Текст книги "Княжья воля (СИ)"

Автор книги: Константин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

Про то, что некоторые особо одаренные индивидуумы действительно выражают желание пойти под мое начало до сей поры знал один Стеген. Знал и помалкивал как я его просил. Но сегодня я задумал познакомить с этой реальностью братву и свести поближе с плененным нами даном, которого я практически безнадежным притащил в корчму на излечение. К сильному удивлению бабки-эскулапки и моей радости он умудрился не загнуться от полученных в бою ран. Мало того, что выжил, но и очень скоро встал на ноги, передвигается, правда, пока исключительно с помощью палки-костыля, ибо насквозь пробитое копьем мясо правой ляжки еще причиняет боль при хождении.

Он назвался Торельфом и если его помыть и облагородить, любая баба в любом времени или эпохе назвала бы его настоящим красавцем, а уж в Голливуде стал бы мегазвездой однозначно. На два годка меня помладше, рослый, плечистый, отлично сложенный атлет с белозубой улыбкой, голубыми глазами и светлыми, длинными волосами. Лоб высокий, мохнатый подбородок похож на прикроватную тумбочку, взгляд как у автомобильных фар – бездушный. Слащавости в Торельфе – ноль в квадрате. Типичный скандинав, викинг, как я их себе представляю. Лундгрен отдыхает. Торельфу хоть сейчас на фотосессию для агитационных плакатов пропагандирующих образ жизни северного завоевателя.

Я с самого начала рассчитывал захватить "языка" из числа данов Хакстейна, но в жарком угаре боя сам же и позабыл о своем намерении. Пришлось добирать из раненых, коих не успели добить наши с Сологубом молодцы. Двоих взяли. Дрозд забрал в детинец одного из них поживее, а на Торельфа махнул рукой, сказал, что не протянет и дня, а в таком состоянии из него никаких показаний не вытянешь.

Я попросил Кокована и Рыка освободить на время один топчан в их каморке для раненого пленника, где дан начал проходить курс реабилитации. Как только он окреп настолько, что смог связно разговаривать, я стал учинять ежедневные допросы. Стеген переводил почти синхронно как заправский работник МИДа и довел до моего сведения несколько интересных фактов из жизни бес-покойного ярла Хакстейна Пустой Берлоги и биографии его хирдмана Торельфа.

Торельф в дружине Хакстейна менее полугода и особых навыков убийцы-профессионала приобрести не успел. По слухам с Пустой Берлогой любому из его соратников обеспечены веселые и опасные приключения, кое когда перепадает сносная добыча, вот Торельф и согласился вступить в боевую дружину ярла. Не лежала душа молодого дана к землепашеству. Батя его тоже землю никогда не пахал, он был жнецом человеческих колосьев на лебединой дороге викингов. С десяти лет Торельф рос у родной тетки в маленьком поместье ее мужа – мирного, покладистого бонда, но как же хотелось юному Торельфу когда-нибудь навсегда свалить из опостылевшего селения. Прошедшей весной на рынке в ближайшем городке Торельф услыхал как человек ярла Хакстейна вербует народ в хирд, решил, что его час пробил и домой больше не возвращался.

Про себя я с решением Торельфа беспрекословно согласился. Эдакому парню да корешки в земляной грязи ковырять? Грешно, ей богу! Сам бы поступил точно так же, но лет на пять пораньше…

Хакстейн ярл вождь не слишком богатый и надел земельный у него не самый большой. Родовая деревенька в маленьком фьорде, старенький драккар да полсотни смердов и рабов-трэлей состав-ляли все его достояние. С такого нищего надела не больно покормишься, поэтому Пустая Берлога ежегодно хаживал на своем корабле в грабительские вики, пиратствовал, то есть, и считался больше морским ярлом, нежели рачительным помещиком как многие его соседи свободные бонды и другие ярлы.

Что характерно, конунг данов Харальд Синие Зубы Хакстейна за эту его особенность недолюбливал. За Хакстейном водилась слава грабителя и душегуба, способного за пригоршню золота придушить самого Одина. Сам-то конунг все больше тяготел к христианству и откровенно подумы-вал обратить в новую веру подвластную ему часть Скандинавии. Но гены свирепых пращуров побо-роть сложно. Датский конунг в скором времени планировал окончательно разделаться с конунгом урманов, своим тезкой Харальдом Серая Шкура и прибрать до кучи к рукам всю Норвегию, предва-рительно хорошенько ее пограбив. Для этого Синезубому требовалось собрать немалое войско и конунг требовал от подвластных ему мелких ярлов вроде небогатого Хакстейна увеличить свои хирды за счет обученных и боеспособных хускарлов. Совсем как нынче Рогволд требует от своих бояр поднабрать воинов в дружины к весеннему походу. В Дании этого добра вдоволь. Причаль к любому из маленьких городков во фьордах и объяви набор в боевой хирд, вот тебе и войско.

Вот Хакстейн и набрал. Трохи серебра у него водилось, с самыми ценными кадрами расплатился сразу, другим обещал повышенную долю в предстоящей добыче.

Нет, трех драккаров у Хакстейна не было. Он едва нашел достаточно людей, чтобы обеспечить две смены на веслах своего единственного корабля.

Узнав в Роскилле при дворе конунга Харальда, что поход на урманов откладывается на неоп-ределенное время, Хакстейн решил немного подзаработать, подговорил одного из знакомых ярлов ограбить корабли арабских купцов, радушно принятых конунгом и собирающихся отплывать в Гар-дарику. Пустая Берлога знал, что лари арабов лопаются от золота и серебра, а на их кораблях еще полно ценного товара, который можно будет выгодно сбыть на дальних торжищах.

Дальнейшую судьбу Хакстейна и его дружка ярла обладателя двух драккаров я в общих чертах уже знал. Подвели Пустую Берлогу собственные пороки – алчность и самоуверенность. Сначала сына потерял, а потом и сам концы отдал. Ну и поделом, нехрен беспределом заниматься.

Дела по службе на несколько дней отвлекли меня от дальнейших расспросов. Все это время молодой дан оставался под бдительным присмотром Рыка и Яромира. Стреножить его веревками я счел излишним, с такой ногой он все равно не сможет далеко уйти даже если захочет, а он, судя по всему, не очень-то горел желанием покидать теплый и сытный кров. Так вышло, что четыре дня назад под интересующую меня тему Торельф подлез сам. Заявил, что хочет поступить ко мне на службу. Сказал, что видел как на палубе драккара я убил Тювельда Касатку. Тювельд был славным воином, в хирде ярла Хакстейна мало кто смог бы одолеть его в поединке, а я возьми да и воткни ему в глаз острие клинка как дикому вепрю на охоте.

На мое замечание, мол, это был не поединок и не охота, Торельф пояснил, что, как ему было известно, в битвах Тювельд всегда закрывал спину Хакстейну. Бог, что присматривает за мной, по-слал Касатке всего лишь краткий миг замешательства, чтобы отправить его на пир к Одину.

Я удивился. Бог, что за мной присматривает? Что за чушь? Кто там еще присматривает? У всех известных мне богов таких как я миллионы. Нету надо мной никого, ни бога, ни черта, иначе не болтался бы здесь…

Затем смысл сказанных Торельфом слов всосался в мое сознание. Выходит, не вынеси я совершенно случайно и крайне удачно этого Тювальда, Хакстейн ярл, почуявший отсутствие прикрытия со спины, не развернулся бы на нас, разорвав свою шеренгу и хрен его знает чем бы все у нас с данами закончилось.

Однако дан начинал этот базар явно не для того, чтобы помочь мне поднять пункты само-оценки. Если он в родстве с Тювельдом Касаткой и пожелает объявить меня своим кровником или же виру деньгами слупить, то здесь его ждало глубокое разочарование. Ни того, ни другого он не получит. А получит тридцатисантиметровое перо в бок и полтора метра сырой земли в глубину. Хороший дан – мертвый дан как говаривал Стеген…

Нет, не родственник. Тювальд – урман. Все его родные в Норвегии. А он, Торельф – здесь, на землях Страны Городов, где заправляют варяги и если бы не я, пировать ему в чертогах Одина, добитому победителями на палубе драккара. Выходит, должен мне Торельф ни много, ни мало – жизнь. Один со своими пирами в Вальхалле может лет двадцать еще подождать.

От одного человека в Роскилле Торельф краем уха слышал, что варяг Рогволд неохотно берет к себе воинов с севера, но надеется, что у меня нет подобных закидонов. У этого человека в доме гостили два знатных полочанина и Торельф их обоих видел. Затем дан с максимальной точностью описал внешность пропавшего год назад в куршских землях дружка моего сердечного Мишу Рваного и его спутника, отпрыска боярина Головача Бура.

Я тогда от психологического шока чуть под лавку не свалился. Таких совпадений просто не бывает! Торельф своими глазами видел Рваного! Живого и здорового, гостем у какого-то датского мужика! Сколько я ни расспрашивал о том дане, Торельф больше ничего путного не сказал. Человек не последний, богатый, но не воин, скорее всего торговец и вроде как летом собирается плыть куда-то на юг в большую христианскую страну. Вот и все…

Все таки главные предметы в школе не математика с родным языком, а география с историей, падлой буду! Слабоват я по этой теме, хреново представляю себе карту мира в эту эпоху, где там христиане, где арабы, где кто. Дурак, что в свое время не учился, ох, дурак…

Будь моя воля, я б уже держал курс на Данию. Смею надеяться, Мишаня там времени даром не терял и выяснил как нам вернуться назад в свое время. Но воля нынче не моя, а княжья. Хорошо, что Святослав сваливает в свою Болгарию и тем самым развязывает Рогволду руки. Последние дни я и без того летал как на крыльях, воодушевленный известием о Мише, а теперь и вовсе, кажется, если с крепостной башни спрыгну, воспарю без крыльев.

Дождаться весны! Там курши, там Балтика, там даны близко. Что-нибудь придумаю на месте, отпрошусь как-нибудь у Рогволда за Мишаней сбегать…

Но военный поход на куршей обломился. Не пришлось Рогволду идти добывать прибалтийской землицы. Сначала курши пожаловали в гости сами, а потом…

Глава двадцать третья

Утро я заспал. Вместо того, чтобы подняться в шесть, насилу проснулся около восьми. С легкостью продавил бы еще пару часов, ведь никто из работников корчмы не потрудился разбудить начальника. Опять пожалели. Сколько можно им втолковывать, что с утра у меня княжья служба, сначала на лодейном дворе появиться нужно, порядки проверить, а потом уж корчмой руководить. И Младина туда же. Бесшумно выскользнула испод одеяла и наверняка уже что-нибудь стряпает, а ты, Стярушка, спи-отдыхай хоть до вечера. Сработал внутренний будильник, вернее, мочевой пузырь начал подавать такие мощные сигналы к побудке, что я едва успел одеться, выскочить в заднюю и дверь добежать до отхожего места.

Купец Любим оказался профессионалом в плане пожрать, а уж квасы хмельные хлебал как пожарный насос. Смоленские гости в искусстве обжорного отдыха от своего товарища не сильно отставали. Они для того к Любиму и приехали. Поначалу в усадьбе Любимовой гуляли, потом в корчму пожаловали тепленькие уже, с гроздьями висящих на них румянощеких девах. Неплохо оттянулись, самых поздних посетителей с лихвой пересидели. Кокован за то время, что гуляло купечество успел сорвать голос и порвать три струны. Любим упросил меня уважить и влиться в их развеселую компанию. Пришлось влиться, так как я рассчитывал почерпнуть чего-то исключительно полезного из нетрезвых разговоров приезжих торгашей да и Любима как основного моего поставщика обижать не хотелось.

Наслушать чего-то важного не удалось, прения велись в основном о товарах и ценах на них в разных городах и княжествах, зато выпить и слопать получилось немало, до сих пор мутит.

Сегодня у меня назначена встреча с Джари. Мы собирались сходить к мастерам проверить как продвигаются работы по изготовлению больших мехов для огнемета. Бронзовый бак на сто литров, подводящие трубки и раструб уже готовы. Не особо ровные, зато стенки в меру толстые, швы проклепаны и завальцованы на славу, так что в деле подвести не должны. Огненное зелье на основе горючих смол и масел смешано и в трех бочках доставлено на лодейный двор. Остается дождаться готовности мехов и можно будет приступать к полевым испытанием. Предстояло еще решить проблему с подогревом масла в котле перед подачей на фитиль, протестировать и отрегулировать всю систему прежде чем устанавливать на корабль. Да и как на корабль ставить надумаешься. Хорошо бы поворотную площадку соорудить, чтобы разбрасывать пламя по сторонам. Короче, дел за гланды, но оно того стоит.

Не завтракая, припускаю по хрусткому снегу подольских улиц, на ходу раскланиваюсь со знакомыми горожанами, на бегу перекидываюсь парой слов с двумя дружинными отроками, топающими на торг следить за порядком. На лодейном дворе меня встречают Джари с Мадхукаром. Араб разодет как сказочный царь в бархаты и дорогие меха, шуба на нем горностаевая, шапка с самоцветными камушками да сапожки теплые с вышивкой по голенищу. На дорогом поясе висит кошель, явно не пустой, на пальцах сверкают перстни, на шее толстая золотая гривна. Думаю, ни разу бедный родственник кордовского авторитета не пожалел, что отправился с торговым караваном в неспокойный путь к чужим берегам, ведь приподнялся он в итоге совсем не слабо, по башке в подворотне тресни да обчисти – на всю жизнь хватит.

Но такого попробуй тресни. При нем дамасская сабля, два ножа и совершенно звериная ловкость, приправленная многолетней воинской интуицией. Сам кого хочешь обчистит. Тем более, что с ним верный индус. Мадхукар, тот вообще из касты потомственных воинов – кшатриев. Одет по случаю зимы тепло, но много проще, нежели его приятель, только тюрбан стал заметно толще. Лука при нем нет, зато присутствует сабля. А сабля у индуса весьма примечательная, слегка изогнутый клинок в паутине синих разводов, гибкая и твердая одновременно. Литой булат, он как раз из Индии пошел. Такой клинок можно обернуть плашмя вокруг пояса, но при встрече с вражеским железом булат будет как алмаз против глины. "Гора не может раздавить алмаз" – любил приговаривать Мадхукар и был абсолютно прав – против булата подавляющее большинство древнерусских клинков – сущая пакость. Даже мой меч, вернее, оба меча, отобранных когда-то у старины Харана, впечатления на искушенного оружейного знатока не произвели. К моему неудовольствию кшатрий определил качество Харановых клинков как очень среднее и посоветовал как можно скорее от них избавиться. Продать на рынке и купить что-то более стоящее. Про то, что пользуюсь я своим оружием очень редко, я предпочел скромно умолчать, но о приобретении обновки задумался всерьез, больно уж мне сабелька индусова нравилась.

Я едва успеваю перекинуться с Джари словами приветствия, как Сологуб, раздвигая гигантским носом морозный воздух тянет меня на два слова.

– Кто это? – спрашиваю я, когда в избушке Глыбы десятник подводит меня к дрыхнущему на лавке оборванному мужичку. По виду – людин, на поясе в потертом чехле висит боевой нож, харя заросшая, звероватая, потом от него разит за два метра как от пашущего на жаре вола. Должно быть из тех, кто на волюшке расчищает огненным палом участки от леса и возделывает землю, собирая скудный урожай для прокорма семьи и продажи. Огнищанин…

– Бобыль. Из за реки прибежал. Говорит, вражья сила на Полоцк прет.

– Да ну? И много ее прет?

– Пять сотен конных, тысячи две с половиной пешцев. Грабят, жгут, скоро здесь будут.

– Не сказал кто?

– Не знает он, как увидал, сразу к нам на лыжах кинулся, но орали, говорит, не по словенски.

– Давно он тут отдыхает?

– До рассвета пришел, сутки не спал. Сейчас разбужу и в детинец к Ингорю отправлю с кем-нибудь из своих.

Правильно мыслит десятник, тут лучше перебдеть. Сигнал поступил и о нем нужно немедленно доложить вышестоящему начальству.

– Может пошлем кого выяснить? – почесав репу, предлагаю я.

– Куда?

– За реку, откуда этот прибежал.

– Вот Ингорь пущай и выясняет, а мы посидим покудова, нас и так тут мало как щенят от плохого кобеля.

После этой поэтической метафоры я реально напрягаюсь. Грубое лицо Сологуба серьезно как у подсудимого на вынесении приговора. Если это реально набег неведомого пока врага, то дела наши попахивают тухлятинкой. Князь с основной дружиной неделю назад отбыл в Туров к брату, оттуда собирался проехаться по селищам и весям, собрать причитающуюся ему дань.

– Сколько в городе войска?

– Сотни две копий если считать с боярскими дружинами. Еще сотни две людинов ополчаться, но их собрать время нужно.

Сологуб остается будить горького вестника, я выхожу из темной избы на яркий зимний свет. Задираю голову к надвратной башне, откуда рукой мне призывно машет Мороз.

– Поднимись-ка ко мне, Стяр!

– Что, Морозище, соскучился?

– Сдался ты мне! Дымы вижу! Из-за леса за Двиной!

Дымы это в любом случае непорядок, даже если не знать, что где-то там за лесами пришлые потрошат жителей Полоцкого княжества.

По березовым жердинам крепко увязанным в лесенку я взбираюсь к Морозу на верхнюю площадку башни. Дымов отсюда наблюдается несколько. Три жирных, напустивших в небо мутных чернил на большом расстоянии друг от друга – далеко, и два молодых, несмелых дымка поближе, километрах в пяти-шести от реки.

– Давно ты эту красоту сечешь?

– Да не очень. Кто ж их селян знает чего они там жгут…

Верно, о дымах, как о сигналах беды в системе оповещения нас никто не предупреждал, значит, нет ее, системы этой. Кого Рогволду бояться? Кругом либо данники, либо добрые соседи ни с кем из которых полоцкий варяг не ссорился до такой степени. Кто тогда? Киев, Новгород, Смоленск, неведомые варвары? Почему со стороны Двины?

Над деревьями, поднятая зверем или человеком с гортанным гамом закружила стая черных птиц. Через несколько минут на засыпанный снегом речной лед из леса стали выбегать люди. Человек двадцать всего, что-то маловато для заявленной вестником численности напавших на мирные поселения и уж тем более на Полоцк. Только через некоторое время мы с Морозом смогли разглядеть отсутствие у бредущих в снегу людей копий, топоров и любого другого оружия. Тогда же стало понятно, что больше половины из них дети и женщины. Кто-то волочит мешки с наиболее ценным добром, у троих на руках завернутые в тряпье младенцы.

К нам поднимается Джари.

– Это война, Стяр, – молвит он бесстрастно, мгновенно оценив ситуацию. Густая бахрома его девичьих подрагивает, когда Джари настороженно сужает глаза.

Я бросаю последний взгляд на все появляющихся из леса новых беженцев и кидаюсь вниз. Нахожу Жилу, ласково притягиваю к себе за грудки.

– Сбегай-ка, братец, до корчмы, скажи Яромиру и Рыку, чтобы заперлись там до выяснения. Передай – за Младину головой отвечают, а если что, пускай бегут с ней, Юрком и Кокованом со всех ног за городские стены прятаться. Ясно?

– Ясно, батька!

– Ну, дуй давай да не задерживайся там, мигом обратно!

Провожаю Жилу напутственным хлопком по торчащей лопатке и вижу как Сологуб отправляет молодого дружинника Рыжка отвести огнищанина в детинец к Дрозду или Ингорю для доклада.

– Что делать будем, Сологуб?

– Затворяться, вот чего!

– Как затворяться, а люди как же, они ведь к нам бегут!

– А куда нам их? Посередь двора согнать как скотину? Мы первые на пути стоим, за нас сразу и возьмутся, не понятно тебе что ли? А ну как навесом стрелами бить зачнут? Пусть дальше бегут, в город или за подол, там лесов до самого Камня, прячься не хочу.

Большим Камнем здесь называют Уральский хребет. Лесов и рек русских до него от Полоцка, действительно, немерено, всю Европу переселить можно. Но куда людям бежать зимой с детьми и стариками? Снега за городом по пояс…

– Думаешь приступом нас будут брать?

– Не медом поить уж точно. Я вот что думаю, надо работы останавливать, Глыбиных молодцов ставить смолу и воду кипятить, полезут на стены так мы их горяченьким попотчуем.

От слов Сологуба мне становится совсем не по себе. Нашу маленькую фортификацию и крепостью назвать трудно, обычный частокол из заостренных стволов с воротами и башней над ними со стороны двинского берега. Изнутри вдоль всей стены по окружности есть деревянный настил в три доски для передвижения по ним защитников в случае нападения. С этого настила можно и стрелы метать и рубить врагов, которые возжелают залезть на стену извне. Никогда я не видел как в этом мире берутся крепости, но сильно подозреваю, что ни количество защитников, ни наши жидкие стены не способны выдержать мощный штурм или осаду. Если со всех сторон скопом полезут, ни за что не удержаться. Но держать крепость надо. Рогволд сам потом нас распылит, ежели отойдем в детинец и оставим ворогам уже готовые и еще не достроенные лодии, порубят или сожгут к чертовой матери, кранты тогда многомесячным трудам и всем надеждам.

Я не сомневался, что с башен укрепленного города тоже заметили дымы за двинскими лесами и отправили гонцов к Рогволду. У князя с собой около трех сотен воинов, включая дружину воеводы Змеебоя. Если бросят санный обоз и на конях поспешат на выручку Полоцка, через несколько дней будут здесь.

Сологуб посылает Чуса с двумя бойцами шугануть народец живущий у пристани и упредить корчмаря – будущего Гольцова тестя, чтобы уносил ноги с подола. Затем носатый десятник отправляется объяснять Глыбе всю сложность ситуации, а я командую дружинникам облачиться в полные брони, взять щиты, встать на стены и глядеть в оба. Ни одного беженца по приказу Сологуба в крепость не впускают, велят бежать в город. Я не спорю, Сологуб в отсутствии Ольдара номинально старший и его слово главнее моего, к тому же, в случае длительной осады нам лишние рты совсем не в масть.

Спустя несколько минут возле стапелей с остовами лодий различной степени готовности тревожно затрещали два костра, Глыбин люд начал прилаживать над ними котелки, подкатывать поближе бочонки со смолой. Весь боеспособный состав крохотного гарнизона собрался на западном секторе стены. Джари с Мадхукаром, раз уж намеченного дела сегодня не вышло, предпочли остаться с нами, для настоящего воина любая драка как послание богов. В обществе Мороза, Сологуба и араба с индусом около получаса проторчав на башне и словив порядочного дубака, я наблюдаю момент, когда заснеженная лесная чаща на противоположном берегу Двину выдавливает из себя кодлу голов в шестьдесят. Наличие у них копий, топоров и круглых щитов за спинами видно даже с такого расстояния. Постояли, огляделись, а пока оглядывались, к ним присоединилось еще с полторы сотни вооруженных подельников.

Авангардная группа. Интересно, сразу кинутся или обождут основные силы?

Кинулись. С угрюмым молчанием, через снежные наносы речного русла, как бродячая собачья свора, завидевшая легкую жертву. Но что-то бегут уж больно ходко, не тонут в снегу по колено как усталые деревенские беженцы. А-а, понятно… у большинства на ногах лыжи. Биатлонисты, мать их…

В моем горле возникает неприятный комок, сердце противно екает. Скверная перспектива превратиться в поминальный пепел напрочь убивает весь энтузиазм поучаствовать в реалистическом шоу "Оборона средневековой крепости." К тому же растет беспокойство за своих в корчме: успели ли уйти и где черти носят Жилу?

У ворот под башней появляется запыхавшийся Чус с двумя дружинниками, густой пар клубами вырывается из ртов. Их впускают внутрь крепости и тут же припирают ворота тяжелыми бревнами.

Чус докладывает, что враги уже на другом конце Заполотья, корчмарь со своими людьми ушел в город, в окрестностях пристаней тоже никого из жителей не осталось, побросали добро и смылись кто куда. В центре подола слышны крики и бабий визг.

Тем временем самые прыткие из лыжников достигают нашего берега, скрытые из поля зрения наметенными сугробами и густым кустарником, скидывают лыжи и лезут на открытое пространство, причем половина их устремляется левее к пристаням, а другая половина бегом направляется к лодейному двору.

– Будем стрелять или посмотрим чего хотят? – с полатей правее башни подает голос долговязый Невул. Пригнувшись, чтобы не слишком торчать над остриями стеновых кольев, он держит стрелу на тетиве.

– Чего они хотят и так ясно, бейте, чего тут смотреть! Всем, у кого луки, бейте! – кричит Сологуб. – Остальным нести смолу и кипяток! Живее давайте, немощные!

Со стены защелкали луки. Умеющих сносно стрелять у нас всего пятеро, к ним неожиданно подключается Махдукар, пришедший на встречу со мной без лука, но неизвестно где раздобывший себе боевой агрегат и пучок стрел к нему. За несколько секунд индус с башенной площадки выпускает шесть стрел и недовольно кривится разочарованный качеством чужого оружия.

Тем не менее общими усилиями удается успокоить полтора десятка из толпы набегающих врагов, пока те, прикрывшись щитами, не выходят из зоны обстрела, подобравшись вплотную к частоколу.

Вскользь по Сологубову шлему царапает вражеская стрела, еще несколько вонзаются в бревна надвратной площадки, пролетают впритирку над стеной, чудом не задев никого на полатях. От берега лупят, черти, сейчас пристреляются, вообще не высунешься…

– Головы не высовывать! – орет Сологуб. – Лейте смолу через верх! На звук лейте!

Кипящая смола, расфасованная из котлов по собранным со всего подворья корытам, ведрам и бадейкам, дымливо плещет из перевернутой над зубьями кольев посуды вниз. Оттуда несутся дикий ор и гневные вопли ошпаренных и обожженных. Кто-то из наших благодаря своей неуклюжести тоже обжигается, но это лучше, чем стрелу в глаз принять.

Несколько десятков ворогов окружают нашу крепостицу в поисках слабого места или прорехи. Держатся исключительно впритирку со стеной, чтобы стрелой не подбили и хранят гробовое молчание дабы избежать кипящих струй смолы и кипятка. Побегали, посуетились, толкнулись в запертые ворота да и побежали дальше, вопреки всем военным правилам оставив у себя в тылу непонятный по численности вражеский гарнизон. Нами займутся главные силы, а авангарду нужно быстренько растечься по Заполотью, занять ключевые позиции, обосноваться на мосту и заодно попробовать с ходу ворваться в городские ворота.

Лучники на берегу никуда не делись, их стрелы продолжают свистеть и втыкаться в древесный остов форта. Сколько их там, десять-пятнадцать? Закрывшись щитом, я поднимаюсь над парапетом площадки, засекаю темные фигуры стрелков за кустами. Десяток, может чуть больше, всех я точно не увидел, зато принял в щит два оперенных снаряда. Между нами метров пятьдесят, для доброго лучника не расстояние. Я снова сажусь и прижимаюсь спиной к бревнам башенного сруба между Джари и десятником.

– А Жила твой так и не вернулся, – непонятно для чего констатирует очевидный факт Сологуб.

– Не вернулся, – подтверждаю я, чувствуя, как поднимается во мне волна жгучего беспокойства.

– Плохо.

Это хуже, чем ты думаешь, Сологуб. Масса вариантов почему Жилы до сих пор нет, но меня начинают одолевать самые плохие предчувствия. Сумел ли он увести Младу? Что с Юркой, Яромиром, Рыком и Кокованом? Чус сказал, что враг уже занял восточную часть подола, а значит и торг и моя корчма в их руках. Напасть с нескольких направлений очень правильное решение для того кто напал и очень пагубное для тех, на кого наскочили. Как потом мне себя прощать, если корчму успели занять до ухода Млады и моих людей? Что сейчас там с ними творят? Девочка моя! Из-за меня все, мы даже поговорить толком не успели…

– Слышь, Сологуб, ты так и не понял кто это?

– Не понял пока. Скажу одно – оружие у них паршивое, на всю ватажку ни одного меча, одни топорики да колья с наконечниками. Щиты обычные, без знаков, брони не у всех. Скорее всего жмудь, земиголы или курши. Может быть латгалы…

– Мы еще основного войска не видели, тот мужик сказал у них и конные есть, – замечает Мороз.

– Даже если и есть, с Полоцком им придется повозиться.

– Зачем тогда пришли?

– Подол с окрестностями пограбят, сожгут да и отойдут. Но сначала, думаю, попробуют пробиться в город. Знают, что князь в отлучке, потому и пришли. У них сейчас одна дорога – на мост и в ворота стучать.

От волнения мне мало места. Надо что-то делать! Сидеть и ждать невмоготу уже…

– Мороз, глянь-ка что там на мосту и у ворот! – велю я дружиннику.

Площадка нашей башни – самая высокая точка на полоцком подоле. В зимнюю пору, когда не мешают кроны зеленых насаждений, отсюда видны все Заполотье и северная часть стены укрепленного города, с главными воротами и мостом через Полоту. Дальняя к берегу часть надвратной площадки не видна засевшим на берегу лучникам и недоступна для прицельной стрельбы, так что Мороз обходится без щита.

– Ворота замкнуты! – докладывает Мороз. – Эти перед мостом собираются. Много. Сейчас ломить побегут!

Мы с Сологубом рывком поднимаемся с насиженных мест и встаем рядом с Морозом. Видим, как пришлые плотной гурьбой под прикрытием щитов быстрым шагом тащат что-то тяжелое к городским воротам, волокут длинные жерди с набитыми поперек перекладинами.

Я поворачиваюсь к Сологубу.

– Я должен уйти, – говорю, в упор глядя в карие глаза десятника. – Туда и обратно. В корчму мне надо, вдруг мои еще там. Другого времени не будет.

Сологуб отдаривается таким же пристальным взором, за которым происходит тяжелая внутренняя борьба. Отпустит, не отпустит, мне все равно, я, в сущности, такой же десятник, уйду по-любому…

– Как знаешь, – произносит он медленно. – Но знай – ты нам нужен здесь.

Я с одобрением хлопаю его по кольчужному плечу, киваю в знак признательности.

– Мороз, Вран, Ясень! Ко мне!

– Я с тобой! – горячо произносит Джари, подступая ко мне вплотную. Индус тоже что-то воинственно тявкает в трех шагах от нас и хватается за саблю.

– Нет, Джари, ни тебя, ни Мадхукара не возьму. Лица у вас не свойские, раскроют – кишки в дорогу втопчут, извини, но кишки в следующий раз.

Мавр зло скалится, показывая ровные, безупречно-белые зубы и что-то рычит по-арабски, но отходит, вероятно посчитав мои доводы за вполне обоснованные.

Внизу под башней я собираю подле себя Врана, Мороза и Ясеня. Вчетвером мы снимаем с себя лишнюю снарягу, оружие и цацки, чтобы не сильно отличаться от тех, что валяются мертвыми под нашим частоколом и шныряют вокруг крепостицы. Оставляем лишь кольчуги, на которые напяливаем короткие полушубки, взятые взаймы у плотников Глыбы, вооружаемся боевыми топорами. Я мажу черной головней лоб и щеку, то же самое проделываю с Враном. Мороз рвет на своей поддоспешной рубахе правый рукав, вываливает лохмотья наружу, чтоб были видны. Чус приносит объемистый мешок с каким-то барахлом, типа – добыча. Вот теперь мы как еловые шишки с одной ветки похожи на пришлых героев, побывавших в бою с мирным населением и успевших разжиться трофеями. Почему бы таким славным воякам не посетить корчму и не выхлебать задарма бочонок пивка? Главное вести себя спокойно, пасти не раскрывать и в разговоры ни с кем не вступать, бегом домчаться до корчмы, выяснить обстановку и назад.