Текст книги "С любимыми не расставайтесь (СИ)"
Автор книги: lina.ribackova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
========== Глава 1 Сука ==========
В меня попала шаровая молния, не иначе. Или, быть может, произошло крушение: электричку сплющило и покорежило, разломило напополам, раздробило каждую её железную кость и начисто спалило завывающим пламенем. И я умер. Умер, сразу же оказавшись в аду, где мне, ленивому и нерадивому студенту, отчаянному ловеласу, потерявшему счет жарким постелям и девичьим именам, самое место.
Конечно же это Ад. Или что там ещё уготовано развратникам и лоботрясам… В моей обычной жизни, где всё объяснимо и просто, где день – это день, а ночь – это ночь, где водка воняет водкой, а девчонки – дорогими духами (к слову сказать, я не выношу резкий запах парфюма, сколько бы тот не стоил, какому бы богу в мире запахов ни принадлежал; никогда не пользуюсь им сам и с трудом выношу у своих бесконечно меняющихся партнерш, зачастую испытывая навязчивое желание отмыть очередную подружку в пяти водах, дабы лишить её возможности похвастаться своим Армани-Гуччи-Диором, отбивающими у меня здоровый сексуальный аппетит), такого произойти просто не может…
Полупустая электричка еле-еле тащилась, то и дело останавливаясь и пропуская встречные поезда. Я сидел в самом конце самого последнего вагона, покачиваясь в такт прерывистому движению, клевал носом и мечтал о горячем душе и горизонтальном положении.
Увеселительная загородная прогулка не удалась: компания, куда меня едва ли не силой затащил однокурсник, пообещав «жрачку, выпивку и хороший трах», оказалась на редкость скучной, слишком заумной, много и громко поющей какие-то незнакомые заунывные песни, а девица, которая приклеилась ко мне уже на десятой минуте знакомства, чересчур ароматной. Я бы, возможно, и трахнул её… Почему бы нет? Дом большой, комнат в нем – не сосчитать, а девица уже измеряла глазами длину и ширину моего члена…
Но – нет. Вероятно, у меня бы и встал (у меня всегда встает, нечего скромничать), вероятно, встал бы основательно и надолго, потому что девица, несмотря на обволакивающее её приторно-карамельное облако, была чудо как хороша, вероятно, сначала я довел бы её до содроганий, а потом с удовольствием спустил в крупный перламутровый рот, но… Представив, что потом унесу с собой эту удушающую волну, я тут же отказался от простой и необременительной возможности кончить. Уж лучше в кулак.
Я почти задремал, уронив голову на грудь и время от времени крупно вздрагивая, но громкие голоса вывели меня из состояния полусна.
Небольшая группа ребят расположилась неподалеку: четверо не слишком интеллигентного вида парней, один из которых сразил меня наповал.
Я тупо таращился на непрезентабельно одетого малого и потихоньку сходил с ума…
Высокий, тощий, черноволосый и плохо воспитанный, он ржал во всё горло, скаля кипенно-белые зубы, встряхивал всклокоченными кудрями, ежеминутно чесался и отхлебывал из горлышка пивной бутылки, время от времени мучаясь весёлой отрыжкой. Оторва.
Я не мог отвести от него глаз.
Молния, крушение и что там ещё?
Я утонул в нем, даже не шелохнувшись, камнем опустился на самое дно и лежал там, пораженный и плохо соображающий, кто я, где я, и что со мной происходит.
– Какого хуя ты вытаращился, мудак?
Я не сразу понял, что это – мне, и что это – он.
– Парни, – он заржал ещё громче, но уже не так развязно, как до этой минуты, – вам не кажется, что перед нами долбаный педик?
Его друзья посмотрели в мою сторону и загыкали, заплевались.
– Похоже. Блядь, да он сейчас кончит! Эй, ты там случайно не дрочишь по-тихому? На кого из нас ты запал, убогий? А уж вырядился… Парни, давайте-ка проверим его стоячок.
Вырядился? На мне всего лишь шерстяная водолазка и джинсы. А в джинсах – точно, зверский стояк. Вот тут они угадали.
У меня всегда вставал быстро, как по команде. Нажали красную кнопку, и к запуску все готово, осталось всего ничего – добраться до цели. Да и смешно было бы такому активному кобелю, как я, раскочегариваться с чувством, с толком, с расстановкой.
Но чтобы яйца отяжелели за одну только секунду, чтобы ширинку так яростно распирало! Не помню такого.
Вопрос: как мне отсюда выйти, не привлекая внимания?
Надо ли говорить, что факт такой неуправляемой реакции на парня требовал отдельного анализа. Говоря проще, мне посчастливилось познакомиться с настоящим шоком. Я сидел на жесткой скамье и хотел до дрожи в коленях, до ломоты в пояснице. И хотел не надушенную девчонку в юбке чуть ниже пупка, а нечесаного зубоскала в дешевых джинсах и грязных кедах.
– Да пошел он, – буркнул тот брезгливо. – Урод. Валим отсюда, скоро вокзал.
И они, дружно поднявшись и пересмеиваясь, направились к выходу. В дверях он резко оглянулся и показал мне фак.
С этой минуты я думал о нем, не переставая.
Домой я доплелся совершенно разбитым. Мне было очень хреново: стучало в висках, подташнивало, и пьяно кружилась голова. Тело жутко ломило от мощнейшего выброса термоэнергии: через меня натурально пропустили электрический ток. Кто? Какое-то мстительное божество, решившее наказать меня за всех беспечно брошенных мною подружек?
Я стащил с себя все до последней нитки и повалился на неубранную постель (хвала небесам, моя смехотворная аккуратность была побеждена сегодня утром элементарной нехваткой времени: я жутко опаздывал, как обычно, бессовестно и тупо проспав). В памяти всплывала его улыбка, откровенно похабная и вызывающая в горле спазм. Его худое тело маячило перед закрытыми веками, и меня швыряло в жерло вулкана. Его волосы черными змеями обвивались вокруг моей шеи, впиваясь в кадык тысячью жал, жадно вытягивая остатки силы.
Я так и заснул, охваченный жаром и высосанный до дна, а проснулся с залитым спермой животом и желанием сдохнуть.
***
Однокурсник психовал и злился, наблюдая мою затяжную чернуху.
– Да что с тобой?! С жиру бесишься! Один из самых перспективных студентов на курсе, несмотря на свои вечные гребаные загулы. Хатой родители обеспечили – по общагам не надо жаться. Бабы с ума сходят. У тебя, случайно, член не с нарезками? Чего тебе не хватает?!
– Михель, не рви душу.
– Не рви… Ты влюбился, что ли?
– Отстань.
– Хочешь, я у тебя поживу? Хоть срач этот разгребу. Невероятно!
Он окинул взором запущенную кухню: горы немытой посуды, пивные бутылки, грязные полотенца… Это было так на меня не похоже.
– Ты когда в последний раз менял постельное бельё? Блевать хочется!
Две недели я сплю на этой измятой, посеревшей постели и каждую ночь кончаю, медленно сходя с ума от тоски.
– Сегодня сменю.
– Знаешь… – Мишка вдруг стал очень спокойным. – Я не понимаю, что сбило тебя с толку, но выглядишь ты жалко. Подумай об этом.
Он ушел, а я подумал.
Действительно, выгляжу я не очень. Почти не хожу в институт, и пропуски отольются мне ой какими кровавыми слезками.
Я позвонил Михелю:
– Встретимся завтра на лекции. А потом сгоняем в киношку. Идет?
– Я подумаю.
Он был рад моему возвращенью.
*
Я не проспал – редкий случай. Вчера, как и было обещано Мишке, я освежил постель, перемыл до вкусного хруста посуду, отдраил полы, пропылесосил, принял душ и упал на чистые простыни, чувствуя себя полностью выпотрошенным, но живым впервые за две недели.
Михель прав – я опустился. Пора снова подняться.
Спал я крепко и вскочил по первому же писку будильника.
И в автобусе увидел его.
Мне оставалось ехать две остановки, когда мимо меня в глубину салона протиснулось жесткое тело, обдав остро-пряным запахом пота и тончайшим, почти изысканным – крема после бритья. Столь странная смесь ароматов удивила, и я с интересом повернул голову в сторону её обладателя.
Мой член сладко дернулся, и затвердели яйца. В позвоночник вонзились тысячи острых игл. Дыхание перехватило. Глаза обожгло.
Он остановился неподалеку, ухватившись за поручень, и я, слабея с каждой минутой, впился взглядом в слегка изможденный профиль: копна кудрей, острые скулы, прямой, невероятно красивый «крылатый» нос. И кожа, как у ангела – сахарная…
Я понимал, как глупо выгляжу со стороны, пожирая его глазами. Но я бредил им две недели, и мне было наплевать, что обо мне могут подумать.
Он ни разу не повернул головы в мою сторону, хотя, я готов был в этом поклясться, чувствовал мой воспаленный взгляд. Узнал? Да нет, быть этого не может… Кто я для него? Короткий гудок уходящего пригородного электропоезда.
Я пробрался к выходу, едва не пропустив свою остановку.
В голове клубился едкий паровозный дым. Пахло мазутом и раскаленным железом. Меня сбило и расплющило всеми двенадцатью вагонами.
Но я сделал вид, что жив. Я же пообещал Михелю.
Я даже записывал лекции.
Я даже сходил в кино, а ближе к ночи позвонил знакомой девчонке, и она живенько прицокала каблучками к двери моей квартиры. Я старательно трахал её душистое, холеное тело, умирая от невозможности уткнуться носом в потные волоски глубоких мужских подмышек.
Через три дня я снова его увидел.
Он неторопливо прогуливался неподалеку от моего института, засунув руки в карманы потрепанной, неопределенного цвета куртки – самой дешевой и уродливой, которую только можно отрыть на помойке, названной вещевым рынком. Его брюками можно было спокойно вымыть полы в наших не блещущих чистотой аудиториях. Но! На удивительно гибкой шее болтался завязанный небрежным узлом брендовый шарф, даже на первый взгляд охуительно дорогой.
Он взглянул на меня в упор, и я, вмиг превратившись в нечто бесформенно-жидкое, вязкое, просочился прямо на дно его удивительных глаз. И остался там вечным пленником.
Кажется я пытался что-то пробулькать. Наверное, «привет, как дела?»
Но он вдруг оскалился и процедил, задохнувшись от необъяснимого бешенства:
– С-сука…
А потом развернулся и исчез, прихватив с собой мою потерявшую форму сущность.
Ровно месяц я сгорал, а потом выгорел и в который раз попробовал вернуть самого себя. По капельке, по крошечной, малюсенькой капельке восстанавливал я свое расплесканное, горько-соленое тело.
Представляете, как это было трудно?
***
Торопливые шаги за спиной неприятно вздыбили мой загривок – не хватало ещё возни с ночным грабителем или с кем-то похуже, настроенным тоже не слишком миролюбиво.
– Эй! – взорвалось многократным эхо пространство глубокой арки с массивными облупившимися колоннами, за которыми время от времени ночевали бомжи и справляли малую нужду запоздалые граждане, застигнутые врасплох позывными природы. – А ну стой, сука!
Я мгновенно узнал этот голос, хоть и слышал его лишь два раза, и замер, не оборачиваясь, чувствуя приближение каждой клеточкой задрожавшего тела…
…Мне было очень больно, но боль была головокружительно прекрасна. Голова и в самом деле кружилась, и поэтому я вцепился пальцами в пыльную стену непроницаемо темной, пустынной арки, в которой он меня сейчас трахал. Чтобы не упасть. Или не улететь, став частью холодного ночного воздуха, частью клубов жаркого пара, вырывающегося из моего бесстыдно стонущего рта.
Он трахал меня очень больно. Потому что очень хотел, потому что ненавидел, потому что ему было до обморока хорошо, и от этого ещё хуже.
Он содрал с меня брюки и трусы, согнул, молча надавив ладонью на поясницу, грубо растянул пальцами мою дырку и вогнал небольшой, сухо скрипнувший член. Хоть бы плюнул в ладонь для приличия… Но он разодрал меня намеренно, хотя, я уверен, ему и самому не слишком это понравилось. Головка была обильно мокрой, я это сразу почувствовал, но такой незначительной течки маловато, чтобы легко протолкнуться в узкий, нетраханый вход. И хотя я и сам истекал, будто дворовая сучка, это не спасло положения. Он некрасиво кряхтел, зло матерился, кое-как помогая себе руками и наконец протиснул головку. Выдохнув очередное ругательство мне в затылок, он вошел в меня полностью, шаг за шагом доводя болью едва не до обморока, и я был дьявольски благодарен, что его член такой аккуратный и относительно тонкий. Но всё равно было дико больно. И дико сладко. Я мог кончить в любую минуту.
Я так и сказал ему: «Сейчас кончу…»
Что с ним стало!
Он вскрикнул и рвано задергался, глубоко вгоняясь в меня, задышал ещё жарче, и я прогнулся, блядски выпятив зад и насаживаясь на него с ненасытностью шлюхи. Внутри стало влажно. Кровь? Нет, не похоже. Я что, потек изнутри?!
Я расставил ноги так широко, как это позволяли мои болтающиеся на щиколотках штаны, собирающие заплеванную, зассанную пыль, я принимал его в себя, униженно скуля на всю подворотню. Долби меня, долби. Разорви мою задницу в клочья, только остуди хоть на миг это чертово пламя. Я так хотел его, что было даже страшно. Нельзя так хотеть. Нельзя.
Но и он хотел. Его руки держали меня очень крепко, словно боясь уронить, ладони пылали, и сам он пылал.
Я неистово крутил задницей, проворачивая внутри себя его член, обезумев от одной только мысли, что ему отдаюсь, а он толкался в меня со всей силы. Его лобок грубо впечатывался в мои ягодицы, и жесткие волоски натирали кожу. Безумие… Мне казалось, ещё секунда, и вены на моем вспухшем члене лопнут с жутким, звенящим треском, и вытечет кровь, похотливым ручейком заструившись по трещинам раздолбанного временем и каблуками асфальта.
Видели бы меня мои облитые духами подружки! Герой их несбыточных грёз, их страстных однодневных романов самозабвенно трахается с каким-то лохматым отребьем и сгорает от наслаждения.
– Су-у-у-ка, – завыл он, дергая бедрами и царапая мою кожу не стриженными ногтями.
Я понял, что он кончает, и когда внутри растеклось горячо и обильно, быстро схватил свой член – подрочить хоть немного и тоже кончить. Я так хотел кончить, что это стало почти невозможным: мои яйца пылали, и ствол ломило от возбуждения.
Он выскользнул из меня, дрожа и всхлипывая, навалился на спину, и я едва не упал, сокрушенный его монолитной тяжестью. Худая сволочь, а того и гляди раздавит в лепешку.
Но он вдруг подтянул меня ближе, а потом, повернув к себе лицом и схватив за плечи, повалил прямо на грязный асфальт.
Я был абсолютно уверен, что сейчас он меня убьет. Задушит. Или свернет шею.
Подохнуть с расстраханным задом и спущенными штанами – достойный финал. Дал бы, что ли, кончить перед смертью, а там… Всё равно мне не жить без него, всё равно я уже пропал, и при этом готов простить ему всё, что угодно, даже собственную погибель.
Но он, продолжая всхлипывать и стонать, неловко пополз вниз и, на секунду прижавшись лицом к моему горящему стояку, начал сосать – неумело, но очень жадно.
Я едва не проткнул его горло – так мощно меня подбросило, и почти сразу кончил, зажав лицо обеими руками, размазывая по щекам слезы и слюни.
Он целовал мой живот, мои бедра, мои прижатые к лицу руки.
Целовал, целовал, целовал…
– Сука… Что же ты со мной сделал, – шептал он, обхватывая мою голову и прижимая к себе. – Что ж ты…
А я ничего не делал. Видит бог. Я просто влюбился в него без памяти.
С первого взгляда, и на всю жизнь.
*
Мы молча курили в той самой подворотне, где он только что лишил меня девственности.
Уже по третьей сигарете.
Задницу нещадно саднило, но тело, наконец-то избавленное от свинцовой тяжести непроходящего, изнуряющего желания, тонко звенело. Мне никогда не было так хорошо. И так плохо. Я знал, что сейчас мы докурим, и он, сплюнув мне под ноги, растворится за поворотом.
– Как тебя зовут? – прохрипело над самым ухом, и я дернулся, как припадочный. Господи, он доводил меня даже своим голосом – внизу живота снова пронесся горячий поток.
– Дэн.
– Я – Шурка, – буркнул он, отбрасывая окурок.
– Саша?
– Шурка! – Он упрямо тряхнул головой и поправил ремень на джинсах. – Блядь, грязный, как из свинарника.
– Пойдем ко мне, почистишься, – пискнул я еле слышно. – Я живу в двух шагах отсюда.
– Шляешься по ночам, – проворчал он и вдруг весело заржал. – Не боишься, что изнасилуют? Пойдем.
Я не мог поверить, что это правда, что сейчас он переступит порог моей квартиры, и я запру двери на все замки.
Я заманивал его, я его похищал. Своего любимого Шурку.
– Один живешь? – чересчур безразлично спросил он, и меня в очередной раз ошпарило: он знал, зачем мы идем ко мне, знал, что сейчас будет и… волновался?
– Один.
…Мы трахались с ним всю ночь, до потери пульса. Вернее, я трахал его, потому что моя истерзанная задница не способна была снова принять даже палец, как бы сильно я этого ни хотел. Но сначала мы целовались. До изгрызанных губ. Никогда и никого я так сладко и так ненасытно не целовал. Да и он засасывал мои губы с жалобным всхлипом, облизывал быстрым языком подбородок, слепо тыкался в уголок рта и снова засасывал.
Потом он попросил ему подрочить.
Откинулся на спину и выставил свой охренительно красивый член.
Я накинулся на него ртом, но он бережно отодвинул моё лицо, погладил пальцами распухшие губы и попросил: – Потрогай меня, пожалуйста, поласкай.
Тогда я впервые подумал, что с моим любимым Шуркой не так всё просто. «Поласкай»?
Я лег рядом и положил на него ладонь… Как я его ласкал! Я не знал, что способен на ласку, да ещё такую. Себе я всегда отдрачивал грубо – мне нравилась именно грубость. Оргазм при этом бывал крышесносным, до искр из глаз.
Шурку я довел до беспамятства именно нежностью. Он извивался под моими руками, едва не плача. Кончая, он вцепился в мою ладонь, а потом, продолжая содрогаться, мазнул этой моей мокрой ладонью между своими ровными, гладкими половинками, и сказал: – Трахни меня, Дэн.
Когда я в него вошел, мне почему-то подумалось, что внутри у него облака. Там было и гладко, и рыхло одновременно. Бесподобно. Невыносимо тепло и… чисто. Мой член погрузился и утонул… Я бы и рад был оставаться в Шурке подольше. Входить в него снова и снова: сначала медленно, то выскальзывая полностью, дразня и поглаживая налитой головкой маленькое отверстие, то проталкиваясь глубоко и сильно; потом всё быстрее, наращивая темп и мучительно-сладко приближаясь к завершению. Но дернувшись всего несколько раз, я заорал, щедро выплескивая в эти чистые облака крутой кипяток.
Шурка, Шурка, Шурка…
Ты спишь на моём плече. Ты мой единственный свет, мой смысл, моя правда.
*
Так начался наш сумасшедший роман.
Он длился два месяца и одиннадцать дней.
Его, как и все романы, мало-мальски достойные уважения, подстерегал кровожадный зверь о семи головах и о десяти рогах, и имя ему было – Разлука.
Я умру без него, слышишь ты, долбаное божество?! Радуйся! Твоя месть удалась.
========== Глава 2 Солнышко ==========
Обычно я всегда просыпаюсь долго. Проклиная будильник, с головой закатываюсь в одеяло, пытаясь оттянуть неизбежное и воруя у самого себя драгоценные минуты – ни душ нормально принять, ни кофе со вкусом выпить…
Сегодня я проснулся мгновенно, но из сна меня выдернул не будильник. Грудь ощутимо придавило что-то теплое и тяжелое, и я сразу понял, что это Шуркина голова. Я чуть-чуть приоткрыл глаза и сквозь дрожь ресниц увидел его. Шурка лежал на спине, вольно раскинув руки и ноги, упираясь затылком в ямку между моих сосков, и уютно похрапывал.
Мне сразу же захотелось разбудить его, зацеловать расслабленный рот, оживить сладкий язык, отдохнувший за несколько часов глубокого сна, но я боялся даже дышать. Сейчас я пошевелюсь, он откроет глаза, потянется, хрустнув тонкими ребрами, и выпрыгнет из моей кровати. И из моей жизни. Ведь прекрасные сны всегда заканчиваются, на то они и сны.
Поэтому я лежал неподвижно и слушал удары сердца, мысленно матеря его за предательский грохот и несдержанное трепыхание.
Но Шурка сам завозился, завертел головой и, извернувшись, как уж, привалился ко мне животом, мазнув по бедру мягким, прохладным членом. Он не проснулся, наоборот – судорожно вздохнув, засопел ещё громче, а я едва не захлебнулся рванувшим из горла стоном. Я так сильно его любил!
Через полчаса он низко и немного сипло пробормотал: – Я знаю, что ты не спишь. Сильно мы опоздали?
И открыл глаза.
Я смотрел на него завороженно и туманно: за эти полчаса в своих эротических грезах я облапал его не единожды, очень темпераментно и откровенно, а потому плохо соображал.
– Дэн, – позвал меня Шурка, – который час?
– Не знаю. Ты куда-то торопишься? – И я осторожно обнял костлявые плечи.
Он на секунду прижался всем телом и, сладко зевнув, высвободился из моих рук.
– Мы оба торопимся. Разве тебе в институт не надо?
– Надо… – вяло согласился я и добавил: – Плевал я на институт.
– Напрасно. Сколько пар мы проспали?
Шурка сел на краю постели, свесив худощавые, но крепкие ноги.
– Мы? – оторопел я. – Разве ты…
И запнулся.
Черт! Ведь ещё вчера сквозь пелену своего сумасшествия я догадался, что любимый мой Шурка вовсе не бродяга и уж точно не отстойный, полуграмотный лох. И тряпки его дурацкие – сплошной эпатаж. Когда Шурка стащил с себя кучу дерьма, гордо именуемую одеждой, и, небрежно запихнув её в барабан стиральной машины, остался в одних трусах, я с изумлением понял, что эти терракотовые, тонкого трикотажа трусы едва ли не дороже моих скромных, но вполне приличных штанов. Да и шарфик тот брендовый я не забыл…
Что это, Шурка? Зачем тебе весь этот маскарад? Кого ты хочешь шокировать своим потрепанным видом?
Всклокоченные кудри переливались здоровым агатовым блеском, и поработала над ним рука явно очень искусного мастера… Кожа, такая чистая и гладкая, что даже суточная щетина не в силах обезобразить её, несомненно знала только качественное, мягкое мыло… А эти вызывающе длинные ногти, которыми вчера в подворотне он расцарапал мне бедра! Розовые лунки, красивая, ровная форма, ни заусенец, ни сухой, заскорузлой кутикулы… И пятки ухоженных ступней елозили ночью по моей заднице возбуждающе бархатно…
Кто ты, Шурка? Кому ты бросаешь вызов?
– Что – разве я? – Шурка пытливо всматривался в моё потрясенное сделанным открытием лицо и ждал ответа.
– … разве ты учишься?
Он усмехнулся.
– Я так сильно похож на невежду? Да, учусь. Университет. Первый курс. И с утра у меня была очень важная лекция. Но… – он метнулся ко мне и прижался с неожиданной нежностью, – …но ты оказался важнее.
– Так я тебе и поверил, – проворчал я, всеми силами пытаясь справиться с окончательно взбесившимся сердцем. – Ты просто проспал.
Шурка придвинулся ещё ближе.
– Ты всегда такой?
– Какой?
– В себе неуверенный?
И я честно признался:
– Нет. Только с тобой.
Он заглянул мне в глаза – внимательно и почему-то печально, и ничего не сказал. А у меня заныло, заболело в груди от ощущения неизбежной потери. Шурка завладел мной всецело, а я не владел даже его волоском.
– Может быть, ну их к лешему, эти лекции? – осторожно спросил я. – Проведем этот день вместе, погуляем…
– Нет! – Он вскочил – голый, прекрасный. – Срочно в душ, а потом – кофе… У тебя есть кофе?
– Есть… – разочарованно вздохнул я.
Очень хотелось с ним в душ. В университет. К черту на рога. Куда угодно – только бы с ним.
– Я потный и мерзкий. – Шурка сунул нос себе в подмышку. – Фу!
Если бы только он знал, какой бешеный афродизиак этот его пот! Как выворачивает наизнанку нутро, стоит только этому самому бесподобному, самому возбуждающему в мире запаху коснуться моих ноздрей. Как хочу я поглотить этот запах – весь, до последней молекулы, и пропитать им свою ошалевшую кровь.
Шурка, Шурка, Шурка, ты поработил меня одним взмахом ресниц.
– Завтракать будешь? – спросил я гибкую спину.
– Нет, я не завтракаю, – бросил он, не оборачиваясь, на ходу. – Я вообще очень мало ем, предпочитаю думать.
– Оно и видно. Анорексик несчастный.
– Я так ужасен? – Он всё-таки обернулся и хохотнул, не удержавшись от капли кокетства, потому что отлично знал, что ничего ужасного в нём нет и в помине, что весь он – чертово совершенство: от взъерошенной темной макушки до больших, но удивительно изящных ступней.
– Ты так… Ты черт знает что такое! – выпалил я.
Мне очень не хотелось впадать в лирический экстаз, хотя слова «прекрасен», «невероятен», «потрясающ» так и рвались с моего языка, успевшего болезненно истосковаться по ребристому нёбу и гладким зубам, спрятанным в глубине Шуркиной весело осклабленной пасти.
Шурка недоуменно дернул плечами (кокетка, мой Шурка, оказывается, настоящая кокетка!) и исчез в дверном проеме.
– А щётка? – донеслось из ванной. – Мать твою, чем мне почистить зубы?
Это ли не прекрасный предлог зайти и, наплевав на лекции и вообще на весь этот мир, зажать его в кафельном белом углу? Что я и сделал.
И думаете – он возражал? Ничего подобного! Он утянул меня на пол, задрал мои ноги повыше и вставил жестко и глубоко. И когда только успел отрастить свой великолепный стояк?!
Щедро облитый «Нивеей» после бритья, его член проскользнул в меня уже не так натужно, но я все равно вскрикнул – старые раны, мать их…
– Больно?! – прохрипел Шурка, испуганно останавливаясь, и я едва не задушил его, обхватив ладонями длинную шею и обморочно шипя прямо в рот:
– Трахай меня, чертов ублюдок, или я трахну тебя.
Я долго потом не мог спокойно смотреть на стены и пол своей ванной комнаты: в них отражался кончающий в меня Шурка. И его лицо, искаженное гримасой наслаждения и непонятной, едва переносимой боли.
Мы простились на автобусной остановке, разбегаясь в разные стороны бескрайнего города.
– До… вечера? – робко спросил я.
– Пока, Дэн, – ответил мне Шурка.
Вечером он не пришел.
Не пришел он и завтра.
И послезавтра.
А я даже не спросил номер его телефона…
*
Я старательно делал вид, что ничего не случилось, что моя жизнь не треснула пополам. Да, я переспал с парнем. Да, я люблю его до сердечного приступа. Да, он меня бросил. Ну и что? Как говорит мудрый, смешной толстячок с пропеллером на спине, «пустяки, дело житейское»…
Три дня я существовал, как ни в чем не бывало: проклинал по утрам будильник; принимал горячий душ; завтракал; как всегда, опаздывал в институт; внимательно слушал и записывал лекции; пил с Мишкой пиво, смеялся; ехал домой в набитом до отказа автобусе; готовил обильный ужин, потому что не всегда удавалось за день пожрать по-человечески; смотрел телек и засыпал под очередную рекламную паузу…
На четвертый день я очнулся посреди ночи в углу своей ванной. В том самом проклятом углу, где на прощанье жадно целовал голого, блаженно вздыхающего Шурку, едва не сожрав его мокрый, безумно вкусный язык. Я сидел, обхватив впившиеся в подбородок колени, и скулил жалобно и тоскливо. Я понял, что умираю, что во мне ничего не осталось, что на этот раз не смогу, не сумею себя собрать. И что эти белые стены и этот белый пол как нельзя лучше подходят для того, чтобы тихо свихнуться без надежды на возвращение.
Утром я отправился в институт – спокойный и гладко выбритый, но меня не узнавали сокурсники.
– О, Дэн… Ты, что ли? Черт… Прости, не узнал…
– Что с тобой?! – потрясенно прошептал Михель. – У тебя кто-то умер?
– У меня умер я.
Мишка забавно хлопал глазами.
– Я серьезно, Дэн. Что случилось? Ты…
– Что, так ужасен? – повторил я чьи-то незабываемые слова.
– Да нет. Но это не ты.
– А кто?
– Послушай… У тебя снова заскок? Как в прошлый раз? Ну, колись, наконец, кто она?
– Он. Мишка, это он. Он. Он. Он.
Мне вдруг страшно захотелось избавиться от невыносимого груза своей любви, и я решил поделиться им с другом, даже если потом он никогда не подаст мне руки.
Я рассказал про электричку, про мою вывернутую наизнанку душу, про подворотню, про нашу ночь и даже про ванную. Как вскрикнул Шурка во время оргазма, как едва не выпил мои полные слёз глаза – так страстно он их целовал, облизывая ресницы и трепетавшие веки.
Мишка вцепился пальцами в бёдра.
– Пойдем бахнем…
В меня не лезло. Казалось бы – самое время напиться и хоть немного расслабиться. Но, не лезло, хоть убей! Я едва не подавился стопкой холодной водки, показавшейся мне жуткой отравой, отдающей болотной гнилью.
– Охренеть. – Михель не верил происходящему, смотрел на меня с отчаянием и качал головой. – Дэн…
Мы медленно брели по кустистой аллее запущенного старого парка.
– Дэн… Но ведь ты… не гей, – то ли спросил, то ли подтвердил Мишка, коснувшись моего плеча. – Твоя ориентация…
– Пошел ты со своей ориентацией! – Я грубо оттолкнул Мишкину руку. – Какой, нахер, гей?! Мне нахер не нужны мужики! Мне нужен он, понимаешь?! Он – моя ориентация! Блядь, да будь он даже каким-нибудь сраным хомяком! Я люблю его! Я жить без него не могу! – орал я, пугая прохожих.
– Тише ты… – Мишка зашуганно оглянулся по сторонам. – Чего разорался?
Я без сил опустился на ярко выкрашенную, желто-зеленую лавку.
– Стыдишься меня, да? – спросил, не глядя. – Противно с таким сидеть?..
– Не выдумывай! – оборвал меня Мишка, плюхаясь рядом. – Ты мой друг, и мне всё равно, кого ты трахаешь…
– Люблю! – зашипел я яростно. – Разницу чуешь?!
– Тем более – миролюбиво кивнул Мишка. – Успокойся, Дэн. Да я и сам…
Он замолчал, уставившись в испещренный трещинами асфальт.
– Что – сам? – не понял я.
– Мне и самому… – зашептал Мишка, пламенея ушами, – … нравится… Артур Карлович.
– Кто?!
– Кто-кто… – буркнул Мишка. – Конь в пальто! Препод по этой… черт… анатомии. До сих пор страдаю.
– Наш Артур? – Я не верил тому, что слышал. – Да он же лысый!
– Ну и что? – обиделся Мишка. – Подумаешь! Он лысый, я толстый… Это ты у нас красавчик и любишь только красавчиков… – Он вздохнул. – Может быть, мне признаться ему в любви? Как Татьяна…
Мы переглянулись и вдруг дружно разразились непотребным, отчаянным гоготом. Мы повизгивали, хрюкали и икали, корчились на скамейке, зажимая скрученные спазмами животы.
– О, боги… – стонали мы, вытирая градом бегущие слезы. – О, мать твою…
Ночью я снова сидел в углу, тупо глядя перед собой. Там я и проснулся, понимая, что долго не выдержу этого адского жжения, этого всепожирающего огня, разливающегося по телу и больно грызущего мою грудь.
*
Шурка появился через два дня после нашей с Михелем неудавшейся пьянки.
Он стоял на том же самом месте, где в прошлый раз, бешено вращая зрачками и зло сплевывая накопившуюся желчь, в очередной раз назвал меня сукой. Я не сразу его узнал, хотя сердце моё так яростно к нему рванулось, что едва не проломило грудную клетку. Я задохнулся и вцепился в Мишкину руку.
– Что? – непонимающе взглянул он на меня и тут же вцепился в мою – таким, видимо, полумертвым я был. – Что?!
Он проследил мой побелевший взгляд и присвистнул.
Шурка был похож на заморского принца: темный строгий костюм, намертво слившийся с его поджарой, устремляющейся ввысь фигурой, бледно-лиловая рубашка, начищенные до блеска ботинки.
Он стоял, стиснув колени, очень прямо, очень твердо, будто приклеенный. На него беззастенчиво пялились все, проходящие мимо – и девчонки, и парни. Такие яркие птицы в наши края не залетали ни разу.
Еле отодрав от себя Мишкины пальцы, я подошел к Шурке и заглянул в лицо – бледное до синевы и невыразимо прекрасное. Его темные кудри пенно-влажной волной убегали к затылку, открывая взору хрустально-чистый, высокий лоб, и мне захотелось благоговейно прижаться губами к этому лбу, а потом встать на колени и умолять: «Шурка, Шурка, Шурка, не бросай меня никогда. Не надо…»
