С любимыми не расставайтесь (СИ)

Текст добавлен: 10 апреля 2017, 19:30

Текст книги "С любимыми не расставайтесь (СИ)"

Автор книги: lina.ribackova

Жанры:

Слеш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Назад к карточке книги

Он улыбнулся.

– Что тебя так удивляет? – Он пошутил: – Отсутствие акцента? Мама вложила в это всю свою русскую душу. Между прочим, мы часто сюда приезжали, здесь жила моя бабушка. И, кстати, это она звала меня Шуркой. Её не стало вскоре после… трагедии.

– Значит, твой брат тебе и мама, и папа…

– И даже бабушка, – горько усмехнулся Шурка. – Он удивительный человек. Это я придурок. Ненавижу себя за это.

Он поднялся и подошел ко мне.

– Ты не бросишь меня?

Кровь прилила к голове и густо окрасила щеки.

Я?! Я брошу его?! Да я не знаю, как день без него прожить!

– Шурка, ты помешался? Пока это ты бросаешь меня.

Он наклонился и поцеловал меня в губы, и я рванулся к нему, опрокинув стул. Мы не целовались с ним целую вечность. У меня звенело в ушах, бились все жилки на теле. Я оплетал его руками, как паук-кровосос: моё, не отдам.

Шурка, Шурка, Шурка, ну как же так…

Он оторвался от моих губ – хмельной, раскрасневшийся, полный желания.

– Шурка…

Я призывал. Я не скрывал, что переполнен, что нет сил терпеть его близость.

– Шурка…

Я уже умолял.

– Подожди, Дэн, – сказал Шурка, отодвигаясь подальше, а потом и вовсе вернулся на свое место. – Ты ещё не всё знаешь… – Он заглянул в мои шальные глаза. – Два года назад со мной произошло кое-что странное. Необъяснимое. Я перестал разговаривать. Я хорошо спал, с аппетитом ел, что-то делал, но при этом молчал и смотрел мимо людей. Это продолжалось два месяца. Я даже не осознавал, что нахожусь в… психушке. Однажды утром я проснулся не в своей постели и не в своей комнате – совершенно нормальным. Долго не мог понять, где я, и что я здесь делаю… Макс тогда сильно перепугался. Да и сейчас он за меня трясется, всюду возит меня с собой, боится оставить даже на две недели. Так что, я обыкновенный псих. Рискнешь связаться с таким?

Как будто я уже не связался…

Что я мог ответить ему? Что мне плевать, кто он такой: псих, маньяк или наемный убийца? Что не выдерживающее всего этого сердце сейчас лопнет, и кровь зальет мою… теперь уже только мою… кухню, и нам с ним придется допивать виски, смешанный с кровью? Этого я сказать не сумел.

Поэтому я сказал другое:

– Гад ты, Шурка. Издеваешься над Максом (я уже называл его Максом!)… Зачем? Знаешь ведь, как он переживает. Лохмотья свои помойные нацепил, ногти отрастил, как у Дракулы. Чуть всю задницу мне не разодрал! Ты в таком виде ходил на лекции? Хорош гусь! А ещё умным себя считаешь. Научную литературу тебе подавай. Лучше бы Ильфа и Петрова читал.

И Шурка улыбнулся:

– Прочту. Обязательно.

Мы долго ещё разговаривали, строили планы, и всё казалось легко выполнимым.

Потом мы разделись, легли друг на друга и через пять минут стонали на всю квартиру, прижимаясь твердыми членами и такими же твердыми сосками…

– Впусти меня, Дэн, – попросил Шурка, и я снова чуть не заплакал.

Его теплые большие ладони на моей пояснице. Под их ненавязчивой тяжестью трещит мой позвоночник. От их тепла закипает моя кровь.

Не хочу лишиться этого даже на миг! Не хочу!

Я прижался к нему, вдавился носом в напряженную шею и заныл, запричитал. Я превратился в гребаную мокрицу, совсем не умеющую держать себя в руках.

Мы почти не спали в ту ночь, и лишь под утро впали в состояние, больше напоминающее беспамятство, чем здоровый сон. Мы выпили друг друга до последней капли, истерзали друг другу губы, щетиной расцарапали подбородки, и на следующий день выглядели как с дичайшего перепоя: красные, с воспаленными, слезящимися глазами, шатающиеся на слабых ногах. Совершенно несчастные. Потому что оставалось четыре дня.

Я рассказал обо всем Мишке.

Он округлил глаза и замолотил себя кулаками по бедрам.

– Будь я трижды проклят! – охал и ахал он. – Дэн! Ну, надо же! А я-то думаю: чего это ты на себя не похож… Поссорились, наверное… С влюбленными это бывает… А вы… Ну, надо же! Шурка уезжает в Англию… Ты уезжаешь в Англию… Как в кино! Блин. Слушай, я точно признаюсь Артуру! Мы с ним вчера столкнулись в буфете, и он сказал: «Привет, Михаил. Как дела?» Как думаешь, Дэн, это намек?

– Ага.

Наша последняя ночь была очень странной. Мы расставались на бесконечное количество дней и ночей, но так и не притронулись друг к другу. Испуганно отдергивали руки даже при случайном прикосновении, смущались, прятали глаза, суетливо хватались за первые же попавшиеся предметы: книги, чашки, сигареты, какие-то тряпки. И это было необъяснимо.

Мы очень устали, но продолжали слоняться по квартире, натыкаясь на мебель.

Говорили о незначительных, не имеющих никакого отношения к нашим разгромленным жизням вещах: пробки на дорогах, закончившийся сахар, «хвост» по общей терапии… Не говорили только о нашей любви.

Я на удивление ясно видел нас обоих со стороны: два издерганных, выпотрошенных до донышка тела с впалыми черными глазницами и побелевшими губами. Мы не имели права добить друг друга страстью, и уж тем более – нежностью.

В постели мы лежали рядом, как два покойника: вытянутые, окоченевшие, страшные.

Шурка сказал в темноте:

– Дэн – год…

И я ответил:

– ГОД, Шурка…

Больше мы не произнесли ни звука.

Мне снилось небо, в котором образовалась огромная бездонная брешь. Провал в никуда. Это был самый кошмарный сон за всю мою жизнь. Я открыл глаза, не умея сделать даже короткий вдох. Я разучился дышать, а Шурки не было рядом. Хватал ртом пустоту, и легкие жгло, и горло саднило.

Шурка зашел в комнату и испуганно бросился ко мне.

– Дэн! Что?! Что случилось?! – закричал он.

Звук его голоса сдвинул перекрывающий клапан, и воздух медленно пошел в гортань.

Я сказал:

– Сегодня ты уезжаешь, Шурка.

Мы даже не обнялись. Невозможно.

Слиться теплыми, жаждущими телами, а потом оторваться… Как?

Мы крепко пожали друг другу руки.

Шурка, Шурка, Шурка, как высоко ты летишь…

========== Глава 5 Моя жизнь без Шурки ==========

Я сходил с ума.

Да что там – сходил. Я сошел с ума сразу же, стоило только Шурке растворился в массе безликих тел, улетающих вместе с ним за кордон. Мой мозг заволокло проклятым лондонским смогом, забило ватными комьями плотных серых туч.

Я же был там, это точно! Я провожал Шурку, я даже познакомился с Максом. Но спросите меня кто-нибудь: как, к примеру, он выглядит, этот Макс? Не помню. Не знаю. Лишь прохладные длинные пальцы, легонько сжавшие мои – гриппозно пылающие, влажные.

Я слег с сильнейшей простудой, но не знаю до сих пор, отчего так резко свалился. Ослаб, видимо… Пил много ледяной воды, потому что внутри пекло слишком сильно, невозможно было терпеть. Да и ветер в аэропорту нахально лез под куртку, пробираясь прямо мне в сердце.

Неделю я еле ползал по квартире. Шурка орал в телефон, чтобы я немедленно вызвал врача, позвал Мишку, сделал хоть что-нибудь. Но мне никто не был нужен. Только он, Шурка. Вот если бы он оказался рядом, я бы крепко обнял его и тотчас уснул. И спал бы долго-долго, спокойно. И проснулся живехоньким-здоровехоньким.

Но мой Шурка был далеко.

Мишка пришел сам, принес какие-то таблетки, порошки и соки, смотрел с еле скрываемым ужасом и тоже бубнил о враче. Я молча качал головой.

Как эти два идиота не могут понять, что мне необходимо переболеть?! Что охваченная обморочной болью голова куда лучше, чем падающее в пропасть сердце.

Вторая неделя была не такой тяжелой. Я уже смотрел телек, писал Шурке письма и даже несколько раз поел сваренного заботливым Мишкой бульону.

Выжил…

Мы писали друг другу по сто раз на дню, но звонили редко, и ещё реже общались по скайпу. Потому что, может быть, и есть на свете пытка страшнее, чем слышать любимый голос, видеть любимое лицо, и знать, что все это – почти мираж, но мне вполне хватало и этого, чтобы почувствовать себя распятым.

Шурка писал, что всё хорошо, что он с головой погружен в учебу, требовал от меня «пятерок» и ругал за «хвосты»; рассказывал, где бывает, что читает (как дитя восторгался Остапом Бендером, дикарь британский!); отчитывался о каждом прожитом дне, ругал погоду, ругал меня, что пишу о себе так скупо.

А я пока ничего не мог написать, кроме того, что люблю его до галлюцинаций – везде и всюду мне мерещился он.

Когда мы созванивались, всё было с точностью до наоборот: я трещал без умолку о всякой ерунде, в своем словесном возбуждении глотая окончания, а Шурка всё больше молчал – слушал.

О моём приезде мы не говорили – вопрос был решенным. Я даже позвонил родителям, сказав, что у меня появилась возможность стажироваться в Англии (так я ЭТО назвал), и по окончании института я рвану туда с легкой душой. Мама радостно смеялась сквозь слёзы («Дэник, неужели такое возможно?!»), отец довольно крякал («я всегда в тебя верил, сын!»), сестрица восторженно верещала («Дэнька, а ты пригласишь меня в гости?!») …

Я пытался представить свою жизнь в далекой и чужой Англии, но, конечно же, ничего не получалось. Представьте свою жизнь на Луне. Но там был Шурка, и он меня очень ждал. Какие могут быть сомнения? Англия, Луна… Я как одержимый шлифовал свой довольно сносный английский и трепетал от предвкушения: Шурка… мой Шурка… любимый мой Шурка…

Я торопил не дни – я торопил минуты.

Я мог бы легко воспроизвести в памяти каждый наш разговор. Когда я слегка очухался, пришел в себя и начал общаться нормальным, человеческим языком, перестав твердить, как плохо обученный попугай: «люблю… люблю… люблю…», мы стали созваниваться чаще, и подбадривали друг друга, как умели. Балбесничали, шутили, даже обзывались: он был «дрочилой британским», я – «вертлявой маленькой задницей». Как будто жили на соседних улицах, а не на соседних планетах.

Иногда я принимался трындеть по-английски. Шурка звонко закатывался, а у меня при звуке его грудного, богатого на оттенки и переливы смеха сладко поджимались яйца.

– Я кончаю от твоего акцента, – говорил мне Шурка, добавляя с надрывом, который честно пытался спрятать за легкой формой «клубнички»: – Когда уже ты приедешь, Дэн? Жду не дождусь. Ты будешь говорить исключительно по-английски, и мне придется ходить в мокрых трусах вечно.

Я глупо хихикал, говорил с придыханием «I love you… I want you…», а Шурка возмущенно шипел в телефон. Мы были счастливы и рады даже маленьким крохам.

Мы никогда не говорили о сексе серьезно, не вспоминали наших ночей. Щадили друг друга, справляясь с проблемой неутоленного желания молча, без тоскливых стенаний. Не знаю, как Шурка, но я очень редко трогал себя, лишь тогда, когда голова уже кружилась, когда ломало от потребности освободиться. Краснея и бледнея, я стыдливо выключал свет и плотно задергивал шторы. Это я-то?! Я, который легко мог подрочить в перерыве между кофе и бутербродом. Теперь мне казалось диким заниматься этим, зная, что у меня есть мой Шурка, и пусть он сейчас далеко, но придет день, и я зажму его не по-детски. Ради этого дня можно и потерпеть. Эта британская дылда согнется в моих руках, как тоненький прутик, и я оторвусь по полной: залюблю до дыр. Слово «затрахаю» не звучало даже в моих воспаленных мыслях, оно не вписывалось в ту жаркую нежность, что переполняла мои мечты.

…Он говорил, говорил, говорил, не затыкаясь ни на секунду.

– Стоп! – прерывал его я. – Чего это ты разболтался? – Моё сердце вздрагивало от страшной догадки. – Ты как-то очень подозрительно юлишь. Зубы мне заговариваешь, что ли… Дьявол, ты снова выкинул какой-нибудь финт! Наверняка выстриг себе макушку!

Шурка смеялся и клялся, что с его макушкой полный порядок. Он тут же «нёсся» в скайп, и на меня обрушивалось непереносимое, то, чего я всеми силами старался избегать: буйство (о, как прав был умница Макс!) волос, белизна улыбки и сияние влюбленных глаз.

После такого общения я отвратительно спал, тосковал ещё больше и срывался на каждом, кто попадался мне на пути, преимущественно на Мишке. Скайп придумал злейший враг человечества, во всяком случае той его части, которая подыхает от желания обнять любимые плечи.

Три месяца кое-как проползли.

Наконец-то избавившись от «хвостов», я попер с упорством подбитого танка прямо к цели – к обещанным Шурке «пятеркам». Я зло вгрызался в каждую лекцию и скоро «загонял» себя до полуобморочного состояния. Но засыпать над перечнем самых сложных и редких переломов куда лучше, чем ворочаться с боку на бок, пытаясь не вспоминать, как уютно лежать в чьих-то сильных руках. В руках моего Шурки.

Пять месяцев остались позади.

Шурка чуть-чуть округлился и перестал напоминать проволочный каркас для скульптуры. Я тоже постепенно терял очертания высохшей щепки.

Нам не хватало друг друга смертельно, но время-то шло, и приближался заветный срок.

Я рассмотрел Британию вдоль и поперек, и, кажется, Лондон знал уже лучше самих коренных лондонцев: названия улиц, парков, театров и даже кладбищ (для общего кругозора). А уж лондонские клиники и больницы я изучил с доскональностью будущего профессора медицины.

Я продолжал учиться с невиданным остервенением, писал Шурке о своих успехах, о том, каким прекрасным врачом обязательно стану, пусть Шурка даже не сомневается – ему не придется краснеть за своего… кого? Любовника, кого же ещё.

Я смаковал это слово, и применительно к Шурке оно приобретало массу оттенков и загадочных смыслов.

А потом Шурка сказал это… И, черт возьми, я до сих пор не могу понять, что в этом было такого.

Сначала он мне написал: что наконец-то живет один – брат снял для него небольшую, но замечательную двухэтажную квартирку с камином, что камин этот он уже научился довольно ловко разжигать и обязательно научит меня. Обещал сфотографировать каждый уголок квартиры и прислать фотографии мне: я обязан оценить место, где мне предстояло жить.

Я ответил, что буду очень ждать вида своей будущей «английской резиденции» и предупреждал, чтобы Шурка не очень-то рассчитывал на бесплатную домработницу, этот номер у него не пройдет.

Шурка веселился, представляя меня в кружевном фартучке на голое тело.

А я злился, потому что, провалиться мне на этом месте, тоже очень хорошо это представил: как мой член торчит, приподнимая тонкую белую ткань, и как заводит эта видуха Шурку…

Щёки запылали, и рот наполнился влажным жаром.

Шурка, негодяй, и надо было тебе это брякнуть?!

Он как будто почувствовал моё нешуточное волнение, и позвонил.

Я схватил телефон, выдохнув свой влажный жар:

– Да!

– Да? Что – да? Я тебя ещё ни о чем не попросил, – улыбался Шурка, – а ты уже соглашаешься. Дэн…

– Да, – талдычил я своё. Я всегда терялся при звуке его голоса и в первое мгновение впадал в легкую эйфорию, как будто всё это время не верил, что Шурка мой реален, и вдруг получил неожиданное подтверждение этому факту. Потом это проходило, ошеломление отпускало, и я общался вполне нормально, если можно назвать нормальным вдавленный в ухо телефон, а так же блуждающий взгляд, колотящееся сердце и дрожащие руки.

Каждый раз одно и то же.

– Дэн, ты в порядке? – спросил Шурка.

– В полном, – ответил я, – если не считать, что у меня стоит, а ты черт знает где.

Впервые я так откровенно озвучил нашу проблему.

– Потерпи. – Его голос дрогнул. – Осталось недолго. Я и сам уже с ума схожу. Думаю о тебе день и ночь. Ты снишься мне, Дэн, и всё так… по-настоящему. Стоишь рядом, дышишь… Соскучился?

– Зверски.

Мы помолчали.

– Дэн, – снова заговорил Шурка. – Мы можем с тобой пожениться.

Я рассмеялся.

– И кто из нас будет в фате?

Но Шурка шутку не подхватил.

– Я серьезно, Дэн. В Англии это возможно. Здесь очень много однополых пар, и к таким вещам относятся совершенно естественно, без истерии. Мы поженимся и будем вместе всю жизнь. Я хочу быть с тобой вместе всю жизнь…

Теперь-то я знаю, что испугался именно этого. Нет, не того, чтобы вместе всю жизнь. Это как раз было тем, что не вызывало и тени сомнений. Конечно, вместе, конечно, всю жизнь, конечно, с Шуркой. А с кем же ещё? С кем?! Но пожениться… Слишком далека была Англия и всё, происходящее в ней. Видимо, мой кондовый менталитет не способен был воспринимать как норму вполне обыденную для британца ситуацию: два мужика идут под венец.

– Я подумаю, – капризным голоском пропел я, стараясь превратить волнительный разговор в привычный нашему слуху «комический куплет», хотя сердце моё бешено толкалось в ребра.

Но Шурка пропустил мимо ушей моё полудетское ёрничанье – слишком важен для него был момент. Я понял, что он думал над этим уже давно, и, в принципе, всё уже обдумал.

– Подумай, Дэн. Прошу тебя.

И вроде бы всё осталось прежним: я тосковал нещадно, рвался к Шурке, мечтал о нем, торопил время, засыпая с выдохом облегчения: ещё один день позади. Слава Богу.

Но что-то во мне надломилось…

В такой многолюдной тусовке я оказался впервые. Впервые после отъезда Шурки. Конечно, если не брать во внимание Мишкин день рождения, но и тогда компания была по нашим меркам скромной и малочисленной: десять не очень трезвых, но вполне прилично себя ведущих студентов и студенток. Шумных сборищ я упорно избегал, да мне и раньше в большой толпе было муторно, и всегда хотелось поскорее смыться. Пил я по студенческим меркам мало и почти без удовольствия.

На этот раз я согласился сразу, Мишке даже уламывать меня не пришлось. После нашего с Шуркой разговора, после его «поженимся» оставаться наедине с самим собой было всё труднее. И признаваться себе в том, что, несмотря на всю мою безумную к Шурке любовь, несмотря на звериную тоску, от которой иной раз почти невозможно было сползти с постели и начать новый день, потому что мучительно жаркие сны, соленые от спонтанных слёз, высосали все силы, я отчаянно боюсь этого нового и в чем-то неприемлемого для себя качества – Шуркин муж.

Напивался я свински: вливал в себя стопку за стопкой.

Вокруг меня были обычные парни и обычные девчонки. Они обжимались, целовались, смеялись, и это выглядело так привычно и… так правильно. Это была моя среда обитания. Не скажу, чтобы я наслаждался, оказавшись в кругу «своих». Да и какие они свои, когда Шуркины губы у моего лица, его руки, крепко обхватившие мои кисти, подрагивающие в унисон сумасшедшему ритму пульса – самое естественное, что может быть на Земле.

Но тем не менее картина была классической, а я всегда тяготел к классике.

Я упрямо нажирался, топя в водке своё невольное предательство.

Манечка всё время крутилась рядом.

Я уже встречался с этой тоненькой, беленькой девушкой. Один раз на Мишкином дне рождения, другой… не помню, где.

Все называли её Манечкой, и это звучало вполне искренне, хотя и несколько странновато для разудалой студенческой тусни, где слово «козел» произносилось намного чаще, чем слово «пожалуйста».

Манечка не отходила от меня ни на шаг – беспокоилась. Я приглашал её танцевать, грубо прижимал к себе хрупкое тело, бесчувственно тискал маленькую грудь, вяло жевал невкусные губы – пытался быть нормальным, «своим среди своих».

Мишка подходил ко мне, что-то говорил, но я смотрел на него волком, и он оставлял меня в покое.

Не помню, как оказался дома…

Проснулся я на своем диване полностью одетым но, слава Богу, не в кроссовках и куртке. Что-то теплое придавило бок, и в первый момент меня опалило фантомным счастьем: Шурка! Но… Сложив ладошки трогательной лодочкой и пристроив на них раскрасневшуюся щечку, Манечка скромно лежала поверх одеяла, которым заботливо укрыла мою воняющую перегаром тушку. Маленькая, ладненькая, скромная девочка, притащившая меня, пьяного вдрызг, домой и не рискнувшая оставить одного.

Я пошевелился, и она тут же проснулась.

– Дэн, – улыбнулась она. – А я вот… Извини, у тебя некуда больше лечь…

Я совсем не хотел секса, и уж тем более не хотел её – я теперь хотел только Шурку. Но трахнуть её было так… правильно, что я это сделал. Я кончил, как высморкался: освободил до отказа забитую часть тела.

Манечка осталась со мной, видимо решив, что я в этом нуждаюсь, и что я достоин этого счастья. Приходила, заботилась, вкусно готовила, кормила. Так же, как и я, она заканчивала институт, какой-то театральный вуз, и высокопоставленный папа умудрился даже пару раз пристроить её в низкопробные сериалы на роль сердобольных подруг страдающих главных героинь. Манечка папу не подвела: была очень убедительна в своей верности и сердечности.

От меня она ничего не требовала, ни о чем не спрашивала. Её не коробило даже то, что я совсем её не хотел, и, по сути, просто пользовался её услугами. Я был полон своим Шуркой и, если честно, совсем забыл, что оттрахал её с похмелья, даже не сняв до конца штанов.

Но однажды она пришла, скромно села за стол и негромко, бесцветно произнесла:

– Я беременна, Дэн. И папа не разрешает мне делать аборт.

Прощай, Англия.

Прощай, Шурка.

Я тихо сходил с ума. Я ненавидел Манечку так, что внутри меня гудело адское пламя.

Шурка очень страдал. Он не понимал, что происходит, не понимал моих редких, отрывистых писем, моего странного голоса и категоричного отказа выходить в скайп.

– Дэн, – спрашивал он потерянно и жалко. – Что-то случилось? У тебя неприятности в институте? Или…

Я говорил, что умираю без него, что люблю его страшно. Люблю, люблю, люблю…

Это пугало его ещё сильнее.

– Дэн, – отчаянно утешал меня Шурка, – осталось совсем немного… Потерпи.

Он прислал мне кучу фотографий «нашей» квартиры, и я выл над каждой из них.

Мишка переживал за нас глубоко и искренне, и один раз даже зашмыгал носом, обозвал меня сукой и надолго исчез.

Манечка терпеливо ждала моего решения. Не торопила, не закатывала скандалов. Она была хорошей девочкой, воспитанной хорошими мамой и папой. Мне не в чем было её упрекнуть. И выхода не было…

Я удивляюсь, как не умер в тот день, как выдержал самого себя.

Впервые за три этих кошмарных месяца я согласился выйти в скайп.

Шурка был таким родным… Мои колени тряслись, и трясся лежащий на них ноутбук.

– Дэн, чертяка, – радовался Шурка, – наконец-то! Ты совсем извел меня. Все в порядке? Ты скажешь, наконец, что у тебя там творится? Я места себе не нахожу.

Он снова исхудал, осунулся. Скулы остро выпирали, делая лицо потрясающе тонким, изысканно красивым. Этого лица я не стоил. Я стоил Манечки и её пухлых губок, которые очень мило дули в кружку, наполненную горячим чаем с плавающей долькой лимона, и которые совсем не хотелось поцеловать.

– Я люблю тебя, Шурка, – промямлил я еле слышно.

Он пытливо всматривался в моё сволочное лицо, выискивая признаки катастрофы. Шурка всегда мог чувствовать кожей, даже если её не гладили мои сволочные ладони.

– Я тоже тебя люблю… Дэн? Расскажи, что с тобой. Я уверен, мы справимся.

Он не сомневался во мне, мой любимый Шурка, ему и в голову не приходило, что я мог тупо изменить ему, бросить, предать.

– Скоро ты приедешь, и всё встанет на свои места. Вот увидишь.

Пес трусливо поджал изгаженный хвост.

– Я к тебе не приеду, Шурка. Никогда. Я женюсь.

Началась моя жизнь без Шурки.

Моя чертова жизнь без любви и счастья.

Я женился на Манечке. Она родила мальчика, очень похожего на неё. Я его полюбил. Потом, спустя два года, у нас родилась девочка с большими синими глазами. С моими глазами. Её я тоже люблю. И разве может быть как-то иначе?

Манечкин папа помог нам с квартирой, у нас просторно и чисто. Современно. Воздушно. Есть где порезвиться детям, и куда пригласить гостей.

После свадьбы я вел себя как скотина: не работал, пил, пропадая на двое-трое суток, трахался со всеми подряд, тщательно упаковывая свой блудливый член в презерватив. Манечка тихо плакала и молчала. Мне было наплевать.

День и ночь я думал о Шурке, при этом стараясь его забыть.

Он не ответил ни на одно из моих бредовых писем, где я низко и пакостно клялся, что люблю только его и буду любить всю свою жизнь. Позвонить ему я малодушно боялся.

Он, конечно же, мне не звонил.

Однажды, напившись до полусмерти, я осмелился…

«Абонент недоступен», – сказали мне по-английски.

Впервые я рыдал в голос. Из меня рвалась душа, которую я сам испоганил. Я разговаривал со своим телефоном, всматриваясь в потухший экран, смаргивая горячие слёзы. Я умолял далекого Шурку простить меня и ответить, сказать хотя бы одно словечко. Я жаловался, как мне плохо, как одуряющее, безнадежно плохо. Как умираю я без него, как хочу к нему в его долбанную Англию, будь она трижды неладна. Я доказывал, что смогу быть ему полезным, что стану его домработницей и, так уж и быть, раз он такой извращенец, нацеплю на себя кружевной фартук…

Я выплакал все глаза.

Шурка, Шурка, Шурка, невыносимо жить без тебя.

Потом я смирился. «Одумался», как сказали вокруг. Я принял свою жизнь без Шурки, и начал её проживать.

Манечкин папа устроил меня в хорошую клинику. Я и правда оказался неплохим, подающим надежды, хирургом. Свой первый аппендикс я удалил блестяще. Манечка радовалась и хлопала в ладошки.

Через два года женился Мишка, так и не признавшись своему Артуру Карловичу в любви.

– Знаешь, Дэн, – сказал он мне в курилке, поправляя цветок в петлице, – может быть, это и к лучшему…

Посмотрев мне в глаза, он закашлялся и быстро заткнулся. Докуривали мы молча.

========== Глава 6 Эпилог ==========

Мы встретились через двадцать пять лет.

Нежданно-негаданно.

Я не знаю, как мог оказаться Шурка на расширенном корпоративе по случаю открытия крупной областной клиники, к заведованию которой активно склоняло меня высокое медицинское руководство, и каким переменчивым ветром его сюда занесло…

Эта чертова клиника не давала мне покоя три с половиной месяца. Меня кидало из крайности в крайность. Очень заманчиво, очень высокий пост, масса возможностей. Но я любил практическую хирургию и по праву гордился своими успехами и достижениями. Да и дети того и гляди внуков преподнесут. Манечка о чем-то таком намекала… Да и потяну ли… Сомнения и противоречия одолевали.

Что делал Шурка на этом грандиозном празднестве, мне было невдомек, но тузы от медицины здоровались с ним очень почтительно, если не сказать подобострастно.

Он был красив ослепительно, беспощадно: царственная осанка, грациозное, стройное тело, затянутое в безупречный смокинг, густые серебристые пряди, обогатившие по-прежнему буйные, но тщательно, волосок к волоску, уложенные кудри, в которых мои пальцы тонули когда-то с таким наслаждением, и всё та же белозубая улыбка.

Я показался себе пыльным, старым мешком, потраченным такой же пыльной и старой молью.

Мне было безразлично, что подумают окружающие, и я смотрел на него, не отрываясь.

Конечно же, я любил его. Любил все эти долгие беспросветные годы. Надо было увидеть его, чтобы понять, насколько пуста и безрадостна моя жизнь. Но разве я об этом не знал? Разве позволили мне об этом забыть хоть на миг изнуряюще реальные сны, где мы с Шуркой проживали наши несостоявшиеся, не сложившиеся судьбы. И разве не они давали мне силы жить? Я давно смирился с любовью, смирился даже с этими снами. Мог ли я отказаться хотя бы от одного из них? Ни за какие сокровища мира.

Удивительно, но я не всегда помнил о Шурке. В жизни так много всего: дети, работа, Мишкина внезапная болезнь и наша упорная борьба за его разжиревшее тело, которое я всё-таки вырвал из пасти начавшей уже лакомиться им старухи. Да мало ли… Мои романы, к примеру. Их было не густо, три или четыре, но они всё-таки были, и из-за одного из них Манечка, неудавшаяся актриса, но вполне удавшаяся жена известного на всю округу хирурга, даже устроила мне настоящий скандал, грозя забрать детей и уехать к папе и маме.

Мало ли чего было… И чего не было…

…Я смотрел на него, не отрываясь, и с облегчением слушал оглушительный, доступный лишь моему слуху грохот: треснуло, раскололось и сейчас, в эту самую минуту, разваливалось на куски моё бедное сердце, опаленное невиданной страстью. Любовь, что жила в нем все эти долгие холодные годы, свернувшись скромным, почти незаметным клубочком, распустила гордые крылья, разгромив к чертовой матери свою темницу.

Заведование клиникой, говорите? Я бы с радостью застрелился, да не хочу позорить детей.

Что происходило с сердцем самого Шурки? Хороший вопрос. Он взглянул на меня и едва заметно кивнул. Только и всего.

– Кто это? – заполошно спросила Манечка. – Ты его знаешь?!

– Нет.

– Но он кивнул тебе!

– Возможно, когда-то встречались…

– Какой интересный мужчина! Надо расспросить о нем папу.

Через месяц Шурки не стало.

– Умер, представляешь? – таращила глаза Манечка. – Ты понимаешь, о ком я? Помнишь его?

– Помню, – ответил я и улыбнулся.

– Ничего смешного! – возмутилась Манечка. – Такой молодой! Такой красивый! Такой богатый! А ты скалишься!

Пожалуй, впервые она была по-настоящему зла. Её колотило. Она задыхалась от возмущения.