Текст книги "Ле-цзы "
Автор книги: Ле-цзы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
Боя хорошо играл на лютне, а Чжун Цзыци отлично умел слушать. Боя играл на лютне, воображая, что взбирается на высокую гору, а Чжун Цзыци говорил: «Прекрасно! Как высока гора Тайшань!»
Когда Боя представлял себе водный простор, Чжун Цзыци говорил: «Прекрасно! Как широки Желтая Река и Великая Река!»
И что бы ни приходило на ум Боя, Чжун Цзыци тут же постигал своим сердцем.
Боя гулял по северному склону горы Тайшань. Внезапно разразилась гроза, и он укрылся под скалой. Его охватила печаль, он взял в руки лютню и стал играть на ней. Сначала он сочинил мелодию нескончаемого дождя, потом – звучание горного обвала. И что бы он ни играл, Чжун Цзыци понимал его мысли. Потом Боя отложил свою лютню и сказал:
– О, как прекрасно ты слушаешь! Все, что ты чувствуешь, наполняет и мое сердце. Куда могут скрыться мои мысли?
Когда чжоуский царь My совершал свой царский выезд в западные области, он миновал Куньлунь, но не достиг горы Янь. По дороге назад, не успев въехать в Срединное царство, он встретил некоего ремесленника по имени Яньши.
– Что ты умеешь? – спросил его царь.
– Пусть ваше величество приказывает. Однако ж ваш слуга уже сделал кое-что и надеется, что ваше величество соблаговолит взглянуть.
– Принеси это завтра, мы поглядим вместе, – велел царь.
На следующий день Яньши попросил аудиенции у царя. Тот велел впустить его и спросил:
– Кого это ты привел с собой?
– Ваш слуга сделал его сам, и он умеет делать разные вещи.
Царь My с удивлением посмотрел на этот манекен: тот ходил, глядя то вниз, то вверх – точь-в-точь как человек. Когда мастер коснулся рукой его щеки, он красиво запел; стоило мастеру хлопнуть в ладоши – и он пустился в пляс. Он показал множество разных номеров – какие только желал царь. Царь же решил, что перед ним действительно человек, и смотрел на его представление вместе со своим ближайшим советником Шэнь Цзи и наложницами.
Под конец манекен подмигнул окружавшим царя женщинам и поманил их к себе. Царь очень рассердился и хотел казнить Яньши на месте. А мастер, испугавшись, тут же разобрал манекен на части и показал их царю. Этот манекен был сделан из кожи и кусков дерева, скрепленных клеем, покрытых лаком и раскрашенных в белый, черный, красный и синий цвета. Царь внимательно все осмотрел: внутри были печень, селезенка, сердце, легкие, почки, кишки, желудок, снаружи – мускулы, кости, сочленения, кожа, зубы, волосы – все искусственное, но совсем как настоящее. Когда же все эти части мастер соединил вновь, искусственный человек стал таким, как прежде. Царь попробовал вынуть из него сердце – и человек не смог говорить. Из манекена вынули печень – и он не смог видеть; из него вынули почки – и он не смог ходить. Царь остался очень доволен и, вздохнув, сказал:
– Значит, человек своим искусством может сделать то же, что и сам Творец вещей!
Он велел погрузить искусственного человека на повозку и взял его с собой.
Осадная лестница Гуншу Баня, достигавшая облаков, и летающий змей Мо Ди казались им высшим достижением человеческого искусства. Но когда их ученики Дунмэнь Цзя и Цинь Гули прослышали о мастерстве Яньши и рассказали о нем своим учителям, те до самой смерти больше не осмеливались хвастаться своими достижениями и всегда носили с собой отвес и циркуль.
В старину Гань Ин был непревзойденным стрелком из лука. Лишь натянет свой лук – и звери ложатся, а птицы падают наземь. У Гань Ина был в учениках Фэй Вэй, который своим искусством даже превзошел учителя. А у Фэй Вэя искусству стрельбы учился Цзи Чан. Фэй Вэй сказал ему:
– Ты должен научиться не моргать, прежде чем начнешь рассуждать об искусстве стрельбы.
Цзи Чан пошел домой, лег под ткацкий станок своей жены и стал глядеть, как снует челнок. Спустя два года он уже не моргал, даже если его кололи в глаз шилом.
Цзи Чан доложил Фэй Вэю о своем достижении, и тот сказал:
– Этого еще недостаточно. Тебе нужно еще научиться смотреть, а уж потом можно и стрелять. Научись видеть малое как большое, смутное – как ясное, а потом приходи.
Чан подвесил у окна вошь на волосе яка и, повернувшись лицом к югу, стал на нее смотреть. Через десять дней вошь стала на его глазах увеличиваться в размерах, а через три года он уже видел ее огромной, как тележное колесо, остальные же предметы были для него величиной с холм или гору. Взял он лук, украшенный яньским рогом, вложил в него стрелу пэн, выстрелил и пронзил сердце вши, а волос даже не порвался.
Доложил он об этом Фэй Вэю, и тот ударил себя в грудь, топнул ногой и воскликнул:
– Теперь ты постиг искусство!
После того как Цзи Чан постиг искусство Фэй Вэя, он решил, что теперь лишь один человек в мире может соперничать с ним в мастерстве, и тогда он задумал убить Фэй Вэя. Они сошлись в чистом поле и стали друг в друга стрелять, но их стрелы сталкивались в воздухе и падали на землю, даже не поднимая пыли. Но тут у Фэй Вэя кончились все стрелы, а у Цзи Чана оставалась еще одна. Цзи Чан пустил ее, но Фэй Вэй отразил ее колючкой с кустарника.
Тут оба мастера заплакали, отбросили луки, отвесили друг другу низкий поклон и попросили считать друг друга отцом и сыном. Каждый поранил себе руку и поклялся на собственной крови никому не передавать свое искусство.
Отца колесничего Цзао звали Тайдоу. Когда Цзао начал учиться у него искусству управления колесницей, он держался крайне учтиво, но в течение трех лет Тайдоу ничего не говорил ему. Он даже стал держаться с ним еще сдержаннее, но в конце концов дал ему такое наставление:
– В старинной песне говорится:
Сын хорошего лучника
должен начать с плетения корзин.
Сын хорошего кузнеца
должен начать с шитья одежд.
Сначала посмотри, как я бегаю. Сможешь бегать, как я, тогда сможешь держать в руке шесть пар вожжей, управлять шестеркой коней.
– Буду повиноваться любому вашему приказу.
Тут Тайдоу поставил ряд столбов, удаленных друг от друга ровно на столько, чтобы можно было прыгнуть с одного на другой, и стал бегать по ним туда и сюда и ни разу не оступился.
Цзао стал повторять за ним и через три дня овладел его искусством.
– Да ты у меня способный! – воскликнул Тайдоу. – Быстро все сообразил! Управлять колесницей – это то же самое. Когда ты бегал, ты откликался умом на то, что чувствовал в ногах. Если применить это к управлению колесницей, то это значит, что ты должен управлять вожжами там, где они соединяются с удилами, натягивай их и ослабляй их в зависимости от угла губ коней. Должная мера в движениях опознается умом, а осуществляется руками. Внутри постигаешь сердцем, вовне пребываешь в согласии с бегом коней. Так ты сумеешь бросать коней вперед или отводить их назад, словно по отвесу, делать повороты и описывать круг, словно по угломеру и циркулю. Тогда силы коней хватит на любой путь, как бы труден и далек он ни был, и ты воистину овладеешь искусством.
Если поводья будут двигаться в согласии с удилами, руки будут действовать в согласии с поводьями, а сердце будет в согласии с руками, тогда ты будешь видеть и без помощи глаз и гнать коней, не подхлестывая их кнутом. Храня безмятежность в сердце, блюдя правильную позу, не спутывая в своей руке шесть пар вожжей, ты сможешь направлять все двадцать четыре копыта своих коней туда, куда хочешь, водить их по кругу, бросать вперед или поворачивать вспять. Тогда твоя колесница проедет везде, где только поместится ее ось и может ступить копыто коня. И тебе будет удобно ездить всюду – даже по отвесным горам и глубоким ущельям, равнинам и топям. Вот все, чему я могу научить тебя. Запомни же сие!
Вэй Хэймао втайне ненавидел Цю Бинчжана и убил его. Сын убитого по имени Лайдань искал случая отомстить убийце. Лайдань был силен духом, но слаб телом. Рис он ел, пересчитывая зернышки, и даже против ветра не мог ходить. Хотя гнев переполнял его, он не мог поднять оружие, чтобы отомстить за отца. Но он считал позором для себя прибегать к чужой помощи и поклялся убить Вэй Хэймао собственными руками. А Вэй Хэймао отличался свирепым нравом и необыкновенной силой, крепкими мускулами и костями, твердой кожей и плотью, каких не сыщешь среди людей. Он мог подставить шею под меч и принять на грудь летящую стрелу – и меч гнулся, стрела отскакивала, а на теле не оставалось даже царапины. Зная свою силу, он смотрел на Лайданя как на цыпленка.
Друг Лайданя Шэнь То сказал ему:
– Ты ненавидишь Вэй Хэймао, ведь он оскорбляет тебя так, что стерпеть невозможно. Как же ты собираешься поступить?
– Я хотел бы услышать твой совет, – ответил Лайдань.
– Я слышал, что дед Кун Чжоу из царства Вэй добыл драгоценные мечи иньского царя. Даже маленький мальчик, имея при себе один такой меч, способен дать отпор целому войску. Почему бы нам не попросить их?
И вот Лайдань отправился в Вэй и пришел к Кун Чжоу. Прежде чем высказать свою просьбу, он поприветствовал Кун Чжоу с вежливостью слуги и предложил ему в дар свою жену и детей.
– У меня есть три меча, – ответил Кун Чжоу. – Ты можешь взять любой, но ни один из них не может убить кого угодно. Позволь сначала рассказать о них. Первый зовется «хранящий Свет». Смотри на него – и не увидишь, взмахни им – и не поймешь, где он. Когда им рубишь врага, тот даже не замечает, как меч проходит сквозь него. Второй меч называется «принимающий Тень». Если всматриваться в него в час утренних сумерек, как раз перед рассветом, или повернувшись спиной к солнцу, можно разглядеть нечто, но понять, что это меч, – невозможно. Третий меч зовется «закаленный Ночью». Днем видна его тень, но не его блеск, ночью можно видеть его блеск, но не видно его формы. Коснувшись тела, он рассекает его с треском, но рана тут же затягивается; враг чувствует боль, но на лезвии не остается крови. Эти три сокровища хранились в нашей семье тринадцать поколений, и никто ни разу не воспользовался ими. Их держали в ларце, с которого даже печать не снята.
– И все же осмелюсь попросить у вас последний, – сказал Лайдань.
Тут Кун Чжоу вернул ему его жену и детей, постился с ним семь дней и вечером седьмого дня, преклонив колена, вручил ему третий меч. Лайдань дважды простерся ниц, взял меч и поспешил домой.
И вот Лайдань с мечом в руке отправился к Вэй Хэймао. Улучив момент, когда Вэй Хэймао лежал пьяный у окна в своем доме, он трижды рассек его мечом от шеи до пояса, а тот даже не проснулся.
Лайдань решил, что Вэй Хэймао мертв, и побежал прочь, но у ворот встретил сына Вэй Хэймао и трижды рубанул его, рассекая воздух. Сын Вэй Хэймао только спросил с улыбкой:
– Почему ты так странно махнул рукой?
Лайдань понял, что этим мечом нельзя убить человека, и, тяжко вздыхая, пошел домой.
Когда Вэй Хэймао проснулся, он крикнул сердито жене:
– Ты оставила меня, пьяного, непокрытым. Теперь у меня ломит поясницу!
А его сын сказал:
– Недавно приходил Лайдань, встретился со мной в воротах, трижды махнул на меня рукой, и у меня тоже заныло все тело, а конечности онемели. Он одолел нас!
Когда чжоуский царь My пошел походом на западное племя жун, те поднесли ему железный кинжал и холст, не сгорающий в огне. Кинжал был длиной в один вершок и восемь дюймов, красного цвета, сделан был из закаленной стали и резал яшму, точно глину. А холст, когда его нужно было постирать, бросали в огонь, отчего он принимал цвет огня, а вся грязь с него сходила. Вынув из огня, его стряхивали, и он становился белым как снег.
Наследник престола думал, что таких вещей в мире не существует и рассказы о них – чистый вымысел. А Сяо Шу сказал:
– Как самонадеян Хуан-цзы! Как упрям в своих заблуждениях!
Глава VI. СИЛА И СУДЬБА [45]
Сила сказала Судьбе:
– Разве могут твои заслуги сравниться с моими?
– Какие же у тебя заслуги перед вещами и в чем они превосходят мои? – спросила Судьба.
– Я, Сила, способствую долголетию или недолговечности, успеху или неудаче, знатному или низкому положению, богатству или бедности.
– Пэнцзу умом не превосходил Яо или Шуня, однако же прожил восемь сотен лет, – ответила Судьба. – Янь Юань был отнюдь не менее способным, чем большинство людей, а умер восемнадцати годов от роду. Конфуций не уступал в добродетели владыкам уделов, а они заставили его терпеть нужду на рубеже царств Чэнь и Цай. Иньский царь Чжоу отнюдь не превосходил благонравным поведением трех казненных им советников [46], однако же восседал на троне. Цзи Чжа не имел знатного титула в У, Тянь Хэн захватил власть в царстве Ци. Бои и Шуци умерли с голоду на горе Шоуян, а семейство Цзи было богаче Чжань Циня. Если все это в твоей власти, то почему ты дала одному долгую жизнь, а другому – короткую, почему позволила негодяю торжествовать, а добродетельному мужу – терпеть неудачу, дурному человеку – богатеть, а хорошему – жить в нищете?
– Если дело обстоит так, как ты говоришь, то у меня действительно нет заслуг. Но тогда не ты ли управляешь вещами в этом мире?
– Хоть я и зовусь Судьбой, могу ли я управлять чем-либо? – ответила Судьба. – Прямое я подталкиваю, кривое сдерживаю. Долгая или короткая жизнь, неудача или успех, высокое или низкое положение, богатство и бедность случаются сами собой. Что я могу знать об этом?
Бэйгун-цзы сказал Симэнь-цзы:
– Мы с тобой ровесники, однако люди помогают тебе. Мы из одного рода, но люди уважают тебя. Мы выглядим одинаково, но люди любят тебя. Мы говорим одинаково, но люди слушают тебя. Мы действуем сообща, но люди доверяют тебе. Если мы вместе поступим на службу, то повышение получишь ты. Если мы вместе будем пахать землю, то разбогатеешь ты. Если мы будем вместе торговать, то выгода достанется тебе. Я одеваюсь в грубый холст, живу в соломенной хижине и хожу пешком, а ты носишь узорчатую парчу, ешь лучшее просо и мясо, живешь в доме с высокими стропилами и ездишь в колеснице, запряженной четверкой лошадей. Дома ты пренебрегаешь моим обществом, при дворе не скрываешь своего высокомерного отношения. Прошло уже много лет с тех пор, как мы не ходим друг к другу в гости и не выезжаем вместе на прогулку. Не потому ли, что, по твоему мнению, встречи со мной – ниже твоего достоинства?
– Я и сам не понимаю, в чем тут дело, – ответил Симэнь-цзы. – Но что бы мы ни предпринимали, ты терпишь неудачу, а я добиваюсь успеха. Не говорит ли это о том, что мне дано больше, чем тебе? Однако же тебе хватает дерзости заявлять, что ты во всем подобен мне.
Бэйгун-цзы не нашел что ответить и отправился домой в раздумье. По дороге он встретил Дунго-цзы, и тот спросил его:
– Куда это ты идешь такой согбенный, такой пристыженный?
Бэйгун-цзы рассказал ему обо всем.
– Я помогу тебе поправить дело, – сказал Дунго-цзы. – Пойдем-ка к нему вместе.
Дунго-цзы попросил Симэнь-цзы объяснить, отчего он так унизил Бэйгун-цзы, и тот повторил то, что уже говорил Бэйгун-цзы.
– Когда ты говоришь, что вам дано неодинаково, ты имеешь в виду лишь различие в природных дарованиях, – сказал в ответ Дунго-цзы. – Я же говорю сейчас о различии другого рода. Бэйгун-цзы одарен добродетелью, но обделен удачей, ты одарен удачей, но обделен добродетелью. И то и другое дается не людьми, а Небом, однако ты гордишься тем, что одарен удачей, а Бэйгун-цзы стыдится того, что одарен добродетелью. А это означает, что вы оба не понимаете естественного положения вещей.
– Довольно, уважаемый! – воскликнул Симэнь-цзы. – Я больше не буду так говорить!
Когда Бэйгун-цзы возвратился домой, одежда из грубого холста стала казаться ему такой же теплой, как шуба из лисьего меха, обыкновенные бобы – столь же вкусными, как рис и просо, его соломенная хижина – красивой, как дворец, его грубая арба – изящной, как экипаж с узорами. До конца своих дней он был безмятежен, не задумываясь о том, кто на свете знатнее его, а кто нет.
Гуань Чжун и Баошу Я были добрыми друзьями и вместе жили в царстве Ци. Гуань Чжун служил царевичу Цзю, а Баошу Я – царевичу Сяобо. Циский царь был щедр, и дети царских наложниц пользовались его милостями наравне с детьми царицы. Многие опасались смуты, и царевич Цзю бежал в Лу, сопровождаемый Гуань Чжуном и неким Шао Ху, а царевич Сяобо бежал в Цзюй, и Баошу Я последовал за ним.
Позднее царский внук Учжи поднял мятеж, в царстве не стало государя, и оба царевича вступили в борьбу за престол.
Сражаясь с Сяобо на дороге в Цзюй, Гуань Чжун попал ему стрелой в пряжку халата. Когда же Сяобо взошел на престол в Ци под именем Хуань-гуна, он заставил людей Лу убить своего брата Цзю. Шао Ху по этой причине покончил с собой, а Гуань Чжуна заточили в темницу.
Тут Баошу Я сказал Хуань-гуну:
– Гуань Чжун – талантливый муж, он способен управлять царством.
– Он – мой враг, и я хочу его смерти, – ответил Хуань-гун.
– Я слышал, что мудрый правитель ни к кому не питает личной вражды. Кроме того, человек, доказавший свою преданность господину, непременно будет и преданным советником царя. Если вы хотите стать первым среди владык мира, то вам без него не обойтись.
Царь призвал Гуань Чжуна, и лусцы отпустили его в Ци.
Баошу Я вышел встречать его за городские ворота и сам освободил от оков. Хуань-гун оказал ему радушный прием и пожаловал самый высокий чин, так что Баошу Я стал служить под началом Гуань Чжуна. Так Гуань Чжун стал править царством Ци и получил от государя титул Отец Чжун. В скором времени Хуань-гун стал самым могущественным в мире государем.
Однажды Гуань Чжун, вздохнув, сказал:
– В молодости, когда мне жилось нелегко, я торговал вместе с Баошу. Когда мы делили выручку, я брал себе большую часть, но Баошу, зная о моей бедности, не считал меня жадным. Я задумал одно дело для Баошу, но потерпел неудачу. Однако он не счел меня глупцом, ибо знал, что бывают неблагоприятные обстоятельства. Трижды меня призывали на службу, и все три раза я был изгнан с нее, но Баошу не счел меня бездарным, ибо знал, что мой час еще не настал. Три раза я участвовал в сражениях и каждый раз показывал врагу спину, однако Баошу не счел меня трусом, ибо знал, что я должен заботиться о престарелой матери. Когда убили царевича Цзю, а Шао Ху покончил с собой, я предпочел смерти позор тюремного заключения, но он не счел меня бесчестным человеком, ибо знал, что я равнодушен к мелким почестям и озабочен лишь тем, что еще не прославил свое имя в целом мире. Отец и мать меня родили, но знает меня один лишь Баошу Я!
Вот так Гуань Чжун и Баошу Я прославили себя своей крепкой дружбой, а Сяобо прославился своим умением привлекать к себе мудрых советников. Но на самом деле они не были искусны ни в дружбе, ни в искусстве отбора служилых людей. И это не означает, что кто-то другой превосходил их в дружбе или в отборе способных людей. Нельзя сказать, что Шао Ху лучше других умел жертвовать своей жизнью, – просто он не мог поступить иначе. Нельзя сказать, что Хуань-гун лучше других умел привлекать к себе достойных мужей, – просто он не мог поступить иначе.
Когда Гуань Чжун всерьез захворал, Хуань-гун пришел к нему и сказал:
– Может быть, ты вот-вот умрешь, пришло время говорить начистоту. Если тебя не станет, кому я должен передать бразды правления?
– А кого бы вы хотели видеть вместо меня?
– Можно ли заменить тебя Баошу Я?
– Нет, нельзя. Человек он необыкновенно целомудренный и честный и всех, кто ему уступает в добродетели, даже за людей не считает. Стоит ему услышать о том, что кто-то совершил промах, и он не забудет это ему до конца жизни. Если ему доверить управление царством, он причинит обиду и государю, и народу. В скором времени вам захочется наказать его.
– А кого бы ты предложил на свое место?
– Если у вас нет никого на примете, я бы рекомендовал Си Пэна. Он такой человек, что государь даже не будет его замечать, а народ не станет против него бунтовать. Он стыдится того, что еще не сравнился доблестями с Желтым Владыкой, и печалится о тех, кто хуже него.
Кто делится с людьми благодатью жизни – тот мудрец.
Кто делится с людьми богатством – тот достойный муж.
Тот, кто кичится своим умом, никогда не завоюет сердца людей.
Тот, кто, будучи мудр, умаляет себя, всегда привлечет к себе других.
Си Пэн не захочет знать все о царстве. Он не захочет видеть все в собственном доме. Если у вас нет никого на примете, возьмите лучше Си Пэна.
Это не значит, что Гуань Чжун был предубежден против Баошу Я и оказывал милость Си Пэну. Он просто не мог относиться к ним иначе. Бывает так, что кого-то мы поначалу привечаем, а потом отвергаем или, наоборот, сначала отвергаем, а потом привечаем. Наши пристрастия не от нас зависят, а от обстоятельств.
Дэн Си высказывал суждения, противоречащие друг Другу, а потом выдвигал бесчисленные доказательства их истинности. Когда Цзы-Чань был первым советником в царстве Чжэн, Дэн Си написал свод законов на бамбуковых планках, и государь выразил свое согласие. Потом он стал обличать ошибки Цзы-Чаня, и Цзы-Чань согласился с ним. Но вдруг Цзы-Чань велел его схватить и казнить.
Это все не означает, что Цзы-Чань нарочно принял законы Дэн Си, что Дэн Си заставил его признать свою вину или что Цзы-Чань нарочно казнил Дэн Си. Просто эти события не могли не случиться – только и всего.
Родиться вовремя и умереть вовремя – вот благословение Неба. Не жить, когда время жить, и не умереть, когда время умирать, – вот наказание Неба. Некоторые рождаются и умирают в нужное время, а некоторые живут и умирают, когда не время жить или умирать. Однако ни мы сами, ни другие люди не вольны давать нам жизнь, когда мы рождаемся, или посылать нам смерть, когда мы умираем. И то и другое определено Судьбой, и человеческое разумение не способно постичь это. Посему сказано:
Непостижимо, сменяясь до бесконечности,
Они идут сами собою Небесным Путем.
В равновесии нескончаемый круг
Вращается сам собою Небесным Путем.
Земля и Небо не могут этому помешать,
Мудрецы всех времен не могут это отрицать.
Духи и демоны не могут это обмануть.
Быть самим собой, как они есть, —
Вот что влечет их вперед,
Что дает им жизнь, дает им покой.
Провожает в конце и встречает в начале.
Друг Ян Чжу Цзи Лян заболел, и на десятый день ему стало совсем плохо. Его сыновья стояли вокруг, рыдая и умоляя его послать за лекарем.
– Как глупы мои дети! – сказал Цзи Лян, обращаясь к Ян Чжу. – Не споешь ли ты им песню в поучение?
И Ян Чжу запел так:
Что даже Небу неведомо,
Как поймет человек?
Добро не от Неба исходит,
Не человек творит зло.
Точно ли ты и я не знаем?
Точно ли знают колдуны и врачи?
Сыновья Цзи Ляна ничего не поняли и пригласили-таки трех лекарей.
Одного звали Чжао, второго – Юй, а третьего – Лу. Они стали щупать пульс больного и определять его болезнь.
Лекарь Чжао сказал Цзи Ляну:
– В вас жар и холод, пустое и наполненное не находятся в равновесии. Болезнь ваша от неправильного питания, чрезмерного увлечения женщинами и утомительных забот, а не от Неба или духов. Хотя она и тяжела, а вылечить ее можно.
– Это заурядный лекарь! – воскликнул Цзи Лян. – Пусть уходит прочь!
Лекарь Юй сказал:
– Когда вы еще были в утробе, у вашей матери было слишком мало жизненной энергии, а после того, как вы родились, у вашей матери было слишком много молока. Болезнь ваша возникла не за один день. Она накапливалась постепенно, и исцелиться от нее нельзя.
– Хороший врач! – сказал Цзи Лян. – Пусть останется на обед.
Лекарь Лу сказал:
– Болезнь ваша не от Неба, не от людей и не от духов. С тех самых пор, когда вы получили жизнь и тело, вы знали, что это за сила, которая управляет ими. Разве можно помочь вам целебными травами и каменьями?
– Вот великий лекарь! – воскликнул Цзи Лян. – Одарите его щедро.
А в скором времени болезнь Цзи Ляна прошла сама собой.
Тот, кто ценит жизнь, все равно не может ее сохранить. Тот, кто заботится о своем теле, все равно не может ему помочь. Жизнь не станет короче, если ее не ценить. Телу не станет хуже, если о нем не заботиться. А потому те, кто ценят жизнь, часто теряют жизнь, а те, кто жизнь не ценят, часто не умирают; те, кто заботятся о теле, часто не приносят себе пользы, а те, кто о теле не заботятся, часто не причиняют себе вреда.
Нам кажется, что жизнь повинуется нашим желаниям, а на самом деле это не так. Жизнь и смерть, польза и вред существуют сами по себе.
Юй Сюн сказал Вэнь-вану:
– К тому, что само по себе длинно, ничего не прибавишь. От того, что само по себе коротко, ничего не отнимешь. Гадать об удаче – никчемное дело.
Лао-цзы сказал Гуань Иню:
– Когда Небо ненавидит кого-то, кто узнает причину? [47]
Это означает, что бессмысленно гадать о воле Неба и о своих удачах или неудачах.
Ян Бу спросил своего старшего брата Ян Чжу:
– Что можно сказать про двух людей, которые и речью, и способностями, и внешностью похожи друг на друга, как близнецы, а возрастом, заслугами, положением, вкусами различны, как отец и сын?
– У древних, – ответил Ян Чжу, – была поговорка, гласившая: «Все, что случается само по себе и чего мы знать не можем, – все это от судьбы». Все, что происходит по неведомой, непостижимой для нас причине, независимо от того, действуем ли мы или не действуем, что приходит сегодня, а завтра уходит, – все это судьба. Для того, кто верит в судьбу, нет разницы между долгой жизнью и короткой; для того, кто верит в естественный закон всех событий, нет ни истины, ни лжи; для того, кто верит своему сердцу, нет ни хвалы, ни хулы; для того, кто верит в свою природу, нет ни опасности, ни безопасности. Стало быть, нет ничего, чему бы он доверял или не доверял. Он живет лишь подлинностью. От чего же он должен бежать, к чему стремиться, чему радоваться и чему огорчаться? Что же он должен делать и чего не делать?
В книге Желтого Владыки говорится, что высший человек в покое подобен мертвому, а в движении подобен машине. Он не знает, почему покоится или не покоится, движется или не движется. Его внешность и чувства не меняются от того, что люди на него смотрят или не смотрят. Одинокий он приходит, одинокий уходит, одинокий выходит, одинокий входит. И что может сдержать его?
Четыре человека: Хитрец и Грубиян, Соня и Драчун – вместе странствовали по свету. Каждый из них следовал лишь своим наклонностям, и до самой смерти никто из них ничего не знал про другого. Ибо каждый из них считал себя самым умным.
Четыре человека: Ловкач и Простак, Нахал и Блюдолиз – вместе странствовали по свету. Каждый из них следовал своим наклонностям, и до самой смерти никто из них не открылся другому. Ибо каждый из них считал себя самым искусным.
Четыре человека: Плут и Правдолюбец, Заика и Ругатель – вместе странствовали по свету. Каждый из них следовал своим наклонностям, и до самой смерти никто из них не объяснился с другим. Ибо каждый из них считал себя самым талантливым.
Четыре человека: Притворщик и Простофиля, Нахал и Скромник – вместе странствовали по свету. Каждый из них следовал своим наклонностям, и до самой смерти никто из них не указал на недостатки другого. Ибо каждый из них считал свое поведение безупречным.
Вот так живут люди. Облик их неодинаков, но все они идут путем, уготовленным для них Судьбой.
Частичный успех похож на успех, но все-таки это – не успех. Частичная неудача похожа на неудачу, но все-таки это – не неудача. А посему заблуждения проистекают из видимости подобия. Различие же между настоящим и кажущимся крайне смутно. Но тот, кто ведает об этом различии, не страшится опасностей вокруг и не радуется удовольствию в себе. Такой человек когда нужно действует, когда нужно – бездействует, но всей его мудрости недостаточно для того, чтобы знать, почему это так.
Тот, кто верит в судьбу, не делает различия между миром вокруг и собой. Тот, кто делает различие между миром и собой, знает даже меньше, чем тот, кто, закрыв глаза и заткнув уши, становится спиной к городской стене и лицом ко рву, ведь он не падает. Поэтому говорят: «жизнь и смерть зависят от судьбы, богатство и бедность зависят от времени». Тот, кто противится смерти в раннем возрасте, не ведает судьбы. Тот, кто ропщет на бедность и неудачи, не знает времени. А тот, кто не знает страха смерти и не печалится в бедности, знает судьбу и умеет жить в согласии с временем.
Многознающий, рассчитывающий пользу и вред, оценивающий истину и ложь, вникающий в настроение других, терпит неудачу не реже, чем добивается успеха. Малознающий, который не делает всего этого, добивается успеха не реже, чем терпит неудачу. Разве есть различие между теми, кто высчитывают, оценивают и вникают, и теми, кто не делают этого? Только тот, кто, не меряя ничего, умеет измерить все, будет целостен и не будет иметь изъяна. Но так происходит не потому, что он знает о своей цельности или ущербности, – и то и другое существует само по себе.
Циский царь Цзин гулял на Бычьей горе. Посмотрев на север, где виднелись вдали стены его столицы, он сказал со слезами на глазах:
– Как прекрасен мой город! Как величав он! Отчего же на глазах у меня слезы? Почему я должен буду когда-нибудь навсегда покинуть этот град? Если бы с древних времен не было бы смерти, я бы ни за что не ушел отсюда!
Ши Кун и Лянцю Цзюй разрыдались вслед за государем и молвили:
– Ваши слуги благодаря великой щедрости вашей имеют счастье питаться высохшим мясом и грубым зерном, ездить на простой телеге, запряженной клячей. Если уж мы не хотим умирать, то что уж говорить о нашем господине!
Только один Янь-цзы молча стоял и улыбался. Царь вытер слезы, повернулся к Янь-цзы и спросил:
– Сегодня у нас получилась грустная прогулка. Кун и Цзюй рыдали вместе со мной. Отчего же ты улыбаешься?
– Если бы добродетелью можно было продлевать жизнь, то ваши предки Тай-гун и Хуань-гун жили бы вечно. Если бы отвагой можно было продлевать жизнь, тогда Чжуан-гун и Лин-гун жили бы вечно. А если бы эти государи были живы и сегодня, то вы, мой повелитель, сейчас стояли бы посреди поля в соломенной накидке и бамбуковой шляпе и думали бы только о ваших тяготах. Разве нашлось бы у вас тогда время думать о смерти? Ибо как же вы, повелитель, смогли взойти на царский трон? Потому только, что предки ваши занимали его один за другим, пока не пришла ваша очередь. И плакать по этой причине недостойно вас. Я вижу перед собой лишь недостойного государя и льстивых слуг. Вот почему я улыбался.
Цзин-гун устыдился своего поступка, и в знак раскаяния он осушил винную чару, да и советников своих тоже заставил выпить «покаянную чарку».
В Вэй жил человек по прозвищу У с Восточных ворот, который не горевал, когда у него умер сын. Жена спросила его:
– Почему вы не горюете о смерти сына? Ведь вы любили его больше всех на свете!
– Для чего мне горевать, – ответил У с Восточных ворот. – Когда-то у меня не было сына, и я совсем не горевал. А теперь у меня, как и прежде, снова нет сына – только и всего.
Землепашец поспешает за временами года, купец гонится за барышом, мастеровые торопятся овладеть новыми ремеслами, а служилые люди рвутся к власти – к этому вынуждают их обстоятельства. Но у землепашцев бывают наводнения и засухи, у купцов – доходы и убытки, у мастеровых – удачи и неудачи, а у служилых людей – поражения и победы. Таково действие Судьбы.
