Текст книги "С любимыми не расставайтесь (СИ)"
Автор книги: lina.ribackova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
Лицо его дрогнуло.
– Привет, Дэн. Как ты?
– Хуёво. А ты?
– Ещё хуже. Пройдемся?
*
Мы «прошлись» до моего дома – поймали тачку и рванули ко мне.
Я ничего не хотел знать. Я просто хотел быть рядом. Смотреть на него. Считывать с лица боль этих страшных шести дней… веков… тысячелетий. Он был измучен, пожалуй, даже больше меня. Кровавые нити бессонницы протянулись поперек его невозможных глаз.
– Кто это был? – спросил он, прервав странное, даже на взгляд ко всему уже привыкшего таксиста, молчание.
– Где? – еле выдавил я, спотыкаясь на каждой букве.
– С тобой. – Шурка повернулся ко мне и вдруг схватил мою руку, сжав её так, что заломило суставы. – Тот парень…
Господи! Я совсем забыл про Михеля! Я снова утонул в своем Шурке.
– Это Мишка. Мой… лучший друг.
– Хорошо, – кивнул Шурка, продолжая терзать мои пальцы.
Он душу мою сейчас терзал.
Дома мы бродили по квартире, как неприкаянные – боялись друг на друга взглянуть, не знали, о чем говорить.
– Есть будешь? – наконец, спросил его я. – Можно что-нибудь приготовить…
– Неплохо бы, – отозвался Шурка. – Я сниму пиджак?
Сниму пиджак?! Господи, Шурка! Да прекрати ты надо мной издеваться!
– Ради Бога.
Шурка снял свой чертов пиджак и остался голым. Так, во всяком случае, мне показалось. Я увидел его соски, его позвоночник, лопатки и ребра. Его тонко отточенные ключицы резали мне белки, вскрывали черепную коробку. Этот анатомический шторм выдувал из моей разламывающейся больной головы остатки мозгов – я терялся… я не знал, в какой из сторон света находится моя кухня.
– Помочь?
Помоги мне, Шурка! Ты же видишь, как мне несладко.
Мы оказались на кухне. Я бездумно шарил по полкам и что-то упорно искал.
– Может быть, пасту? – предложил Шурка, и шторм начал понемногу стихать.
Пасту. Ну, конечно, пасту. Приди в себя, Дэн! Твой Шурка голодный.
Мы накрыли на стол и уселись напротив друг друга – ужинать.
– Жаль, не догадались купить вина… – цокнул языком Шурка. – Может, сгонять?
У меня сердце оборвалось: сейчас уйдет, сбежит, снова бросит.
– Нет!
Он даже вздрогнул.
– Ну, нет – так нет.
– Хочешь коньяку? По паре рюмочек наберется.
– Что ж ты молчал? – оживился Шурка. – Тащи.
Мы выпили и уставились каждый в свою тарелку.
– Я… – начал Шурка и запнулся.
– Как ты меня нашел? – неожиданно для самого себя спросил его я. – Не сегодня, а тогда…
Пальцы на ногах поджались. Тогда… Помнишь?!
– Дэн, не тупи. – Шурка снова разлил коньяк. – Тут хватит ещё на разочек… Конечно, если бы мы не столкнулись в автобусе… – Его передернуло – то ли от коньяка, который он тут же опрокинул в рот, то ли от мысли, что мы могли не столкнуться. – Короче, проще не бывает: вышел из автобуса, проводил тебя до института, потом выследил, где живешь.
– Выследил? Тоже мне, сыщик! – рассмеялся я, чтобы хоть как-то скрыть свою радость, разрывающую меня на клочки.
Шурка приподнялся и дал мне затрещину. Я онемел – вот это да!
– Ничего смешного! – Он грозно сдвинул широкие брови. – Знал бы ты, как я себя ненавидел! И как ненавидел тебя…
– За что? – спросил я, потирая затылок.
– Ты меня… подкосил. – Шурка мученически взглянул и закусил нижнюю губу.
– Подкосил?
– Да. Теперь каждый мой шаг стоит мне крови. Хватит болтать. Паста уже замерзла, а я, между прочим, голоден. – И добавил: – Во всех смыслах.
И снова взглянул на меня.
И взгляд его, в самом деле, был очень голодным.
И я понял, что покончив с пастой, он примется за меня. Поимеет так, что я закачаюсь.
И задрожал от счастья и такого же дикого голода.
Шурка, Шурка, Шурка, мой ненасытный любовник…
*
Он сжимал меня так, словно это не он, а я болтался где-то проклятые шесть тысячелетий, словно это я бросил его подыхать в белом углу.
– Солнышко, – просочилось мне в ухо жарко и отчего-то горестно.
Я изумленно вскинул голову.
Я лежал на его груди, которую пять минут назад вылизал от подмышки до подмышки.
– Что ты сказал?
– Ты – мое солнышко, – смущенно повторил он. – Такой же светлый и теплый. У тебя солнечные волосы, солнечные ресницы, и пахнешь ты, как… солнце…
– Вот, оказывается, где ты пропадал, и чем занимался, – улыбнулся я, дурея от счастья. – Нюхал солнце.
– Прости, что пропал… вот так… паскудно. – Я слышал каждый оттенок муки в его голосе.
Мне было невыносимо жаль его, честное слово. Но знать было необходимо, и я сказал:
– Да уж… Это было паскудно.
– Прости, – повторил он. – Я не хотел возвращаться.
– Почему?! – Я вырвался из его рук и сел, едва не плача от обиды, которая удушающей гарью заполняла мой рот. – Почему, Шурка?!
– Слишком много всего, Дэн… – Он закинул за голову руки, и мне стало ещё обидней – не притянул к себе, не обнял. Сижу рядом, как дурак, голый и никому не нужный.
– Чего много? Тебе стыдно, что мы… такие?
– Чушь собачья! – брезгливо поморщился он. – Дело совсем не в этом.
– А в чем?
– Дэн… – Он все-таки притянул меня к себе, все-таки обнял и прижал покрепче. – Можно, я не буду тебе отвечать? Сегодня…
– У тебя… кто-то есть, – догадался я.
Ну конечно! Ответ – проще не бывает. Закружилась у Шурки голова, а потом он очнулся, пришел в себя…
– Никого у меня нет, – прервал Шурка поток моих страшных догадок. – И никогда не было.
Я посмотрел на него, боясь поверить.
– То есть? Ты хочешь сказать…
– Я не занимаюсь сексом. Ты у меня первый.
Я не знаю, как удалось мне сдержаться – так распирал мне горло вопль потрясения.
Я. У Шурки. Первый. Умереть можно.
– Дэн, – предвосхитил Шурка все мои вопросы и вопли. – Давай спать. Я жутко устал.
– Давай, – лунатично согласился я. Говорить о чем-либо действительно было трудно.
Я согласился бы сейчас на всё, что угодно.
Давай выпрыгнем из окна?
Выпьем яду, как Ромео и Джульетта.
Вскроем вены и высосем друг у друга всю кровь.
Давай. Давай. Давай.
– Спокойной ночи, Дэн.
– Спокойной ночи, Шурка.
И мы начали целоваться…
А потом я перевернул Шурку на его теплый, впалый живот и любил – долго, нежно, глубоко. Шурка стонал без остановки, и продолжал стонать даже тогда, когда кончил.
Он так и уснул, постанывая мне в плечо.
Шурка, Шурка, Шурка…
Мой сказочный принц…
Комментарий к Глава 2 Солнышко
http://www.youtube.com/watch?v=SO9okH87WyI
========== Глава 3 Два месяца и одиннадцать дней ==========
Я осознаю, что выгляжу, как побитая собака. Точнее, пока ещё не побитая, но покорно ожидающая удара. Верная псина заискивающе заглядывает в глаза, слабо виляет хвостом, потому что очень боится своей непрекрытой преданностью и огромной любовью вызвать раздражение в том, перед кем стоит сейчас – жалкая, взъерошенная живая душонка, уверенная в неизбежном пинке под зад…
Это я.
Мы снова на остановке, и каждый миллиметр моего тела наполнен ужасом – всё это у меня уже было: остановка и «пока, Дэн»… Я очень стараюсь скрыть от Шурки свой ужас: курю, верчу головой в ожидании «чертовой колымаги», которой «нихрена не дождешься, хоть беги в институт на своих двоих»… Но Шурка всё видит, всё понимает, и при этом спокоен и холоден, как глыба льда.
Первым показывается его автобус, и меня тут же кидает в пот. Я суетливо пробую закурить снова, но Шурка отнимает у меня сигарету и… на глазах у всех!.. обнимает, улыбаясь в моё оглохшее ухо – так страшно гудит внутри меня переполненная отчаянием кровь.
– Сегодня я тебя «гуляю», идет?
Я тупо киваю и, не выдержав, начинаю «вилять хвостом» по всем правилам собачьей науки – жизнерадостно и неистово, повизгивая от невыразимого счастья.
Но спрашиваю ворчливо:
– Адрес не забудешь?
– Глупый… – Шурка проводит ладонью по моей спине. – До вечера? В шесть ты уже вернешься?
– В шесть… – Я не могу продолжить, потому что… не могу.
Шурка исчезает в дверях. Автобус трогается с места.
Сказать, что я совершенно спокоен и во всём уверен – беспардонно соврать. Я по-прежнему трепещу от страха, что никогда больше его не увижу.
*
Мы носились по квартире, как два урагана, наталкиваясь друг на друга, смеясь и чертыхаясь. Шурка обхватил меня локтем за шею и, притиснув к себе, пророкотал:
– Маленькая неугомонная сучка, из-за тебя я снова опаздываю, а я не опаздываю никогда!
И поцеловал взасос.
Это я неугомонная сучка?! Мне это нравится! А кто навалился на меня своими костями и чуть душу не вытряс?! Господи, как же с ним хорошо!
Мы глотали кофе на ходу, на ходу застегивали штаны. Никогда я не был таким опасно счастливым.
До шести часов ещё целая вечность!
Но надо взять себя в руки. Я же почти невменяем! То улыбаюсь, как идиот, то испуганно оглядываюсь, потому что померещилось вдруг, что промелькнувшая мимо долговязая тень – это мой Шурка. Выкурил уже больше полпачки, хотя обычно мне хватало пяти сигарет в день.
Михель смотрел понимающе, тщательно пряча пожирающее его любопытство. Наконец, он не выдержал.
– Ну и как?
– Что – как?
– Дэн, не дури! Ты же видишь, что я уже на взводе.
Я рассмеялся, но, по-моему, как-то очень уж истерично, потому что глаза Мишки испуганно моргнули.
– Всё хорошо, – успокоил я друга. – Мы… вместе. Кажется.
– Уф, – выдохнул он. – Чего же ты бесишься?
– А я бешусь?
– Ничего себе! – хлопнул Мишка себя по бедрам. – Да ты того и гляди головой о стены биться начнешь!
– Мишка, – признался я, – я до чертиков боюсь, что он не придет. Подыхаю от страха! И он снова не дал мне свой номер.
– Хм… – Мишка скривил губы. – Может, забыл? Затрахал ты его, наверное, дружище! – ухмыльнулся он.
– Кто кого ещё затрахал, – буркнул я, и внизу живота сразу же завозилась откровенная, беспощадная похоть – Шурка меня и в самом деле с утра затрахал, и вспоминать об этом было мучительно сладко.
– Не переживай, – успокоил меня Михель. – Никуда он не денется. А парень-то просто отпад. Я таких только в кино видел. Хотя описал мне его ты совсем по-другому.
Я и сам ни черта не понимал.
*
Ровно в шесть раздался звонок, и я понесся к дверям сумасшедшей торпедой. К тому времени я уже жалобно подвывал, перебегая от одного окна к другому.
Шурка стоял в дверях, нагруженный пакетами, как Дед мороз, и улыбался.
– Я же сказал, что никогда не опаздываю.
Все разработанные мною планы встречи вспыхнули и рассыпались легким пеплом от одного только его взгляда. Я хотел галантно пропустить Шурку в квартиру (если, конечно, Шурка придет), спокойно и вежливо поинтересоваться, как прошел его день, предложить присесть и так далее.
Вместо этого я вцепился в него мертвой хваткой, потащил за собой, а он только хмыкал от удовольствия.
– Дэн… Пакеты порвутся… Остановись…
Но я не мог остановиться. Псина захлебывалась счастьем и тыкалась мокрым носом в любимую шею.
Шурка сдался. Опустил пакеты на пол и прижал меня к себе, мгновенно задрожав и глубоко втянув ноздрями запах моих волос.
– Дэн… Соскучился – не могу.
Его губы лишали меня рассудка и воли. Его бесстыдные руки вызывали во мне желание рабски пресмыкаться и ползать у его ног. Я принадлежал этому загадочному человеку полностью – каждым клочком моей кожи, каждым наполненным любовью кровеносным сосудом.
Я любил его до самозабвения.
Он отстранился.
– Мороженое растает.
– Мороженое? – Я смотрел на него, как дебил: что такое мороженое?!
– Ага, – слабо улыбнулся Шурка и попроси: – Давай пировать.
*
Добрую половину принесенных Шуркой вкусностей я не только не пробовал, но даже ни разу не видел. Он «гулял» меня очень щедро.
– Ты, что ли, Корейко? – Я сыто отвалился от стола.
– Какая корейка? – непонимающе уставился Шурка.
– Что значит – какая? Не какая, а какой. «Золотой теленок»…
– Теленок? – Шурка явно не притворялся.
– Ты что, не читал Ильфа и Петрова? – с сомнением спросил я.
– Что-то знакомое.
– Ну, ты даешь! Остап Бендер, Киса…
– Это роман?
– Да. Знаменитый, причем.
– Дэн, романов я не читаю. Почти. Меня больше привлекает научная литература.
Я изумленно уставился на любимого Шурку.
– Брось. Тебе двадцать лет. Какая ещё научная литература?!
– Разная. Медицинская, например. Химия тоже очень привлекает. Да мало ли…
– Пф, – выдохнул я. – Ты полон сюрпризов.
Меня давно подмывало спросить, и сейчас было самое время:
– Скажи, а те ребята из электрички…
– Что? – взгляд Шурки пронзал насквозь.
– Ну… – Я решил идти до конца. – Они явно не учатся в твоем в университете.
Надеюсь, Шурка оценил мою деликатность. Я не назвал его странных приятелей сбродом, которым они мне и показались.
– Нет, не учатся. Ну и что? – Шурка продолжал пытать меня своими глазами.
– Да нет, ничего. Просто странно: ты и они…
– Не суди по внешности, Дэн, – жестко оборвал меня Шурка. – Они нормальные ребята. Да, им немного не хватает образования… Кстати, Гришка учится в строительном техникуме, мечтает стать архитектором. И пашет по ночам в Хосписе. А то, что выглядят они не слишком шикарно… Так и я был не в этих тряпках, что сейчас на мне, но это не помешало тебе потерять голову. А матерюсь я похлеще их всех вместе взятых. Ты вообще-то знаешь, что я очень-очень грубый?
Я до смерти боялся, что Шурка обидится. Но он улыбнулся и разлил остатки вина.
– Я ответил на твой вопрос?
– Да. Отчасти. Просто немного странно.
– Дэн, у меня много знакомых, и все они очень разные. Ничего странного.
– Я не об этом. Твой вид… Тогда…
Шурка скривился.
– А вот это – ужасная глупость. Иногда меня заносит. Потом очень жалею.
– Перед кем ты выпендривался?
– Да так… – Шурка определенно не хотел отвечать. – Это не важно. Говорю же – глупость. Забудь.
Ага, забудь…
Все твои чертовы тайны, от которых сосет под ложечкой. Вот ты – со мной. Сидишь напротив в мягком кашемировом джемпере, в уголок которого тонкой цепочкой стекают родинки, бешено зацелованные мною ночью, а я по-прежнему ничего о тебе не знаю. Даже номера телефона.
– Живи у меня, Шурка.
Я словно бросился в пропасть – так колотилось у меня сердце. Не раздумывая, я предложил ему это, потому что даже секунда раздумий сковала бы мой язык.
– Нет. – Он тоже ответил, не раздумывая. Сразил наповал. Пробил в сердце гигантскую дыру.
– Почему? – Я пытался не замечать пробоины и дышать. – Я один.
– Мне есть, где жить.
Я вдруг психанул. Да пошел ты, Шурка, со своими недосказанностями! Неужели нельзя по-человечески отказать?!
– Я не угол тебе сдаю, – взглянул я на него исподлобья.
– Не злись, Дэн, – миролюбиво попросил Шурка. – Я, правда, не могу.
– Как знаешь, – пожал я плечами. – Моё дело – предложить.
– Не хочу привыкать к хорошему, – добавил он. – И зависеть от тебя не хочу. Но я буду часто приходить. Правда.
Но, как видно, Шурка хотел привыкать к хорошему. И зависеть – тоже хотел. Потому что он приходил не просто часто, он приходил ко мне каждый день. И, черт возьми, если это называется не «жить вместе», то я чего-то не понимаю.
Два месяца и одиннадцать дней обжигающего счастья.
Два месяца.
И одиннадцать дней.
Тогда я их не считал, я сосчитал их потом, когда они остались в прошлом. Перебирал, как горошины четок – дни рядом с любимым Шуркой, каждый неповторимый день. И пряные, влажные ночи. Я просыпался утром в его объятиях. Я в его объятиях засыпал. Он не выпускал меня из объятий. Страх, что он не придет, постепенно отпускал меня, таял, растворялся в тепле его рук.
Но иногда он не приходил. Иногда? Что за игры с самим собой? Он не пришел ночевать ровно четыре раза, предупреждая заранее – с самого утра. Мялся, топтался, ерошил мне волосы, терся носом о щеку…
– Дэн, сегодня мне необходимо быть дома.
– Я понимаю.
Но я не понимал. Где это – дома?! Разве не здесь твой дом, Шурка?!
Он непременно звонил перед сном, болтал чепуху – развлекал. Я смеялся, слушая его трескотню, и считал минуты до следующего вечера. Постель казалась мне могильно холодной, пустынно огромной и чужой. Без Шурки я самому себе казался чужим.
Вечером он встречал меня возле института, и мы неслись домой, как сумасшедшие. Я даже не предполагал, что можно так адски скучать. У меня разрывалось сердце. И только рядом с его сердцем, совпав и ритмом, и громкостью, оно наполнялось покоем.
Несколько раз к нам приходил Мишка. К нам… К нам… Черт возьми, разве может быть что-то прекраснее этих четырех букв?
Удивительно, но Мишка и Шурка идеально совпали: оба ни дьявола не смыслили в высокой литературе, и оба обожали трепаться о вещах, которые, в принципе, были мне довольно-таки интересны, но не настолько, чтобы посвятить им вечер. Я терпеливо слушал, а потом говорил: «Стоп, парни! Я сыт лекциями по горло – даже подташнивает».
Они дружно затыкались, мы пили пиво, смотрели боевики или футбол, вопили и в том, и в другом случае. В общем, нам было здорово. А потом Михель уходил домой, а мы с Шуркой набрасывались друг на друга и валились на пол, сплетаясь руками и ногами, как живые, перевозбужденные лианы.
Яркий калейдоскоп нашей совместной жизни проворачивается в моей памяти бесконечно, изнуряя подробностями и деталями.
…вот Шурка обжегся, и на его пальце вздулся волдырь. Шурка орет, как резаный, яростно трясет кистью и уворачивается от моих рук – боится, что будет ещё больнее, если я помажу обожженное место льняным маслом. Я уговариваю его, будто маленького, уверяя, что не один он обжигался в этом мире, что ещё моя бабушка лечила льняным маслом мои ожоги…
…вот он лежит на животе, уткнувшись в какой-то сверх умный журнал, а я бубню ему в ухо одно и то же: ужин, ужин, ужин… Он отбрасывает журнал и хватает меня за руки. И я падаю. На него. Путаюсь в его… то есть, в моей, потому что она – на нем… майке, пытаясь добраться до пупка, который обожаю, в который могу бесконечно погружать язык, упиваясь Шуркиными стонами и заражаясь его крупной дрожью. Никто не знает, что Шурка может от этого запросто кончить. Я долго вылизываю его пупок, а потом – три-четыре движения рукой, и…
…у Шурки плохое настроение – вчера он ночевал «у себя». Где находится это «у себя», и кто ждет его там, портя ему кровь, я всё ещё не знаю, но заранее ненавижу, кем бы он ни был, пусть даже отцом родным. Шурка неподвижно сидит на диване, свернув ноги калачиком, и таращится в экран телевизора. Лицо его непроницаемо и немного сердито. Совсем немного, почти незаметно, но я-то знаю. Я сажусь рядом, и Шурка склоняет голову на моё плечо…
…Шурка стоит возле окна…
…Шурка моет посуду…
…Шурка вышел из душа…
…Шурка спит, приоткрыв рот…
…Шурка ждет меня около института…
…Шурка зевает…
…Шурка разговаривает по телефону…
Шурка живет со мной уже третий месяц, а я всё ещё в это не верю.
*
А потом наступили черные дни.
Это был четвертый раз, когда Шурка не ночевал дома, со мной, когда простыни обжигали холодом мою кожу. Мне было невыносимо плохо – за весь вечер Шурка не позвонил ни разу. Эту ночь я провел, как в бреду: метался, вздрагивал, просыпаясь от собственных стонов.
Шурка позвонил рано утром, выдернув меня из кошмара, в котором я искал его, звал, о чем-то просил, умолял. Он извинился, что не смог вчера выйти на связь, и в голосе его было столько нежности, что мне стало страшно: что случилось?!
Вечером он пришел довольно поздно – в десять часов, доведя меня тем самым до ручки. Улыбнулся, обнял и долго целовал в дверях. Хоть немного отлегло от сердца.
– Шурка, ты охуел? У меня чуть инфаркт не случился!
– Не матерись.
– От кого я это слышу?! Ты сам материшься, как стихи читаешь.
Он затормошил меня, затряс и тычками в спину погнал на кухню.
– Умру, если чего-нибудь не дашь.
Мы ели пельмени, щедро поливая их кетчупом «Кальве». Да, это был именно «Кальве». Шурке он нравится… Нравился.
Потом мы долго торчали в душе. Нам было тесно, томно и весело. Наши задницы скользили по пластику; с наших членов стекало – сначала вода, потом сперма; наши губы ловили капли – и капли воды, и капли спермы.
В постели мы только нежились – странно, но на этот раз полноценный секс был чем-то лишним, второстепенным. Шурка меня заласкал, затискал. Уснули мы быстро, разомлевшие, опьяненные откровенными прикосновениями и легкие опустошенными телами.
Утром, за кофе, он мне сказал:
– Дэн… Я уезжаю.
Всё во мне оборвалось.
– Куда? Когда? Надолго?
– В Англию. Через неделю. Навсегда.
Комментарий к Глава 3 Два месяца и одиннадцать дней
http://www.youtube.com/watch?v=vlXWJFat9wY
НЕ УДЕРЖАЛАСЬ!)))
========== Глава 4 Ты не бросишь меня? ==========
Мне показалось, я перестал воспринимать человеческую речь. Смысл Шуркиных слов до меня не доходил, хоть убей. Какая-то Англия… Что за Англия?! Осознание накрыло потом, через несколько оглушительно долгих минут. А пока я сидел перед ним – дурак дураком, и пытался хоть что-то понять. И когда наконец понял, почувствовал себя высохшим, отслужившим своё листком, который оторвало порывом ветра, бросило на дорогу, и скоро на него наступят грязной подошвой и перемелют в труху.
Мой Шурка уезжает в Англию. Навсегда. И, черт возьми, это так… естественно, так гармонично.
Я вдруг отчетливо понял, что именно там ему самое место – удивительному и непостижимому, тонкому, безупречно слепленному шедевру. Он сольётся с чистым британским воздухом без малейшего затруднения, мгновенно став своим каждому встречному англичанину. И те набросятся на него восторженно и алчно, вопьются в его нежную шею долгожданными поцелуями и мигом обратят в свою чопорно-аристократичную веру. И Шурка забудет меня, как странное недоразумение, как нелепый каприз. Ну, было… И что? Незачем вспоминать всякий вздор.
Захлестнула дикая ревность, и это было первым из каскада разрушительных чувств, что обрушатся на меня потом, через пару-тройку минут.
Шурка уезжает в Англию. Навсегда. Через… Что?! Через неделю?!
– Какого лешего ты молчал? Почему сказал об этом только сейчас? – спросил я очень спокойно – каскад ещё только набирал силу.
Шурка вскочил и забегал по кухне.
– А когда?! Когда?! – восклицал он, останавливаясь за моей спиной, размахивая руками, как безумная мельница – крыльями, и снова принимаясь бегать. – За час до отъезда? Месяц назад? Что могло измениться, если это практически свершившийся факт?!
– Поэтому ты ненавидел меня, да? – догадался я. – Поэтому так жестоко насиловал в той подворотне…
Мне показалось, что Шурка сейчас умрет – так он побледнел, так закачало его из стороны в сторону.
– Зачем ты…
Видит бог, я не упрекал. Я просто озвучил свою догадку. И какое же это насилие, если я сам тогда выл от страсти, подставляясь под его руки? Но я это произнес, и до сих пор не могу простить себя за причиненную Шурке боль.
Он вышел из кухни и притих в глубине квартиры, которая показалась мне в этот миг огромной, не знающей ни конца, ни края.
Я тщательно ополоснул наши чашки и убрал их в сушилку, насухо вытер обеденный стол…
Шурка стоял в дверях, готовый уйти.
– Не приходи сегодня, – сказал ему я. – И вообще больше не приходи. Вали в свою Англию.
– Не приду.
Сказал и ушел. А я остался в прихожей, внимательно рассматривая входную дверь: каждую трещинку на её поверхности, каждый её изъян.
Это моя дверь, и она закрылась. За моим Шуркой. Навсегда.
Что такого ужасного в этих словах? Почему из-за них померкло солнце, и высох воздух?
Я не поехал в институт, я лег на диван, и лежал до самого вечера, ни о чем не думая, не вспоминая, не обвиняя. Лежал, как всеми брошенный паралитик – некому подать воды, некому поднести судно.
Лежал до прихода Шурки.
Он молча прошел в кухню и включил чайник. Он сделал это так привычно, так по-домашнему! Вскоре вода зашумела, потом раздался громкий щелчок, и одуряющее запахло арабикой. В голове помутилось: весь день я ничего не ел и не пил.
– Дэн… – раздалось Шуркино рокотание – сладостное, губительно-бархатное, родное.
Мой любимый Шурка уезжает в Лондон. Навсегда. И осталась одна неделя.
Я приплелся в кухню и сел за стол, жадно хлебнув крепкий, сладкий напиток.
И из глаз моих хлынули слезы.
Они лились и лились, и я глотал соленую горечь вперемешку с терпким привкусом кофе – на грани обморока, на грани истеричного хохота, на грани… всего.
– Послушай, Дэн…
– Ты простил мне те слова?
– Да. Послушай. Я много думал… – Он поднялся, подошел ко мне, наклонился и горячо выдохнул туда, где когда-то очень давно… или не очень давно… у меня было нежное темечко: то ли поцеловал, то ли поделился теплом. Потом Шурка погладил мои окаменевшие плечи и сел напротив. – Дэн… Я уеду, но это не страшно. Ты приедешь ко мне. Если, конечно, захочешь.
– Что? – В который раз я ни бельмеса не понимал. – Куда?
– В Англию. Ничего сверхсложного в этом нет, поверь. И Макс согласился…
– Какой Макс? – Я по-идиотски зашмыгал носом. Я все ещё туго въезжал, но в груди уже разрасталось такое сумасшедшее облегчение, что она показалась мне невесомо-прозрачной, воздушной. – Какой ещё Макс?
– Мой брат, – сказал Шурка, доставая из кармана носовой платок и протягивая его мне. – Но об этом – потом. Ты закончишь институт. Это год, Дэн. Всего лишь год. У тебя последний курс, ни к чему срываться с места сейчас.
– Но ты же срываешься… – Я не верил, что мы обсуждаем это серьезно.
– Я – другое дело. По сути, в университете я был на правах вольного слушателя. Не хотелось время терять, да и Максу спокойнее. У тебя все куда сложнее. Госэкзамены – это не шутка. Потом, в Англии, мы решим, как быть дальше. Это уже нюансы. Пустяки. – Поверить не могу: Шурка меня уговаривал! – Здесь у тебя всё равно никого, насколько я знаю, твои близкие остались в родном городе…
– Да. И мама, и папа, и сестра.
– У тебя есть сестра?! – Шурка аж подскочил. – И ты молчал?!
– Ты о брате тоже молчал.
Он смущенно кашлянул.
– Ну, да… Так что ты ответишь, Дэн?
Я смотрел на него с запредельным обожанием. Как бы фантастично ни звучали его слова, которые наконец-то начали до меня доходить, одно то, что он произносил их, что он строил планы, в которые вписывался я…
Я был старше Шурки на целых три года, но казался себе несмышленышем, сопливым пацанчиком, которого кто-то взрослый и мудрый взял под свое крыло.
Я под Шуркиным белоснежным крылом.
– Я… не знаю, – продолжал я тупить.
– Чего ты не знаешь?! – раскипятился Шурка, а потом сник. – Ты не хочешь…
– Хочу! Шурка, очень хочу.
Он просиял.
– Вот и хорошо. Хорошо. – И засуетился. – А сейчас нам надо ложиться; скоро час ночи, и завтра полно беготни – день будет не из легких.
– Ты придешь завтра? – спросил я.
– Приду. Я каждый вечер и каждую ночь буду с тобой. До самого… – Шурка посмотрел на меня виновато и протянул руку. – Пойдем? Я уложу тебя.
И он меня уложил. Раздел до трусов, укрыл одеялом и присел на краешек постели.
– Дэн… Эта неделя… Я хочу, чтобы ничего не менялось. Ты пойдешь в институт. Пойдешь?
– Пойду. Конечно.
– Я буду занят в течение дня. Сборы не займут много времени, но всё-таки… Кроме того, остались кое-какие формальности. А вечером мы, как всегда… – он оглянулся по сторонам, – …встречаемся здесь, у нас. Идет?
– Ты не хочешь мне рассказать?
– Хочу. Я всё тебе расскажу, но не сейчас. Ты похож на чувака из фильма ужасов: нечто зеленоватое, но с красным распухшим носом и глазами-щелочками. Так что, спи. Я рядом. Завтра весь вечер наш.
И я уснул, будто провалился. Самое невероятное – спал я очень крепко, и даже не почувствовал, как под одеяло скользнул мой Шурка и обнял меня.
Утром я подскочил, шаря вокруг себя трясущимися руками и натыкаясь на пустоту. Я едва не заорал от ужаса. А потом услышал шум воды: Шурка принимал душ. Я рухнул на постель, зарывшись лицом в подушку, задыхаясь и давясь вновь подступающими слезами. Невыносимо! Невыносимо! Невыносимо! Господи, пусть это будет сном! Я не выдержу этот год! Я иссохну, как тот проклятый лист, и меня развеет по ветру.
Как я буду без Шурки?!
На мою спину опустились распаренные ладони.
– Дэн…
– Я в порядке, – глухо выдавил я.
– Я вижу.
Он прилег рядом и прижался душистым телом.
– Мы выдержим, вот увидишь. Если, конечно, ты не бросишься во все тяжкие.
– В смысле? – вынырнул я из подушки.
– Снова начнешь менять девушек. Ты же нормальный парень, и если бы не я…
Я повернулся к нему лицом, и Шурка шутливо прикрылся руками.
– Дэн, успокойся. Я пошутил. Господи, у тебя, случайно, под подушкой нет сабли или кинжала?
– Ты долбаный сукин сын! – Я заикался от бешенства. – Ублюдок английский! Я люблю тебя больше жизни, а ты… Засунь своих девушек знаешь куда?!
И спихнул его на пол.
– А вот ты точно расслабишься, – шипел я, свесив с дивана голову. – В этой твоей Англии педик на педике. Они быстро тебя охмурят.
– Яичницу будешь? – спросил с пола Шурка.
– Что?!
– Яичницу.
– Пошел на хер! – заорал я. – Буду! Я не жрал весь день и всю ночь!
Мы ели приготовленную Шуркой яичницу и смотрели друг на друга со смертельной тоской.
*
Эта проклятая неделя летела, как тысячекрылая птица, и я готов был намертво вцепиться в каждый исчезающий день. Мы с Шуркой не жили, мы доживали. Как два безнадежно больных, знающих, что скоро умрут. Оба таяли на глазах, и если от меня ещё кое-что оставалось, то на Шурку было страшно смотреть: это он был тем самым иссохшим листом. Я загибался от жалости, зная теперь, что у него никого на всем белом свете, только брат и я…
…Мы проговорили весь вечер, и выпили литр виски, почти не пьянея. Шурка рассказал о себе всё: что погибли родители, и что похоронены они там, в Англии; что семейный бизнес перешел к совсем молодому, но невероятно талантливому и умному Максу, и тот успешно им управляет; что здесь они по делам фирмы – какие-то серьезные осложнения с дочерним предприятием, и эти осложнения стоили Максу кучи потраченных нервов и массы времени.
– Да ещё я со своими заскоками, – корил себя Шурка, подкладывая на мою тарелку ломтики красной рыбы. – Ешь. Понимаешь, Дэн, я терпеть не могу, когда на меня давят, и уж тем более – когда считают, что я не способен разобраться в собственной жизни, вот и дурю иногда. Однажды… мне было пятнадцать, прошло два года после смерти родителей… я обрился наголо, потому что Макс посчитал мои кудри излишне… роскошными. Можешь себе представить урода? Вспоминать тошно. Да и теперь…
– Наголо? – Я попытался представить лысого Шурку. – Лучше бы ты сделал это сейчас! Как подумаю, что все эти… денди будут облизываться на твою шевелюру…
– Хочешь? – наклонился ко мне Шурка.
– Что? – оторопел я.
– Обреюсь наголо. И буду лысым до самого твоего приезда.
– С ума сошел! – Я испуганно замахал на него руками. Уверен, согласись я на это, Шурка и глазом не моргнет – обчекрыжит всю свою красоту.
Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Я смотрел на него и видел, как сильно Шурка устал, лишь сейчас осознав, чего стоили ему эти два месяца. Знать, что всему приходит конец, что с каждым днем он всё ближе и ближе… Бедный мой Шурка.
– А ты… А вы…
Он открыл глаза.
– Что?
– Почему вы живете в Англии? Почему родители похоронены там?
– Всё просто, Дэн. Мама – русская, отец – британец.
Я вытаращился на него, потеряв дар речи. Мой Шурка и правда заморский принц?!
