Текст книги "Время колокольчиков"

Автор книги: Лиса Салливан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Разговор с родственниками длился недолго, буквально нескольких слов ей хватило, чтобы убедить домочадцев в необходимости провести новогодний вечер черт знает где, черт знает с кем.

Я не удержалась и спросила, кивая на телефон:

– А они точно не расстроились?

– Они знают, что я не стала бы отказываться от праздника с семьей, если бы на то не было особой причины.

Лицо мое, предположительно, выражало смесь уважения и благоговейного страха.

– Если честно, Ольга, по-моему, вы переоцениваете сложившуюся ситуацию, – осторожно начала я. – Не такая уж и особая эта моя “причина”.

– Конечно, она не особая. Уверена, ты это переживешь. В конце концов, жизнь только начинается. Но моя миссия на сегодняшний день в другом, – загадочно проговорила она, и глаза ее свернули. Захотелось крикнуть: “Мама!”, схватиться за голову и убежать в закат. Но вместо моего рта вновь открылся рот Ольги, и она, слишком добродушно, надо сказать, для узкого ее лица, добавила:

– Но об этом позже! Давай сделаем какой-нибудь салатик? Чувствую запах чеснока, это маринад?

Идти на кухню с загадочной женщиной за сорок было страшно, как никогда. В конце концов, на кухне ножи, а ножами можно срезать с костей филе. Вдруг ее миссия в том, чтобы принести человеческую жертву своему странному богу с улитками на затылке и вкусить его плоть и кровь, посредством ритуала вселившуюся в мои бренные бока?

Несмотря на вакханалию в голове, выглядеть я старалась спокойно и уверенно. Руководило мной при этом странное, залегшее на подкорку убеждение, что дикий зверь чувствует страх, а сильных духом он не цапнет, потому что так у них, у зверей, принято – не тягаться с равными.

– Да, я замочила крылышки в чесночно-медовом маринаде…

Никогда еще “замочила крылышки” не звучало так неоднозначно.

– …и для “Зимнего” все есть, хотя я не фанат, если честно, только в этом году почему-то захотелось немножечко традиционности. Еще у меня есть карбонат, сыр с плесенью, вот икра красная на бутерброды, что там еще… – выкладывала я продукты из холодильника, прячась за возвышавшейся на глазах гастрономической стеной. – А, ну конечно, пекинская капуста и овощи, можно сделать салат с горчицей и яблочным уксусом. И торт, кстати! Торт на балконе стоит.

Продуктовая гора выросла на скромном кухонном столе, и стало понятно, что сейчас придется складывать все назад, иначе резать будет не на чем.

– Я не кушаю мясо, яички и молоко, но давай все равно порежем на стол.

– И алкоголь не употребляете? – почти без ехидства спросила я.

– Как правило, нет, но могу выпить бокал вина или шампанского в новогоднюю ночь, – тонкий рот Ольги изобразил нечто вроде умильной улыбки.

Еще полчаса мы нарезали салаты и тщетно пытались вести простую человеческую беседу.

Разговор шел туго. Стараясь создать впечатление гостеприимной хозяйки, я то и дело что-нибудь спрашивала, рассказывала истории из жизни и даже вспомнила парочку бородатых, слегка сексистских анекдотов, которые Ольга не то что не оценила, скорее, не поняла. Педантично нарезая капусту в салат, она иногда выдавала что-нибудь шаблонно-глубокомысленное, так что в иных случаях молчание придавало ее виду больше мудрости.

Позвонила мама и привнесла в заунывные праздничные посиделки щепотку живой человеческой речи. Врать в этот раз не пришлось: я действительно праздную Новый год с подружкой. Возрастной такой подружкой, о которой не знаю ничего, кроме того, что она не ест животных и продукты их жизнедеятельности, не курит, не пьет, медитирует по утрам и выглядит так, будто ее слепили из воска.

Увы, Ольга молчала и впредь, не подавая признаков жизни, и мама небезосновательно, надо сказать, заподозрила меня в очередном непродуманном вранье.

– Ну что ты там одна будешь Новый год встречать? Не выкобенивайся! Бери такси и к нам!

– Да не одна я, господи боже! – прикрыв трубку ладонью, жалобно попросила гостью ожить на минуточку, после чего можно снова впасть в анабиоз хоть до следующей зимы: – Ольга, пожалуйста, скажите что-нибудь!

– Аня не одна, мы тут вместе празднуем Новый год, – молвила та.

– Слышала?

– Ага, – мама, известная упрямством не хуже моего, нехотя признала поражение. – Ладно, дорогая моя, хорошо вам посидеть! Люблю тебя очень, с наступающим Новым годом! Пусть он принесет тебе только счастье! Во всем!

Так я и распрощалась: с мамой, с человеческой речью, с вязким хмельным теплом, обращающим скучные посиделки в сносные.

– Может, винишка? – с надеждой спросила я у Ольги.

– Ну давай, – неожиданно легко согласилась она.

Пробка смачно охнула, из горлышка потянулся, подобно джинну, кислый запах Шардоне. Еле дождавшись звона бокалов под краткое “за встречу!”, я по-пролетарски залпом выпила содержимое. Вино отозвалось слабой оскоминой в горле и мигом расплавило мне мозги.

В глазах помутнело. Я знала: так быстро не пьянеют, но с удовольствием встретила психосоматику во всей ее величественной красоте. Вот уже мир не так безнадежен, вот уже огоньки гирлянды, обрамляющей кухонное окно, светят крупными кругляшами, похожими на мизерные копии солнца. Вот уже и куриные крылья зарумянились, подзолотились, заблестели в тусклой желтизне лампы духового шкафа, и заурчал желудок.

С этого момента вплоть до курантов все было сносно. Я изрядно набралась и даже успела протрезветь. Рассказала о несбывшихся мечтах, страхах, полной профессиональной дезориентированности и неразделенной любви. Язык у Ольги подразвязался, цитат великих людей стало больше, но они сквозь лимонную линзу вина обрели бездонную глубокомысленность и приятную слуху звучность.

В 23:30 Ольга достала из сумки подарок.

О том, что передо мной подарок, я догадалась по бантику – если бы не он, то можно было решить, что в скромной коробочке цвета перемолотой гречки спрятаны подальше от глаз селедочные кишки, кожура от поеденных семечек или еще какой неприглядный мусор.

– Я хотела подарить это другому человеку, Аня, – тон ее был таким что пятки леденели, и только шальной этанол, весело плескавшийся в крови, спасал от нервного обморожения. – Но иногда судьба подсказывает другие решения, и я стараюсь к ней прислушиваться. Так что тебе в некотором смысле очень повезло. Надеюсь, с этого момента в твоей жизни и правда наступит белая полоса.

С этими словами она протянула мне сверток и стала ждать в положении змеи, глядящей на кролика. Ей-богу, боковым зрением я следила за частотой ее моргания, и должна заметить, что за все то немалое время, что потребовалось мне для мучительной борьбы с узлом сине-зеленого банта, она не моргнула ни разу.

В коробочке лежала другая коробочка, что привело меня в неописуемый истерический восторг.

– Коробочка в коробочке, – обливаясь слезами безумия, пропищала я сквозь рвущийся из глотки гогот.

– Это зачарованная новогодняя коробка, – заговорщически отреагировала Ольга.

На фоне гречневой бумаги презент выглядел неплохо: алый бархат, ядреная зеленая лента и мелкий золоченый замочек, устроенный по типу кнопки. На стыке крышки и основания в ворсистой ткани виднелись проплешины и какая-то странная блестящая шелуха. В том, что коробка видала виды, не было никаких сомнений.

– Только пока не открывай, сначала куранты.

– Она еще и открывается! – фривольно заметила я.

Голову вдруг посетила шальная мысль: дескать, а что, если в коробке яд? Мышьяк, скажем, или еще какой опасный дыхательный порошок, приправленный копеечными блестками торжественности ради и праздника для. Что, если Ольга – мошенница, Сонька Золотая Ручка нового времени, Мурка из песен, разбойница из “Бременских музыкантов”? Что, если ее паркетник куплен ценою загубленных жизней и проданных с молотка квартир?

С одной стороны, перспектива вырисовывалась не радужная, с другой, черт возьми, разве это не решает все проблемы разом? Какая на хрен разница перекошенному от мышьяка лицу, приедет возлюбленный после каникул с цветами или нет? И потом, вопросы с карьерой отпадают сами собой! Даже машину со штрафстоянки забирать не надо, вот уж чудо чудесное! Остается только прыщ на переносице, но, вроде как, покойникам полагается роскошный посмертный грим…

Мысли стали вязкими и тягучими, как горячий клей. В нем плавал голос Коли, зовущего тихо по имени, роняющего скупую слезу над холодным, уложенном в домовину телом, стенания мамы, грозящей найти убийцу и пустить на фарш, печальное личико Мэри, надевшей самое прекрасное из существующих в мире траурных платьев, и восковой рот Ольги с прискорбно опущенными уголками. Ко всем этим людям зачем-то присоединился поп и стал разгонять собравшихся в мозговых складках личностей вонючим кадилом, потому как самоубийц не отпевают.

“Но меня же убили!” – возмутилась я, глядя, как блестит соринка на красном бархате дареной коробки.

“Поди докажи! – отозвался поп, тряся кулачком перед пьяной моей сущностью. – У-у-у, бесовщина!”

Кажется, кукуха моя поехала, а этанол начал распадаться. Ацетальдегид – не мышьяк, конечно, но с его присутствием в организме как-то особенно чутко чувствуешь, что умирание – это процесс.

– Ольга, – осмелев перед неминуемой кончиной начала я, – вы правда променяли семейный ужин с родственниками на сомнительное удовольствие подарить мне красную коробочку за полчаса до ежегодного тиканья?

Гримаса снисхождения вцепилась в Ольгино лицо.

– Я подарила тебе чудо, но ты этого пока не понимаешь. И не нужно понимать, я не прошу тебя верить.

– А что будет, если я открою коробку прямо сейчас? – электронные часы на полке светились пятнадцатиминутной новогодней готовностью.

– Не знаю. Наверное, чуда не произойдет. Мне передали инструкцию из уст в уста так же, как ты получаешь ее сейчас. Увы, подаривший коробку, сам мало знал о ее возможностях и истинных ограничениях, но ведал одно: открыть чудесный ларец следует сразу после наступления Нового года.

– А часовой пояс не уточнил?

Ольга посуровела.

– Я могу забрать коробочку прямо сейчас и подарить ее, скажем, твоей соседке.

Коробочка тут же приобрела в цене.

– Ладно-ладно, молчу-молчу. И что мы будем делать в оставшиеся десять минут?

– Самое время сформулировать заветное желание на бумаге, чтобы испить его с вином под курантовый бой, – предложила Ольга, и я, уже привыкшая к безумию, послушно пошла за бумагой и ручкой. Чем, в конце концов, черт не шутит – вдруг все мои неудачи обусловлены тем, что я не употребляю ежегодный пепел сгоревших надежд под соусом из перебродившего винограда? Люди с большими тачками жрут пепел, так что нечего нос воротить!

Бумагу Ольга отвергла, отдав предпочтение тонким белым салфеткам, какие, вероятно, должны были лучше усвоиться и обрести магические силы в извилинах тонкого кишечника.

– И вместо ручки следует взять простой карандаш, – заявила она, имея вид матерого специалиста по ритуальному поглощению желаний.

Мы провозились с приготовлениями минут восемь: на письменном столе можно было найти все – от точилки из школьного набора первоклассника до черного маркера, менявшего цвет в зависимости от освещения, но простой карандаш никак себя не обнаруживал. В конце концов, в закромах сумочки нашелся старый огрызок с измятым серым ластиком на конце, и мы с Ольгой принялись подбирать слова, наиболее точно и коротко способные обрисовать образ наших скрытых желаний.

Считанные минуты оставались до боя курантов, я судорожно теребила клочок бумаги в руках.

– Скорее, – поторопила Ольга.

“Сбычи мечт!” – черканул мой карандаш на салфетке, та осуждающе порвалась на слове “сбыча”. “Мечт” она стерпела.

Телек на кухне разорался президентской речью. Нужно было срочно открывать шампанское, чем, естественно, никто заниматься не хотел, опасаясь шальной пробки.

Глубоко выдохнув, я решила, что готова умереть, и занялась мюзле. Вопреки ожиданиям, пробкой меня не убило, но густой “чпок” в ладошке заставил отрывисто вскрикнуть. Из горлышка потянулись ароматные пары игристого.

Ударили куранты, под бумажкой затрепетал огонь, и обожжённые пальцы выронили кривой кусочек салфетки в пузырящееся шампанское. Мы чокнулись.

Когда остатки салфетки осели на языке, хор в телевизоре уже зачинал первый припев гимна.

– Ну вот и славно, – таинственно произнесла Ольга, поглаживая пальцами красный бархат коробочки. – Лучше знать четко свои желания, отправляясь в Тонкий Мир. Пора. Открывай коробку.

Несмотря на угрожающие формулировки, сказанные загробным тоном, я все-таки повиновалась. Помирать – так с музыкой, а если я не потороплюсь, то вся музыка закончится. Не под Сердючку ж ласты склеивать, в конце-то концов!

Тугая золоченая кнопка поддалась пальцам, и крышка в момент откинулась назад. Раздался широкий “пуф!”, и мелкая цветная пыль вихрем завертелась в воздухе. С минуту я тупо глядела на содержимое коробки, а когда наконец поняла, что вижу, расхохоталась:

– Ха-ха, Ольга, мне казалось, наша вечеринка не так плоха, чтобы спасать ее пазлами!

В оправдание хамского своего поведения хочу заявить, что выпитые в тот вечер сухие вина изрядно потрепали незыблемые доселе скрижали вежливой сдержанности, какие в обычной жизни не позволяли отстоять даже занятое в очереди на кассу место.

– Поразительно, – выдала в ответ на мою сентенцию Ольга. – Видимо, всяк получает свое. Из элементов состоит целое. Попробуй собрать картину воедино.

Но долго уговаривать меня не пришлось, и высокопарные речи были тут совершенно ни при чем. Кусочки пазла очаровали взор, на резных элементах виднелись припорошенные снегом дома, и свет в их окнах в самом деле лучился, касаясь пальцев шафрановой краской. У наряженного гирляндами крыльца, натянув поглубже рождественский колпак с огромным помпоном, прятал морковный нос в мохнатом шарфе снеговик. Из кирпичной трубы валил дым, и, найдя подходящую деталь, я увидела за беленой рамой трескучий камин, согревающий ноги дремлющей в широком кресле женщины со сложенным на коленях вязанным полотном и торчащими из него стальными спицами. В ногах, рядом с большими розовыми тапочками, растянулся в ленивой неге раскормленный рыжий кот, обхватив лапами красный клубок. Позади кресла цветастой краюхой мерцала рождественская елка, и разномастные кубики подарков уже томились под ней, ожидая двух мелких сорванцов, прильнувших к окошку на крыше дома в желании увидеть запряженные семеркой статных оленей сани.

Картинки манили меня, завлекали, и тяга эта ощущалась физически. Противодействуя незримой силе, я схватилась было за стол, но тот уплыл из-под рук, прихватил стул, и пол, и стены, и Ольгу, и ряженых шоуменов вместе с телевизором. Не успев испугаться как следует, я поняла, что падаю.

“Бесплатный сыр бывает только в мышеловке-е-е!” – послышался откуда-то сверху голос, в равной мере принадлежащий Ольге, Мэри, маме и преподавателю английского языка из группы дошкольного развития, где нас учили прикладывать язык к зубам, чтобы правильно произносить то самое “the”.

На новом пути из конца до начала

В отличие от девочек, падающих в кротовые норы, летела я недолго. Недолго, но стремительно, подобно брошенному Галилеем с башни булыжнику.

Нечто мягкое и упругое подо мной сжалось и распрямилось, не оставляя шансов разбиться вдребезги. Скажем, если бы падать мне вниз головой, то еще можно было бы получить какие-нибудь несовместимые с жизнью увечья, а так – в позе осенней морковки – только воткнулась в землю или куда меня там занесло.

Тьма стояла беспросветная, чем пугала меня – едва выжившую, между прочим – до усрачки. Фигурально выражаясь. Я раскинула руки, прощупала местность. Под пальцами обнаружилось нечто колкое, не оставив иного выбора, кроме как верещать и барахтаться.

Болото разновеликих сгустков схватило за ноги, разволновалось, зашевелилось, противясь всякой попытке избегнуть его жадного жерла. Я бросилась влево подобно дельфинчику, и жуткий монстр высунул свои отвратительные усики, сполз по щеке от виска до шеи, защекотал, призвал мурашки, подчинил их волю, и те стали править над телом, сеять страх и ужас на нежных просторах моей обнаженной кожи.

Стараясь не разевать рот широко, чтобы не впустить ненароком заразу в святая святых, я вдруг заметила слабый свет, уходящий за горизонт болота, и темные сгустки в его желтизне обрели по-настоящему шокирующий вид. Сгибы бугров мерцали и переливались, меж ними теснились не то гигантские насекомые с щетинистыми ртами, не то согбенные растения, цепкие, как цветы репейника.

Собрав все слабоумие и всю отвагу, какую за четверть века не пришлось растерять, я кинулась на врага, схватила одну из тварей в дрожащую ладонь и с силой потянула, надеясь забросить подальше в густую мглу, откуда, быть может, той не придется выбраться. Но следом за ней, за мелкой, высунулось пузатое, мерзкое чудовище, я двинула ему кулаком что есть мочи, прижала к болотной хляби и, злобно рыча, прервала сатанинскую связь. Поверженное насекомое трепетало в руке, когда силой взмаха, едва не сместившей плечевой сустав с законного места, я выбросила его прочь, подальше от тонкой полоски света, сулящей освобождение.

Но бой не закончился, еще предстояли бугры и твари, еще лобызали ноги упругие сгустки, как будто наполненные синтепоном.

– Так, стоп! – воскликнула я и схватила нокаутированного кулаком монстра, размяла нестройный его животик пальцами, подтянула поближе к слабому голубому свечению, как Рафики Симбу, пригляделась, подняла бровь, поджала губы, изобразила смущенную обезьянку… и, прикрыв красное от стыда лицо рукой, глупо расхохоталась.

Чудище оказалось безгрешной подушкой, украшенной по углам мохнатыми кисточками, одну из которых я варварски оторвала и выкинула прочь, оставив символом дел своих кучерявую нитку.

Болото, топившее и пугавшее прежде, теперь обрело безобидные черты. Здесь были подушки большие и маленькие, набитые перьями и синтепоном, украшенные вышивкой, пайетками и тесьмой. На коленях лежала их раненая сестра, и адаптировавшиеся к полумраку глаза смогли теперь разглядеть нежно-розовую ткань обивки, подчеркнутую тисненными золотыми звездами. Примяв пальцами одинокую буклю на месте кисточки, я попросила подушку простить мне горячность и трусость, но та, по всему, не держала зла и только прильнула поближе к сложенному гармошкой моему животу.

В тишине, какая воцарилась после сражения с постельными принадлежностями, послышалась томная саксофоническая музыка, на джазовый манер тянущая “Let it snow”. Звук стал отчетливее, когда мы с подушкой приблизились к голубому свету, чертящему край текстильного царства. Там кончался гигантский матрас и начиналась пологая, скользкая горка.

Я уже развернулась назад, искренне полагая, что кататься с горки мне не по возрасту и свернуть шею совсем не хочется, но неуклюже растянулась, поскользнувшись на одной из подушек, и понеслась вниз, хватаясь свободной рукой за гладкую поверхность.

Дыхание перехватило, в груди предательски замерло сердце, и только Подружка-Подушка казалась безмерно счастливой. Будь у нее ротик, она бы верещала от радости, и только потому, что злой мир лишил ее этой возможности, я запищала за нас обеих.

К концу спуска восторженное “у-и-и!” выходило уже совсем искренне и, чего греха таить, ужасно хотелось прокатиться еще раз. Но увы, назад не вела ни большая, ни малая лестница, а впереди открывались вызывающие вопросы виды.

Здесь, в просторном холле, стояли рядами стальные тележки, украшенные мишурой и цветной подсветкой, покой их охранял Санта-Клаус с метр в высоту, румяные щечки его алели на фоне курчавой бороды и завитых по краешкам усиков. По правую его руку расположился подозрительно инородный в современном минималистическом интерьере винтажный буфет на резных ножках. На дверце мерцали глянцем златые буквы: “Водички хочешь?”.

“Было бы неплохо”, – подумала я. В тот же миг шкаф отворился, и там, на серебряном подносе, подсвеченный с двух сторон, показался высокий стакан и табличка со словами “Добро пожаловать”.

Ситуация с подушками многому меня научила: как минимум не паниковать раньше времени. По крайней мере, очень хотелось казаться самой себе чуть менее трусливой и на грамм более безбашенной. Не исключено, что храбростью я была обязана и Подружке-Подушке, служившей теперь чем-то вроде мягкого щита, излучающего оптимизм и мимимишность.

Преисполнившись героизма, я осушила стакан, вернула его на место и, пританцовывая под рождественское кантри, направилась в сторону стального турникета, где ядерно-красным по белому значилось: “Не забудь тележку для подарков!”.

– Для предсмертной агонии выглядит весьма неплохо, – констатировала я, оглядываясь по сторонам. Подушка-Подружка легла в тележку, сложив кисточку на бархатный бортик, блестящий медным люрексом. И турникет распахнулся пред нами, приглашая рассмотреть поближе местный ассортимент.