355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Лора Бальс » Здесь я устанавливаю правила » Текст книги (страница 2)
Здесь я устанавливаю правила
  • Текст добавлен: 10 июля 2020, 19:00

Текст книги "Здесь я устанавливаю правила"


Автор книги: Лора Бальс



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Глава 3

Инга с детства боялась темноты. Не монстров, которые якобы могут в ней прятаться, не грабителей и маньяков, которые по уверениям бабушки под покровом мрака выходят на охоту, а именно самой темноты. Тьма сама была монстром. Непобедимым ползучим гадом, который подкрадывается со всех сторон, заполняет собой всё пространство – и не только пространство, а вообще всё, что встретится на его пути. Заползает в горло, в нос, мешает дышать, впивается в глаза…

Инге всегда казалось, что, побыв в темноте дольше нескольких минут, она навсегда утратит способность видеть. Тьма выест ей глаза, впитается в кожу, превратит её в часть себя.

Инга даже в детстве понимала, что этот страх слишком необычен, может, даже ненормален. Если бы она рассказала о своих фантазиях родителям, они бы испугались, повели её к психологу и потом ещё долго присматривались, стараясь понять, всё ли с их дочкой в порядке. Инга не любила лишнего внимания и ещё больше не любила быть обузой, поэтому молчала. К счастью, окно её спальни выходило на проспект, и света фонарей хватало, чтобы комната никогда не погружалась в полную темноту.

С возрастом страх не исчез. Инга в большей степени осознала его иррациональность, но понимание не помогло побороть чувство. Вместо этого она в совершенстве научилась избегать моментов, когда тот мог её настигнуть. В комнате никогда не занавешивались шторы, а гирлянды украшали окно даже в летние дни. В сумочке всегда хранилось несколько фонариков – на случай, если электричество отключат во всём районе, и телефон в это время разрядится. К своим девятнадцати годам Инга привыкла считать, что не одолела, но перехитрила странную детскую фобию, и у той нет шансов когда-нибудь её настигнуть.

И вот сейчас она сидела в кромешной тьме. Она до последнего не могла поверить, что это случится. Глупо надеялась, что охранник всё-таки окажется великодушней хозяина и не станет выключать ей свет, или что между дверью и порогом найдётся щель, способная пропустить хотя бы тонюсенький луч света. Но темнота обступала со всех сторон, как в самых жутких её кошмарах. Ветров неизвестно откуда узнал её страх, и воспользовался им в полной мере.

Инга давно готова была кричать, просить о пощаде, соглашаться на любые условия и обещать что угодно – лишь бы мучение прекратилось, лишь бы ей позволили видеть хотя бы полоску света. Останавливала только мысль о том, что её мольба не найдёт отклика. Мучитель будет только рад убедиться, что угодил в нужную точку, и, обретя уверенность, что действует не впустую, лишь продлит её страдания.

Стараясь хоть как-то отвлечься от всё больше заглатывающей её темноты, Инга попыталась сосредоточиться на счёте, но каждый раз сбивалась, не дойдя и до сотни.

Съёжившись в углу возле двери, девушка мысленно молилась о том, чтобы обещанные хозяином дома крысы пришли в самом деле. Любое живое существо сейчас казалось спасением. Пусть оно захочет ею поживиться, пусть вопьётся в тело, но отделит её от вездесущей тьмы.

Крыс не было. Конечно, в таком доме им неоткуда было взяться. В эту бездушную, тщательно вычищенную коробку никто не смог бы проникнуть без позволения.

Инга сама не заметила, как судорожно шевелящиеся губы нашли определённый ритм, задвигались уже не просто так, а произнося слова.

– Горе! Горе! Крокодил

Солнце в небе проглотил!

Наступила темнота.

Не ходи за ворота:

Кто на улицу попал —

Заблудился и пропал.

Плачет серый воробей:

«Выйди, солнышко, скорей!..»

Она не замечала слов, не осознавала, что срывается с её же губ, не слышала собственного голоса. Однако мерный, однообразный ритм стал спасением, якорем, который связал её с существующей реальностью.

Ветров никак не мог отвлечься от мыслей о запертой в подвале девчонке. С тех пор, как он приказал её увести, прошло меньше часа. Он намеревался продержать её внизу до утра, чтобы уж точно отбить желание противиться. Однако из головы никак не шёл её последний взгляд. Слишком отчаянный, слишком обречённый, слишком неживой, будто он уже подверг её мучениям, а не только грозил.

Пожалуй, если бы речь шла о ком-то другом, он бы не удивился. Он вообще был не высокого мнения о женской выдержке. Но всё же Зеленцова не должна была так смотреть. Не после проявленной храбрости.

Феликс поморщился. Ему всё больше казалось, что он задел в девчонке больше струн, чем сам ожидал. Может, потоптался по детским фобиям или напомнил своим решением о наказаниях, которым иногда подвергают непослушных детей родители.

Наверное, это было и к лучшему, и помогло бы уж наверняка приструнить девчонку. Однако какое-то необъяснимое, неоправданное чувство неприятно шевелилось в душе, не позволяя отвлечься и дойти в своём намерении до конца.

Убеждая себя, что дело всего лишь в желании держать всё под контролем, Ветров неспешно вышел из кабинета и направился к ведущей вниз лестнице.

– Что там? – небрежно поинтересовался у дежурившего охранника.

Тот равнодушно пожал плечами.

– Всё тихо. Куда она денется?

Тихо. Значит, девчонка не просила пощады. Можно было успокоиться и ждать утра в расчёте, что к тому времени эта стойкая оловянная принцесса всё-таки дойдёт до нужной кондиции, но вместо этого Ветров зачем-то взял ключи и шагнул к подвальной двери, попутно щёлкнув выключателем…

Он не сразу заметил сжавшуюся в углу девчонку. Она сидела неподвижно, обхватив руками колени, так что превратилась в маленький комок, способный затеряться даже в пустом помещении. Она не шевельнулась, не повернула голову на звук открывающейся двери и вообще никак не отреагировала на его появление.

Сердце снова неприятно кольнуло. Девчонка вызывала в нём непонятные чувства. Её бессмысленное, заведомо обречённое на провал упорство злило, но в то же время вызывало странное сочувствие. Он неожиданно для себя подумал, что если бы обладательница такого характера была для него близким человеком, он бы без сомнений ею гордился. Осознание разбудило новую волну раздражения – не то на себя, не то на девчонку, а может, в целом на обстоятельства, которые свели их в такой ситуации.

– Что-нибудь надумала? – осведомился он чуть резче, чем планировал.

Девчонка не ответила и вообще как будто его не услышала. Она продолжала смотреть прямо перед собой. Ветров только сейчас заметил, что она еле слышно бормочет что-то себе под нос, и тональность этого звука тоже не нарушилась его вопросом.

– Эй… – он наклонился, стараясь вслушаться в лепет Зеленцовой.

– …Но мохнатые боятся:

«Где нам с этаким сражаться!

Он и грозен и зубаст,

Он нам солнца не отдаст!»

– донеслось до него.

Девчонка читала какой-то дурацкий детский стишок с прилежанием школьницы, будто от этого зависела её жизнь.

– Хорош придуриваться, – без должной уверенности потребовал Ветров, уже понимая, что на самом деле о притворстве и речи не идёт. – Девочка… Инга!

Снова не дождавшись ответа, он слегка тряхнул Зеленцову за плечо, и только тогда она наконец перевела на него взгляд – растерянный, чуть удивлённый, будто только проснулась и не могла понять, где оказалась и что происходит.

– Вставай. Вставай, пойдём отсюда.

Всё так же не говоря ни слова, она позволила вывести себя из подвала, провести в кабинет и усадить в кресло. По тому, что девчонка не отпрянула, когда он, придерживая, приобнял её за плечи, и никак не выразила своей ненависти и отвращения, Ветров понял, что она ещё так и не пришла в себя.

– Держи, – он поставил перед ней стакан коньяка. – Выпей.

Она не пошевелилась, и Феликс сам поднёс стакан к её губам, зафиксировав ладонью затылок, заставил сделать глоток.

Девчонка дёрнулась, резко махнула рукой, отстраняя его руку. Во взгляд вернулась осмысленность. Казалось, несколько мгновений в ней боролось хорошее воспитание и желание выплюнуть ту часть напитка, которую она ещё не успела проглотить, но воспитание всё же победило.

– Я вас ненавижу, – медленно, безэмоционально и поэтому как-то особенно серьёзно проговорила она.

– Ты боишься замкнутого пространства? Темноты? Что тебя так впечатлило за какой-то час?

– Интересуетесь, чтобы в следующий раз не промахнуться с выбором? А вы повторите всё сочетание, чтобы уж наверняка!

– Девочка, не надо делать из меня большего зверя, чем есть. У меня не было намерения доводить тебя до безумия. А если бы ты не упрямилась, то вообще не попала бы в такое положение.

– Вы льстите себе сравнениями. Звери так себя не ведут. Они убивают своих жертв, но не думают о том, как бы подольше и поинтереснее над ними поиздеваться. Вы хуже любого хищника. Таких надо отстреливать без суда и права последнего слова.

Инга договорила последнюю фразу и только тогда осмелилась посмотреть на Ветрова. Она боялась, что если раньше встретится с ним взглядом и прочтёт приговор за эту дерзость, то уже не сможет совладать с собственным голосом. А молчать она не хотела. Инга уже не верила в возможность хоть сколько-нибудь благополучного исхода для себя, и теперь хотела только одного – погибнуть не сдавшейся, не сломанной и не растоптанной.

Инге казалось, что теперь она уже готова ко всему, но когда она увидела, что Ветров достал из сейфа пистолет, тело сотряслось от нервной дрожи. Вот сейчас всё и закончится, пронеслась в голове обречённая мысль. Если бы раньше её спросили, что лучше – мгновенная смерть или долгая неволя и мучения, Инга не раздумывая выбрала бы первое. Теперь же, когда взгляд был прикован к оружию в чужих враждебных руках, она отдала бы что угодно за лишние минуты жизни.

Она ждала выстрела и не сразу поняла, что вместо этого Ветров протягивает оружие ей.

– На. Отстреливай.

Не дождавшись реакции, он почти насильно вложил оружие в её ладонь и отошёл на несколько шагов.

Инга вздрогнула от соприкосновения с прохладной сталью. С неподдельным удивлением, как на что-то чужеродное, посмотрела на собственную руку, сжавшую пистолет. Происходящее было слишком невероятным, нереальным, и потому никак не желало укладываться в голове.

Она опять перевела взгляд на Ветрова. Он ждал спокойно, невозмутимо, будто его нисколько не интересовало, что она будет делать дальше.

– Вы настолько уверены, что я не смогу? – почти по слогам проговорила Инга. Слова рождались с трудом, царапали горло, будто она молчала несколько лет и разучилась разговаривать.

– А ты сможешь? Давай.

Картинка перед глазами размылась, и Инга не сразу поняла, что дело в навернувшихся слезах. Это было странно. Она не плакала даже в те жуткие минуты, проведённые в подвале, а теперь ничего не могла с собой поделать. Несмотря на оружие в руках, она никогда не чувствовала себя настолько беспомощной.

Казалось, стоящий перед ней человек видит её насквозь. Знает её лучше, чем она сама. В его лице не было ни тени тревоги, будто исход этой сцены уже был предрешён и он с абсолютной уверенностью знал, что она бессильна, несостоятельна даже тогда, когда имеет видимое преимущество. Она была в его глазах ничтожеством. Недоразумением, досадной, но незначительной помехой, и сейчас могла только подтвердить это мнение.

Инга вдруг поняла, что если сейчас сдастся, сама откажется от врученной ей возможности, то её окончательным поражением станет именно это. Не пленение, не заточение в темноте – там от неё ничего не зависело – а именно этот момент. Момент, когда она сама признает, что враг не заблуждался на её счёт, и все её попытки противостояния были только бессмысленными трепыханиями слабого существа.

Она никогда ещё не чувствовала такой безысходности. Казалось, ей преподнесли выбор, но она чувствовала себя в ловушке. Выигрышных вариантов не было. Но проиграть этому человеку она не могла.

Инга медленно подняла отяжелевшую руку, поддерживая дрожащую кисть второй. Пространство двоилось, расплывалось от слёз, но она всё равно не нашла в себе сил смотреть, зажмурилась, будто надеялась спрятаться, притвориться хотя бы перед самой собой, что не участвует в происходящем. Судорожно стиснула рукоять пистолета и нажала на курок.

Прозвучал сухой щелчок.

Глава 4

Кто-то вынул из её ослабевшей руки пистолет.

– Ты меня удивляешь.

Только услышав как всегда невозмутимый голос Ветрова, Инга открыла глаза и сразу же отшатнулась, будто увидела привидение. Но стоявший перед ней человек был жив и, в отличие от неё, нисколько не потрясён этим фактом. Вот на неё он смотрел действительно с удивлением. С удивлением и… одобрением? Последнее уж точно было невозможно, однако на какой-то миг ей показалось именно так.

– Чем же ты лучше меня, если готова вот так походя расстрелять живого человека? – поинтересовался он.

Инга шумно выдохнула. Смысл слов доходил с трудом. Только сейчас к ней в полной мере пришло понимание того, что она готова была натворить, и это оглушало. Инга никогда раньше не подозревала, что в ней живёт нечто настолько тёмное, разрушительное. Да, она желала мести и не скрывала этого от себя, но она хотела, чтобы всё было справедливо. По закону!

– Что ж, может теперь, когда мы выяснили, что разница между нами не столь уж и велика, мы наконец сможем перейти к конструктивному общению, Инга?

Она вздрогнула от звука собственного имени. Ветров едва ли не в первый раз обратился к ней так, а не безликим «девочка». Словно её неудавшийся выстрел связал их, словно действительно сделал её такой же, как враг.

Инга вдруг поняла, что для него произошедшее было всего лишь экспериментом, жестокой игрой. За последние минуты её мир в очередной раз перевернулся. Она почувствовала себя убийцей, а на самом деле Ветров даже не собирался предоставлять ей подобную возможность.

– Он не был заряжен? – вслух проговорила она, желая убедиться в родившейся догадке.

Ветров пожал плечами.

– Разумеется. Я не сторонник бессмысленного риска. Хотя, признаться, такого от тебя не ожидал. Маленькая убийца.

– Он был не заряжен, – потерянно повторила Инга. – Вы развлекались…

– Не находишь, что мои развлечения безобиднее твоих желаний?

В её лице что-то дрогнуло. Феликсу показалось, что она всё-таки не выдержит, закатит истерику или просто расплачется. Однако Зеленцова после минутного замешательства только выше вздёрнула подбородок.

– Вы не находите, что мои желания честнее ваших развлечений?

Она была из тех, кто до последнего не показывает слабости. Такие перед лицом жизненных катастроф только выше вскидывают голову, до конца цепляясь за свою гордость… А потом умирают лет в сорок от инсульта или сердечного приступа. Если, конечно, до этого не успевают вляпаться в другие несовместимые с жизнью неприятности.

Ветров понял это как-то резко, и сразу же осознал, что в своей жизни уже знал такую женщину. Она была единственной, к кому он относился не только с нежностью, но и с уважением. На последнее не могла рассчитывать даже его мать – добрая, но слишком тихая и безликая женщина, которая принесла себя в жертву семье и считала это достоинством.

Та была другой. Яркой, безудержной, до безрассудного гордой. Она не терпела никакого давления, и при любой попытке на неё повлиять превращалась в непробиваемую стену. Её решимость иногда обескураживала даже его самого.

Она была не просто подругой – правой рукой, частью мозга. Феликс до сих пор был уверен, что один, без её поддержки и помощи, никогда не стал бы тем, кем являлся сейчас. Она была его идеалом женщины, даром что таковым обычно считается мать. Идеалом женщины и идеалом человека.

Она даже умирала так, будто бросала миру вызов. Когда узнала, что больна и лечение может только продлить ей дни, но не излечить полностью, отказалась от любой медицинской поддержки и стала просто жить. Она не пустилась в разгул в старании отвлечься от мыслей о неминуемом, но веселилась так, как никогда раньше.

Они проводили целые дни в парке аттракционов, облазили все окрестные леса в поисках ягод, грибов и просто интересных мест, летали на выходные к морю… Она полюбила лежать в траве без всяких покрывал, и всегда смеялась: «Эй-эй, берегись клещей! Это мне уже не страшно…»

Это у него иногда замирало дыхание и в голове метались бессильные вопросы «Почему? За что?» Она только смеялась и разводила руками не в разочаровании, а в стремлении обнять весь мир. «За что? Слушай, жадина, ты когда-нибудь спрашивал, за что вообще нам – именно нам с тобой – дана эта жизнь?! Почему все берутся ныть, когда чувствуют утрату, а подарки принимают как должное? Ведь каждый день – это подарок! Удивительный и незаслуженный. Нас могло бы не существовать вовсе, а мы получили возможность столько лет наслаждаться солнцем, и воздухом, и землёй, водой и лесом, цветами и лакомствами – всем, что только есть в этом мире! Это счастье, и нет ничего глупее, чем убиваться из-за его конечности»…

Одним вечером, который ничем не отличался от любого предыдущего, она вдруг остановилась и сказала: «Не вздумай из-за меня скорбеть. Не забывай, что когда-нибудь придёт и твоя очередь стать покойником, и тогда воспоминания о годах нытья тебя не утешат». Это было в её духе, и его тогда ничто не насторожило. А утром, когда он проснулся, она уже не дышала. Она лежала на боку, подложив руку под голову, и казалась просто спящей. Это тоже было в её духе…

Ветров отвернулся, перебирая воспоминания. Продолжать пререкания с Зеленцовой резко расхотелось. Хотя сейчас был подходящий момент, чтобы продолжить давление – несмотря на старание держать лицо, девчонка была выбита из колеи и уже не чувствовала прежней уверенности.

Вместо этого он снова вызвал охранника.

– Проводи.

Девчонка изменилась в лице, явно посчитав, что её опять ждёт подвал. Но ничего не сказала, не попросила…

Уже когда девчонку вывели за порог, он бросил вслед:

– В гостевую на втором этаже отведи её. И, девочка, не советую пытаться сбежать. На ночь спускаются собаки. Насмерть без приказа не загрызут, но остановят так, что шрамы останутся до конца дней.

Оставшись в одиночестве, достал из ящика стола фотографию. Нахлынувшие воспоминания не отпускали, требовали дальнейшего погружения.

– Лара, – вслух произнёс он, погладив изображение.

С карточки ему улыбалась красивая – для него прекраснейшая из всех, кого он когда-нибудь знал – тридцатилетняя женщина. Фотография была сделана за несколько месяцев до того, как она узнала о своей болезни.

Внешне у них с Зеленцовой не было ничего общего. Женщина на снимке – Лара, чудесная и неповторимая! – была яркой. Чёрные волосы, подстриженные в модное тогда каре, смугло-золотистая – сама по себе, не от загара – кожа, выразительные – может, чуть резкие, но удивительно живые, запоминающиеся черты лица… Уж в ней никто бы не заподозрил отсутствие характера, даже с первого взгляда!

Вот, к слову, взгляд у них был похож. Прямой, требовательный, непреклонный… Только Лара действительно имела право так смотреть. В отличие от…

Он вдруг почувствовал злость. Злость и вину перед той, которая никогда не стала бы его в чём-то винить.

Как он мог искать сравнения? Как вообще можно было хоть на мгновение поставить в один ряд Лару и случайную девчонку, никогда в жизни не сталкивавшуюся с реальными страданиями? Она едва не тронулась умом после часа в подземелье, на протяжении которого ей не было ни больно, ни унизительно. Она сломалась бы после первых серьёзных мер. Не пережила бы и пяти минут настоящих истязаний. Глупая неженка, которую никогда не пороли в детстве, и только поэтому у неё сохранился длинный язык. Обманка.

На миг перед глазами с удивительной ясностью предстало изнеженно-белое тело, испещрённое алыми полосами. Потухший, безжизненный взгляд. Нет никаких сомнений, что он станет таким, если за девчонку взяться всерьёз. И этим бесцветным глазам такое выражение пойдёт куда больше, чем неоправданное упрямство. Она поймёт, где на самом деле её место, и больше не сможет обманывать. Не сможет притворяться другой.

Феликс поднялся, чтобы дать новые распоряжения насчёт девчонки, но в последний момент передумал. В этом он должен участвовать лично. Своими глазами увидеть её сокрушение, разрушить обманку. Сейчас на это не было сил.

Он достал начатую бутылку коньяка и снова обратился к портрету:

– Прости, Лара. Я ошибся. Подобных тебе нет.

Лара не понаслышке знала, что такое мучения и стойкость. Узнала из-за него. В то время у него ещё почти ничего не было – так, маленькое ночное заведение с лёгкими наркотиками из-под полы и стриптизёршами, которые не отказываются от продолжения вечера. Однако кто-то заметил и это. Сначала ему мирно предложили делиться доходами, а когда отказался – похитили Лару.

Он бы пошёл на любые уступки, отдал всё, если бы только оставалась уверенность, что после этого Лара вернётся живой. Уверенности не было, поэтому он принялся тянуть время, попутно пытаясь отыскать Лару своими силами.

Он нашёл её на третьи сутки. Замученную, но живую. Она никогда потом не рассказывала, что ей пришлось пережить, но того, что он увидел, было достаточно. Тело без единого живого места, на котором можно было различить все цвета от ярко-алого до иссиня-чёрного. Ни одно её слово, ни один жест протеста не остались безнаказанными.

После спасения она несколько дней не разговаривала, и он боялся, что она уже никогда не поднимется, не станет прежней. Но она не сломалась. Изменилась, но всё же сохранила себя.

Виновников он наказал. Они умирали медленно и очень больно. Главного мучителя Лара пристрелила сама, когда тот уже не мог даже страдать. Она не смогла смотреть на пытки, но это сделала. И потом долго рассматривала свои руки – без ужаса, но с почти детским удивлением, будто не могла до конца поверить в собственный шаг.

«Чем я стала… – без скорби, но с каким-то ностальгическим сожалением произнесла она наконец, и вдруг решительно потребовала: – Никогда не трогай тех, кто ни в чём не виноват! Обещай!»

Он согласился.

Именно после этого случая Лара стала с особенным интересом относиться к его делам. «Если уж, находясь рядом с тобой, я могу пострадать в любой момент, я хочу хотя бы не чувствовать себя невинной жертвой» – объявила она, и он не смог возразить.

Это Лара заставила его развиваться, превратила низкопробные заведения в закрытые клубы первого класса. «Таких притонов, как у тебя, через пару лет будет по десятку на квартал! Но сейчас – ты видишь, кто у нас бывает? Золотые мальчики, дети правящей верхушки. Они хотят не просто дозу и девку – то есть, конечно, хотят именно этого, но также хотят, чтобы всё было красиво. Хотят приключение, сказку. Разве мы не можем им этого дать? И вообще тебе стоит подумать о более серьёзном заведении – для их папаш. Без наркоты, с девочками, которые умеют что-то интереснее, чем однообразное кривляние у шеста. Не зевай, и ты станешь настоящим хозяином в этой области…»

Лара оказалась права.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю