Текст книги "Страна Никогда (СИ)"

Автор книги: La donna

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== Побег ==========

Он выскользнул незаметно. Раз за разом пододвигался всё ближе к двери, а когда понял, что мама не смотрит в его сторону, перешагнул через порог и побежал что есть мочи. Теперь он лежит на земле за так и не осыпавшимся с осени кустом снежноягодника и слушает, как мама зовёт его: «Румпельштильцхен!» Она зовёт его полным именем, значит сердится. «Румп, ну где же ты?» – голос звучит встревожено, и мальчик хочет крикнуть «Я здесь!», но тут же зажимает себе рот ладошкой. Если он сейчас отзовётся, мама уведёт его, а он ещё не нагулялся. Зимой Румпель иногда по две недели не выходил из дому и изводил маму бесконечным «Скоро лето?» Мама отвечала каждый раз одинаково «После весны.» – «А весна когда?» – не унимался мальчик, хотя уже десятки раз слышал ответ. «Весна начнётся, когда солнце растопит снег, снег станет водой, земля напьётся, на деревьях появятся листья… всё будет расти и цвести. После наступит лето».

Лето ещё не наступило, но земля уже утолила свою жажду. Из её влажной толщи тянулись к небу цветы и травы. На деревьях полопались почки, обнажив нежные бледные листья, и с каждым днём эти листья становились чуточку темнее и шире. Мальчишки бегали к краю леса. Они играли в рыцарей и швыряли палки-копья в тёмные стволы деревьев. Скатывались кубарем по песчаному оврагу. Опуская лица к самой земле, обкусывали кислые побеги первой в этом году заячьей капусты и загадывали желания. Когда холмики грязного снега перестали прятаться от солнечных лучей под раскидистыми ветвями елей и растеклись ручьями, отец достал из сарая плуг, всю зиму пролежавший под рыжей рогожей, и засветло ушёл в поле. В тот день они с мамой несли ему обед вместе. Румпель удерживал двумя руками корзину с едой, мама прижимала к себе кувшин с широким горлом. Когда они вышли из дома, ноша показалась мальчику лёгкой. Но дорога шла через всю деревню, через холмистые луга, и когда они наконец достигли своей цели, Румпель с облегчением поставил на землю оттягивающий руки груз. Другие тоже несли обеды своим отцам и мужьям, и Румпель заметил, что Велт, мальчишка, немногим больше его, пришёл один. Вечером Румпель спросил, когда и ему можно будет проделать путь до поля без взрослых. Мама, стоявшая на коленях у очага и раздувавшая угли, обернулась и взглянула на него с весёлой нежностью, а отец взял нож и воткнул лезвие в дверной косяк, делая зарубку: «Дорасти-ка сперва до этого». Мальчик прижался к косяку лбом: «Ну, как, пап, долго придётся ждать?» и почувствовал, как отцовские руки берут его за плечи и разворачивают. «Посмотрим… Может быть, до следующей весны».

Спустя неделю папа взял его с собой в лес и привёл к зарослям орешника. С кустов свисали ещё не распустившиеся «серёжки», твёрдые и зелёные, и папа дал Румпельштильцхену поручение: приходить сюда и смотреть, не зацвёл ли орешник, а когда зацветёт – рассказать ему первому. «А зачем?» – Румпель не умел обходится без вопросов. Когда зацветёт, будем сеять ячмень и рожь, – пояснил отец, и Румпель решил, что это такая взрослая игра, и отцу важно узнать раньше остальных по той же причине, по какой ему – добежать первым до оврага. Румпель ходил к зарослям и трогал пальцем твёрдые висюльки, пока однажды не нашёл на их месте жёлтые душистые соцветия. Когда он прибежал к отцу, сжимая одно из них в кулаке, то вместо ожидаемой похвалы получил затрещину: «Оборвёшь цветы, осенью не дождёшься орехов». И, всхлипывая и размазывая по лицу слёзы, Румпельштильцхен всё же задал вопрос: «А осень скоро наступит?» – «Спроси у мамы».

Мама знает все ответы и никогда не врёт. Мама обещала, что когда закончатся зима и холод, он больше не будет сидеть взаперти. Но вот уже два дня его снова не выпускали из дому, хотя весна не закончилась – небо было всё таким же прозрачным, солнце спешило утром проснуться пораньше и вечером не хотело уходить с небосклона. Румпельштильцхену не нравилось сидеть дома, он хотел к мальчишкам, в лес, под солнечные лучи. Он спрашивал «Почему?», мама отвечала «чума», но это короткое слово ничего не могло объяснить. «Чума это как?» Мама знала ответы на все вопросы, но на этот раз ничего не сказала, только внезапно привлекла его к себе, взяла на руки, с силой прижала к груди, словно желая вдавить в себя тело сына. Мама отчего-то была грустной, и её было очень жаль. Но сидеть дома в яркий весенний день невыносимо скучно – и он сбежал.

Мальчик лежит, вжимаясь в землю, за зарослями снежноягодника, вслушивается в затихающий звук шагов. Перекатывается с живота на спину и снова на живот. Встаёт на ноги и оглядывается. Мама ушла. Не увидела его. Он хорошо прятался.

Мальчик бежит наперегонки сам с собой и с ветром. Веточки и камни впиваются в ступни, он давно не ходил босым, с прошлого лета, но это не заставляет его остановится. Он сам ещё не решил, куда направляется – к оврагу? На пустошь? Или?.. Он останавливается, чтобы подобрать тонкий длинный прут. Обдирает сползающую длинными завитками кору. Прут легко ложится в ладонь, и мальчик делает несколько выпадов в сторону собственной тени. Его оружие со свистом рассекает воздух, когда мальчика окликают.

– Румп!

Это всего лишь Марлин, девочка из их деревни. Она стоит рядом с раскидистым деревцем и зовёт:

– Иди сюда.

У Марлин вокруг запястья обвязана зелёная лента, Марлин держит в горсти бледно-жёлтые цветки и смотрит на мальчика без улыбки.

– Что у тебя? – спрашивает Румпельштильцхен, имея в виду скорее «зачем».

Марлин подносит ко рту один из цветков, обкусывает зелёную чашечку и с шумом всасывает нектар.

– Это каргана, – Марлин выплёвывает лепестки. – Сладкая…*

Мальчик протягивает руку:

– Дашь?

– Сам достань, – кивает Марлин на деревцо.

На земле россыпь жёлтых лепестков. С нижних веток, до которых Румпель мог бы дотянуться, цветки уже оборваны, и, чтобы достать их, нужно забраться выше по тонкому стволу.

– Знаешь, – Марлин высасывает очередной цветок. – Нектар карганы помогает найти хорошего мужа.

– Тебе… мужа… – Румпель не может удержать смешка.

– У всех когда-то будет муж, – говорит Марлин нарочито взрослым голосом. – Или жена. Уж лучше пусть будет хороший. И ещё нектаром питаются феи.

Мальчик обалдело смотрит на девочку, раздумывая, лезть ли за цветами. Но любопытство пересиливает, и мальчик втыкает в мягкую землю прут, взбирается на деревце. Пока он, обхватив тонкий ствол ногами, тянется к цветам, Марлин смотрит на него выжидающе.

– Интересно, а на мальчиков это действует?

Румпель отплёвывается от цветка карганы, выпускает из рук ветку.

– Это не действует на фей, у фей не бывает мужей! – он тоже кое-что знает, и нечего Марлин так важничать.

– Ты не фея.

Девочка глядит всё так же пристально, но едва мальчик сползает вниз, со всех ног пускается прочь. Они бегут, не разбирая дороги, молча. Когда мальчик хватает девочку за рукав, она резко оборачивается:

– Что, побьёшь?

– Не знаю, – и он действительно ещё не знает, что собирается сделать. Эти разговоры о мужьях и жёнах ему не слишком нравятся. Они порой играют вместе, но это не меняет того, что Румпель много раз слышал: мальчики лучше девочек. Марлин – девочка, Румп – мальчик. Но его мама тоже была когда-то девочкой и точно не может быть кого-нибудь хуже. Значит, когда девочки вырастают, что-то меняется? Надо потом спросить. А пока… Пока Румпель и Марлин стоят друг напротив друга, и Румпель не отпускает её рукав, и оба тяжело дышат после бега и ждут, что другой ударит первым. Это длится несколько вдохов и выдохов и один долгий взгляд.

Мальчик разжимает пальцы, отводит глаза. Ему становится скучно, и он жалеет о прутике, оставленном под деревом карганы. Интересно, если сейчас он убежит, будет ли Марлин его преследовать? Мальчик двигает пальцами ног, зажимает между ними рыхлые земляные комочки.

Пока он переступает с ноги на ногу в замешательстве, Марлин берёт его за руку:

– Пойдём…

Там, где ещё недавно стояло украшенное цветами и лентами древо весны, полыхает костёр. Ветер несёт по улице обрывки горького чёрного дыма. Огнём разгоняют тьму и холод. Но нынче пламя зажгли посреди ясного тёплого дня. Вокруг костра стоят люди, но узнать их нельзя… Лица скрыты под масками из полотна и кож. В огонь бросают пучки трав, сыпят соль. Движения похожи на танец или игру… Но не звучат ни музыка, ни голоса.

Мальчик и девочка идут вниз по непривычно пустой улице. Уже миновал полдень, и Румпель внезапно понимает, что хочет домой. Марлин шёпотом рассказывает о демонах, притаившихся на дне колодца, о том, что в костёр будут бросать детей, но мальчик почти не слышит её. Внезапно холодает, и он жалеет, что сбежал без башмаков и куртки. Дома мама сердится. Нет, он не пойдёт домой, он пойдёт к папе, в поле. При папе мама не будет распекать его. Мальчик сворачивает на тропу, ведущую к полям, и не сразу замечает, что Марлин уже не идёт рядом. Румпель идёт и идёт, а тропа не кончается и не кончается, и мальчик садится на землю, ненадолго, передохнуть. Он не осознаёт, что засыпает, засыпает прямо на обочине, среди полусгнивших прошлогодних трав. «Румпельштильцхен», – отец зовёт его так всегда, никогда не сокращая имени, до которого мальчику ещё только предстоит дорасти. Как до той зарубки. Как до папиного роста. Мальчик просыпается и понимает, что дрожит от холода. Он открывает глаза и видит склонившегося над ним отца, и знает, что теперь всё будет хорошо: папа возьмёт его на руки, и укутает своим плащом, и отведёт домой, и мама не будет злиться, потому что при папе она почти никогда не бывает сердитой. Мальчик тянет руки к отцу, но отчего-то папино лицо становится всё дальше, дальше и дальше. Как будто бы папа улетает в высокое небо. Или мальчик падает в глубокую яму.

***

Малкольм не сразу понимает, что ребёнок, лежащий на обочине дороги, его сын. Он склоняется над мальчиком. Ребёнок дрожит от холода или от лихорадки, но щёки его пылают. – Румпельштильцхен! – окликает Малкольм мальчика, и тот открывает глаза – мутные, больные. Может быть, это обычная простуда. Земля ещё не прогрелась после зимы, а мальчик отчего-то без башмаков и без куртки. Сейчас он возьмёт сына на руки, согреет его на груди, а дома Ильза отпоит его горячими травяным чаем, укутает в одеяла… И он поправится. Поправится.

В висках у Малкольма стучит: «мор». Слово пропитанное тошнотворно-сладким запахом смерти. Короче выдоха и вдоха. На ошибку нет права. Это нужно распознать сразу: кто тянет к нему руки – сын, которому нужно помочь, или мертвец, которому помочь уже ничем нельзя, мертвец, который неизбежно утянет с собой его. Его и Ильзу.

Ильза подвешивает над очагом пучки сухой травы, сухие стебли раскрошены по полу, венчают притолоку. Ильза почти не смотрит на мужа, делая вид, что не замечает его прихода. Ильза закусывает тонкие губы и опускает голову, оттягивая неизбежный разговор.

– Ты думаешь, это спасёт нас от чёрной смерти? – Малкольм не спрашивает, он утверждает – не спасёт, все её старания – зря. Ильза тяжко роняет слова:

– Румпель убежал. Я искала, только…

– Проголодается, обратно прибежит, – это совсем не то, что он хотел сказать.

Уже который день они дышат страхом, страх заполняет лёгкие и сердца. Запахи горьких трав и дыма, острый чесночный аромат похлёбки не могут ничего исправить, воздуха больше нет. Он может говорить так, словно их сын заигрался где-то слишком долго. Она может делать вид, что беспокоится о том, что остынет ужин. Ильза садится, и её руки лежат на коленях, непривычно неподвижные, не занятые никаким делом. «Я пойду», – говорит она, но не трогается с места. Малкольм подходит к жене, улыбается, но улыбка выходит жалкой. Они видели смерть и раньше, она подходила близко. Но не казалось такой чудовищной, такой неизбежной.

– Ильза, – Малкольм пытается плести сеть из слов и улыбок. Получилось же когда-то поймать туда Ильзу, почему должно не выйти на этот раз? – Трава на пороге или закрытая дверь – не препятствие для мора, ты сама понимаешь это.

Конечно, она понимает, но молчит в оцепенении.

– Надо уйти, просто уйти… пока нас это не коснулось…

Герцогский указ запрещает покидать заражённые земли, дороги перекрыты солдатами, и чума уже коснулась их семьи.

– Это невозможно, – его жена встаёт.

– Почему, Ильза? По-твоему лучше сидеть и ждать, что будет? Вот что ты будешь делать?

– Пойду искать нашего сына.

Малкольм знал, что жена не будет с ним спорить. Если он скажет, что им втроём нужно уйти – Ильза покорно соберёт вещи и последует за ним, даже если ради этого придётся нарушить герцогский указ. Ильза серьёзно относится к брачным клятвам, даже по ночам больше не милуется с ним, но выполняет свой долг. Ильза вообще серьёзна – и сделала серьёзным его. Принесла в жизнь Малкольма упорядоченность и, что скрывать, достаток. Кто-то и счёл бы её приданное скромным, но бедному кнехту** оно казалось богатством. Но всё-таки Малкольм выбрал Ильзу из-за другого. Он положил на неё глаз на покосе. Девушки и женщины связывали сено в снопы, смеясь и болтая, одна Ильзибель работала молча, строго поглядывая на небо, по которому серыми хлопьями проплывали облака. Но Малкольм был готов поклясться, в самом уголке её резко очерченного рта прятался поцелуй.

– Ильза?

Жена поворачивается в дверях, смотрит серьёзно и решительно. Ильза вдыхает страх, а выдыхает надежду. В уголке её рта по-прежнему прячется поцелуй. Но Малкольм видит, что предназначен он не ему. Их сыну. Мальчику, который всё равно что мёртв. Тому, кто принесёт смерть в их дом. И она разыщет его и не оставит, даже если он будет мёртв уже по настоящему.

– Я повстречал Румпельштильцхена по дороге… В лугах.

Комментарий к Побег

*Каргана – род кустарника или низкорослых деревьев.

**Кнехт – безземельный крестьян, батрак.

========== Чёрный человек ==========

Мальчик летит или падает. Скорее второе, раз приземляться приходится не на облако, а в свою постель. Он жарко укрыт одеялами, натоплено дома чересчур сильно, и из-за висящего в воздухе дыма трудно дышать. По высокой спинке кровати прогуливается странный человечек чёрного цвета. «Кто это?» – думает Румпельштильцхен, и человечек словно слышит его мысли и раскланивается:

– Меня зовут Малкольм Храбрый… Позволь поинтересоваться твоим именем?

Своими манерами человечек напоминает комедиантов, в чьём фургоне умещались замки, драконы, морское дно, усеянное ракушками, и небо с пыльными ватными облаками. Они тоже кланялись – совсем не так, как обычно делали это у них в деревне, говорили путано и красиво, называли глазевший на зрелище народ «уважаемой публикой» и «доблестными господами и очаровательными дамами». Если человечек – комедиант, то следует похлопать в ладоши, а в конце представления бросить монетку. Мальчик ощупывает себя – он одет сорочку, в которой даже нет ни одного кармана… Да если бы и были, его единственная монета, подарок дедушки, лежала на дне сундука; дедушки уже нет, он умер – но монета – холодящий ладонь рыжий металлический кругляшок осталась на своём месте, Румпельштильцхен проверял.

– Так и будешь молчать или всё-таки представишься? – человечек спрыгивает со спинки кровати, но не достигает пола, а зависает в воздухе и садится на пустоту, словно на стул.

– Румпель… и-Румпельштильцхен, – мальчик не хочет, чтобы тот счёл его имя слишком коротким, ведь его собеседника зовут словно короля… или как его отца – «Малкольм», но титула или фамилии у папы не было. Иногда к отцовскому имени прибавляли ещё одно слово, но лишь тогда, когда самого не было поблизости. Чужак. Чужак Малкольм, вот как его называли. Когда Румпель спросил у мамы почему, она велела «только не приставать с этим к отцу» и объяснила, что слово означает лишь то, что папа родился не в их деревне и даже не в Пограничье. «Храбрый», – так действительно могут звать короля, или рыцаря, герцога или барона. Но на рыцаря человечек не похож… больше на волшебство или на сон.

Чёрный человечек кивает ему и откидывается на спинку невидимого стула:

– Вот так нет! Никакой я не сон.

– Ты читаешь мысли?

– Твои – да.

– А почему ты чёрный?

– Слишком много вопросов, тебе не кажется?

Чёрный человечек зевает, словно хочет спать или просто заскучал в его обществе. Но не уходит, а приближается, усевшись на кровать и погрузившись в долгое молчание. Мальчику не кажется, что вопросов слишком много, напротив, он задал их гораздо меньше, чем вертелось на языке и ни на один не получил ясного ответа.

– Почему ты чёрный? – повторяет Румпель.

– А ты разве не точно такой же?! – фыркает человечек. Но всё же поясняет. – Я чёрный потому что я трубочист, разве не очевидно?

Румпелю хочется подловить этого задаваку на лжи:

– У нас нет трубы.

– А разве я говорил, что собирался чистить вашу трубу? – оскорблённо восклицает человечек, подпрыгивает и совершает небольшую пробежку в воздухе, под самым потолком. – Я пришёл к тебе, Румпи.

– Румпельштильцен, – вставляет мальчик тихо.

– Это не важно, Румпи… Со временем ты обретёшь своё настоящее имя. – Это звучит загадочно, но он отчего-то не решается задать вопрос. Человечек продолжает: – Важно то, что я здесь. Ну, когда мы уже чем нибудь займёмся? Ты что так и собираешься валяться в постели? – Малкольм Храбрый кувыркается в воздухе. – Что будем делать, подерёмся или поиграем?

Сначала таинственный гость показался Румпельштильцхену комедиантом, потом волшебным существом вроде гномов, которые никогда не растут, но уже рождаются взрослыми, но сейчас он отчётливо увидел, что перед ним обыкновенный мальчишка, такой же как он. Только весь чёрный от сажи и наделённый способностью летать.

Румпель скидывает с себя одеяло, сползает на пол и достаёт из корзины все свои сокровища – волчок, трещотку, соломенных куколок – малыша и малышку, украшенную резьбой и ярким узором деревянную палочку, в разное время служившую ему и мечом и конём.

– Выбирай, что хочешь, – щедро предлагает Румпель.

– Играть с таким? – Малкольм Храбрый презрительно морщит свой чёрный нос. – Да это всё девчоночьи игрушки. Кроме… – человечек подцепляет его палочку, – может быть, этого. Да и то, – кривит он рот в издевательской улыбке. – Ты хоть когда-нибудь сражался настоящим мечом?

Чёрный человечек перехватывает палочку двумя руками и делает вид, что хочет переломить её пополам.

– Эээ. Верни её, она моя.

– Твоя? – издевается гость. – Тогда забери, Румпи-малыш.

Мальчик хмурится. Он подумал было, что его чумазый гость такой же, как и он, но снова ошибся. Больше этот Малкольм Храбрый – интересно, за что он удостоился такого воинственного прозвища? – походил на тех больших мальчишек, которым доставляло удовольствие дразнить всех, кто помладше, и отнимать чужие игрушки. Встреч с ними Румпель старался избегать… В самом прямом смысле этого слова. Но этот черный человечек – хотя и ведёт себя так же как они – ростом ничуть не больше его самого.

– И заберу! – мальчик кидается вперёд и почти выхватывает палочку из рук человечка, но в последний момент тот подпрыгивает и оказывается у Румпельштильцхена за спиной. Развернувшись Румпель в два скачка настигает своего врага, но тот снова успевает ускользнуть, а разогнавшийся мальчик падает носом вниз. Человечек тут же садится ему на спину:

– Значит, всё-таки драка! – торжествующе восклицает он. Мальчик молчит, хватает человечка за чёрную щиколотку, резко дёргает, перекатывается и оказывается наверху. Он прижимает Малкольма Храброго к земляному полу. Пыхтя нависает над поверженным врагом, из рук которого уже выпала ставшая причиной их ссоры палочка.

– Да что ты, с ума сошёл, шуток не понимаешь? – тянет ноющим голосом «трубочист». – Не собирался я ломать твою палку, больно нужно… Ну что, мир?

– А ты больше не будешь? – интересуется Румпель.

– Не буду. Мир?

– Мир, – соглашается мальчик и нехотя освобождает человечка. Тот неспешно встаёт, поводит плечами, стряхивает с угольно-чёрной одежды невидимую глазу грязь и за одно мгновение опрокидывает Румпельштильцхена на спину, усаживается ему на грудь и заносит руку для удара. Чёрный кулак быстро и неотвратимо приближается к лицу, и мальчик зажмуривается. Однако, вопреки ожидаемому, боль не приходит. И, открыв глаза, Румпель обнаруживает, что странный гость больше не удерживает его, а парит в воздухе.

– Надеюсь, тебя не обидела моя шутка, – голос звучит вполне благожелательно. – Но наша возня была бы гораздо веселей, если бы ты тоже летал.

Ещё полминуты назад мальчик хотел приказать Малкольму Храброму убираться прочь из его дома, но то, что человечек сказал о полёте, заставляет Румпельштильцхена забыть об обиде.

– Но я не умею летать.

– Ну, раньше ты летал… Даже если и не помнишь этого. Все летают до того, как превратятся в глупых орущих младенцев. Потом, разумеется, забывают об этом. Но тебе повезло, ты можешь летать снова.

– Я умер?

Малкольм Храбрый зависает в воздухе напротив Румпельштильцхена:

– Ну до чего ж невнимательны эти мальчишки! – восклицает он в притворном возмущении. – Я не прихожу к мёртвым. Ладно, слушай, второй раз повторять не буду. Я пришёл к тебе потому что ты – беглец. Ты сбежал из дома, стал по-настоящему свободным – и вуаля! – теперь можешь летать, и я пришёл сообщить тебе об этом.

– Могу? – недоверчиво переспрашивает мальчик. – А как?

– Ну… это просто. Вспомни какой-нибудь приятный момент.

Румпельштильцхен вновь забирается на постель, встаёт на самый краешек и думает о том, как мама будит его поцелуем, ерошит волосы, а когда это не помогает, щекотно водит пёрышком по ступням: «С добрым утром». Он слегка отталкивается от кровати и его пятки впечатываются в пол.

– И что же ты вспоминал, друг мой, субботние порки? – насмешничает человечек, всё ещё висящий в воздухе.

Мальчик хочет возразить, что никаких порок он вспомнить не может, потому что их и не было никогда, но вместо этого коротко выдыхает:

– Маму.

– Ха, хорошо, на смерть не разбился. Вспоминать надо приятное, но не родителей. От таких мыслей только падают. Ну, ты же отважный мальчик, Румпи.

Мальчик совершает ещё одну попытку: лето, жара, он бежит по дороге, встречный воздух приятно обвевает лицо, в руках у него новая трещотка, она вращается и поёт на ветру. Мальчик вызывает в памяти её свистяще-гремящее звучание и взлетает. От неожиданности он чуть не стукается головой о потолок, облетает кровать…

– Полетаем над лесом? – предлагает Храбрый Малкольм и выпархивает в узкую щель отдушины.

Мальчик мельком удивляется: как можно пролезть сквозь такое узкое отверстие и не застрять в нём? Но, не успевает он толком это обдумать, как вылетает следом. Сейчас ночь, и различить тёмную фигурку на тёмном фоне практически невозможно. С неба на них смотрят звёзды – может быть, их зрение острее человеческого – и обкусанная луна.

***

Он знает, что в своём странном наряде похож на чёрную птицу. Маска с острым крючковатым носом, глаза прячутся под выпуклыми стёклами, ботфорты, перчатки из грубой кожи и плотный плащ – чумной доктор. Его основная задача даже не в том, чтобы врачевать – в том, чтобы остановить мор, не дать болезни распространится дальше. Большинство крестьян смотрят на него с ужасом, словно он и есть чума. А под всем этим жарким и ужасно неудобным одеянием скрывается ещё молодой мужчина, белобрысый, с блёклыми ресницами и россыпью бледных веснушек на лбу и щеках, выпускник медицинского факультета, мокрый от пота, уставший, но улыбчивый. Но они этого разумеется не видят и не знают, эти невежды, которых он пытается выкрасть из цепких когтей смерти. Чумной доктор чаще отнимает надежду, чем приносит её. Пальцы в толстой коже гнуться с трудом. Он задирает рубашку на мальчике, что не спит и не бодрствует, только смотрит перед собой мутным взглядом. Тело почти чисто – пострадали в основном ноги и ещё два нарыва повыше ключиц. Чумной Доктор достаёт из своего сундучка порошок бычьей желчи, объясняет – из-за маски голос звучит невнятно – сколько добавлять в воду и велит поить больного каждый час. И откуда же часы в этой хижине, морщится мужчина под маской, но окружающим видна только невозмутимость его чёрной личины. На самом деле желчь не так уж и нужна, но Чумной Доктор выучил наизусть, что люди – будь то особы королевской крови, практичные ремесленники или безграмотные кнехты – ждут от него лекарства. И если он скажет, что больного достаточно поить чистой водой – дело лишь в частоте и количестве – ему не поверят, и, пожалуй, не станут следовать его рецепту, а будут действовать с помощью травяного дыма, предоставив лихорадке свободу сжечь изнутри охваченное невидимым пожаром тело. Поэтому Чумной Доктор даёт порошок и обещает прийти через два дня.

Он и действительно собирается прийти. Тех, кто кашляет и захлебывается кровью, Чумной Доктор никогда не посещает второй раз, он не тратит время на тех, кому помогать уже поздно. Но пока чума не проникла в нутро – сохраняется маленькая возможность. Надежда на то, что вода потушит лихорадку, надежда на то, что огонь сможет выжечь скверну и хворь. Он придёт, если, конечно, будет жив. Сколько эпидемий пришлось ему пережить в прошлом, гоняясь за чумой по королевствам… Но любая может стать для него последней. Эта женщина, Ильзибель, склоняется перед ним, целует его в непроницаемую перчатку, смотрит заискивающе. Зря, думает Чумной Доктор, зря… Но молчит, он не кудесник и не провидец, всего лишь лекарь, а значит нет у него права лишать людей надежды…

========== Полёт ==========

Пегий шёл неровно, время от времени мотал головой, вздрагивал, когда мундштук врезался в губы, и, казалось, больше всего хотел сбросить седока. Взяв поводья в правую руку, Малькольм успокаивающе похлопал мерина по шее. Пегий был послушным и добрым, но немолодым – под седлом ему не приходилось ходить уже давно. Да и Малкольм хорошим наездником не был: на широкой спине мерина он смотрелся точно мешок с репой, а волнение добавляло резкости движениям, что злило Пегого ещё больше.

Надо было убираться отсюда. Из деревни, где смерть начала свою жатву. И поскорее. Пока его не задержал никто из родни Ильзы – с женой Малкольм ладил, но её отец и братья сильно его недолюбливали. То ли за то, что он чужак, то ли потому, что считали что не дело дочери зажиточного крестьянина выходить за бедняка всё достояние которого – пара рук, готовых взяться за любую работу. Ветер разносил запах гари и смерти. На площади и у домов заражённых жгли костры. И Малкольм, удерживая поднимавшуюся тошноту, старался реже вдыхать, с силой сдавливал бока Пегого пятками, и лишь когда разбитую колею дороги обступил лес, и запахи человеческого жилья остались позади, позволил себе выдохнуть. Выдохнуть страх, наполняющей его тело и лёгкие, и вдохнуть надежду. Жалкую надежду, на то, что конец – ещё не сейчас. Что ещё есть время в запасе… Немного времени, украденного у судьбы. Надежда пахнет хвоёй, и влажной землёй, и прелым мхом.

На развилке Малкольм завернул налево – в сторону Нимбурга ехать опасно, невозможно. А значит, его путь будет пролегать по полузаброшенному заболоченному тракту, который должен привести его в Срединные Земли. Малкольм собирался в спешке, да и выходить из дому нагруженным припасами – тоже самое, что кричать на всю улицу – «Я беглый, а герцогские указы мне – до ветру сходить, навалить да подтереться». Так что в привязанной к седлу тощей котомке болтались бутыль с пивом да одинокая коврига хлеба. Продержаться на этом можно было дня два, но к этому сроку Малкольм рассчитывал оказаться уже далеко отсюда. Рука невольно нашарила кошель, где среди медников спрятались две серебряные монеты. Если что, сойдёт за мзду? – тревожно вопрошает сам себя Малкольм, но вместо ответа к нему приходят другие, не прошенные мысли. Перед глазами встаёт Ильза. Не такая, какой он оставил её сегодня, а – растрёпанная, без чепца и шали, с глазами, опухшими от слёз. Оплакивающая их первенца. Уве. Они только и успели, что назвать его – но жизнь мальчика оказалось такой же короткой, как и его имя. Малкольм сглатывает. Скоро Ильза – и Румпельштильцхен – окажутся там же, где и малыш Уве, и будут лежать там вечность, придавленные четырьмя локтями влажной и рыхлой земли. Малкольм шумно вздохнул, отгоняя от себя видение, пробормотал под нос «Мёртвым деньги не пригодятся» и позволил Пегому перейти на шаг. Он вовсе не хотел загнать его в первый же день.

***

– Малкольм! Малкольм Храбрый! – выкрикивает мальчик, но не слышит ответа. Прохладный ночной воздух холодит ноги, он – в небе, и небо кажется ему бездонным. Внизу выстроились маленькие игрушечные домики. Неужели это их деревня? Мальчик хочет спуститься к крышам, но лететь против ветра неумолимо увлекающего всё выше, оказывается не так то просто. Как он не старается, ему не удаётся даже удержаться на месте. Крытые соломой хижины, дом старосты с выложенной красной черепицей крышей и аккуратной белой трубой становятся совсем крошечными, и Румпель уже не может различить, где его собственный дом. Как же он сможет вернуться? Если бы Малкольм Смелый был рядом, он, наверное, сумел бы указать ему путь. Но волшебного человечка нигде не видно. И как же искать его в небе, где нет ни дорог, ни тропинок, ни улиц? Где же этот странный трубочист, неужели растворился в воздухе? Или просто ему приснился? «Приснился! Так я всё-таки сплю,» – осеняет Румпеля, и эта мысль придаёт ему сил. Это сон. А, значит, можно летать и не падать, плавать и не тонуть, кормить драконов с ладони и не бояться обжечься их огненным дыханием, заблудиться и забыть дорогу домой, но всё равно проснуться в своей постели. И можно не противиться утягивающему в звёздную высь упрямому ветру, а усесться ему на спину и узнать, что там, в сердцевине неба.

Мальчик переворачивается лицом к звёздам, и, вспомнив, как чёрный человечек усаживался в пустоту словно в удобное кресло, кладёт под голову скрещенные руки и пытается устроиться по-удобнее. Ветер уносит его выше и выше, подталкивает в спину, играет волосами, щекочет босые пятки, то нежно покачивает в своих объятьях, то порывисто подкидывает вверх. Эта скачка длится так долго, что мальчик успевает привыкнуть к перепадам настроения подхватившего его вихря и даже огорчается, когда ветер вдруг исчезает. Воздух вокруг так неподвижен, что вдыхать его с непривычки трудно. Вокруг лишь пустота, звёзды, что кажутся по-прежнему далёкими, серебряный лунный луч, тянущийся через всё небо и утопающий в оставшихся далеко внизу рваных хлопьях тумана. Мальчик задирает голову и смотрит туда, где этот луч берёт своё начало. Луна сильно подросла с тех пор, как Румпельштильцхен смотрел на неё с земли. Теперь уже ни хлебная лепёшка, ни головка сыра не могли сравниться с ней своими размерами. Румпель касается лунного луча. Он оказывается неожиданно упругим и плотным, пружинящим под рукой.