Текст книги "Двойная сплошная (СИ)"

Автор книги: Леди Феникс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Философ прям, – фыркнула Ира и торопливо отвернулась, пряча довольную улыбку. Конечно, она и сама, как следует поразмыслив, подключив многочисленные связи, приложив усилия, могла устроить Стрельцову райскую жизнь, отыгравшись по полной, но на это нужно было время, да еще неизвестно, к чему бы все привело – вполне могло оказаться, что угрозы пустить в ход компромат на нее были вовсе не пустыми угрозами. Проверять это желания у нее не имелось ну вот совсем. И обвинение в убийстве, обвинение, к которому она не имела ни малейшего отношения и на которое никак не могла повлиять, явилось настоящим подарком: вряд ли подельникам Стрельцова придет в голову связать все это с ней, да если и придет, резона вытаскивать слившегося начальника у них не будет никакого.

– Иногда мне кажется, что тебя вся эта история задела даже больше, чем меня саму, – хмыкнула Ира. – Откуда столько мстительности, Зотов?

– Это риторический вопрос, я правильно понимаю? – ответил Михаил вопросом на вопрос, снова усмехнувшись. В полумраке от мягкого сияния лампы его глаза казались будто потеплевшими и вместе с тем привычно-настороженными, даже жесткими, как у пригревшегося перед огнем усталого и расслабленного хищника. Иру в который раз поразил этот резко усилившийся контраст: странной терпеливости, спокойствия, если не сказать умиротворения рядом с ней, и яростной, дикой на грани чудовищного жестокости, все чаще проявлявшейся со стороны – страшные наказания для участников этой истории, вспышки агрессии, под которую попадали многие задержанные, частые отлучки из дома по каким-то мутным делам с участием Карпова и компании – Ире даже думать не хотелось, что они там проворачивают. Да и лезть с расспросами, надоедать, устраивать какие-то нелепые душеспасительные беседы и в голову не приходило, хотя, может, и зря? Впрочем, как минимум об одной причине происходящего она догадывалась, и эта догадка, разбавленная подобием чувства вины, удовольствия ей не доставляла.

***

– Отец? – Зотов удивленно остановился в дверях гостиной, пытаясь вспомнить, когда давал ему ключи от своей квартиры.

– Не трудись, – насмешливо протянул Грачев, уловив его замешательство. – Мне открыла твоя… как там будет правильно назвать?.. на девушку-то твоя престарелая любовница не тянет.

– Прекрати, – на удивление спокойно попросил Михаил, только глаза вспыхнули жгучей льдистостью. – Ты постебаться пришел или что?

– Да ты сам над собой уже достаточно постебался, сынок, – Грачеву, похоже, доставляло какое-то особое наслаждение распалять сына, нажимая на уязвимые места. – Одним только тем, что трахаешь бабу на полтора десятка лет себя старше. Эдипов комплекс замучил? Впрочем, это твое дело, каким образом выставлять себя на посмешище.

– Ну я же не лезу в твою личную жизнь и не обсуждаю твоих любовниц, которые младше меня лет на десять, – предельно невозмутимо отозвался Зотов и наконец уселся в кресло. – Ты зачем пришел?

– Я в курсе, что это ты ведешь дело бизнесмена Стрельцова, – тон Грачева стал деловитым, тем особенным “генеральским”, которым он раздавал приказы. – Того, который якобы грохнул свою девку. Так вот. Это дело ты должен развалить.

========== Сопротивление ==========

Все, воцарившееся между ними, было странно для них обоих – привычный цинизм, жесткость, недоверчивость, эгоистичное трезвомыслие неожиданно шли вразрез с тем хрупким, осторожным, тонким, что соединяло их теперь. Ирине было удивительно, откуда у Зотова – того самого Зотова, который не упускал случая спровоцировать ее прямо на рабочем месте; ничуть не стеснялся затащить ее в ближайшую примерочную, если доводилось вместе отправиться по магазинам; а уж тихие ночи в одной постели с ним и вовсе казались фантастикой, – откуда у него вдруг взялось столько умения держать себя в руках. Объяснение, которое могло бы первым прийти на ум, не находило никаких подтверждений – она ни разу не уловила от него запаха чужих духов, не заметила того особенного довольного взгляда, какой бывает у мужчин, удовлетворенных во всех смыслах, да и то едва заметное напряжение, проявлявшееся с его стороны, говорило само за себя. Впрочем, ответ на вопрос нашелся легко, когда случайно наткнулась на карту фитнес-клуба – до предела загоняя себя на тренажерах, Зотов избавлялся не только от лишних мыслей, но и от последних сил вкупе с вполне естественными желаниями.

Теперь их отношения были чем-то средним между настороженностью школьников, опасающихся любой неловкости, и бытом давно устоявшейся семейной пары с редкими совместными вечерами, наполненными непонятным спокойствием. Подолгу засиживались на кухне, пили виски, коньяк или чай, что-то обсуждая и с каким-то острым удовольствием обмениваясь едкими замечаниями; смотрели дурацкие комедии или играли в шахматы; вместе готовили ужин и мыли посуду. Порой Ира забиралась на диван с книгой, вытягивая ноги и касаясь его спиной; что-то неторопливо читала своим низким, хрипловатым, волнующим голосом. В подобные моменты невинной близости Зотов чувствовал себя каким-то подростком – такую бурю эмоций, незнакомых прежде, пробуждало каждое случайное прикосновение, движение, жест. Он неожиданно начал ценить эти особые секунды, незначительные мелочи: тесное переплетение пальцев, кофейно-тонкий запах шампуня от чуть влажных волос, гладкий бледный мрамор шеи и плеча, мелькнувшего сквозь приспущенную от неловкого движения ткань… Когда он, не желая ничего слушать о ее позднем возвращении домой, убеждал остаться, каждый раз был готов к тому, что придется спать раздельно, но Ира, разомлевшая после ванны, разгоряченная, женственно-пахнущая, спокойно прижималась к нему, даже неосознанно не вздрагивая от объятий. Долгие ночи, прерывавшиеся частыми пробуждениями, когда она металась в постели, постепенно сошли на нет – больше не нужно было контролировать каждое прикосновение, пытаясь разбудить, подавать бутылку с водой, неизменно стоявшую на тумбочке, распахивать форточку. Ира не могла признаться даже себе, что кроме одной причины – ее тогдашнего беспамятства, когда она ничего не чувствовала и не осознавала, немалую роль в нынешнем спокойствии сыграло злое, тяжелое, циничное удовлетворение при мысли о том, что случилось со Стрельцовым и его подручными. И дело было даже не в мстительности, найти способ поквитаться с ними она могла бы и сама, но остатки принципиальности не позволили бы ей перейти некую границу – ту границу, которую с такой легкостью преодолел Зотов, даже не пытавшийся усмирить свою агрессию и жестокость. Она могла старательно изображать перед ним возмущение и даже недовольство его методами, но оба прекрасно знали: только подобная расплата оказалась бы достаточной и соразмерной случившемуся.

***

Как ни странно, Ира сорвалась первой. Наверное, дело было еще и в том, что спутанные воспоминания так и остались чем-то неясным, смутным – сознание, затуманенное препаратами, не фиксировало случившегося, онемевшее тело оказалось не способно не только сопротивляться, но и ощущать вообще хоть что-то. Именно поэтому сильнее всего оказалась злость – на собственное бессилие, на беспринципность этих ублюдков, на их запредельную наглость, с которой они посмели ей угрожать… И только теперь, освобожденная от неутоленной ярости, невозможности все изменить, унижения – больше морального, нежели физического, – она наконец смогла осознать затихшую, скрытую, словно погасшую силу привычной неудержимости, страстности, влечения, которые разгорелись с новой силой, как огонь, подернутый слоем пепла и готовый вспыхнуть от любого касания ветра. Не исчезло, не ушло это упрямое, настойчивое притяжение, которое все сложнее становилось контролировать, но которое так страшно было спугнуть.

Но Ира, в некоторых ситуациях совершенно не умевшая сдерживать свои порывы, не сдержалась и теперь. Что-то раздраженное, даже обиженное всколыхнулось внутри, когда, стоя перед зеркалом в ванной, стянула с плеч накинутый халат, критически оглядывая себя и не замечая ничего особенного, способного отвратить – лицо, практически без морщин, хоть и несколько строгое, даже жесткое, фигуру, пусть и не соблазнительно-женственную, но по-девичьи стройную, подтянутую, вполне способную притягивать заинтересованные или завистливые взгляды. Это было ее тело, над которым она, как и над всем в своей жизни, всегда сохраняла контроль, и мысль о том, что этот контроль оказался утрачен, была невыносимой.

– Нет уж, хрена с два, – процедила Ира, сжимая губы и решительно захлопывая дверь ванной. Нежелание мириться с этим унизительным чувством оказалось сильнее, чем все остальное.

– И что это было?

– Странные вопросы задаешь, товарищ майор, – потемневшие до непроницаемой черноты глаза насмешливо и расслабленно сверкнули, тонкие руки легко взметнулись, затягивая пояс халата. Наверное, при других обстоятельствах он бы поверил ее порыву – жарким, требовательным поцелуям, умело и плавно скользившим рукам, судорожным вздохам и пунктирам царапин на плечах… Даже чашка, сорвавшаяся со стола от неловкого движения и разлетевшаяся осколками, могла бы убедить в искренности и спонтанности происходящего, если бы не одно “но”.

– Слушай, – горячие руки тяжело опустились на плечи, прерывистое дыхание опалило приятной разгоряченностью, – я хоть и не хренов психолог и не гребаный экстрасенс, но заметить самое очевидное все-таки могу. Сколько мы с тобой?..

– Тебе захотелось учет постельных подвигов устроить? – съехидничала Зимина, с кошачьей вкрадчивостью прижимаясь к нему.

– Слушай, мне нахер от тебя не нужны всякие жертвы! – он рывком развернул ее к себе – от недавней довольной смягченности не осталось и следа. – Я еще с самого нашего первого раза мог угадать, что тебя заводит, а что нет, что тебе в кайф, а что совсем наоборот. И то, что тебе сейчас это все нисколько не доставило, я уж смог понять!

– Я не пойму, ты что, чем-то недоволен? – вздернула бровь Ирина.

– Черт возьми, Ира… – судорожно выдохнул, борясь с рвущимися наружу эмоциями. – Ты просто… не заставляй себя, хорошо? Я хочу, чтобы ты… только когда захочешь сама… И еще, – напрягся, неосознанно стискивая ее ладонь – ничего не было, запомни.

– То есть? – невольно дернулась, подобравшись.

– Я не хотел говорить… напоминать… но ты должна знать. Когда этот ублюдок Неклюдов отдал мне все записи… я должен был убедиться, что он меня не обманул. И там… там не было ничего… ничего, кроме того, что… что ты сама помнишь. Когда они поняли, что ты в бессознанке и им не удастся слепить компромат… Ничего не было, слышишь? – лихорадочно повторил он, еще крепче прижимая ее к себе.

– По-твоему, это что-то меняет? – криво усмехнулась, торопливо отворачиваясь. – Того, что было, знаешь ли, тоже вполне достаточно.

– Достаточно – для чего? Для того, чтобы поплатиться? Да. Они конченые уроды и должны были ответить за все, независимо от того, как много успели сделать. Я просто хочу… чтобы ты перестала об этом думать… накручивать себя, что-то додумывать… И еще… мы с тобой оба знаем, что слова нихрена не значат… да и утешитель из меня никакой… Но ты знай… я всегда с тобой, что бы ни случилось. Просто помни об этом, ладно? – Осторожно прижался губами к тонкой шелковистости кожи, жадно вдыхая такой знакомый волнующе-пряный запах, от которого каждый раз начинало затуманиваться сознание – самое настоящее безумие. Его безумие, единственно способное удержать от катастрофы.

***

Ира впервые этой ночью заснула легко и быстро, и непривычно успокоенное выражение делало ее лицо будто смягченным, странно трогательным – что-то почти-детское проступало через обычно холодные, строгие и усталые черты. В ней действительно это было – причудливое переплетение всего противоречащего, нелогичного, несочетаемого: и что-то забавное, смешливое, легкое; и начальственно-стервозное, рассудочно-циничное, грубое; и непередаваемо-страстное, ненавязчиво-нежное, будоражащее, сумасшедшее, жаркое; и спокойно-понимающее, снисходительно-мягкое, едва ли не материнское – ему, так часто проявлявшему слабость, метания и потерянную измученность, порой особенно остро не хватало этой непоколебимости, которая и его самого делала сильнее.

Она делала его сильнее.

Он нисколько не лукавил тогда, не пытался красиво выразиться, чтобы убедить: у него действительно не было никого, кроме нее. Он во многом был виноват сам, не имея к своему возрасту ни настоящих друзей, ни семьи, да и так ли нужны они ему были, одиночке и цинику?.. Еще одним ударом оказалась правда про отца, покрывавшего темные делишки своего друга – как бы Зотов к нему ни относился, тот все-таки являлся его отцом, и правда причинила неподдельную боль. Наверное, это стало бы последней каплей, не окажись в тот момент рядом с ним Зимина… Он смог справиться и сдержаться, просто свел к минимуму и без того редкое общение с Грачевым, тем более что теперь, после его отставки, их не связывала служебная необходимость.

И тем сильнее выбила из колеи неожиданная просьба отца об освобождении Стрельцова, для наказания которого было потрачено столько усилий. Грачев не преминул упомянуть обо всем, что в свое время сделал, прикрывая сына, который как минимум из благодарности должен был кинуться выполнять его просьбу. Впрочем, его отказ ничего не решал: был еще следователь, потом свидетели и судья… На каком-то этапе обвинение развалилось бы все равно. Зотов не сразу понял, откуда такое желание впрячься за потенциального уголовника, но ответ оказался банален: политика. Грачев после отставки с поста начальника Московской полиции нашел себе новые интересы и решил баллотироваться в мэры небольшого подмосковного городишки, где у Стрельцова был свой крупный бизнес. Их интересы пересеклись – Стрельцов нуждался в высоких покровителях, Грачев – в средствах для агитационной компании и прочих бонусах, которые помогли бы ему выиграть. И потерять такого союзника, как Стрельцов, в планы бывшего генерала ну никак не входило. Михаил отлично осознавал: если он откажет отцу в содействии, это ничего не изменит – в подобных играх исход уже заранее предрешен. Вот только Зотова нисколько не вдохновляла перспектива того, что этот урод окажется на свободе и как ни в чем не бывало продолжит свои грязные дела. А самое главное – не ответит за то, что пришлось пережить Зиминой.

Михаил долго вертел в руках мобильный, потом, бросив еще один взгляд на спящую начальницу, бесшумно вышел из спальни, на ходу набирая номер. Он не задумывался над тем, насколько жестоко его решение – уверенность в собственной правоте была твердой и безжалостной как никогда.

========== Шторм ==========

Вечер – теплый, бархатисто-мягкий, прозрачный, как легкая кисея, окутывал горячими, пряно-сладкими запахами, разлитыми вокруг; яркими, бурно-стремительными звуками, всплескивающими то тут, то там. Танго – танец любви и ненависти, страсти и ярости, ревности и притяжения… Эта музыка здесь, кажется, лилась отовсюду, напитывала воздух насыщенным, неощутимым веянием желания, волнения, неясного смятения и тревоги.

Ира с досадой захлопнула большое окно, вернулась на широкую кровать под сильные, освежающие потоки прохладного воздуха, разгоняемого мерно гудящим вентилятором. Что и говорить, гостиничный номер вполне оправдывал свою стоимость: и простая, элегантная без вычурности обстановка, и всевозможные технические штучки, и обширное меню в ресторане… Когда Ира, в полное свое удовольствие повозмущавшись самоуправству своего зама, отказалась взять деньги, которые ему заплатили бизнесмены за решение проблемы со Стрельцовым, Зотов не стал настаивать, позже просто показав билеты и поставив ее перед фактом: они летят отдыхать. Ни сердитые протесты, ни напоминания о работе на него не подействовали, и ей не осталось ничего другого, кроме как согласиться. Тем более что отвлечься после всей этой истории было просто необходимо.

– … Чрезвычайное происшествие в одном из следственных изоляторов Москвы случилось сегодня ночью, – бодро затараторил диктор на экране ноутбука. Ира с досадой потянулась переключить канал, впервые подумав, что зря, наверное, предпочитает привычные российские телеканалы местным: хотя бы на отдыхе можно было отвлечься от постоянных ЧП. – В одной из камер заключенные насмерть забили одного из сокамерников. Некий бизнесмен Виктор Стрельцов, обвиняемый в убийстве своей любовницы… – все остальное Зимина пропустила мимо ушей, уставившись на монитор. Следовало признать, фотографии с места событий оказались впечатляющими, не говоря уж о виде изуродованного тела.

– Зотов! – грозно рявкнула Ира, впившись взглядом в майора, который как раз возник на пороге, расслабленный, довольный, в одном полотенце.

– Что, Ириш? – как-то, случайно поняв, что ее ужасно бесит такое обращение, Михаил теперь частенько не отказывал себе в удовольствии ее подразнить, но, вопреки обыкновению, в этот раз Ирина и бровью не повела.

– Твоих рук дело?

Зотов бросил взгляд на экран, где сменялись последние кадры репортажа. Широкая, самодовольная ухмылка снова скользнула по губам, придавая лицу хищное, холодное и опасное выражение.

– Товарищ полковник, – насмешливо-почтительный, нарочито-недоумевающий тон сквозил вроде бы непритворным удивлением, – что за странные фантазии сделать из меня мировое зло?

– Не ерничай! – одернула Ира, глаза вспыхнули раздраженной чернотой. Резко села, захлопывая ноутбук и поправляя скользнувший с плеча край свободной футболки. – Это ведь ты все подстроил?

– Интересно, и как бы я это сделал? – в голосе разлилась вкрадчивая мягкость. – Вам статистику несчастных случаев в подобных местах показать? Не знаете, как это бывает – придет новый чел “в хату”, порядков не знает, за базар не отвечает, да еще и ляпнет что-нибудь, сам не зная, что страшно какого-нибудь смотрящего оскорбил. Ну его и на перо. Не повезло, что тут еще скажешь?

– Зотов…

– Что, Ира? – невозмутимо-прохладная усмешка; пробирающим до ледяных мурашек контрастом – потемневшие, пылающие глаза.

Он считает себя во всем правым, поняла Ирина. И уверен: она, ни за что не признаваясь в этом, в глубине души одобрила подобную жестокость. Не без оснований, впрочем, уверен.

– Ужинать пойдем, вот что, – буркнула Зимина, торопливо поднимаясь и стягивая со спинки кресла воздушно-легкое светлое платье. Поспешно переоделась под пристальным, неподвижным, жадным взглядом, от которого ее саму начинало колотить горячей, будоражащей дрожью. Танго, будь оно неладно…

***

Опьянило, затуманило сознание жаром догоревшего дня, хмельной сладковатой терпкостью вина, витающими в прохладном воздухе затихающими мелодиями сумасшедшего танца. Где-то далеко остались мельтешащие группы людей, красивые старинные улочки как иллюстрации из ярких детских книжек, наполненные посетителями открытые кафешки… Мягко набегающие теплые волны гладили обнаженные ступни, бились о берег, откатывали, едва слышно всплескивая и затихая. Ира, сидя на нагретых досках причала, не пыталась сбросить крепко стиснувшую ее талию руку, напротив, чуть повернувшись, лукаво-вызывающе взглянула в напряженные, отдающие затененной зеленью настороженные глаза.

– Какой ты сегодня несмелый, товарищ майор, – выдохнула хрипло в самые губы, дыша дурманящим жаром и легким запахом вина. В насмешливой заледенелости потемневше-карих прозрачным золотом вспыхнули искорки легкого вызова.

Приглушенно захлопнулась дверь номера, погруженного в тихий сумрак. Странно-осторожные, мягкие прикосновения; тяжелое, прерывистое дыхание, заходящееся нетерпеливой частотой. Он никогда таким не был, с удивлением подумала Ира сквозь накатывающую спутанную лихорадочность, с готовностью подставляясь бережно касавшимся ладоням, невесомым, горячим поцелуям. Без обычной наглости, несдержанности, но с привычной жадностью и тщательно сдерживаемым нетерпением.

– Можно, я…

Не отвечая, нетерпеливо переступила через тонкое кружево скользнувшего вниз белья; отпрянула, почти до боли вжимаясь спиной в твердость стены, задыхаясь, цепляясь ногтями за встрепанность мягких волос, беспомощно хватаясь свободной подрагивающей рукой за выступ стены, сама ошеломленная неуправляемой, бешеной силой вдруг обрушившихся ощущений – это не имело ничего общего с той спокойной отстраненностью, словно заблокировавшей какие-либо эмоции в прошлый, не слишком удачный раз. Легкие, странно-трепетные касания по коже, обводя губами едва заметный шрам, поднимаясь выше… И – смелее, жарче, бесстыдней, увлекая, распаляя, доводя до предельной дрожи… Он, такой самоуверенный, опытный, знающий толк в удовольствии, никогда не делал ничего подобного с другими – в этом она почему-то была уверена, и от необъяснимо-самодовольной, сладостной мысли прошибло еще сильнее. Выгнулась с приглушенно-горячим, хриплым стоном, содрогаясь всем телом, мало что осознавая в круговерти уходящей из-под ног реальности, сбивчиво, тяжело дыша.

– Стой… подожди… хочу… как раньше… – бессвязно-смутным шепотом – как разрядами тока по натянутым нервам.

Добрые двести двадцать. Короткое замыкание.

Вышибло пробки. Перегорели предохранители.

Опьяненные, одурманенные, распаленные, взаимно-сумасшедшие, утратившие контроль – окончательно и бесповоротно.

В полумраке натыкаясь на попадавшуюся на пути мебель, неловко-подрагивающими руками стягивая остатки одежды, рушась на возмущенно скрипнувшую пружинами кровать. Как раньше – до пошлых стонов и сдавленных вскриков, до бесстыдных и явных следов – на шее, плечах, бедрах; до вылетающего сознания…

Разгоряченная, несдержанная, жадная. Сводящая с ума. Желающая властвовать.

Сумасшедшая. Дикая. Его.

***

– Да какого хера! – Карпов раздраженно отбросил подушку, покосившись на мирно спящую Свету – шум, доносящийся из соседнего номера через открытый балкон, ее ничуть не беспокоил. В отличие от Стаса: какая-то неугомонная парочка, часа, наверное, два назад приступив к горизонтальным физическим нагрузкам, все никак не думала утихать. Карпов, и без того усталый и злой как черт – таскаться с восторженной Светой по жаре, разглядывая какие-то развалины и бесконечные залы музеев оказалось еще тем испытанием, – совершенно вышел из себя. Недолгая передышка, за время которой он успел задремать, закончилась, так толком и не начавшись: кровать в соседнем номере, похоже, вот-вот готова была развалиться. Чертыхнувшись, Карпов натянул джинсы и потащился в коридор, на чем свет стоит кляня неспокойных соседей.

– Я все понимаю, но время первый час ночи, вы не могли бы в другое время свою порнографию снимать? – довольно внушительно стукнув кулаком в створку, возмутился Стас, почти уверенный, что если кто-то и услышит, то мало что поймет. Однако дверь, как ни странно, распахнулась довольно быстро, и Стас не сумел сдержать отразившегося на лице удивления, заметив на пороге не кого-нибудь, а Зотова, довольного до неприличия. При воспоминании о той Зиминухе, какой видел ее в последний раз, заглянув как-то к соратнику, удивление только усилилось: та бледная, будто погасшая или больная Ирина на страстную любовницу уж точно не тянула, и вряд ли что-то могло столь существенно измениться за то время, что они не встречались. Получается, что… Ай да Зотов, ай да герой-любовник!

– Кого там принесло? – Карпов в первое мгновение не узнал эти недовольно-хрипловатые нотки, и только когда в дверном проеме мелькнули растрепанные рыжие волосы, убедился, что не обознался. Больной, к слову, Ирина нисколько не выглядела, очень даже наоборот: разрумянившиеся щеки, покрасневшие и припухшие губы, затуманенные и вместе с тем неприлично-сверкающие глаза… – Карпов! – тонкая бровь приподнялась с выразительной насмешливостью. – Какие люди! Да уж, от своих соотечественников и впрямь “не спрятаться, не скрыться”!

Пожалуй, это был тот редкий, едва ли не уникальный случай, когда бывший подполковник Карпов испытал некоторое замешательство. Вот уж что-что, а стать невольным свидетелем или, правильнее сказать, слушателем бурной личной жизни бывшей начальницы оказалось неожиданностью в не слишком удобном смысле слова. Ситуацию, как ни странно, спасли сами “герои”, обменявшись взглядами и дружно посторонившись.

– Зиминух, можно нескромный вопрос? – Карпов проводил взглядом Зотова, скрывшегося из гостиной с мобильником в руке, и налил себе еще коньяка.

– Попробуй, – усмехнулась совершенно захмелевшая Ирина, откидываясь в большом мягком кресле. В тесных коротких джинсах и легкой футболке она казалось какой-то особенно худенькой, но вовсе не производила впечатления нездоровой и жалкой. Стасу не к месту подумалось, что даже в далекую давность, будучи любовницей Глухарева, когда еще сохраняла какую-то легкомысленность и наивность, она не выглядела такой довольной. Хищно-довольной, можно сказать.

– Почему он? За тобой наверняка не один генерал увивался, да и вне службы легко могла кого-нибудь окрутить, бизнесмена какого-нибудь или что-то в этом роде, таскалась бы по всяким салонам, а не на трупаки выезжала, – Стас откровенно стебался, однако взгляд был серьезен. – Ты его любишь?

Ира, в этот момент как раз сделавшая глоток вина, не поперхнулась лишь чудом, уставившись на него не то что ошарашенно – офигевше.

– Карпов, ты не заболел? Такие вопросы задавать…

– Зям, я серьезно.

– Серьезно? – усмехнулась Ира, отставляя бокал. – Ну хорошо. Он не требует от меня детей, обедов и ужинов, штампа в паспорте. При всех своих амбициях не завидует моей карьере и не путает служебные моменты с личным. Он много раз мне помогал, намного больше, чем некоторые мои друзья. Он очень меня понимает, даже в тех вещах, в которых я сама себе не признаюсь. Ну и еще, – в потемневших глазах сверкнули лукавые смешинки, – у нас с ним абсолютная совместимость в постели. Если это называют любовью… То да.

Об одной, удивительно простой и все-объясняющей истине она умолчала: они нужны друг другу. Так, как могут быть нужны друг другу двое, чье взаимное притяжение сильнее и выше, чем все, что разделяло их прежде.