волосах, и как ложатся локоны на плечи, когда она поворачивает голову, как развевается ее подвенечное платье и как невинно и нежно прозрачная фата прикрывает волосы, что, кажется, горят, полыхают изнутри. Он хочет запомнить все черточки и все детали, чтобы потом рассказывать их детям и внукам.
Он не знает, что ему осталось жить лишь десять дней.
*
– Ты уезжаешь так скоро, – шептала на рассвете сонная Энни и, потянувшись, взъерошила его золотистые кудри. – Обещай, что будешь осторожен, любовь моя.
– Это финальный рывок. Мы возьмем Капитолий и продолжим праздновать уже там. А том поедем домой, в Дистрикт №4. Помнишь мачты наших лодок, и как вода отливает серебром, когда мы выходим под парусом в море? Помнишь, как блестит на солнце трезубец и как свистит, рассекая волну? Помнишь, как волны разбиваются о камни, и в воздух взметаются сотни крошечных брызг, переливающихся на солнце всеми цветами радуги?
Финник улыбается, он склоняется, чтоб потереться носом о ее щеку, а потом целует жадно и глубоко. В последний раз. Перед тем, как уйти.
– Я вернусь очень-очень скоро, ты и соскучится не успеешь.
Она будет скучать по нему всю оставшуюся жизнь.
*
– Короткий у вас был медовый месяц. – Китнисс уже не улыбается, да и Финнику как-то не до смеха. Он чувствует ледяное дыхание вечности где-то у затылка, но никак не может заставить себя обернуться, чтобы заглянуть ей в глаза.
– Надеюсь, мы закончим его в Капитолии. После того, как захватим его.
Он не знает, что не дойдет до дворца и не увидит падения Сноу. Он не знает, что отдаст свою жизнь за то, чтобы жила эта потерянная, но такая храбрая девчонка – свой парень, лучший дружище. Жила и смотрела на мир печальными темно-серыми глазами. Девчонка, что всегда будет помнить запах пороха и горящей плоти, что будет просыпаться среди ночи с пронзительным воплем: “Финник!”, а потом тише, уже шепотом: “Морник, Финник, морник…”
…
Когда ящерицы-переродки наваливаются со всех сторон, раззявливая уродливые, утыканные кривыми клыками пасти, время вновь будто замедляется, и крики Китнисс Эвердин откуда-то сверху растягиваются, глушатся. Финник снова слышит музыку и веселый смех своей Энни, чувствует тепло ее тела и видит изумрудный блеск сияющих глаз. Энни в белом подвенечном платье и ее ладонь, опускающаяся на его лицо. А потом, сразу без перехода, он видит ее на корме большой быстрой лодки, чувствует, как ветер хлещет в лицо, чувствует соленые брызги на коже, находит ее руку и сплетает их пальцы. Она отвечает легким пожатием.
А потом все исчезает.
========== 10. Китнисс/Финник ==========
Комментарий к 10. Китнисс/Финник
https://pp.vk.me/c629308/v629308352/22c8d/a94I45aYwvI.jpg
Это не тот город, где она узнала его, и, кажется, совсем не та жизнь. Она кутается в теплый плащ и натягивает на голову капюшон, почти скрывающий лицо. Сегодня промозгло и зябко, и с Влтавы по мощенным брусчаткой улочкам расползается молочный вязкий туман, что путается в кружевных арках бесчисленных мостиков и мостов, повисает на перилах рваными грязноватыми лоскутами. Прохожие поднимают воротники, пряча зевоту в широких шарфах. Не смотрят друг на друга совсем, будто бестелесные призраки, слоняющиеся по набережной в поисках покоя или прощения.
Он часто говорил ей про Прагу. А она слушала, купаясь в блеске его глаз – голубых и чистых, как детские слезы. Путалась пальцами в мягких кудряшках. Теплых и золотистых – того же оттенка, что солнце.
Финник.
Тот, кто всегда был рядом в те страшные, безумные дни. Тот, кто вытирал с ее лица кровь и слезы. Тот, кто всегда держал ее руку. Тот, благодаря кому она не упала.
Финник Одэйр.
Последний раз она видела его, когда за спиной ширилось и ревело кровавое пламя, когда огонь пожирал квартал за кварталом. Непокорный город, захваченный тираном и узурпатором, не пожелал сдаться, а потому его поглотило пламя – жаркое и беспощадное, как взгляд Сойки-пересмешницы – символа восстания.
“Мы сделали это, Огенная Китнисс”, – Финник улыбался, стирая с лица пот и сажу. Он никогда не был красивее и желаннее, а ее прозвище никогда не было более оправданным. И тогда она взглянула на свои руки – грязные обломанные ногти, глубокие царапины, покрытые коркой. Крови не было, но казалось, она чувствует, как пурпурная жидкость струится вниз, обтягивая руки ярко-алыми перчатками.
“Я сделала это”, – с каким-то ужасом шептала она, пытаясь оттереть руки.
Она уходила, ссутулив плечи, чувствуя, как гудят пальцы, будто все еще пытаясь натянуть стальную тетиву, чтобы выпускать смертоносные разрывные стрелы – одну за другой. Он что-то кричал ей в спину, наверное, но уши заложило от грохота взрывов так, что Китнисс почти оглохла. Или просто боялась услышать его. Единственного в этом проклятом мире, за кого она шагнула бы на костер. Поставила бы лоб под пулю, а шею – под нож.
Китнисс Эвердин не считала дни. Месяцы утекали, как ледяной поток в горной реке, проносились мимо, оставляя ее на берегу. Она уехала в тот же вечер. И не оглянулась ни разу.
“Всегда помни, кто твой настоящий враг”, – шептал Финник в ее голове и будто бы касался длинными невидимыми пальцами, поглаживая косу, как когда-то во время кратких привалов между марш-бросками под изнуряющим солнцем или выстегивающим глаза ливнем.
Как-то уже после отбоя он откинулся на спину, сцепив пальцы в замок, мечтательно уставился вверх, закусывая губу. У нее сердце пропустило удар, потом другой. Финник нашел в темноте ее руку и прошептал одними губами: “Когда все закончится, мы уедем в Европу, Китнисс. Я покажу тебе самый красивый город, ты никогда не захочешь уехать. Там много замков, в которых когда-то жили короли, и узкие улочки с каменными домами, крыши у которых из красной черепицы”.
Финник говорил тогда несколько часов без остановки, а она слушала, как зачарованная, и перед глазами то и дело вспыхивали образы уютного, почти средневекового городка. Он говорил, а она уже знала, что они останутся там навсегда.
В болезни и здравии.
Сейчас, когда часы на башне гулко бьют пять раз, она запахивает плащ поплотнее, а голос Финника в голове делается все громче, отчетливее. Она бежала так долго – все время прочь, прочь, прочь. Бежала, пока ноги (или судьба) не привели в это тихое сонное место. Место из их снов и мечтаний.
Может быть, поэтому она остается на день, на неделю, на месяц. Ходит по улицам, пропитываясь запахом терпкого глинтвейна и старинных книг. Касается пальцами старых каменных стен и позволяет случайной мысли пробраться в голову: может быть, он проходил тут совсем недавно (или очень-очень давно), может быть, он видел эту же реку и эти же часы на башне точно также отсчитывали время ворчливо и как-то рассерженно даже.
Когда его руки обхватывают ее со спины, Китнисс не вздрагивает – одна из фантазий, что кажется слишком живой, слишком реальной.
– Я знал, что ты найдешь меня, Сойка-пересмешница, – шепчет в ухо такой родной (до прокушенной насквозь губы и разъедающих глаза глупых слез) голос, а губы, все те же губы с привкусом яблок и сахарных кубиков (которыми он так любил кормить лошадей) трогают шею за ухом. И это – как взрыв в голове, разрывающий сознание и мысли на мириады осколков, расщепляющий ее на атомы, на частицы.
– Финник. Финник. Финник.
Прячет мокрое лицо в его воротник, а он гладит по волосам, как и прежде. И прижимает так крепко, почти что до боли.
– Я всегда знал, что ты не забудешь. Я ждал тебя, Китнисс Эвердин. Я знал, что ты вернешься, когда придет время.
Язык будто отнялся. Или пластинку заело. Или перемкнуло в голове. Потому что говорить не получается, лишь шептать его имя рвано и влажно и плавиться от бирюзы его глаз, от легких прикосновений, успокаивающих сорвавшееся с привязи сердце.
– Прости, что так долго.
Вместо ответа сожмет ее крепче, прижмется щекой к щеке. Он больше не даст ей уйти.
========== 11. Гейл/Китнисс ==========
Кондиционеры тихо гудят, а приятная прохлада ласково гладит затылок. Она сбрасывает туфли, откидываясь на стуле, и прикрывает глаза. День почти кончился, но город за окном, сплошь затянутый в бетон, пластик и сверкающий хром, все еще дышит расплавляющей мозги жарой, как тот самый дракон – Смауг, засевший в недрах Одинокой горы.
Дверь почти беззвучно открывается, и Китнисс Эвердин машинально распахивает глаза, натягивая на лицо дежурную улыбку. Взгляд моментально цепляется за букет лохматых ромашек – наивный и трогательный, как и Пит Мелларк, что ходит сюда изо дня в день, бросая жалобные взгляды и грустно вздыхая.
– Любуешься букетом, Кис-Кис? – Сталь в голосе Гейла царапает по затылку, уголок рта чуть дергается, опускаясь вниз, как поникший без солнца цветок.
– Ты знаешь, это не по настоящему, – бросает она, ступнями пытаясь нащупать под столом туфли.
– Поцелуй выглядел убедительно, – у него даже скулы напрягаются, а меж бровей залегают две складочки, который хочется стереть ластиком, пальцами, губами.
Нельзя. Не то место, не то время.
– Гейл…
– Все в порядке, малыш. Устал, наверное. … Передашь эти выкладки Сноу? Он говорил, это срочно.
Хлопает пухлой папкой о стол и уходит, не оглянувшись. И даже не тянется, чтобы тронуть губами висок. Китнисс чертыхается сквозь зубы и с силой пихает от себя опостылевшие бумаги. Белоснежные листы, плотно усеянные ровными черными строчками и причудливыми графиками, разлетаются по комнате стайкой дирижаблей, терпящих бедствие.
Черт бы побрал президента Сноу и его любимчика – Пита Мелларка.
Ближе к полуночи она заставляет себя запереть офис и спуститься в гулкий, непривычно пустой холл. Охранник услужливо открывает двери, и Китнисс перешагивает порог, окунаясь в вязкий и душный воздух, что, кажется, насквозь пропитался запахами духов, похоти, денег. Сегодня в постели будет пусто и одиноко.
Как же она устала от этих игр.
*
Едкое солнце напекает макушку и жжет кожу похлеще кислоты. Китнисс вытягивается на шезлонге, опуская на глаза зеркальные очки. Краем глаза она видит, как Гейл – красивый и гибкий, будто дельфин, ныряет с бортика в голубоватую прохладу бассейна. Гейл Хоторн – единственный, кто осмеливается использовать это декоративное украшение по назначению. Другие слишком боятся испортить макияж или прически, вызвать всего лишь тень неодобрения на лице хозяина приема – президента корпорации “Панем” Кориолана Сноу.
Сделав пару кругов под водой, Гейл подтягивается на своих сильных руках, выбираясь из воды. Мышцы перекатываются под кожей, а капельки влаги медленно ползут по загорелому телу. И это, определенно, самое красивое, что Огненная Китнисс видела в своей жизни.
“Огненная Китнисс”, – дебильное прозвище, придуманное прихвостнями Сноу, разлетелось по всему “Панему”, как пожар в степи во время сильного ветра. “Огненная Китнисс”. Ни один из этих заискивающих придурков даже не догадывался, как сильно ей хотелось быть слабой и ранимой. До ломоты в костях и вкуса крови на языке.
– Я принес тебе выпить. Жарко ужасно.
Пит деликатно опускается на самый краешек шезлонга и протягивает запотевший высокий бокал, где среди прозрачных кубиков льда плещется голубоватая жидкость неясного происхождения. Она благодарно забирает коктейль, стараясь не касаться его пальцев. Сноу, наблюдающий за ними с высокого балкона, склоняет голову, будто бы в знак одобрения. Грудь словно перетягивает узкими кожаными ремнями – так, что дышится через раз.
Жалко, не взяла с собой лук, из которого Гейл учил ее стрелять, пока они были детьми. Можно было бы выпустить стрелу прямехонько меж этих ядовитых змеиных глаз. И все вздохнули бы с облегчением.
– Спасибо, Пит. – Она улыбается, подставляя щеку для поцелуя, но Мелларк чмокает куда-то в краешек губ. Гейл ожесточенно растирается полотенцем, а потом быстро уходит, прихватив одежду. – Я побуду одна, хорошо? Очень устала за эти дни.
Президент смотрит на нее очень внимательно, прожигает своими холодными глазами насквозь, когда Пит идет прочь, понуро ссутулив плечи. Наверное, надо сделать что-то – догнать, окликнуть хотя бы. Китнисс Эвердин настолько плевать, что она просто отворачивается, когда Сноу демонстративно отламывает бутон от стебля и мнет иссохшимися пожелтевшими пальцами шелковистые лепестки.
Гори ты в аду, Кориолан Сноу, я не одна из твоих чертовых кукол. Я выхожу из игры.
*
Вечером он захлопывает ногой дверь в ее квартиру. От него пахнет ежевикой и виски. Усиленно отводит глаза, когда она берет его за руку.
– Гейл…
Не даст ей продолжить, прижмет к стене, запуская пальцы в волосы, торопливо расплетая затейливую косу. Зароется лицом в мягкие пряди, вдохнет аромат каштанов и ванили, тронет губами судорожно пульсирующую на шее тонкую жилку, а чуть позже стянет зубами бретельку с плеча.
– Давай притворимся, что мы нормальная пара и не должны прятаться за закрытыми дверями от Сноу и его приближенных. Давай притворимся, что мы только вдвоем, и так будет всегда. Давай притворимся, что он не отдаст тебя за Мелларка. Хотя бы раз, Кис-Кис…
Подставляя губы, шею, ключицы жадным поцелуям-укусам, Китнисс обхватывает его ногами, позволяя унести себя в спальню. Она цепляется за него, как утопающий за спасательный круг. Не так. Она просто знает, что не сможет дышать, если Гейла Хоторна не будет рядом. Потому что Гейл – это не просто потребность важнее, чем воздух. Гейл – это сама жизнь. Не потому, что он был рядом с самого начала. Просто потому, что Гейл и Китнисс всегда были продолжением друг друга.
– Ты меня любишь? – Спросит он потом, разомлевший и усталый. Она спрячет лицо на широкой груди, тихо вздохнет.
– Ты прекрасно знаешь, как я к тебе отношусь. – Дернется, чтобы, встать. В последний момент обхватит его руками, роняя на себя. – Не уходи. Ну, пожалуйста, Гейл. Останься сегодня. Ты нужен мне, Гейл, только ты.
*
Она открывает глаза, боясь, что он все же ушел. Гейл сидит на краю кровати, глядя на нее печальными серыми глазами. Такого же цвета было небо над их маленьким городком, когда они уезжали в столицу, влюбленные и счастливые, полные планов на будущее. В столицу, что превратилась в мышеловку, захлопнувшуюся смертельной ловушкой.
– Мы могли бы сбежать, Кис-Кис. Ты и я. Не возвращаться домой, конечно, – люди Сноу будут искать там в первую очередь. Мы смогли бы выжить в горах – там есть свежая вода, дичь и растения, чтобы питаться. Мы были бы только вдвоем, как когда-то мечтали. И ты… ты больше не боялась бы сказать, что любишь меня.
Говорит быстро и отчаянно, будто себя уговаривает. Пальцы сжаты в кулаки, а спина напряженная и твердая, как камень.
– Я люблю тебя, Гейл, – просто говорит она и целует легонько в плечо. Ей всегда нравился вкус его кожи – мускат и горькие лесные травы. – Давай сделаем это. Рискнем.
Она улыбается, а Гейл, приготовившийся, наверное, к жалобным отговоркам и слезливым мольбам, изумленно вскидывается.
– Если они найдут нас, отрежут языки, как минимум. – Осторожно напоминает он, пока она большим пальцем выводит невидимые узоры на его запястье.
– Значит, мы сделаем так, чтобы нас не нашли. – Китнисс пожимает плечами и улыбается припухшими от сна и его поцелуев губами.
– Что, если они найдут Прим или моих сестер и братьев? Наших матерей?
Он не пытается отговорить, разубедить. Наверное, ему необходима уверенность в том, что девушка осознает все варианты.
– Мы спрятали их на островах больше двух лет назад. И постарались, чтобы след потерялся в Атлантике, помнишь? Финник и Энни позаботятся о них. – Китнисс садится на колени и обхватывает ладошками изможденное лицо парня. – Я люблю тебя, Гейл Хоторн, и хочу быть только с тобой. В болезни и здравии, богатстве и бедности. Навсегда. Я знаю, чем мы рискуем. Это стоит того.
Наверное, именно так чувствует себя пойманный в западню зверь, понимая, что нежданно освободился. Гейл улыбается ярко и солнечно. Впервые за многие месяцы. Он знает, что им придется бежать. Но знает и то, что она будет держать его за руку. Он знает, что теперь она будет только его. Без всяких “пока”.
========== 12. Пит/Китнисс ==========
Здесь пахнет воском, старыми книгами, сосновой смолой и самую чуточку – пылью. Она переворачивает страницу, задумчиво потирая мизинцем висок. Пит прихлебывает свой напиток, жмурясь от пряного аромата шоколада и ванили, плывущих по комнате. За окном снег валит огромными лохматыми хлопьями, будто где-то наверху перевернулся грузовик с пухом – таким белым, что слепнут глаза.
Где-то за стеллажами на пол с грохотом валится книга, и Китнисс вздрагивает все телом, хватая Пита за руку.
– Эй, ты чего? Просто книга, Китнисс. Все хорошо.
Кофе, который Прим принесла ему несколькими минутами раньше, выплескивается на руку, обжигая. Но он лишь морщится и терпит, поглаживая ее дрожащие пальцы.
– Здесь просто так тихо, что каждый звук – будто разрыв бомбы. – Сконфуженно бормочет она.
– Какие бомбы, если завтра Рождество? – Мелларк улыбается и продолжает поглаживать большим пальцем нежную кожу ее запястья. – Тогда уж рождественские фейерверки и петарды. Малышня еще сделает так, что мы оглохнем и возненавидим эти праздники. Все хорошо, Китнисс, все закончилось, помнишь? И никогда больше не повторится.
Студенческие беспорядки остались в прошлом, жизнь постепенно налаживалась, и сегодня они пришли сюда, чтобы подготовиться к экзамену, который сдают сразу после рождественских праздников. Они везде теперь ходят вместе, и спит он если и не в ее комнате, то всегда неподалеку – в зоне слышимости. Потому что кошмары не хотят уходить. Их, как и липкий страх, с которым они, кажется, уже срослись, не прогонят даже рождественские эльфы, что пакуют подарки для детишек, поминутно сверяясь с тем самым списком Санты.
В этом году никто не умер. Быть может, они вели себя хорошо, и президент Сноу забыл о существовании Китнисс Эвердин и Пита Мелларка? Быть может, однажды они смогут вернуться домой? В свой настоящий дом. Но никогда уже не смогут друг без друга.
Жить. Дышать. Просто быть.
– Мы с Прим украсили елку, на ней есть даже крошечные сверкающие олени, представляешь? Мама решила приготовить на ужин гуся. Ты же придешь, чтобы отпраздновать с нами? Ведь Рождество. Кстати, приедут Хеймитч и Эффи. Он грозится сварить какой-то особенный пунш.
Она берет его руку в ладони и чуть тянет на себя, заглядывает в глаза, будто пытается убедить, уговорить. Будто он собирался отказываться.
– Конечно же я приду. Что это было бы за Рождество без семьи?
И наклоняется, чтобы оставить на щеке легкий, почти невесомый поцелуй. Она вздохнет, обвивая руками за шею, опустит голову ему на плечо.
– Я каждый день благодарю небеса за то, что послали мне тебя, Пит Мелларк.
А он вдохнет полной грудью – запах кофе с корицей, бумаги и липы, которой пахнут ее волосы. Сплетет их пальцы и еще раз скользнет губами по гладкой щеке. Она благодарит небеса, а он просто знает, что без нее его давно бы не было на этом свете. Нашла, вытащила, спасла. Просто дала цель и смысл.
Ее звали Огненной Китнисс и Сойкой-пересмешницей, когда-то она была лицом бунтарей, символом сопротивления. Но он – все эти годы он видел в ней ту девчонку, что, стоя на стульчике, пела “Песнь долины” таким чистым и ясным голоском, что даже птицы за окном умолкли, чтобы послушать. Уже тогда он, Пит Мелларк, знал, что будет любить ее до конца жизни.
У дверей звенят колокольчики, слышатся смешки, когда кто-то, остановившись под веточкой омелы, требует свой законный поцелуй. Пит различает голоса Финника и его Энни, Прим что-то строго выговаривает Гейлу, кажется, пытаясь кокетничать. Снег за окном становится гуще. И, кажется, вдалеке уже раздается звон бубенчиков на санях Санта Клауса и его низкий, добродушный смех.
========== 13. Финник/Китнисс ==========
Красивый.
Это единственное, о чем сейчас может думать она, Китнисс Эвердин, победитель 74-х Голодных Игр, новый ментор дистрикта №12, новая игрушка Капитолия. Это единственное, что стучит в голове, как таймер, отсчитывающий последние секунды перед стартовым залпом на Арене. Это единственное, что остается в мыслях, когда он, Финник Одэйр кланяется насмешливо, представляясь, а потом трогает ее ладонь губами по обычаям это проклятого города.
– Меня зовут Финник, Сойка-Пересмешница. Я счастлив познакомиться с легендой.
Он улыбается, изгибая красиво очерченные губы, но глаза его остаются холодными, они хлещут презрением, брезгливостью, ненавистью даже, и в горле склизким комком застревает обида, мешая нормально дышать.
Почему? И с каких пор тебя, Китнисс Эвердин, волнует мужская красота?
Красивый до боли. До прокушенной губы и спазмов в груди. Красивый.
– Я много слышала о тебе.
И это на самом деле правда. Самый юный Победитель в истории Игр. Красивейший и желаннейший мужчина Капитолия. Тот, перед кем раскрывают двери самые влиятельные люди столицы. Тот, кого приглашает на ужин сам Президент Сноу. Тот, целовать которого считается вышей наградой. Тот, кто мог превратиться в шлюху для высшего света, но стал золотым мальчиком Панема. Тем, кого боготворят, перед кем преклоняются, тем, кому рассказывают все самые страшные и темные тайны в надежде завоевать хоть толику внимания.
И Китнисс всегда чуть-чуть презирала его – светского кутилу и балагура. Пока не споткнулась о равнодушие и насмешку в глазах цвета остывшего пепла на смертном костре.
– Как и я, Огненная Китнисс, как и я.
Он упрямо не хочет звать ее просто по имени, а у нее кончики пальцев зудят, как хочется прикоснуться к его щеке – просто, чтобы проверить: живая плоть или холодное золото? Но Китнисс лучше оторвет себе руку, чем пойдет на поводу у странных желаний и импульсов.
Бред. Красивый, как бред во время предсмертной лихорадки, когда все вокруг кажется идеальным и совершенным, когда ты думаешь, что можешь быть счастливым и умеешь любить.
– Что ты делаешь здесь? – Язык едва шевелится во рту, и так хочется облизать пересохшие обветренные губы, а еще лучше – схватить лук и стрелы и рвануть в чащу, чтоб подстрелить пару-другую глухарей или оленя. Но это – Капитолий, а лес, родной и знакомый с самого детства, остался далеко позади. В дистрикте №12.
– Я здесь живу, наверное. Нет?
Улыбка белая, как сахар, и опасная, как мгновенно убивающий яд. А еще фальшивая, как жемчуг в ожерелье модниц в бедных дистриктах.
Это странный район Капитолия – низкие кирпичные домики с уютными садами, разноцветными клумбами, абрикосовыми деревьями и прудиками с изящными снежными лебедями или кричаще-розовыми фламинго (в тон одного из париков Эффи Бряк). И меньше всего она ждала наткнуться на него на узкой улочке, вымощенной потертой брусчаткой.
– Я тоже. Вон там – через два дома, – зачем-то показывает девушка, а Финник вскидывает брови, и ямочки на его щеках такие милые, что хочется улыбнуться.
– Хочешь пригласить меня на чашечку чая или чего покрепче? Хочешь рассказать мне свои секреты, Китнисс Эвердин? – Он шепчет так тихо и хрипло, что у нее руки мурашками покрываются, а по спине прокатывается волна озноба.
Он наклоняет лицо, почти касаясь губ губами. Так близко, что жар его кожи опаляет, как пламя свечи.
– У м-меня нет секретов… Я… я, как открытая книга, – бормочет Сойка-Пересмешница, чувствуя себя полной дурой.
Финник Одэйр и секреты. Конечно.
А у него глаза смеются, и искры веселого безумия вспыхивают в них каждый раз, когда Финник моргает. Ей кажется, что каждая его ресничка – словно вылепленное из золота произведение искусства.
Отступает на шаг, чтобы вдохнуть прохладный утренний воздух и очистить легкие и голову от дурманящего запаха Финника Одэйра, но лишь впускает в себя еще одну волну пьянящего аромата, и на ногах устоять все труднее, когда колени подгибаются, и ноги будто вылеплены из мягкой, податливой глины…
– Здесь у всех есть секреты, – он смеется уже не таясь, и разум ее обжигает догадка: он знает, чувствует, видит.
– Мне нужно идти.
И это больше похоже на бегство, когда она несется вдоль улицы, чувствуя цепкий внимательный взгляд за спиной.
“Ты знаешь, где я живу, Китнисс Эвердин. Ты не сможешь долго противиться искушению. Я узнаю все твои тайны”
Она знает, что умрет, если не попробует его губы на вкус.
========== 14. Катон/Мирта ==========
– Какого хера ты тут забыл, Катон? Моя комната – все еще мое личное пространство. Проваливай.
Дверь захлопывается, и Мирта закидывает рюкзак в дальний угол. Нисколько не смущаясь, стягивает запылившийся и все еще влажный тренировочный костюм. Взгляд то и дело соскальзывает на красивого мальчишку с насмешливыми глазами, так по-свойски развалившегося сейчас на ее кровати.
– Ты не пришла на тренировку, – пожимает плечами парень и закидывает руки за голову, словно бы всем своим видом демонстрируя: я тут надолго.
– И что? В няньки нанялся?
Мирта щерится, как рассерженный еж, прищуривает глаза. Она всегда делает так, когда злится. И неизменно веселит этим напарника. Парня, с которым она выйдет на Арену 74-х Голодных игр уже так скоро. Парня, которого ей придется постараться убить, чтобы выжить самой. Парня, который умеет улыбаться так красиво, что перехватывает дыхание. Парня, который каждый раз целует так беззаветно, что она забывает обо всем. Плавится в его ладонях, как кусок масла на солнце, и нежность растекается по венам тем самым ядом, который убьет, если она не затормозит. Прямо сейчас.
– До Жатвы меньше месяца, Мирта.
В его вкрадчивом голосе звенит сталь, предупреждая. А ее ярость накрывает с головой, и пальцы уже поглаживают прохладную рукоять ножа, а потом она выпрямляет руку одним плавным движением. Лезвие вонзается в стену в дюйме от его лица.
– Теряешь хватку, трибут, – хмыкает он.
Бросок, и горячая ладонь сжимает горло, вдавливая девчонку в стену. Смешная и такая хрупкая пигалица с глазами убийцы.
– Он вошел бы точно между глаз, если бы захотела, – сипит она и улыбается холодно.
Катон морщится от этой чужой натянутой улыбки. Искусственной, как парики модниц Капитолия или маска из силикона. Мирта – она не такая. Он видел ее настоящую. Видел ее насквозь.
– Ты не доживешь до утра, если я захочу, – предупреждает он, пытаясь не замечать странную досаду, от которой покалывает пальцы и ноет в груди.
Она делает тебя слабым, Катон. Она – не партнер, а соперник. Она должна будет умереть.
– Пошел вон, – шипит девчонка, и если бы взгляд убивал, на парне живого места бы не осталось.
– Заставь меня, – ухмыляется Катон и прижимает ее тонкие руки к стене прежде, чем накрыть губы своими.
Поцелуй больше похож на укус, и Мирта кусает в ответ, чувствуя во рту металлический вкус крови. Это каждый раз как борьба, поединок, столкновение. Необходимость, в которой ни один не может себе отказать.
– Ненавижу! – вцепляясь пальцами в мягкие волосы.
– Стерва, – погружаясь языком в рот, разрывая надвое ее узкую майку.
…
“Что, если они изменят правила? Что, если удастся победить вместе? Что, если… Мирта, какая ты дура!”
Ноги вязнут в песке, и мелкие острые камешки покалывают ступни. Волны шумят, накатывая на берег, но никак не могут заглушить глупые мысли, стучащие в голове.
“Для него это просто игра, а ты – кукла. И он дергает за ниточки, забавляясь про себя. Катон рожден, чтобы стать Победителем”
Сука, почему же так больно? Больнее, чем вспарывать вену ножом. Мирта знает, она проверяла.
Слабая. Ничтожная. Дура. Какая ты дура!!!
– Прячешься от меня? – руки обхватывают поперек груди и теплое дыхание обжигает шею. – Эй, только зубочисткой своей не размахивай. Я тут просто гуляю.
И почти не кривит душой на самом деле. Почти. Красивый и хищный, как готовящийся к прыжку зверь. Облизывается плотоядно, разглядывая футболку, липнущую к груди. А она фыркает, хохочет в лицо громко, с надрывом.
– Слишком зациклен на себе, Катон. Ты еще не стал всеобщим любимцем Панема.
И уходит вдоль линии прибоя, чувствуя спиной острый, срезающий кожу взгляд. Стараясь не думать о сжимающихся в кулаки пальцах, что умеют быть такими чувственными.
– Я не закончил, – хватает за руку и дергает на себя, явно собираясь заткнуть губы губами.
У него венка пульсирует на виске и грудь вздымается часто-часто, будто только что марафон пробежал.
– Пошел нахуй, Катон. Отъебись, понимаешь? Не ходи за мной, не ищи меня. Мы не партнеры, не союзники даже. Я вскрою твою грудину ножом на Арене, и даже слезинки не пророню. Уебывай.
Почему губы такие влажные и соленые? Почему брызги воды попадают в глаза, мешая нормально смотреть? Почему он стоит там столбом и не догонит, как прежде? Почему под ребрами вдруг стало так пусто? Будто яма. Черный провал.
