Текст книги "Улыбайся (ЛП)"

Автор книги: LadyEnterprise1701

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Но днем ему есть чем занять голову – днем призраки приходят несравнимо реже. На горизонте маячат перемены. Виги далеко не столь сильны, как прежде, а король немощен. Еще какие-нибудь несколько месяцев, и у них, вероятно, будет новый суверен в лице очень маленькой, чрезвычайно юной и вопиюще неопытной девушки.

Уильям видел принцессу Александрину Викторию всего раз, этим летом, на празднике в Виндзорском замке по случаю дня рождения короля. Он не знает о ней ничего, кроме того, что она находится под полным контролем властной матери-немки, по слухам, желающей воспользоваться монаршей властью в своих интересах и в интересах своего ловкача советника.

Уильяму несомненно придется попотеть.

***

И вот настает тот день, когда он должен предложить свои услуги новой королеве. Он не очень-то рад – отчасти потому, что не знает, чего от нее ожидать, отчасти потому, что не горит желанием окунуться в драму, ожидающую его в Кенсингтонском дворце.

И действительно, советник герцогини Кентской первым выходит ему навстречу и предупреждает о девичьей неуравновешенности новоиспеченной королевы. Уильям достаточно благоразумен, чтобы не выносить поспешных суждений на основании чужих слов – да и есть в сэре Джоне Конрое нечто раздражающее. Большое спасибо, но он сложит собственное мнение о способностях королевы.

Войдя в комнату, где она ждет его в одиночестве, он мельком бросает на нее взгляд и опускается на одно колено. Крохотная, от силы пять футов роста… но одета в черное, и потому выглядит старше. Юное округлое лицо, бледное на фоне темных волос, стянутых в простой строгий узел на затылке.

Она не сводит с него пристального взгляда огромных, определенно умных голубых глаз и протягивает руку, с гораздо большим изяществом, чем он ожидал. Он целует гладкую кожу над самыми костяшками пальцев. Кожа мягкая, но холодная – достаточно ли хорошо отапливается старый дворец?

– Позвольте принести вам мои соболезнования в связи с кончиной вашего дяди, – говорит он, поднявшись.

Она моргает. Ей приходится задирать голову, чтобы смотреть на него.

– Он всегда был добр ко мне, – говорит она мягким, звонким, как серебряный колокольчик, голосом и отворачивается, пряча мелькнувшую на лице вспышку раздражения. – Хотя имел странные представления о том, за кого мне следует выйти замуж.

Уильям кивает, слегка удивленный такой неожиданной сменой темы, но готовый снизойти:

– Да, кажется, он оказывал предпочтение кандидатуре принца Оранского?

– У которого голова размером с тыкву, – резко отвечает королева.

Такая поразительная и такая восхитительно остроумная ассоциация – Оранский, оранжевый, тыква, а у принца действительно гигантская голова и не меньшего размера самомнение – что Уильяму едва удается не выказать разбирающего его изумленного веселья и ограничиться лишь осторожным замечанием:

– Я вижу, вы внимательны к деталям, мэм.

Королева смеряет его настороженным взглядом, будто пытаясь решить, искренен ли он. Уильям отводит глаза и замечает сидящую в кресле подле него куклу в белом платье.

– Вы позволите? – спрашивает он.

Не дождавшись ответа, он берет куклу в руки. Она еще так юна, что играет с куклами, думает он с внезапным сочувствием. Стало быть, вероятность регентства не исключена. Да поможет ей Бог… если мы сейчас установим регентство, она может никогда не стать полноправной королевой…

– Как ее зовут? – спрашивает он с искренним любопытством, без тени снисходительности в голосе.

– У нее нет имени. Она кукла номер 123. – Помешкав, королева добавляет чуть мягче: – Моя мать подарила ее мне на одиннадцатый день рождения.

Уильям поднимает бровь, заинтригованный мыслью об одиннадцатилетней девочке, дающей своим куклам номера вместо имен… и о восемнадцатилетней королеве, едва способной заговорить о родной матери, не теряя решительности и уверенности. Он кивает на головку куклы:

– Вместе с короной?

Она слегка качает головой.

– Нет, корона появилась позже. Я сделала ее в тот день, когда поняла, что стану королевой.

Хм. Он возвращает куклу на место.

– И когда это произошло?

Она опускает взгляд, прохаживается по комнате.

– Мне было тринадцать. У нас с Лецен был урок истории. Она показала мне генеалогическое древо, и я долго его рассматривала… а потом поняла, что я следующая.

Ни в голосе, ни в выражении лица не видно довольства, не видно волнения – только глубокое благоговение. Он щурит глаза, в уме быстро складывая кусочки мозаики. Лецен – это ее гувернантка, это он знает, немецкая баронесса, говорят, она всегда больше заботилась о физическом, душевном и эмоциональном благосостоянии королевы, чем герцогиня Кентская. Бог знает, в каком возрасте ее величество могла бы узнать правду, будь это предоставлено ее матери.

– Вы были рады? – спрашивает он.

Королева усмехается.

– Помню, я подумала, что дядина корона будет мне великовата.

На этот раз он не может сдержать улыбку – и она мимолетно улыбается в ответ, словно понимая, как забавно (и как показательно), что тринадцатилетняя девочка, осознавшая, что ей предстоит унаследовать престол величайшей нации на земле, тревожится в первую очередь о весе и размере своей будущей короны.

Она на удивление твердо отклоняет его предложение стать ее личным секретарем, и он считает это вполне правомерным решением. Юная леди, думает он, покидая Кенсингтон, стремится принимать самостоятельные решения. Надо думать, она будет готова принять совет и поддержку позднее, когда утвердит свое главенство… а пока он отступит в сторону и позволит ей самой нащупывать свой путь.

Учитывая условия, в которых она выросла, он не может вменять ей в вину некоторое упоение новообретенной независимостью.

***

Она всех их поражает.

Она полна достоинства и уравновешенна, обезоруживающе мила, когда ей это нужно, упряма и своевольна, когда теряет самообладание – а прежде всего, она решительно настроена быть сама себе голова. Ее мать уж точно не может ею распоряжаться. Однажды вечером за ужином Уильям говорит Эмме Портман, что пожелай герцогиня и Джон Конрой, чтобы она надела голубое платье, королева непременно наденет розовое. Вот как мятежна она в том, что касается этих двоих – опять же, он не может ее за это осуждать, помня, сколько лет ей приходилось плясать под дудку их грубых амбиций. Они так старались поставить ее в зависимость от себя, что даже оставили зияющие пробелы в ее образовании. Девочка едва знает принципы английской конституции.

Но она стремится к знаниям. Когда он возвращается в Кенсингтон на еженедельную аудиенцию, королева забрасывает его вопросами. Она хочет знать о торговых путях, о парламентских процедурах, о состоянии дипломатических отношений с Соединенными Штатами, о сроках и возможности реализации тех или иных реформ.

Ему не представлялось возможности учить кого-либо с тех пор, как Каро когда-то давно проявила вдруг интерес к астрономии. Он купил для нее телескоп и соответствующие книги, и Каро жадно изучала их и дорожила телескопом, словно королевской регалией. Он и не подозревал, как ему недоставало этого приятного удовлетворения от разделения знания с кем-то, кто знание поистине ценил бы. Но однажды королева смотрит на него с блеском в глазах и объявляет звенящим от ликования голосом:

– Думаю, у меня никогда не было учителя лучше вас, лорд Мельбурн!

На что он улыбается, слегка кланяется и говорит:

– Я рад, что отвечаю вашим требованиям, мэм. Вы уверены, что я не зануден?

Вздернув брови, королева недоверчиво смеется:

– Занудны, вы? Мистер Дэвис, мой учитель, был однозначным определением этого слова. Вы, сэр, всё что угодно, только не зануда.

Она вскидывает голову, будто вызывая его оспорить ее утверждение… и что-то в мерцании голубых глаз заставляет его задуматься: где-то он уже видел этот взгляд.

С таким же выражением лица Каро говорила ему: поймай меня, если сумеешь.

***

Ее заявление о переезде в Букингем-хаус его не удивляет. Он даже рад за нее. Это новый, роскошный и современный дом – то, что нужно юной королеве, всю жизнь проведшей в заточении в обветшалых стенах Кенсингтонского дворца. Она просит его сопровождать ее во время осмотра особняка, и он с радостью и интересом соглашается.

Она бегает по комнатам вприпрыжку, будто ей восемь, а не восемнадцать. Уильям не раз и не два наблюдает, не в силах удержать легкой веселой улыбки, как она приподнимает юбки выше лодыжек и бросается бежать впереди него, как развеваются ленточки ее шляпки и пышет восторгом разрумянившееся лицо. Она взгромождается на трон своего дяди, и оба смеются: ее ступни болтаются над полом.

– Да, думаю, перед первым приемом нам следует подыскать более подходящий для вас трон, – осторожно поддразнивает ее Уильям.

Королева широко улыбается.

– И впрямь нелегко чувствовать себя величественной, когда ноги не достают до пола.

Она соскальзывает с громадного трона, идет мимо него к двери и по пути кружится, глядя на высокий потолок, легонько задевая юбками его ноги.

– Не понимаю, почему это место не зовется дворцом…

– Вы можете называть его так, как пожелаете, мэм, – отзывается Уильям. Она оглядывается на него с улыбкой, и он понимает, что так оно и будет.

Однако чуть позже восторг спадает. Она садится на свежерасчехленную козетку, внезапно утомленная радостным маршем по дому, и делает неожиданное признание:

– Они не верят, что я способна быть королевой.

Уильям понимает – хотя она этого не произносит – что она имеет в виду свою мать и Джона Конроя. Отвлекшись от осмотра комнаты, он поворачивается к ней и видит, что улыбка на ее лице сменилась невероятной, глубокой печалью, которую не прогнать никакими шутками, остротами и лестью.

Он интуитивно чувствует, что ни один из этих методов сейчас не годится в любом случае. Правда ничем не помогла Каролине Нортон, и с тех пор он считает, что ее ценность сильно преувеличена, но сейчас, в это мгновение, королева Англии нуждается в правде. Отчаянно нуждается.

– Я считаю, что они ошибаются, мэм, – говорит он. – И любой, кто осмелится высказаться по поводу вашего роста, должен быть отправлен прямиком в Тауэр.

Она слабо улыбается.

– Это еще практикуется? Заключение в Тауэр?

Он улыбается тоже.

– Исключительно в отношении величайших злодеев королевства.

Королева тихонько смеется, опустив голову. Он продолжает, пронизывая свой голос искренностью и серьезностью:

– Я знаю вас совсем недолго, мэм, но я убежден, что вы внесете большой вклад в укрепление монархии. Верно, ваше образование не лишено пробелов в некоторых областях, но вы обладаете естественным достоинством, которому нельзя научиться.

Она поднимает голову, глядя на него сквозь темные ресницы.

– Вы не считаете, что я слишком мала ростом, чтобы быть величественной?

Уильям смотрит ей прямо в глаза.

– Для меня, мэм, вы королева в каждом дюйме.

Какое-то мгновение она не сводит с него взгляда, и он не может понять, изумили ее эти его слова поддержки или она просто обдумывает их. Может быть, никто кроме него никогда так не верил в нее? Он уже мало во что верит. Но он верит в нее, пусть и сам не вполне понимает причину.

Она поднимается с кушетки и приближается к нему с театральной торжественностью. Он ждет, затаив дыхание, не зная, что она сделает или скажет. Она замирает на месте, откинув голову назад. Улыбка трогает уголок красивого рта.

– Благодарю вас… лорд М.

Он моргает и, не успев взять себя в руки, улыбается. Ее лицо светится еще ярче, когда он не высказывается против нового прозвища. Развернувшись на каблуках, она стремительно выходит из комнаты, бросив через плечо:

– Что вы скажете, если мы взглянем на сад, лорд М?

Лорд М. Качая головой, Уильям усмехается себе под нос, расправляет плечи и отвечает:

– Ведите, мэм, я прямо за вами.

***

Она затрагивает что-то в его душе… что-то, очень долго дремавшее: желание помогать… заботиться. Защищать.

Когда во время бала по случаю коронации она налетает на него в коридоре на заплетающихся ногах, в нем просыпается и еще что-то, что он считал давно умершим. Но это что-то пугает его. Ему за сорок пять, ей почти девятнадцать, и то, что с ним творит ощущение ее тонкой фигурки, падающей в его объятия, абсурдно и почти граничит с государственной изменой.

И всё же… и всё же, лежа в постели в ту ночь, уставившись в потолок, он не вспоминает юность и свою королеву фей. Его мысли упорно возвращаются к настоящей королеве, одетой в бриллианты и вышитый шелк и слегка перебравшей шампанского.

Впрочем, и хмельная она была прекрасна. Красивая, упрямая, пленительная. И на мгновение, на краткий миг, ему захотелось быть на два десятка лет моложе и не быть ее премьер-министром.

К счастью, она либо забыла о неловком инциденте к следующему утру, либо предпочитает не упоминать о нем. Это к лучшему: ей хватает и более неприятных забот.

В течение следующих нескольких недель напряжение между королевой, ее матерью, Джоном Конроем и леди Флорой Гастингс достигает критической точки. Уильям пытается оттеснить королеву от края пропасти, но все его попытки терпят крах. Она слишком ненавидит Конроя и леди Флору, чтобы внимать объяснениям, чтобы видеть возможные последствия, она просто хочет показать им, каково это – быть униженными перед всем миром. Они столько лет унижали ее. Теперь они поменялись с ней ролями.

Слишком поздно она понимает, какой урон нанесла себе самой.

Последний удар – леди Флора умирает, убитая раком и стыдом. Он обнаруживает королеву в слезах в музыкальной комнате Букингемского дворца. Неудачный день для эмоционального кризиса: через час начинается смотр войск, а на королеве по-прежнему белое муслиновое платье, из тех, что предпочитают видеть на ней ее мать и (как ни странно) Лецен, потому что (по ее словам) в них она похожа на ребенка, а им и нужно, чтобы она оставалась ребенком. Нигде не видно синего с красным мундира – нигде не видно очаровательного верного спаниеля. Она сидит одеревенело на банкетке у фортепьяно, спиной к инструменту, лицо в красных пятнах.

Уильям садится рядом, напоминает, что ей нужно готовиться к выходу.

Она открывает рот, и у него ноет сердце.

– Я не могу, – еле слышным шепотом произносит она, и в глазах ее стоят слезы, слезы и ужас. – Не могу.

Это чувство беспомощности ему хорошо знакомо. Он понимает, что сейчас ей предстоит столкнуться лицом к лицу с презрением и осуждением людей, которые не знают всей правды, которые думают, что королева свела в могилу высокопоставленную придворную даму исключительно по злобе душевной. Пусть и был в ее поступке некоторый элемент мести, однако Уильям верит, что королева скорее наивна, чем жестока. Она еще только учится, а в учебе ошибки неизбежны.

Ее боль и раскаяние ощутимы почти физически, и Уильям проклинает свое отзывающееся сочувствием сердце. Каждой клеточкой своего тела, всем своим существом он хочет обнять эту юную ранимую женщину и позволить ей поплакать у него на груди. Сказать ей, что всё будет хорошо. Поцеловать в темноволосую макушку и унять ее страхи.

Ему приходиться собрать силу воли в кулак, чтобы не дотронуться до нее.

Однако он трогает ее иным образом, игнорируя тихий протестующий внутренний голос.

Он открывается ей. Впервые за много лет он показывает свою уязвимость.

– Я не сказал вам, почему опоздал на бал по случаю вашей коронации, – негромко произносит он.

Шмыгнув носом, королева поднимает на него взгляд… и он уже не способен остановиться. Он рассказывает ей об Огастасе. О том, что не хотел жить после того, как его мальчик застыл, окоченел в его руках. Королева не сводит с него глаз, пока он говорит, мягко, с паузами, стараясь не заплакать от нахлынувших волной воспоминаний… впрочем, если уж рыдать перед кем-либо, он предпочел бы рыдать перед этой девушкой.

Он берет себя в руки и убеждает ее в том, что считает абсолютной правдой: что благодаря ей, его прекрасной, блистательной, невероятно человечной королеве, у него появилась причина жить дальше. Конечно, он выражается иначе, он не произносит этих эпитетов вслух, но позволяет себе роскошь наделять ее ими хотя бы мысленно. А затем он повторяет ей то, что мать сказала ему целую вечность, целую жизнь тому назад:

– Вы должны улыбаться и махать рукой… и никогда не показывать им, как вам тяжело.

Королева, его храбрая прекрасная королева, болезненно морщится и качает головой.

– Я не могу делать так всегда, лорд М. Если я постоянно буду улыбаться и махать рукой, я… мне кажется, я просто тресну и рассыплюсь на миллионы осколков…

– Знаю. Поэтому вы всегда можете прийти ко мне. Или к Лецен, – торопливо добавляет он. – Думаю, вы всегда можете быть уверены, что хотя бы мы двое поддержим вас… не ожидая ничего взамен.

Она делает еще один судорожный вдох, он достает из нагрудного кармана носовой платок и вручает ей. Она утирает глаза и нос, опускает голову, стараясь выровнять дыхание. Ему хочется погладить ее по спине, тыльной стороной пальцев провести по ее щеке. Он сильно, до боли, зажимает пальцы между коленей.

– Спасибо, лорд М, – шепчет она. – Не знаю, что бы я без вас делала.

***

Постепенно, незаметно складывается определенный распорядок. Он приходит каждый день, и они проводят несколько часов вместе за обсуждением государственных дел. Королева быстро учится. Вскоре она начинает ориентироваться в британской политике с таким изяществом, с такой сообразительностью, что его переполняет гордость.

Когда он не с ней, он постоянно о ней думает. В его походке вновь появляется легкость – так рвется он приступить к работе, ибо вся его работа служит ей. Когда она смеется, он не может не улыбнуться, а когда она улыбается ему, в груди становится тепло и тесно. И не сказать, чтобы это было неприятное ощущение, совсем нет.

Люди замечают. Он это знает. Эмма Портман определенно замечает изменения в нем. Герцогиня Кентская глядит на него с недоверием, баронесса Лецен тоже. Но он не обращает на это внимания, пока его правительство не рассыпается карточным домиком, пока ему не приходится подать в отставку… и королева ожесточенно сражается за него.

Ей нельзя этого делать. Как монарх она должна оставаться непредвзятой. Он знал, что она огорчится – он и сам расстроен – но и подумать не мог, что она горы свернет, чтобы удержать его рядом.

Он пытается убедить ее сдаться. Он советует ей попросить герцога Веллингтона стать ее новым премьер-министром, а когда тот отвечает отказом, умоляет ее наладить отношения с сэром Робертом Пилем. Но королева не желает уступать ни пяди завоеванной за прошедшие полтора года земли. Она не откажется от своих фрейлин, она не откажется от лорда Мельбурна.

Пиль наконец опускает руки, и Уильям не может решить, польщен он или смущен. Брезгливо морщась, тори проигрывают королеве игру в гляделки и бросают бразды правления обратно разинувшим рты вигам. Уильям чувствует себя глуповато, садясь на лошадь и отправляясь по знакомой дороге в Букингемский дворец – просить дозволения королевы сформировать правительство.

И там, во дворце, увидев ее, он понимает, что именно чувствует. Она пытается торжественно открыть первый свой официальный портрет, но драпирующая картину ткань не поддается, как ни дергает она за бечевку. Незаметно скользнув к ней, Уильям произносит тихим мягким голосом:

– Вы позволите помочь вам, мэм?

Они не виделись уже несколько дней – в последнюю их встречу на повышенных тонах звучали заявления о святости конституции и необходимости ставить долг выше желания – немудрено, что она вздрагивает при виде его. Однако озарившая ее лицо улыбка решает для него вопрос раз и навсегда.

Он не польщен и не смущен тем, как она сражалась за него и победила.

Он просто рад. Невыразимо рад.

========== Виктория ==========

Комментарий к Виктория

От автора: Здесь и далее 100% обмазывание викбурном. Я вас предупредила ;)

(И я прошу прощения у реального Альберта, который мне вообще-то очень нравится. Я просто не фанат сериального персонажа и всегда буду предпочитать Альберта Джонатана Ферта. Уж простите.)

Он не замечает, как перестает называть ее королевой.

Нет, разумеется, он никогда не позволяет себе неподобающей фамильярности вслух. На людях он всегда обращается к ней «ваше величество» или, гораздо чаще, «мэм». С другими людьми он говорит о «королеве» или «ее величестве». Уильям Лэм ярый поборник правил этикета.

Но в какой-то момент, быть может, готовя депеши и доклады для ежедневного визита во дворец… или наблюдая за тем, как она играет со своим спаниелем в саду… или позируя ей под периодическое «сидите смирно, лорд М, иначе мне ни за что не нарисовать ваш нос правильно»… в какой-то момент в мыслях своих она перестает быть «королевой».

Теперь она просто Виунктория. Чуждое английским языкам, это имя порождает мысленные образы: победа, триумф, грандиозность, и в этом смысле «Виктория» – идеальное имя для нее. У нее ум его матери, сердце Каро и сострадание Каролины Нортон – но королева Виктория обладает кое-чем, чего не было ни у одной из этих женщин, качеством, присущим только ей. В ней есть величие.

Не говоря уже о безудержном стремлении к независимости.

Уильям улыбается. Он сидит в своем кабинете, не особенно обращая внимание на разложенные на столе бюллетени. Уверенность Виктории только возросла после «кризиса опочивальни». Теперь она думает своей головой, и если это значит, что она меньше полагается на его советы, то его это вполне устраивает. После того, как ее крайняя пристрастность в отношении Уильяма едва не вызвала конституционную катастрофу, он более чем счастлив видеть, как она прокладывает собственный политический курс.

Эмоциональное же расстояние между ними не увеличивается. Его устраивает и это. Она знает, что он всегда рядом, несмотря ни на что. Она обращается к нему со всеми своими вопросами, страхами и надеждами, и от ее постоянных искренности, любопытства и доверия он чувствует себя одновременно и недостойным, и невероятно польщенным.

Он понимает, что это не навсегда. Его политическая карьера всего лишь получила отсрочку. Однажды ему придется уйти, вопреки желаниям и страхам Виктории. И он с воодушевлением берется за дело, чтобы успеть научить ее как можно большему. Однажды его сменит Роберт Пиль, но ей-богу, Уильям позаботится о том, чтобы на сей раз она была лучше к этому подготовлена.

Он должен подготовить и себя самого. Он говорит себе: «Однажды тебе придется ее покинуть», надеясь, что если произнести это достаточное количество раз, станет легче – но мысль об этом почти убивает его. Его пугает его потребность в ней. Она нуждается в нем, ибо получает от него совет и поддержку, но ему Виктория дает надежду. В свете ее наивного оптимизма он видит будущее гораздо более светлым, чем может оказаться в действительности. Уильям мало во что верит, но Виктория заставляет его верить, что Англия способна пережить это столетие и остаться могущественной и невредимой, не потеряв достоинства и не погрузившись во мрак.

А еще она заставляет его верить, что он не бесполезный винтик в машине. Теперь у него есть цель – обучать, оберегать ее, заботиться о ней. Он умрет за нее, если понадобится.

Ягненок, думает он удрученно, перебирая бумаги, может снова превратиться в льва, стоит кому-либо лишь пальцем тронуть его Викторию.

И тогда он замирает, поднимает голову и смотрит в пустоту, задохнувшись от внезапного озарения.

Да поможет мне Господь… я люблю ее.

Когда проходит мгновенное опьянение, внутри у него всё сжимается. Он гораздо старше ее – она его королева – однажды она должна будет выйти замуж за подходящего принца – он не имеет права.

Но он любит ее. Любит всем своим истрепанным, покрытым рубцами шрамов сердцем. Он будет любить Викторию до самой смерти.

Однако по-настоящему ему становится страшно лишь в тот день, когда он понимает, что она отвечает ему взаимностью.

***

Эмма уже несколько месяцев нет-нет да и обронит, как привязана к нему Виктория – он и сам не глухой, он слышит, как за глаза Викторию зовут «миссис Мельбурн». Но Эмма всегда любила его подразнить, и кому какое дело до того, что болтают люди? Люди всегда будут болтать, даже если единственной пищей для разговоров будут необоснованные слухи.

Но когда бельгийский король Леопольд цедит тяжело и угрожающе: «Я видел, как моя племянница смотрит на вас, лорд Мельбурн», Уильяму кажется, что планета вдруг перестала вращаться.

У Леопольда свои интересы: он хочет женить на Виктории своего племянника Альберта. Если Леопольд решит, что лорд Мельбурн стоит у него на пути, он без раздумий нанесет удар. И тогда Уильяму придет конец. Скандал с участием Каролины Нортон был ужасен. Скандал с участием королевы Англии станет катастрофой.

Уильям не допустит, чтобы Виктория страдала так, как пострадала Каролина. Она сам свет, она восходящая звезда, она величайшая надежда Англии, она чиста, нравственно и физически, как гонимый ветром снег.

Он не позволит Леопольду уничтожить ее.

Он отступает. Он уезжает в Брокет-холл, надеясь, что расстояние поможет, надеясь, что это убедит Леопольда, что он понял его предостережение и признает, что Виктории необходимо обратить внимание на более подходящие… отношения.

Она следует за ним в Брокет-холл. Тонкое черное кружево вуали едва скрывает прелестное лицо, и первое его побуждение – застонать, завыть с досады и муки.

Но первое побуждение сменяется более естественной, более созвучной его истинным чувствам реакцией: при виде ее его сердце унимается.

Она помогает ему почувствовать твердую почву под ногами – как помогала когда-то мать. Она наполняет его солнечным светом – как наполняла Каро. Она умиротворяет его – как умиротворяла Каролина.

И она вдохновляет его, как умеет она одна.

Он любит ее. У него разрывается сердце, ибо он понимает, что должен положить этому конец здесь и сейчас, и всё же он задыхается от любви, смотря, как она идет к нему по ковру из бурых хрустких листьев, откидывая вуаль и поднимая свои ясные голубые глаза навстречу его серо-зеленым.

Над их головами кричат грачи, напоминая ему о Каро, и голос Виктории дрожит от волнения:

– Вы единственный спутник, которого я могу желать.

И жутко внезапное молчание грачей – он качает головой и шершавым от подавленной боли голосом твердо говорит:

– Но вы должны сохранить свое сердце в целости для кого-нибудь другого.

***

Проходит всего пара дней, и он не выдерживает. Он отправляется на бал-маскарад, устроенный в честь Леопольда, прекрасно зная, что она выбрала наряд королевы Елизаветы, Глорианы, королевы-девственницы, и так же прекрасно понимая, что его появление в образе Лестера даст новую пищу злым языкам.

Роберт Дадли, граф Лестер, любил королеву Елизавету всю жизнь.

Завидев его, Виктория теряется, затем пытается напустить на себя безразличный вид. Маска равнодушия осыпается, стоит его рукам обвить ее талию и увлечь ее в ритме вальса.

– Не думала, что буду танцевать с вами сегодня, – говорит она, деланно надменным тоном. Уголок его рта дергается в насмешливой, но доброй улыбке.

– Со стороны Елизаветы жестоко было бы отказать своему Лестеру, – отвечает он.

Виктория щурится.

– Лестер был ее спутником?

– Да. У него была жена, но… она умерла.

Он смотрит ей в глаза. Виктория моргает, тяжело сглатывает. Она понимает, да, понимает, и он осознает вдруг, что смотрит на ее губы и жалеет, что они не одни, что он не может обхватить ее юное свежее личико ладонями и целовать, пока у нее не перехватит дыхание, и говорить, о Виктория, моя Виктория, что бы ни случилось, никогда не сомневайся в моей любви, моя драгоценная девочка…

– И они… они так и не поженились? – шепчет она, рассеивая чары.

Сглотнув, Уильям опускает взгляд на орхидеи, приколотые к лифу ее платья.

– Полагаю, они понимали, что их положение не позволяет им пожениться, – шелестит он в ответ. – Невзирая на их желания.

Виктория делает судорожный вдох. Уильям застывает посреди танцующих фигур. Он почти готов уступить, почти готов обнять ее, поцеловать ее, отбросить все правила приличия. Однако он лишь печально улыбается ей, усилием воли заставляет себя убрать ладонь с ее талии и отпускает ее руку, в последний раз ободряюще сжав тонкие пальцы.

Теперь она хотя бы понимает, почему я это сделал, говорит он себе, поворачиваясь и отходя.

***

Через несколько недель в Лондон по просьбе (или приказу) Леопольда прибывает принц Альберт, и Уильям видит, что Виктория старается не испытать к нему симпатии. Воплощенная искренность, поначалу она едва может заставить себя смотреть кузену в глаза – так он ей неприятен.

Но неприятен ли ей он сам или то, как манипулируют ими обоими ее мать и дядя? размышляет Уильям. Ему слишком хорошо известно, что Виктория не любит быть пешкой в чужой игре.

Но вскоре что-то меняется. Виктория отдает Альберту свои гардении – его гардении, те, что он прислал ей из Брокет-холла – и Уильям видит в ее прекрасных глазах ласковое сочувствие и глубокое, огромное желание унять боль Альберта… и сердце Уильяма с лязгом захлопывается.

По крайней мере, думает он, она нашла славный и искренний повод протянуть руку юному меланхоличному принцу. Если Альберт нуждается в утешении и сострадании, Виктория даст ему и то, и другое, и обретет в этом великое счастье и удовлетворение.

Ему же тяжело быть этому свидетелем. Он мобилизует все душевные силы, чтобы казаться довольным, успокоенным и удовлетворенным, что шансы Камберленда стать королем уменьшаются с каждой секундой. Виктория не поверяет ему своих мыслей – как будто опасаясь это делать – и выглядит рассеянной, когда он является на привычные ежедневные аудиенции.

Это хорошо, убеждает он себя. Это правильно. Так должно быть. Будущее Англии с каждой минутой всё светлее и радостнее.

А если у него болит сердце, то это только его проблема.

Он снова начинает мысленно называть ее «королева».

***

Королева объявляет, что собирается с гостями в Виндзор и просит его поехать тоже. Он пытается отговориться, однако она очень хочет, чтобы он был рядом. Разумеется, он не может ей отказать, но ему не нравится, что ее привычная уверенность в себе как будто пошатнулась. Лишь бы она не старалась сделаться кроткой и покорной, чтобы угодить Альберту. Она заслуживает большего.

В Виндзорском замке Уильям держится в стороне, старательно улыбаясь и уводя беседу к темам не очень серьезным, чтобы ненароком не сцепиться с Леопольдом или принцами. Даже когда Альберт критически высказывается в его адрес касательно реформ, он не заходит дальше необходимого. Что толку устраивать сцену, что толку напоминать, что Альберту всего двадцать, что Альберт, в отличие от него самого и королевы, не знает, чего стоит пытаться сохранять стабильность в вольнолюбивой стране. Она испытывает явную неловкость во время их разговора и бросает на Уильяма полный признательности взгляд, когда Альберт наконец оставляет вопрос в покое.