Текст книги "Время колокольчиков"

Автор книги: Лиса Салливан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Упрямо сияла отчаянья искра

Похрустев оберткой, я спрятала очередную конфету в шкаф. Коля, конечно, уже не мальчик, но взрослым, есть подозрение, чудеса нужнее. Именно из этой тяги к неожиданным сюрпризам, внезапной доброте и спутничестве веселого духа, похоже, растут религии.

Он приедет, станет переодеваться в домашние брюки из хлопка и черную футболку с затертой надписью “Iron Maiden” во все пузо, найдет конфету и улыбнется.

Наверное, улыбнется.

Может быть, поворчит о том, что конфете не место в шкафу, схватит ее за хвостик, унесет на кухню и с чувством выполненного долга положит в вазочку.

А может, вообще не приедет. Как написал.

Щелкнуло. Несколько секунд потребовалось мне, чтобы понять: щелкнуло снаружи, а не внутри. Чайник. Чайник закипел.

Криво поставленная елочка топорщилась на меня из угла, требуя внимания. Рядом, нескромно обнажив содержимое, стояла огромная коробка игрушек.

Ни чая, ни кофе мне не хотелось, но я все равно налила кипяток в пузатую кружку, и долго глядела, как испускает дух чайный пакетик. Первые два глотка утопили надежду на новогоднее настроение, и я предалась всеобъемлющей русской грусти с байховым вкусом.

Все вокруг напоминало о несбывшихся мечтах, намекало на то, что грядущий год будет еще тяжелее прежнего. В голове, разогнав снежинки, крутились образы прощального разговора, за которым следовало тяжелое расставание, слезы и жуткие ночи – безнадежные и пустые.

Слева от елки, спрятавшись в черном чехле, стояла Колина гитара, чуть дальше – шкаф с коллекцией Кинга и Лавкрафта, книгами по звукозаписи и программированию, разномастный нон-фикшн о личной эффективности и отдельная полка под фэнтези. Я покрутила в руках третий томик Гарри Поттера, почувствовала себя узницей Азкабана, возжелала, чтобы дементор раз и навсегда выпил душу, и спрятала за книжной стопкой очередную конфету.

Коля в моих фантазиях улыбнулся.

Я улыбнулась в ответ, скорее обреченно, чем радостно. Перестала цепляться за желание провести декабрьский вечер в праздничном воодушевлении, взяла в руки коробку с игрушками и вывалила все на пол. Шарики, укутанные мишурой, скромно звякнули, сверху на разноцветную кучу свалился плотный колтун гирлянды.

Ветки царапали пальцы, липли смолой, когда, пыхтя и чертыхаясь, я прокладывала гирлянду поглубже к стволу. В середине процесса, исколотая и вспотевшая, я наконец сдалась, приложила пахнущие хвоей руки к лицу и разрыдалась.

Елка с кишкой гирлянды смотрела на меня непонимающе и как будто бы извинялась.

– Да ты-то тут при чем? – сморкаясь, бросила я в ее сторону, осознавая всю глупость ситуации и даже спасаясь ею.

“А, ну ладно”, – как будто бы ответила елка, оставив меня без поддержки.

Я бы на нее обиделась и даже выкинула в окно, если бы та не была елкой. А так, чего взять с этого срубленного дерева?

В неравный бой с хандрой вызвалось вступить белое вино сорта совиньон блан из урожая, собранного, как следовало из текста на этикетке, в солнечный день на Чилийских плантациях. В качестве артефактов, наделяющих доблестного Рыцаря Вина дополнительными скиллами, выступили имбирные печеньки-звездочки и славная подборка рождественских песен.

Спустя полчаса я, слегка хмельная, уже улыбалась и маршировала к елке под “Christmas In Killarney” Бинга Кросби, вооруженная надетой на нитку стеклянной шишкой. Меж веток вспыхивали огни гирлянд, играли на глянцевых поверхностях елочных украшений, прятались в иголочках мишуры.

Жизнь похорошела, и тишина, повисшая между мной и Колей, казалась теперь океаном возможностей, где в новогодний вечер в самом деле случаются чудеса, взрываются хлопушки, открываются двери, и свободолюбивые возлюбленные возвращаются из столицы домой. Фантазия была так сладка и приятна, что даже эротическая с ней не сравнится. Она вспыхивала нюансами, живыми картинками, ощущениями на нагих ключицах: вот я просыпаюсь, снег валит за окном клочьями, в комнате пахнет елкой и мандаринами, будильник не мучает уши, я просыпаюсь тогда, когда сон сам мягко тает в синтепоне подушки, иду умываться, вода журчит, плещется, из-за нее не слышно, как повернулись ключи; протирая лицо полотенцем, улавливаю странный шум в коридоре, опасливо выхожу из ванной и там, мучая молнию на заснеженных меховых ботинках, стоит Коля, улыбается, мнет в руках свернутые в нелепую упаковку цветы…

“Зу-зу”, – телефон неприятно завибрировал и секунду спустя разорался поверх томного пения Синатры противным тилиньканьем.

– Да? – нехотя пробурчала в трубку. Беспокоит начальство.

– Здравствуйте, Анечка. Тридцать первого в итоге работаем.

– Что? Почему? Два дня назад ведь решили, что не работаем, – протестую я, присаживаясь на уголок дивана, едва не раздавив стеклянную Снегурочку. Фантазия со сладостным утром без будильника развалилась как песочная башенка, оставленная в компании с деструктивным ребенком: бах – смята башенка, ты-дыщ – треснул фундамент.

– Мы не решили, – раздраженно откликнулась Мэри. – Я говорила, что есть такая вероятность, но Павел Михайлович надумал устроить новогодний капустник. Нужно как можно скорее анонсировать мероприятие в социальных сетях. Наш маленький бэнд будет там петь, – и она заливисто рассмеялась.

– А программа есть?

– Да, нужно, чтобы вы придумали программу, Анечка. В смысле нужно красиво это оформить. Что у нас новогодний капустник, будет живая музыка, специальное меню и фотограф.

– Будет фотограф? – с сомнением спросила я, понимая, куда клонится эта рябина.

– Вы нас сможете пощелкать? Буквально недолго, пока выступаем.

Однажды в ненастный будний день, не исключено, что в понедельник, вездесущий мелкий черт словоблудия дернул за язык, и я проболталась Мэри о скромном своем увлечении фотографией. Она с интересом выслушала мой вдохновенный монолог о фокусных расстояниях, тушках и портретниках и предложила поснимать одно из грядущих мероприятий.

На следующий день, вооруженная и вдохновленная, я сделала несколько снимков, чтобы оценить обстановку. Дома с экрана старенького ноутбука на меня глядели шумные кадры со свекольными лицами.

К великой радости, мероприятие это не состоялось, но вот прошел месяц, и на мой неиспользуемый, пылящийся на полке талант с фокусным расстоянием пятьдесят миллиметров и диафрагмой один и четыре вновь появился спрос.

– Мэри, я не уверена, что у меня получится, ведь я раньше никогда не снимала в помещениях… – начала я.

– Ну, вы не пишите в анонсе “профессиональный фотограф” или что там еще. Мы и на телефоны пощелкаем. Будут разные фотографии потом. Ничего страшного. Долго снимать не нужно, так, портретик каждому гостю и нас, пока поем на сцене. Это на добровольных началах, за плохие фотки штрафовать не буду, – и снова заливистый смех, выдававший выпитый перед звонком бокал предпраздничного игристого. Мой же Винный Рыцарь скоропостижно оставил пост со словами: “Ну нафиг, разбирайтесь-ка с этим дерьмом сами”. На смену ему пришли демоны компромисса.

“Ну что ж, – подумала я, – может, и к лучшему. Раз Коля не приедет, займусь работой, останусь на капустник, а потом, вернувшись домой, экстерном пройдусь по личной праздничной программе. В конце концов, двух-трех часов вполне достаточно, чтобы напиться до беспамятства, поплакать в подушку и, путая слова, спеть гимн после поздравительной речи президента”.

Мэри, угадавшая мои мысли, добавила:

– Я вас, Анечка, ни в коем случае не задерживаю до талого тридцать первого. Программа начнется в семь, к восьми мы отпоем основное, будет перерыв. В восемь уже можете идти. С утра выспитесь, разрешаю прийти попозже, хоть к двенадцати. Но не забудьте, что нужно еще распечатать меню.

Не в силах спорить, я согласилась со всем предложенным, и если бы Мэри попросила переписать на нее движимое и недвижимое имущество, то я, пожалуй, сама села бы за руль, приехала к черту на кулички и поставила бы неровные закорючки во всех документах, потому что устала плыть против течения.

Когда смартфон уже не лип к уху и вокруг воцарилась тишина (или то, что считается тишиной в панельной многоэтажке), я постояла некоторое время, бездумно вглядываясь в окна соседнего дома, где мигали цветастые занавески, и, осознав, что нужно что-то делать, отправилась на кухню.

Обжорство одолело меня. Я закидывала в рот и то, и это без разбора, почти не чувствуя вкуса, каждый раз надеясь, что новый кусочек удастся прочувствовать, что сосочки языка проснутся и станут работать как надо. В расход пошла прикупленная к празднику сырокопченая колбаса на тонких ломтиках хлеба вприкуску со свежим огурцом, морской салат из водорослей в узенькой шайбе, слегка зеленоватые по краям клементины и крупный кусок вишнёвого торта, заботливо сложенный мамой в прозрачный контейнер из-под шоколадного зефира.

Назад к елке я отправилась с чашкой кофе в руках и горсткой имбирного печенья, производитель которого обещал на упаковке мне “вкус Рождества”. Ну-ка, где там ваш вкус Рождества? Требую Рождества!

Глаза отказывались смотреть в сторону вполовину наряженной елки.

Весь вечер после звонка Мэри я тщетно пыталась вернуться в состояние предпраздничной эйфории, пускала в ход Синатру, а он срывался на «Moon River», выгоняя меня на балкон курить и мерзнуть, прятать поочередно руки в карманы наброшенной куртки и ждать, безнадежно ждать запропастившуюся радость.

В постели меня не развлекали книги, и я все-таки написала Коле: “Спокойной ночи”, на что он ответил: “Спокойной ночи”, и все несказанное нами ушло во внутренний диалог, мучивший бессонницей до четырех утра. И когда уже было принято решение, что нет смысла мять наволочки – в конце концов, мять наволочки в одиночку просто грустно – сон все-таки овладел мной, нарисовал несбыточные счастливые картинки, каким суждено сгореть в звенящем ужасе утреннего будильника.

Но грустный чуть ближе

отважного к риску

Первые несколько секунд утро казалось добрым. Сон, блаженный сон, в котором я влюблялась, смеялась и говорила по душам, покидал ум подобно волне, уходящей от берега, чтобы вернуться громадиной, разбивающейся о камни.

Будильник еще не звенел, и я, напуганная его молчанием, тут же вскочила, расплескав остатки сна на мятую простынь. Сквозь мутное зрение проступили угловатые цифры: “9:47”. С полчаса еще можно было нежиться в кровати, но реальность одернула меня, как дергают за руку слишком счастливых детей их строгие мамочки, и навязала привычный вид: угрюмый и суровый.

Москва еще спала, в Москве глубокая ночь. А мне бы так хотелось написать: “Доброе утро”, по-дурацки добавить смайлик с широко улыбающимся Сантой и самой улыбнуться в прямоугольник смартфона.

Но Москва еще спала.

Вставая с кровати, я твердо решила послать днем короткое, но полное разочарования в мироустройстве бытия сообщение: “Утро”, чтобы Коля понял: не доброе, совсем не доброе у нее начало праздничного дня.

Нос уже привык к ароматам елки. Кошка, разбрасывая короткие «мяк», рысцой бежала на кухню в надежде получить запоздавший завтрак. Но я вероломно свернула в ванную, и обманутое животное ненадолго скрылось за углом. Вскоре мохнатая черная мордочка протиснулась в щель незапертой двери, и, развалившись в распутной позе, кошка потребовала извинительных поглаживаний пузика – не менее минуты, в противном случае может случиться «кусь».

На переносице покалывало, я нехотя поднесла руку к лицу и обнаружила болезненный бугор, твердый, как редиска. Зеркало подтвердило опасения, явив взору роскошный, отцентрированный аккурат промеж глаз величественный прыщ.

– На новогодней вечеринке я буду единорогом!

Воображению явился Коля, чернокудрый, в сияющих платиной доспехах. Минуя огонь и воду, крапивные заросли и шепчущий лживое ветер, он сбил тяжелый замок на входе в темницу прекрасной принцессы. Отворил дверь с трепетом, глядь – а там единорог розовый сидит, подковами позвякивая, и глазками делает луп-луп.

– Эка изменилась моя принцесса! – сокрушается он, но все-таки находит лошади применение в хозяйстве.

Нет, мне не следует писать сказки.

Прогноз погоды обещал сильный снегопад и поздравлял с Новым годом. Вооружившись щеткой с зубной пастой, мы с кошкой пошли проверять прогноз у окна. Действительно, снега много. Но “с Новым годом!” не видать. Синоптики снова лгут.

Низенькая белая машинка, оставленная на придомовой парковке, выросла вдвое.

– Мама, я джип!

– Нет, машинка, ты тортик!

– Нет, мама, я джип! – пронеслось в голове, и стало понятно, что в комики мне также идти не следует.

Недоспанные полчаса решено было потратить на звонок маме и плотный завтрак: треугольники тостов, слайсы сыра, кружочки колбасы и свежие огурчики, нарезанные неровной соломкой. Забурлил чайник, сытая кошка тщательно облизывалась на табурете. У соседей сверху Шура пел «Ты не верь слезам, все вернется после долгих ночей…”. Ложечка звенела в чашке крепко заваренного растворимого кофе.

Когда от первого бутерброда ничего не осталось, я решила не терять времени зря и, наспех промокнув жирные от колбасы пальцы в мохнатом ворсе полотенца, нажала “Позвонить маме” на мобильном.

– С наступающим! – собрав остатки оптимизма, скандировала в трубку, когда на том конце появилось характерное шуршание микрофона о щеку. – Пусть Новый год принесет только радость и ничего кроме радости!

Мама заулыбалась, улыбка читалась в ее словах, какими она в ответ поздравила меня с началом нового витка жизни, где меня ждут, предположительно, внимательные мужчины, большие деньги и крепкое здоровье.

– Сегодня не смогу заехать, прости. Вечером звонила Мэри: нас не то что пораньше не отпустят, так еще и задержаться придется. У нас будет капустник, – квакнула я, мигом вообразив ведро кислой капусты и кастрюлю водянистых щей.

– А после работы? Приезжай ко мне Новый год встречать! – не сдавалась мама.

– Нет, мы договорились с Соней, я же говорила, – меня не проведешь.

– Ну приезжайте с Соней!

Шах и мат. Шах и мат.

– Я завтра приеду, обязательно!

– Ну, смотри… Коля-то поздравил тебя?

– Так спит ж еще Москва, мам, там восемь утра сейчас.

– Рабочий день на дворе, уж пора бы очи ясные открыть и направиться по своим срочным делам, – ехидно ответила мама и добавила: – Анечка, ты там только не раскисай, он твоих слез недостоин!

– Да я, вроде, в порядке, мам.

– Знаю я твой порядок! Ох, ладно. Давай не грусти, повеселитесь с Соней, не думайте о мужиках этих глупых, развлекайтесь от души! Очень тебя люблю, целую, обнимаю, крепко-крепко!

Так мы и расцеловались, издавая странные чмокающие звуки во все стороны.

Уже у порога, намереваясь положить телефон в сумку, я все-таки написала Коле: “Доброе утро”.

На улице, не прекращая, валил снег огромными хлопьями, похожими на бабочек-капустниц, ищущих подходящий кочан. Одна из “бабочек” – разбойница и хулиганка – юркнула в левую ноздрю, когда я пыталась насладиться морозной свежестью.

Дороги превратились в манного монстра, жующего зимнюю резину, а лица водителей за лобовыми стеклами тем сильнее напоминали вишенки, чем нежнее становились чудовищные объятья.

В центре города ситуация была еще хуже. Снегоуборочные машины наспех прошлись по главным улицам, завалив парковочные места горками черного снега. Хамоватые внедорожники громоздились где придется, в основном у пешеходных переходов и на тротуарах, седанчики же ездили туда-сюда по кругу, поджидая, что где-нибудь освободится местечко.

– О, чудо чудесное, наконец-то! – воскликнула я на четвертом круге, когда из тугой вереницы машин, мигая поворотным огнем, выскочила вишневая девятка. Уже обособившись на месте и заглушив мотор, я вспомнила, почему не парковалась здесь раньше. Прямо за перекрестком стоял на стальной ножке издевательский синий знак с накрест лежащими красными линиями – остановка запрещена. Другого места, насколько хватало глаз, в округе не было, но я все-таки решила не испытывать судьбу и снова завела мотор. В тот же момент истошно заорал телефон.

Звонила Мэри, интересовалась, как скоро я появлюсь на рабочем месте.

– Уже бегу! – бросила я в трубку и действительно побежала.

Рабочее место представляло собой небольшую комнатку, сплошь уставленную шкафами и полками. В помещении имелось небольшое окно, накрепко не закрывавшееся, отчего зимой влажное, облепленное блеклыми бусинами замерших капель. За одной из двух стареньких школьных парт восседала бухгалтер Ольга – стройная женщина за сорок, пахнущая эфирными маслами иланг-иланга и пачули, носившая красную нить и всякий день начинавшая со свежего гороскопа.

Пришедшая на замену прежнему специалисту по дебетам и кредитам, Ольга сразу подчеркнула, что устроилась сюда не по зову кошелька и желудка, а исключительно из интереса к профессии и желания помочь Мэри в сложной ситуации. Естественно, ни о каком альтруизме речи не шло – зарплата новому бухгалтеру полагалась хорошая, но по словам Ольги для нее это ничего не значило.

Высокая и узкая, будто сплюснутая по бокам, Ольга загадочно улыбалась при всяком удобном случае, но изредка, когда удавалось ее разговорить, затягивала томные беседы о чакрах, реинкарнации, натальных картах и чудодейственных БАДах. Не женщина, а кладезь бессмысленных и беспощадных знаний!

Ольга улыбнулась мне скупо и указала пальчиком на разрисованное синими чернилами меню:

– Доброе утро. Мэри попросила распечатать с изменениями.

Среди изменений числились повышенные цены на коньяк и специальная акция: “Первая стопка водки – сто рублей!”, вместо креветок в морской салат требовалось вписать крабовые палочки.

– Я не знаю, что скажет Мэри, но принтер по-прежнему полосит, и устранить это не в моей власти, – пробурчала я.

Ольга откликнулась на мое ворчание томным взглядом и мягко произнесла:

– Это действительно не в твоих силах, не расстраивайся.

Нельзя сказать, что она мне совсем не нравилась. Несмотря на все странности, напускную загадочность и такие себе представления о природе вещей, Ольга была спокойной, а это при нашем-то балагане – ценное качество.

Собрав меню в стопочку, я отправилась бить челом в кабинете Ее Величества.

Раздражающая красота Мэри сегодня казалась особенно непристойной: элегантная блуза расходилась воланами на груди, вздыбленной тугим корсетом. Цыганская черная юбка, отороченная красной лентой, рифмовалась со взбитыми и залаченными темными кудрями, лижущими ключицы. Мурлыкая что-то себе под нос, Мэри протирала тугие зеленые листики молодого фикуса.

Все это казалось тем более невыносимым, что Мэри звалась так не по собственному хотенью, а совершенно официально: черным по белому в паспорте. Одно дело, когда пред тобой богиня красоты, зовущаяся Авдотьей или Параскевой, другое – когда, она, черт подери, Мэри!

В отличие от нашей каморки, кабинет Ее Величества не стеснял движений. При желании здесь можно было танцевать фламенко в связке с горячим испанцем, ряженным во все черное.

– Что это у вас? – обеспокоенно спросила Мэри.

Я не сразу догадалась, о чем речь, но мне посодействовало расположенное на входе овальное зеркальце.

– Это? А, это прыщ… Выскочил с утра, ничем не спрячешь.

– М-да, – сочувственно потянула Мэри. – Ужасно, конечно. Еще и под Новый год.

– Надену костюм единорога, – отшутилась я, не в силах выдержать натиск оскорбительной жалости. – У нас принтер полосит. По-прежнему.

Мэри приподняла бровь, как будто проблема возникла впервые. Но то ли вспомнив, что такая ситуация продолжается уже неделю, то ли почувствовав сквозь стены флюиды дзен-буддизма Ольги, произнесла:

– Ну что ж, ладно. Несите на кухню так. Капустник в семь, но гости начнут подходить уже к шести. Нужно их встретить и, может быть, щелкнуть, пока все трезвые, а-ха-ха, – звонко расхохоталась она. – Вы ведь взяли фотоаппарат?

“Может быть, щелкнуть”, – отдалось в голове и, возможно, даже исказило лицо, но Мэри не обратила внимания.

Вообще-то, я тут штатный маркетолог, но в трудовой книжке честнее было бы написать “и швец, и жнец, и на дуде игрец”. За полгода работы в кафе “Кабаре” копилка компетенций пополнилась навыками завлекалы, верстальщика, графического дизайнера и жмота, способного сделать приличные визитки по цене чашки кофе навынос.

Но перспектива снимать пьяную толпу в слабо освещенном помещении казалась отчего-то особенно раздражающей. Возможно, в глубине души я все еще надеялась встретить дома вечером Колю, а значит, не следовало задерживаться. Но после выступления Мэри будут аплодисменты, их нужно заснять, и никто не отпустит сразу, начнутся торги: щелкните то, щелкните это. А как же хлопушки? А как же мой новогодний сюрприз?

Остаток рабочего дня я помогала официанткам развешивать мишуру над низеньким приступочком, служившим для бэнда Мэри сценой. В кармане то и дело истошно вопила сигнализация, напоминая о необходимости переставить машину подальше от запрещающего знака, но всякий раз находилось что-нибудь поважнее.

Послушать Мэри на новогоднем капустнике собрались, по всей видимости, только друзья музыкантов и самой вокалистки, в этот день, положа руку на сердце, поющей особенно проникновенно. В общей сложности набралось человек пятнадцать, они мало заказывали, но специальной акцией на водку воспользовались почти все, и каждый с удовольствием фотографировался в обнимку с хмельной и счастливой Мэри.

Стараясь улыбаться, я с ужасом разглядывала полученный результат в окошке фотоаппарата. Направленная в бордовые стены съемная вспышка окрашивала лица ядреным малиновым цветом так, будто местом действия была раскочегаренная донельзя баня.

Мэри подошла ко мне сбоку:

– Аня, а вы можете сейчас фотографии на сайт залить? И будете свободны!

– Вы уверены, что стоит заливать фотографии в текущем виде? – нервно теребя ключ от заливающейся громким плачем сигнализации, я быстро пролистала на экране фотоаппарата полученные снимки. Мэри глянула из-за плеча, обдав щеку влажным, хмельным дыханием.

– Ой, а почему мы такие красные?

– Дело в том, что без естественного света приходится использовать съемную вспышку, а она отражает цвет стен, в противном случае, пришлось бы светить людям прямо в лоб, – каждая мимическая морщинка на лице Мэри выдавала глубоко наплевательское отношение ко всем озвученным разъяснениям. Мнение насчет увиденного читалось в лукавых ее глазах: “Просто вы не умеете снимать, Аня, хоть бы постыдились и курсы какие прошли”.

– Ладно. А когда в ближайшее время сможете сделать фото? – поджав губы, спросила она.

– Ну-у, – потянула я, – после каникул.

– Нет, Аня, это поздно, – сигналка в руках тоже возмутилась. – Люди ждут. Давайте хотя бы числа третьего-четвертого.

Бессильно кивнув, я впопыхах нацепила пуховик, сапоги и шапку с огромным белым помпоном, не позволявшим покупать сигареты и алкоголь без предъявления паспорта, и, шумно прощаясь, выбежала на улицу.

Огни баннеров, гирлянд и фонарей ложились кляксами на скомканный снег. Там, где еще днем негде было яблоку упасть от припаркованных плотной вереницей машин, танцевали в глухой пустоте снежинки. Я прошлась туда-сюда, тупо вглядываясь в отсутствие, до последнего надеясь, что зрение просто обманывает меня, но понимание опустилось на плечи, надавило и щелкнуло по носу: не уеду на своих четырех, мои четыре увез злой погрузчик.

В ГИБДД догадку подтвердили, посмеялись и поздравили с наступающим. Вернуть имущество можно будет не раньше третьего.

Красный огонек зажигалки подпалил сигарету, тонкая струйка дыма запуталась в снежных хлопьях, расстроилась, растворилась. Двери кафе открылись, оттуда медленно, никуда по жизни не торопясь, фланировала Ольга.

– Что случилось?

– Увезли на штрафстоянку, – вжимая голову в плечи, ответила я.

– Давай я тебя подвезу?

В розовом свете вывески кабаре-кафе Ольга представилась ангелом, снежинки вокруг ее шубки искрились и плавились, из тугой прически за весь день не выбился ни один волосок.

Расшаркиваясь в благодарностях, я поплелась к паркетнику, мигавшему оранжевыми лампочками. Салон встретил теплом, сладкой вонью подвешенного на зеркало саше и скрипом кожаной обивки на широких сиденьях. На передней панели стояли в ряд три маленьких православных иконки, рядом с ними висел амулет с глазом и крупный бронзовый прямоугольник с голубым камнем в центре.

Ольга настроила навигатор, нежно погладила руль, что-то шепнула и, переключившись на заднюю передачу, тронула автомобиль с места. Всматриваясь в зеркала, поглядела на меня коротко и, закончив маневры, сказала:

– Не расстраивайся. Тебе нужно узнать, когда можно забрать машину со штрафстоянки, съездить, заплатить, – и она снова у тебя.

Заботливый ее тон окончательно меня сморил. Вместе с тем положению дел посодействовала жара в салоне, распространяющее сладкие флюиды саше и тихая, льющаяся из динамика космическая музыка, под которую сам бог велел плакать навзрыд. Так и струились слезы по красным щекам, нос вспухал, хотелось открыть окно и выскочить, но я вдруг представила, как все это выглядит в глазах Ольги, и осеклась. Появилось желание оправдаться:

– Я, конечно, не всегда такая нервная, просто все через ж…

– Погоди, не выражайся.

Ольга не заметила поднятых моих бровей.

– Да, извините. В общем, не складывается у меня жизнь. Не получается.

– Например?

– Например? Да тысяча и один пример! Проще сказать, с чем сложилось, а там всего один пункт – ни с чем! Вот, например, работа. При всем уважении к Мэри, – я даже прикусила губу, пытаясь остановить словесный поток, но тщетно. – То, чем я занимаюсь, трудно назвать маркетингом. А может быть, маркетолог из меня не ахти, что, откровенно говоря, еще хуже. И потом, мне скоро тридцать. Я мечтаю о семье, а возлюбленный мой мужчина намылил лыжи, спрятался в столице и сидит, пережидает праздники, чтобы, по всему судя, не слать прощальную эсэмэску в канун Нового года.

От сказанного затошнило, и, как беременная женщина в период токсикоза ест все, что под руку попадется, лишь бы унять желудок, так и я затараторила пуще прежнего:

– Он мог бы приехать, мог бы, по крайней мере, дать мне возможность счастливо пережить Новый год, а там – трава не расти! Но не посчитал нужным. Разве это не жестоко? – раздражающая космическая музыка придавала словам зловещее звучание. – Я живу в болоте пустых ожиданий, надуманных и несбыточных, в розовых замках, в голубых облаках! Прямо сейчас мне кажется, что есть возможность, есть какая-то вероятность, что он все-таки приехал, вернулся ради меня и ждет под дверью, вооружившись хлопушками. Это ли не безумие?

Снежинки падали на широкое лобовое стекло, таяли, топили в разводах свет городских вывесок и редкие огоньки уличных гирлянд.

– Иногда нам очень нужны изменения, – сказала Ольга, и черные дворники, повинуясь движениям ее руки, смахнули воду, а с ней – и мерцающий свет. – Сейчас самое время всерьез о них подумать. Не расстраивайся, в том, о чем ты говоришь, нет ничего непоправимого.

Если слова, вылетая, обращались бы геометрическими фигурами, то у Ольги получился бы огромный такой, совершенно пустой шар, который бы воспарил, уперся в шершавый потолок паркетника и, уколовшись о мой взгляд, лопнул бы, разбрызгивая по сторонам мыло.

– Поверните налево, – предложил навигатор. Даже этот нелепый совет казался куда более осмысленным и подходящим, чем мыльно-оперная Ольгина фраза.

Мы свернули во дворы и поплыли в рыхлой каше, к вечеру обретшей сходство с сахарной крошкой на ободке коктейльного стакана.

На парковке нашлось свободное местечко, куда притулился паркетник, подцепив бампером рукотворный сугроб.

– Аня, можно у тебя в туалет сходить? – поинтересовалась Ольга, заглушив мотор. И вкрадчиво добавила: – Я могу подняться через пять минут, если хочешь. Вдруг он все-таки приехал?

– Нет. В смысле, в туалет можно. Нет, он не приехал, – отрезала я. – Сюрприза не будет.

“Никакого праздника!” – откликнулась мелкая девочка из нутра.

По правде сказать, надежде моей позавидовали бы и тараканы – ничем ее из ума не выведешь, так и сидит часами, совращает рассудок нагими коленками.

Подъездная дверь отворилась со скрипом, и тамбур встретил нас ядреной смесью запахов: от перегара до жареной курицы.

На четвертый этаж мы шли пешком, потому что, как водится, тридцать первого декабря лифты в многоквартирных домах отключают, чтобы граждане не набивались селедками после двенадцати, когда наступает время глазеть на соседский салют.

Сердце колотилось в грудной клетке, как взбесившийся дятел, когда ключ щелкнул в замке и тяжелая дверь отворилась. За ней, вроде, послышались шорохи, и на секунду я пожалела, что не оставила Ольгу в машине. Глупая улыбочка уже взобралась на лицо, когда раздалось громогласное “мяу” и верхний свет показал пустой коридор с настенной вешалкой и узкой галошницей.

В гостиной меня, естественно, тоже никто не ждал. И в спальне. И даже на кухне.

– Не расстраивайся, – произнесла из-за спины Ольга, и после этих слов я по-настоящему расстроилась. Собрав волю в кулак, указала гостье на дверь и коротко бросила: “Туалет тут”. Она кивнула и скрылась.

Со стороны зрелище наверняка выглядело престранно: плачущая дева со скорбным лицом провожает в мать ей годящуюся женщину в уборную, скупая слеза слабо светится в отблесках коридорной лампочки, за дверью журчит вода.

Сдержанные слезы пошли носом. Обесчестив парочку бумажных салфеток, я решила не драматизировать и включила гирлянды на елке. Уровень драматизма неожиданно вырос.

Щелкнул замок уборной, в комнату вошла Ольга, выдерживая стандартное, ничего, кроме вселенской мудрости, не выражавшее лицо.

– Знаешь, Аня, я верю в судьбу…

“Ой, нет-нет-нет, – подумала я. – Сейчас она решит меня утешать до самого боя курантов. Лучше уж я в одного напьюсь красненького, чем слушать ее обтекаемые советы”.

– И раз уж цепочка событий завела меня сюда и позволила увидеть тебя на перепутье, я решила, что подарок, который я готовила племяннику, должен достаться тебе. Но дело в том, что воспользоваться им ты должна под бой курантов. По крайней мере, таковы инструкции. И я бы не стала нарушать переданные мне на хранение традиции. Поэтому позволь мне остаться с тобой и встретить Новый год здесь. Понимаю, тебе может быть скучна моя компания, но я могу стать неплохим собеседником.

– Но ведь вас ждет семья, разве нет?

– Я позвоню им сейчас, думаю, меня поймут.

Находиться с Ольгой в одном помещении вдруг стало жутковато. Чего угодно можно ждать от человека, который оставляет семью в новогоднюю ночь ради нервной коллеги, какая, вообще-то, могла иметь другие планы на сей одинокий вечер. Тут-то мне показалось, что ложь про Соню могла бы неплохо зайти и на этот раз, предложи я ее секундой-другой раньше. Но теперь уже было поздно, Ольга ушла на кухню с лицом решительным и смиренным, в руке у нее лежал мобильник.