Текст книги "Война - дело житейское (СИ)"

Автор книги: Люук Найтгест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== Завтра была война ==========

Раскинулось далеко вверху недосягаемое, яркое и свежее весеннее небо. Ветер приносит робкий запах цветов и зелени. Далеко внизу бурлит жизнь в небольшом, но прекрасном городке, где всегда так весело смеются оборотни, не боятся быть пойманными за хвост и сожжёнными на костре. Кружатся в уличных вечерних танцах, сияют жизнью и счастьем. Порывы ветра поднимают плащ и пробираются под одежду, треплют волосы, ласкают лицо и уши. Дышать здесь мне невероятно легко. Здесь, на вершине скалы, где почти нет растительности. Мох, вереск, высокие, сильные деревья и ветер – вот всё, что составляет мне компанию. Почти отвесно вниз обрывается каменная стена горной породы. На земле, внизу, туда-сюда снуют стражи в лёгких, но прочных доспехах, делая очередной обход территорий, прилегающих к замку. Замок де’Мос не находится на возвышениях и не виден издалека. Он вырезан в скале мощной магией старейшего из оборотней, давно покинувшего этот мир. Его стараниями замок стоял и будет стоять до тех пор, пока жив наш мир, пока светит Солнце и сияют по ночам Четыре Луны, пока дышит ветер и плачут тучи. Высокая стена – укрепление, сделанное совершенно недавно. Я слышал что-то от отца о том, что положение медленно перетекает в военное из-за обострившихся отношений с чернокнижниками, но всё равно не понимал, зачем это всё нужно. Тогда не понимал.

Время близится к закату, и алые лучи солнца озаряют небо огненными всполохами, а значит, мне пора спуститься вниз и вернуться в свои покои, чтобы ни отец, ни мать не пронюхали, где я был. И до того, как младший брат случайно сболтнёт им лишнего. Отойдя от края скалы, я скользнул к выбитым в горной породе едва заметным, отвесным ступеням вниз. Серый плащ, капюшон которого накинут на голову, скрывает меня от цепких взглядом стражников, пока я спускаюсь к едва заметной издалека щели, ведущей к тайным ходам. Я давно обнаружил эти лазейки – в конце концов, не первый год живу. И не десятый, и совсем не тридцатый. Мне уже давно перевалило за два столетия, но оборотни всегда развивались медленнее и хуже других, а потому – это вполне себе приемлемый возраст. Да и я не дряхлый старец, который ищет приключений.

– Арлан Фер Орт Михаэль Ларенс де’Мос! – громовой голос отца хлестнул меня по спине как раз после того, как тайный ход за моей спиной с тихим шелестом закрылся.

Вздрагиваю и оборачиваюсь, скидывая с головы капюшон, смотря на приближающегося высокого мужчину, лицо которого, окружённое ореолом золотисто-рыжих волос, скрыто от меня. Нет. Я просто его не помню. Не хочу вспоминать. Одетый со вкусом, но не напыщенно, он надвигается на меня с грацией прирождённого хищника, а затем хватает за лисье ухо.

– Сбежать вздумал? – строго говорит он, не обращая внимания на мой скулёж. Дело в том, что уши оборотня – слишком чувствительное и слабое место в нашем теле, а потому такие резкие хватания крайне болезненны. – Сколько раз я говорил тебе?! Ты – наследник моего престола, будущий Лорд оборотней! Тебе не пристало выходить из замка для того, чтобы общаться с простолюдинами. Мы с матерью и Элиасом тебя обыскались!

Наконец, он отпускает ухо, и я прикрываю его лапой, чувствуя, как оно горит от боли и некоторого даже унижения. Морщусь и исподлобья смотрю на отца:

– Я знаю, господин. Но торчать в этом замке тысячу лет – сущая мука!

Пронзительный взгляд ярко-зелёных глаз пронизывает до костей, и я стараюсь смотреть куда угодно, только не в эти звериные глаза с вертикальными щёлочками зрачков. Вздыхает и кладёт руку мне на плечо:

– Идём. Надо поговорить с тобой, Арлан.

Настороженно вслушиваюсь в его голос, но не могу противиться сильным рукам и иду за ним по прохладному, полутёмному коридору, освещённому магическими светильниками. Здесь нет картин, как в других замках, которые я когда-либо видел, а как сын правителя я их видел не мало. Зато здесь лежат тёплые ковровые дорожки, чтобы не морозить задние лапы, висят люстры. Вполне уютно и приемлемо для такого мрачного места. Но я привык к нему и даже рад, что это – моё родовое «гнездо», что именно здесь я родился и буду, наверное, когда-то править.

Отец заводит меня в свой кабинет и прикрывает двери. Здесь царит запах старинных книг, алкоголя и ароматного табака. Вдоль стен стоят шкафы, от и до заполненные книгами и свитками, свёртками, конвертами с тайными письмами-ловушками. Несколько полок одного из шкафов занимают различные скляночки и колбы, запечатанные и манящие своим таинственным мерцанием. Мягкое кресло с высокой спинкой и неширокими подлокотниками стоит спинкой к окну с искусственным видом. Кабинет находится в восточной части скалы, не выходит наружу, к городу Оборотней, но нужно поддерживать хоть сколь-нибудь живую обстановку. Окно неплотно завешено тяжёлым бархатом бордовых штор, подобранных золотистыми верёвочками. Перед креслом стоит тяжёлый стол на дубовых ножках, забросанный книгами, свитками и сломанными перьями. Одиноко стоит опустевшая чернильница, а рядом – початая бутылка крепкого вина. Спинкой к двери стоит кресло поменьше – гостевое, но не менее удобное.

Отец подходит к своему креслу и тяжело опускается в него, принимаясь потирать переносицу:

– Садись, Арлан.

Я молча снимаю с себя плащ и принимаюсь устраиваться напротив него. Хвост подобрать, задние лапы не поднимать на сидение, держать спину прямо, хотя животная часть так и просит перебраться на мягкий диванчик и вытянуться на нём. Какая привычная картина. Стоит ему потеряться в политике и делах, когда он не может найти выход, он всегда зовёт меня к себе и сидит так несколько мгновений в растерянности, потирая то лоб, то подбородок, то переносицу, молча и стараясь не смотреть на меня. Оправляет бархат банта и расстёгивает верхние пуговицы рубашки, затем открывает глаза и смотрит на меня, а я смотрю в ответ и не смею опустить взгляд. Я уже не юный мальчишка, который не знает, что такое политика и дела. Что такое – управлять замком и целой нацией. Я знал, конечно, не всё, но то, что должен был знать, как наследник и один из ряда советников. Приложившись к бутылке и опустошив её, отец достаёт новую и два бокала. Разливает тёмно-бордовую, почти чёрную жидкость по сосудам и протягивает мне один из них, предлагая выпить вместе с ним. И это уже тоже давно не в моде, а потому я осторожно подхватываю бокал под чашу, склоняюсь, осторожно лакаю прекрасное вино. Оно чуть щиплет язык, но иначе только махом опрокинуть в себя и проглотить, а для этого надо хотя бы ополовинить. Я всё ещё ощущаю, как алкоголь туманит разум и разгоняет тоску. Но отец уже этого не чувствует. Он вышел из звериного возраста оборотня, внешне схож с человеком, и, пожалуй, никто бы не отличил его от любого другого двуного. Только если другой оборотень сможет почувствовать характерный мускусный запах, который не уловит ни вампир, ни ищейка. Пьёт вино, как воду и не чувствует от этого никакого облегчения, как будто пьёт из отравленного источника. Возможно, именно так оно и есть.

– Арлан, ты уже не маленький, – как всегда начинает свою речь мужчина и опустошает бокал, затем вновь наполняет. – Понимаешь, что сейчас всё не так просто и легко, как обычно.

Я киваю и без слов смотрю на отца. Он опускает голову на раскрытые ладони и сидит в таком положении пару минут, а затем резко приподнимается и начинает шариться на столе, затем достаёт затёртую, но подробную политическую карту и разворачивает её передо мной. Он указывает на горный хребет Гнездовья чёрных драконов:

– Ты ведь знаешь, что это за место?

– Чёрный замок, – с нескрываемой скукой в голосе отзываюсь я и в очередной раз опускаю язык в крепкий алкоголь, неторопливо лакаю, растягивая вкус. – Главная цитадель чернокнижников.

– Верно, – кивает он и проводит пальцем ниже, ведя к реке Бофу и Зимним землям. – А это что?

– Белый замок жрецов, – вздыхаю я, не понимая, что он хочет сказать. А может, просто, наконец, опьянел и решил проверить мои зазубренные знания.

– А кто жрецы и чернокнижники?

– Наши извечные враги, – бормочу я и отставляю пустой бокал на стол, затем вскидываю взгляд на мужчину. – Отец, я и так всё это прекрасно знаю. Либо ты задаёшь главный вопрос, на который я и так знаю ответ, либо говоришь, что ты на самом деле от меня хочешь. Я устал и хочу немного отдохнуть.

Вздыхает и опускается в кресло, проводя по лицу слегка дрожащей рукой, затем прикусывает губу и поднимает на меня взгляд:

– Арлан, назревает война. Третья война чернокнижников и оборотней. А всё потому, что один из наших далёких родственников Торес де’Льян – полнейший идиот. Ему захотелось власти и крови, а потому он стал нападать на города чернокнижников в то время, когда всё ещё действует мирный договор. Теперь чернокнижники взялись за дело и постепенно двигаются в сторону замка. Всё намного хуже, чем я думал сначала, малыш. Они уничтожают всё на своём пути, а их господин убивает всех оборотней, которых видит. Ему не важно – ребёнок то, женщина, пожилой оборотень или здоровый, молодой воитель. Он всех убивает. К тому же, мы, оборотни, а, точнее, отец Тореса разодрал его мать давным-давно. Но злость на нас до сих пор держится. А потому сейчас наступят очень тяжёлые времена. Послушай меня, Арлан…

Он сделал паузу и разлил вино по бокалам, затем замолчал и запустил пальцы в волосы. По моему телу пробежала дрожь ужаса и холода, шерсть на загривке невольно встала дыбом Об этом жестоком господине чернокнижников ходили всякие слухи. Некоторые были правдой, некоторые – легендами. Сириус Найтгест IV, он же Сириус Кровавый, расправляющийся с оборотнями самыми жестокими и жуткими способами – изжаривая в шипящем масле, подвешивая за хвост на площади города и позволяя забить, как собак бешеных, приковывая к стене храмов бога Смерти и позволяя воронам клевать их тела. Нервно сглотнув и зажмурившись, я сжал подлокотники кресла и глубоко вдохнул. Ледяной страх пронзал всё тело, стоило только подумать о том, что это сильное, беспощадное существо доберётся до замка.

– Мы с мамой поговорили, Арлан, и решили, что я должен отправить её сейчас к Алосу, правителю Монезрана, пока огонь войны не погаснет, а вас с Элиасом спрятать поблизости, чтобы вы всегда могли добраться до дроу.

Я дважды недовольно скривился и сделал большой глоток пьянящего напитка, запрокинув назад голову и осторожно влив его содержимое в собственный рот. Алос! Ох уж мне это существо! Самодовольный, уверенный в себе вампир, которому по силе равен Сириус. Когда мне только стукнула сотня лет, и я достиг первого совершеннолетия, меня пытались выдать за него замуж, но я упирался всеми лапами и не давался. Я и сбегал, и перегрызал стражам глотки, но не собирался выходить замуж за этого безумного красавца с властью в руках. Но это ещё куда ни шло – мать он не тронет, а потому она будет в безопасности. Но дроу! Скрежетнув зубами, я опустошил бокал и сам плеснул вина в сосуды, не услышав возражения отца. Мы были союзниками и врагами постоянно. Вечные междоусобицы за каждый клок земли на северных для нас границах. Их прекрасные леса и плодородные земли, но наши невероятные укрепления. Помогая друг другу, мы после принимались грызть друг другу глотки. Одна мысль о том, что придётся искать политического убежища у них, вводила меня в состояние неконтролируемой ярости, а усы топорщились особенно яростно. Сделав маленький глоток вина, я нашёл в себе силы успокоиться.

– Вижу, тебе не нравится, малыш, – вздохнул мужчина и откинулся на спинку кресла, устало потирая глаза. – Но ничего не поделаешь. Только они смогут тебе в таком случае помочь, поверь. Тебе и Элиасу. Через пару дней Элиаса к себе под защиту возьмут лекарши, а тебя…

Он сделал паузу, и я понял, что сейчас будет самое неприятное и гадкое, что я смогу услышать в этот миг. Вздохнув, я сильнее сжал подлокотники и прикусил губу. Как жаль, что я оставил свою трубку в покоях! Как хотелось закурить!

– Тебя я спрячу в гареме, Арлан, – звучит тихий, но жестокий приговор, от которого я вскидываю взгляд на отца и вижу, как он виновато опускает глаза на бокал. – Люди Тореса повсюду. Они будут искать тебя либо для того, чтобы убить, либо для того, чтобы взять в заложники и угрожать всему нашему роду. Но вряд ли они знают тебя в лицо, а в гареме тебя искать никто не станет абсолютно точно. Там как раз есть несколько молодых лисов похожего окраса. Поэтому через пару дней ты будешь в новых покоях. Не беспокойся, я позабочусь о том, чтобы тебя никто не трогал.

Я поднялся со своего места и молча покинул кабинет отца, захлопнув за собой дверь, желая разорвать кого-нибудь на клочки. Я, как во сне, двигался в сторону своих покоев. Гарем! Место подлых змей и лицемерных шлюх, которые только и ждут, как бы расставить ноги перед знатным вельможей и попробовать вырваться на свободу, которые только и хотят, что убить очередного фаворита и занять его место, не понимая, что потом с ними будут творить то же самое. О, даже думать о том, что придётся быть там только для прикрытия – мерзко и отвратительно. Думать о том, что туда отправляет собственный отец – страшно и гадко. Рыкнув, я с ноги распахнул дверь в покои, чем безумно напугал младшего брата, который ждал меня.

Элиас. Светлый, улыбчивый мальчишка с незаурядными способностями к магии. Пусть он и младше меня всего на десяток лет, он выглядит совсем ещё подростком по нашим меркам. Невысокий, с густой тёмной шерстью и редкими, светлыми пятнами. Он пошёл в мать породой, принадлежавшей к западным оборотням, что населяли густые леса в истоках Бофу. Элиас давно научился ходить на задних лапах, но позвоночник его всё ещё привыкал к подобной перемене. Как и у всех оборотней – неохотно, медленно. Куда ему спешить, если мы развиваемся на протяжении всей жизни? Чуть вытянутая кошачья мордочка с синими, пронзительными глазами, возле вытянутых зрачков которых так и искрится магия. Худощавый, с длинным, гибким хвостом, он великолепно лазал и бегал, в то время как я предпочитал куда более прямолинейную техника – нападать.

Отец наш был прямым наследником восточных оборотней, рыжих лисов, истинно считающихся правящей династией. Правда, уже после того, как нам хитростями удалось свергнуть барсов и тигров. Термины, приевшиеся и давно потерявшие своё значение. Теперь встретить звероподобного оборотня, отличного от человека – редкость. И я до сих пор стыжусь собственной рыжей шерсти и звериной вытянутой морды, не устаю каждый день присматриваться к зеркалу – вдруг, начало сглаживаться? Вдруг, скоро я уже окончательно повзрослею? Некоторые утверждали, что оборотень достигает своей окончательной формы только тогда, когда начинает вести себя «по-человечески». Но меня это совершенно не устраивает.

Элиас заинтересованно приподнял голову, уши начали внимательно подрагивать, чуть поворачиваюсь. Влажный чёрный нос мелко задрожал, втягивая воздух. Хвост так и захлестал из стороны в сторону. Прикрыв дверь, кидаю плащ отработанным жестом на ширму и начинаю стягивать сапоги. Ох, как же я их ненавидел! На звериную изогнутую ступню частенько приходилось надевать это уродство, чтобы не повредить подушечки. Обыкновенно, я обходился и без них, но на скалах было полно острых камней, а вот это уже можно было бы считать угрозой.

– Опять гулял там, да? – тихо спрашивает Элиас и подтягивает к себе задние лапы, подворачивает под себя передние и внимательно глядит на меня.

И только тут я понимаю, что голос его дрожит, а сам он имеет чересчур загнанный взгляд. Расстёгивая на ходу жилет, я подошёл к нему и обнаружил, что шерсть вокруг глаз слегка свалялась, до сих пор чуть влажная. Подавшись вперёд, лизнул солоноватую шерсть на скуле, принюхался:

– Элиас, что случилось?

– Он… он отверг меня. Он дал мне пощёчину!..

Голос его срывается, а слёзы с новой силой текут по мордочке. Вижу едва заметные розоватые следы на коже, почти сокрытые шерстью. Уже тщательно обработанные ранки, но изредка то тут, то там, просачивается крохотная, с игольное ушко, капелька крови. Поскуливает и жмётся ко мне, а я поражённо закидываю на его спину лапу. Пожалуй, уже несколько сотен лет он безумно сохнет по одному оборотню-сердцееду, в том числе – моему лучшему другу. К несчастью, сам этот друг питал слабость только к дамам, а на моего брата даже внимания не обращал, а теперь ещё и это. Осторожно лизнул брата в макушку, затем вновь стал стирать слёзы с его лица:

– Ну, малыш, ты же знал, что он не падок на мужчин, что…

– Но он ударил меня!

Чуть хмурюсь и осторожно утыкаюсь носом в горячие ранки.

– Братишка, прошу тебя, не стоит из-за этого плакать. Ведь кругом куча других оборотней, которые ответят тебе взаимностью.

– Но, – всхлипывает он, а я прикладываю палец к его губам и чуть улыбаюсь.

– Никаких «но», крошка.

Уткнувшись лицом мне в грудь, он продолжил тихо всхлипывать, но уже без заламывания лап. Уши его печально поникли, а хвост обвился вокруг задней лапы. Несчастный, грустный, разбитый – его так и хотелось ласкать и утешать. Чуть прикусив губу, я прикрыл глаза:

– Элиас, ты ведь слышал, что решили матушка и отец?

Он помолчал пару мгновений и робко кивнул, затем вскинув на меня взгляд:

– Обещай, что если что-то пойдёт не так, обязательно найдёшь меня. Обещай, Арлан!

Приказной тон, заплаканные глаза и покусанные губы – сам соблазн. Я покорно киваю и приближаюсь к нему, прижимая к себе теснее:

– Обещаю, Элиас.

Прикрыв глаза, беспрепятственно целую мягкие, тёплые губы. Вздрагивает и пытается отстраниться, но я настойчиво тянусь следом, лаская их и оглаживая кончиком языка. Уронив брата на кровать, принимаюсь ласкать его талию, бёдра, не позволяя вырваться, а он и не особенно сопротивляется, только тихо всхлипывает. Жадно вдыхая его нежный, трепетный аромат, приникаю к его шее, вылизывая и покусывая. Мечется, первые стоны срываются с губ, а я принимаюсь поглаживать пушистый хвост, смотря на то, как дыбится его шерсть, как лихорадочно блестят глаза с безумно расширенными вертикальными зрачками. Вино вскружило голову окончательно, и я, выпрямившись, стал быстро стаскивать с себя рубашку, а затем – приник к подрагивающему от возбуждения и желания животу, целуя светлую нежную шерсть, уводящую от пупка вниз, к самому заветному. Элиаса дрожат, эта мелкая тряска передаётся и мне. Беспорядочно оглаживаю его тело, то и дело чуть надавливая когтями, не сильно, до подшёрстка, смотря на то, как исчезают слёзы на хищном лице. Разве можно противиться этому животному обаянию, подпитанному весенним обострением? Разве можно не ласкать это невинное, желанное тело? Нет, я никогда не чувствовал к брату чего-то кроме особой симпатии и братской любви. Но в те мгновения всё было не важно. Возможно, война так изменит наши жизни, что мы уже никогда не увидимся. Разве не стоит сделать сейчас то, что свяжет нас? Не извечной связью оборотней, но тонкой цепью, чтобы мы могли найти друг друга.

Стягиваю тонкое одеяло и с удовольствием смотрю на некрупный, подрагивающий от возбуждения член с открывшейся, налившейся кровью головкой, на подрагивающие бёдра и животик, на тяжело вздымающуюся грудь, на приоткрытый рот с мелкими, острыми клыками, на плотно зажмуренные глаза. Я знаю, кого он представляет себе сейчас вместо меня. А я не представлял никого. Не мог представить, кого бы мне хотелось видеть перед собой. Спешно стягиваю с себя брюки, а следом бельё, пока он не очнулся от дурмана возбуждения и лёгкого, терпкого привкуса вина на своих губах. Приподняв Элиаса, осторожно перекладываю его на центр кровати и нависаю над ним, вглядываюсь в лицо, а затем, переворачиваюсь вместе с ним, укладывая на себя, окончательно скидывая с него одеяло, в которое он стыдливо кутался всё это время. Вздрагивает и поднимает на меня недоумевающий взгляд. Улыбаюсь и помогаю ему сесть, а затем съезжаю ниже, между широко разведённых бёдер, наслаждаясь изумлением, страхом и удовольствием на его лице, упиваясь его дрожью и ароматом желания. Чуть отодвигаю в сторону мечущийся беспорядочно хвост, провожу языком по мелкой, гладкой шёрстке, затем к самому основанию, к незащищённому шерстью отверстию. Долгое, влажное прикосновение языка, длинное, чтобы прочувствовал всё до мелочей, затем снова, уже слегка надавливая. Пусть он и юн, невинен, но и ему знакомо тянущее ощущение внизу живота, жжение в заднице, когда хочется скулить и подставлять задницу первому встречному, трахать всё, что движется. Придерживаю хвост одной лапой, второй же чуть надавливаю на поясницу, чтобы и не думал сбежать. Ещё одно прикосновение языка, и сверху раздаётся напряжённый, короткий вздох, затем тихое напряжённое шипение. Раскрываю его языком, терплю собственное почти болезненное возбуждение, потребность немедленно поставить его на карачки, прикусить загривок и… но лишь продолжая упорно проникать языком внутрь, вслушиваясь в постепенно становящиеся всё более раскрепощёнными звуки, которые он издаёт. Стон перерастает в жалобный, совсем уж тоскливый скулёж, и я отвлекаюсь от своего занятия, наблюдая за тем, как с кончика его члена медленно сочится желтовато-белая густая влага. Как только замираю и отстраняюсь, Элиас начинает тихо. Предупреждающе рычать, чуть перебирает задними лапами по покрывалу, и я не сдерживаю победоносной ухмылки.

Когда я устроился позади него, уткнувшись носом в ухо, он вновь тихо, заскулил, оглянулся, прижал уши. Весь его вид так и говорил – а стоит ли? Но я знал – стоит. Придержав распушившийся до состояния ёршика хвост, поддал бёдрами, медленно погрузившись в него, едва не зарычав и удержавшись от резкого, сильного толчка. Горячий, тесный, гладкий, так… от дрожи содрогнулся живот, шерсть стояла дыбом, взмокшая у корней. Не став дожидаться разрешения, сразу задал быстрый, резкий темп. Зубы то и дело смыкались на его загривке, когда он начинал издавать чересчур уж громкие стоны, грозя выдать нас с головой. Лопатки его так и ходили ходуном, мелкие узлы мышц так и перекатывались под гладкой шерстью, отчего по ней будто проходились серебристые волны. Сквозь любовную горячку я слышал, как он зовёт по имени своего возлюбленного, как в голос прокрадывается совершенно звериная тоска и боль. Сам же я думал лишь о том, как бы его измотать, заставить уснуть без сновидений и хоть одну ночь проспать без слёз. Мне было не понять его метаний, его страданий. Понятие «любовь» для меня оставалось весьма абстрактным, неприменимым. Жаль, что я понял это лишь спустя полторы тысячи лет.

Мы трахались, как обезумевшие. Я брал его снова и снова, кусал, ласкал, стонал и рычал с ним в унисон. Он же вскоре переборол боль, вошёл во вкус, возмущённо взрыкивал, когда я отдалялся, чтобы тихонько полакать вина и перевести дыхание. Такое искреннее возмущение читалось на его мордочке, осуждение, что мне ничего не оставалось, кроме как вернуться к чёрному делу. Под конец я чувствовал себя так, словно ещё чуть-чуть – и все причиндалы отвалятся до конца жизни. Но он всё же уснул, уложив голову мне на грудь и обняв, всё равно продолжал шептать имя любимого оборотня. Погладив брата по пушистой макушке, я почти нежно взглянул на его умиротворённую мордашку. Уснул и я, сморённый новостями от отца, вином и безумной страстью брата.

А утром, когда солнце только начало подниматься над горизонтом, в комнату ворвался отец. Увидев нас, лежащих на кровати, почти превратившейся в руины, абсолютно голых, да ещё и в обнимку, он пришёл в полнейшее бешенство. Он орал на нас и бил меня по щекам, хватал меня за загривок, уши, хвост, а затем, кинув разъярённый взгляд на Элиаса, рявкнул:

– Сейчас же иди к лекарям!

Но не успел он сделать и шага, как споткнулся, рухнул. Морда моя медленно вытягивалась от обиды и непонимания. Оглянулся на постель, усыпанную шерстью, снова посмотрел на юношу, что стыдливо прикрывался разбросанной одеждой, которую судорожно пытался подобрать. Бледная кожа, на щеке розоватые следы царапин, под длинными, чёрными волосами почти полностью сокрыты плечи. Схватив одежду, брат вылетел в коридор, а я молча сидел у ног отца и терпел боль в ссадинах и синяках от устроенного внепланового наказания. Кости ныли, но явно были целы, губа была разбита. Но вовсе не это волновало меня. Чтобы принять такой вид, у оборотня уходили месяцы, иногда – годы. А этот всего за ночь облинял, как будто только притворялся моим любимым черношубым котом! Дикая обида закралась в сердце, я покосился на собственный хвост и только расстроенно клацнул зубами.

– Какого чёрта ты творишь, Арлан?! Жить надоело?! – заорал отец, как следует тряхнув меня за шкирку и низко зарычав после этого.

– Ничуть, господин, – стараясь говорить ровно, произнёс я, а затем сжал зубы, сдерживая слёзы боли. – Мы с Элиасом прощались.

– Я тебе попрощаюсь, паршивец! – рявкнул мужчина и, схватив меня за волосы, поставил на колени к себе задницей.

Хвост мой заметался из стороны в сторону, и я попытался рвануться от Лорда Оборотней прочь, но отец схватил меня за бёдра. Я слышал, как он пыхтит, стягивая с себя брюки и бельё.

– Я покажу тебе, дрянь, – взрыкивает он, заставляя меня уткнуться лицом в кровать.

Я рычал и брыкался, срываясь на отчаянный звериный визг, пока он раздвигал мои ягодицы, но, в конце концов, он просто напросто изловчился и схватил меня за лисье ухо и без подготовки всадил в меня свой истекающий смазкой член. Слёзы непроизвольно навернулись на глаза, и я заорал, вцепляясь когтями в одеяло, затем вновь задёргавшись изо всех сил, но после замерев – боль стала лишь сильнее. Уперевшись руками по обеим сторонам от моей головы, он принялся резко двигаться, жадно рыча и сопя, затем принимаясь мять моё тело, кусать и довольно рычать. Удовольствия сперва не было вообще – только адская боль от того, что его плоть двигается во мне, резко раздвигая стенки заднего прохода. Глотая слёзы и крики, я старался отползти от него, но он грубо хватал меня тогда за бёдра и всаживал по самые яйца, заставляя меня забиться в невольных судорогах удовольствия – член его давил на простату, вызывая взрывы удовольствия. Грубые пальцы сжимали то бёдра, то плечи, то соски, то мою талию, заставляя орать громче, срывая голос. Когти разодрали одеяло в клочки, от слёз шерсть взмокла. Рыжая, как и у него.

От отвращения к самому себе становилось только хуже, если такое вообще бывает. Шлепки плоти о плоть, хлюпанье в моей собственной заднице, его довольные рыки и постанывания, мои приглушённые возгласы – всё слилось в страстную симфонию лютой ненависти и нетерпения. Боль начала сменяться удовольствием, и я уже подавался бёдрами навстречу, лишь бы поскорее кончить и позволить ему сделать то же самое. Но он не остановился даже тогда, когда излился в меня в третий раз. Уложив меня на спину и закинув мои ноги себе на плечи, он вновь резко ворвался, вырвав из моей груди то ли крик, то ли хрип. Больно и безумно хорошо, сладко и отвратительно до тошноты. Я жмурился и отворачивал голову в сторону, лишь бы не чувствовать его дыхание, наполненное винными парами, лишь бы не ощущать, как его шелковистые рыжие волосы касаются моего лица, шеи, груди. Лишь бы не чувствовать всей этой погани. Становилось всё хуже внутренне – удовольствие во мне становилось всё сильнее, мне начинали нравиться грубые прикосновения, сильные, размашистые движения, пронзающие меня болью и удовольствием, отвратительные, жадные поцелуи, запах потного мужского тела.

В очередной раз излившись в меня, отец покинул моё тело и, тяжело дыша, поднялся с кровати. Приоткрыв слезящиеся глаза, я поднял на него взгляд.

– Через час за тобой придут из гарема. Будь готов.

Одевшись, он развернулся и покинул комнату, закрыл за собой дверь, оставив меня лежать на мокрой от всех развлечений кровати, тихо рычать и желать смерти. Если Элиас чувствовал себя так же, как и я сейчас, то я готов броситься вниз со скал де’Мос. Но гордая натура правителя не позволила мне этого сделать. С трудом поднявшись с кровати и приказав слуге подготовить ванную, я взял пару книг, которые могли бы мне пригодиться, несколько зелий, взятых когда-то давно противозачаточных капсул, одежду, я замер возле ширмы, ожидая, когда установят бадью с тёплой водой. Выставив слуг вон, я долго отмывался. Почти что до самого прихода других слуг. Одевшись, я позволил себя увести на западную часть замка, где и располагался гарем. Шлюхи, казалось, были крайне довольны своим положением и состоянием, но на меня смотрели с лютой ненавистью. Опустив взгляд, я зашёл в приготовленную для меня комнату и рухнул на кровать. Одежду с меня буквально сорвали и оставили другую – тонкую, прозрачную тунику, прикрывающую слегка ягодицы и большое количество белья. Ладно бы, я был уже совсем похож на человека, в этих украшениях ещё был бы смысл. Но это? На лодыжке у меня закрепили браслет, а затем оставили в покое.

Новая комната по сравнению с моими апартаментами оказалась маленькой, но уютной, обставленной в золотистых и изумрудных тонах. Шикарная кровать – никак для любовных утех – оказалась мягкой, приятной и очень тёплой, а потому я даже не особенно пожалел в тот миг, что оказался в этом месте. По крайней мере. спать будет удобно. С трудом подняв голову, перебарывая боль в ноющей шее, я окинул взглядом помещение. Приличное углубление в углу комнаты, долженствующее наполняться водой, явно было ванной. Окно было задёрнуто тонкими, прозрачными шторками – слишком прозрачными, чтобы что-то скрывать. Как и та туника, что лежала передо мной на кровати. Эта с позволения сказать одежда должна была держаться только на одном плече, чтобы пользующиеся шлюхами могли по-быстрому избавить от одежды. Различное бельё: шёлковое, атласное, батистовое, кружевное – всё, чтобы угодить «клиенту». Жаль только клиенты не особенно оценят эстетику вкуса: шёлковое или атласное бельишко на пушистой заднице. На этот счёт я никогда не обманывался и предпочитал лишний раз пройтись «голяком», чем кутаться в халаты или что там ещё люди придумали, чтобы скрывать свои тела. А мне – хоть трава не расти. Пригладил шёрстки и ходи себе, сколько влезет. Вот только сыну Лорда такую роскошь почти не позволяли, укоризненно напоминая, для чего вообще существует одежда. Рабочего стола здесь и в помине не было, что меня жутко расстроило – меня хлебом не корми, дай посидеть за столом, покопаться в книгах и свитках. Зато был низкий столик, выполненный полностью из хрусталя, а вокруг были раскиданы подушечки разных размеров, но примерно одной цветовой гаммы – золотистые и изумрудные. Осторожно повернувшись на кровати и зарычав от жуткой боли в теле, я осторожно натянул на себя одеяло, поглядывая на предоставленное мне безобразие. Какие-то полупрозрачные туники, топы, шаровары. Тьфу, холера – так ходи голым, а так напяливай на себя какое-то посмешище. Помедлив немного, провёл пальцами против шерсти, разглядывая синяки, оставленные там мужчиной, которого язык теперь не поворачивался назвать отцом. Просто мужчина.