Текст книги "Прожектеры: политика школьных реформ в России в первой половине XVIII века"
Автор книги: Коллектив авторов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Именно такой нарратив предлагается в последнее время в целом ряде исследований: Гая Роулендса об армии Людовика XIV; Джейкоба Скролла о механизмах сбора информации в эпоху Кольбера; Аарона Грэма о роли партийной борьбы и неформальных социальных сетей в институционализации современных бюджетных процедур в Англии начала 1700-х годов; или Андре Уэйкфилда о том, как «изобретатели-предприниматели в сфере государственных финансов», как он их называет, создавали практики «регулярного полицейского государства» в немецких княжествах2525
Rowlands G. The Dynastic State and The Army under Louis XIV: Royal Service and Private Interest, 1661–1701. Cambridge, 2002; Soll J. S. The Information Master: Jean-Baptiste Colbert’s Secret State Intelligence System. Ann Arbor, 2011; Graham A. Corruption, Party, and Government in Britain, 1702–1713. Oxford, 2015; Wakefield A. The Disordered Police State: German Cameralism as Science and Practice. Chicago, 2009. P. 138.
[Закрыть]. Ярче всего эту парадигму возникновения раннемодерного государства формулирует Гай Роулендс: в его описании даже траектория колоссального роста французской регулярной армии в эпоху Людовика XIV «определялась не задачами „модернизации“ и „рационализации“, а частными интересами тысяч представителей элит, начиная с самого монарха и заканчивая мелкими провинциальным дворянством и городской буржуазией»2626
Rowlands G. The Dynastic State. P. 1, 266.
[Закрыть]. Возможно, «регулярное полицейское государство», как пишет Уэйкфилд в своем ревизионистском исследовании камерализма, в этом смысле вообще было «всего лишь бумажным тигром», «пустой фантазией»2727
Wakefield A. Disordered Police State. P. 16.
[Закрыть]?
Обращаясь к России XVIII века, уместно вспомнить, что еще Дэвид Л. Рансел предположил, что соперничество между придворными кликами в екатерининской России не только определяло ход политического процесса, но и прямо способствовало становлению «систематического государственного управления». Хотя «способность государственных деятелей управлять, даже способность реформаторов реформировать зависела от поддержания традиционных иерархий патронажа, через которые и можно было добиваться желаемых результатов», разворачивавшееся за бюрократическим фасадом соперничество между такими патрон-клиентскими сетями «в долгосрочной перспективе играло важную роль в закреплении представлений об эффективности юридических норм». И наоборот, хотя предложения реформаторов могли «утверждать главенство объективных, юридических стандартов по сравнению с личностными соображениями», эти рационально-правовые нормы должны были «служить инструментами в столкновениях между борющимися за власть патрон-клиентскими и клановыми группировками». Например, предложения о создании некоего высшего совета, который бы поставил исполнение монархом своих правительственных функций на регулярную основу, неизбежно исходили от представителей тех придворных клик, которые в данный момент теряли позиции и стремились таким образом избежать маргинализации. И наоборот, вельможи, пользующиеся полным доверием монарха, никогда не предлагали подобных реформ, поскольку создание такого совета неизбежно ограничило бы их возможность действовать по своему усмотрению2828
Ransel D. L. The Politics of Catherinian Russia. P. 7, 134. Почти одновременно с Ранселом феномен «бюрократической политики» XIX века был «открыт» Альфредом Рибером (Rieber A. J. Bureaucratic Politics in Imperial Russia // Social Science History. 1978, Summer. Vol. 2. No 4. P. 399–413) и другими историками, развивающими его идеи. В частности, Питер Холквист продолжает эту линию в своем исследовании Главного управления земледелия и землеустройства в 1900–1920-х годах., однако его интересуют в первую очередь идейное измерение и особая институциональная культура, возникающая в рамках данного ведомства, а не траектория институционального развития как таковая (Holquist P. «In Accord with State Interests and The People’s Wishes»: The Technocratic Ideology of Imperial Russia’s Resettlement Administration // Slavic Review. 2010, Spring. Vol. 69. № 1. P. 151–179). Брайан Дж. Бек в своей недавней работе указывает, что поглощение империей территории донских казаков, в результате которого в этот регион и пришли современные представления о территориальных границах и суверенитете, было отражением сложного и постоянно меняющегося баланса сил и интересов между разными царскими сановниками и ведомствами, а также способности самих казаков навязывать царским представителям повестку и концептуальный аппарат и, наоборот, манипулировать навязываемыми им самим из Москвы представлениями (Boeck B. J. Imperial Boundaries: Cossack Communities and Empire-Building in The Age of Peter The Great. Cambridge, 2009. P. 3, 7, 117).
[Закрыть].
Целый ряд работ последних лет, так или иначе, рассматривает эволюцию институтов раннемодерного государства под сходным углом зрения. Е. В. Анисимов напоминает нам, что возникновение допетровских приказов, а затем и ранних петровских правительственных органов на практике принимало форму постепенной институционализации конкретного, частного поручения, данного государем тому или иному сановнику2929
Анисимов Е. В. Государственные преобразования. С. 46–47.
[Закрыть]. Анна Жуковская блестяще реконструировала один эпизод такой трансформации «поручения» в «учреждение» в результате усилий одного из приказных, знаменитого своей предприимчивостью А. А. Курбатова (1663–1721), стремившегося таким образом укрепить свой административный статус и поддержать своих клиентов3030
Жуковская А. В. От поручения к учреждению: А. А. Курбатов и «крепостное дело» при Петре I // Очерки феодальной России. М., 2009. Т. 13. С. 314–376. Роль индивидуальных иерархов в трансформации православной церкви при Петре и его преемниках недавно была рассмотрена в работе: Ivanov A. V. Reforming Orthodoxy: Russian Bishops and Their Church, 1721–1801. PhD diss. Yale University, 2012.
[Закрыть]. Д. О. Серов в своих ярких очерках «государственной и криминальной деятельности» петровских сподвижников продемонстрировал неразрывную связь их частных интересов и откровенно коррупционных махинаций с процессом строительства империи3131
Серов Д. О. Строители империи: Очерки государственной и криминальной деятельности сподвижников Петра I. Новосибирск, 1996.
[Закрыть]. Обращаясь к еще более раннему периоду, М. М. Кром подчеркивает, что «перестановки в приказах были продиктованы не стремлением более четко разграничить их функции, а являлись следствием борьбы придворных группировок, отражением возвышения или падения влиятельных бояр»3232
Кром М. М. «Вдовствующее царство». С. 616. См. также: Седов П. М. Закат московского царства. С. 30–33, 31, 42–45, 345–346, 551.
[Закрыть].
Опираясь на эти идеи, данная монография представляет возникновение институтов раннемодерного государства – в данном случае, школ – в России XVIII века как кумулятивный итог множества нескоординированных между собой отдельных, частных организационных изменений. Изменения эти могли затрагивать самые разные сферы: правила извлечения и распределения ресурсов, доступа в те или иные корпорации, к той или иной информации или центрам принятия решений, способы кодификации отношений между индивидами и организациями. Каждое из этих изменений придумывали и осуществляли конкретные акторы или группы акторов, преследующие собственные интересы; говоря словами Дугласа Норта, «институты не обязательно – и даже далеко не всегда – создаются для того, чтобы быть социально эффективными; институты или, по крайней мере, формальные правила, создаются скорее для того, чтобы служить интересам тех, кто занимает позиции, позволяющие влиять на формирование новых правил»3333
North D. C. Institutions, Institutional Changes, and Economic Performance. Cambridge, 1990. P. 16.
[Закрыть]. В самом деле, трудно представить, что соратники Петра не задумывались о том, как то или иное изменение или новшество скажется на их личных полномочиях, финансовых интересах, возможности доступа к государю. Каждое такое изменение сулило преимущества одним и потери другим; разработка и реализация этих изменений требовали приложения усилий со стороны конкретных лиц, которые должны были мобилизовать необходимые для этого административные, символические, людские, финансовые и иные ресурсы, а также формировать альянсы. Чтобы любое из этих изменений произошло, его сторонники и потенциальные бенефициары должны были инвестировать достаточно ресурсов, чтобы преодолеть сопротивление тех, кто что-то терял от этого новшества. Именно подобные строители институтов и методы, которыми они действовали, и являются предметом рассмотрения этой книги.
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛИ И ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО
Историческая наука XX века скептически относилась к самой возможности рассмотрения сознательных действий индивидов как движущей силы исторического процесса. Скорее наоборот: вполне понятное неприятие примитивных нарративов, объяснявших ход истории действиями «выдающихся личностей», подталкивало к изучению социальной и культурной запрограммированности индивидуального поведения. Ближе к концу столетия сама возможность сознательного автономного действия, индивидуальной субъектности оказалась под вопросом: размышления о роли акторов в историческом процессе стали уделом почти исключительно социологии и политологии. Разумеется, выходило множество эмпирических работ и биографических исследований, авторы которых так или иначе признавали важность индивидуальных судеб и изучали жизненные траектории тех, кто осмысленно совершал значимый стратегический выбор. Не будет, однако, слишком большим преувеличением сказать, что для более теоретически настроенных историков изучение субъектности, «агентности» в истории означало в основном изучение субалтернов3434
См.: Shaw D. G. Recovering The Self: Agency after Deconstruction // Sage Handbook of Historical Theory / Eds. S. Foot, N. Partner. London, 2012. P. 474–494; Cabrera M. A. Postsocial History: An Introduction. Lanham, MD, 2004. P. 1–19; Cabrera M. A. The Crisis of The Social and Post-Social History // The European Legacy: Towards New Paradigms. 2006. Vol. 10. № 6. P. 611–620. О проблеме субъектности («агентности») в истории см. тематический выпуск «Agency after Postmodernism» журнала History and Theory (2001, December. Vol. 40. № 4).
[Закрыть]. Применительно к русской истории такой подход предполагал фокус на том, как простые люди (включая и «рядовых представителей элиты»), маргинальные группы, молчаливое большинство пытались избежать «объятий» господствующих структур, будь то государство, церковь или крепостничество, саботировать требования этих структур или вступать с ними в неравные переговоры, выкраивая себе небольшие островки автономии, сколь бы относительной эта автономия ни была3535
О важности биографической перспективы см.: Norris S. M., Sunderland W. Introduction: Russia’s People of Empire // Russian Peoples of Empire: Life Stories from Eurasia, 1500 to The Present / Eds. S. M. Norris, W. Sunderland. Bloomington and Indianapolis, 2012. P. 1–17. В последнее время агентность в контексте России раннего Нового времени весьма плодотворно рассматривалась также сквозь призму «самоизобретения» (self-fashioning), то есть целенаправленного конструирования собственного социального и культурного облика в диалоге с заданными извне шаблонами. См.: Zitser E. A. The Vita of Prince Boris Ivanovich «Korybut»-Kurakin: Personal Life-Writing and Aristocratic Self-Fashioning at The Court of Peter The Great // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 2011. Vol. 59. № 2. P. 163–194, и другие материалы в том же номере журнала. О «самоизобретении» в советском контексте см., например: Alexopoulos G. Portrait of a Con Artist as a Soviet Man // Slavic Review. 1998, Winter. Vol. 57. № 4. P. 774–790.
[Закрыть].
Однако, как указывал историк раннемодерной государственности Ян Глете, «сложные организации не возникают спонтанно». Скорее они обязаны своим появлением «способности человека координировать свои действия с другими и добиваться изменений, то есть сознательно реализовывать определенную стратегию». Для осмысления этого процесса Глете предлагал нам опираться, в том числе, и на теории инноваций и предпринимательства: в конце концов, правители, министры и полководцы той эпохи и в самом деле были зачастую инноваторами – «коронованными прожектерами», как их называет Сэмюэль Джонсон – которым, чтобы выжить в конкурентной среде, приходилось изобретать новые технологии властвования, новые административные процедуры, выстраивать политические альянсы3636
Johnson S. Projectors Injudiciously Censured and Applauded // The Adventurer. 1753, October 16. P. 99.
[Закрыть]. Глете выделял организационные, технологические и политические аспекты подобного предпринимательства. По его словам, успешный предприниматель такого рода должен был уметь найти и мотивировать необходимые квалифицированные кадры; мобилизовать ресурсы, достигая для этого соглашения с существующими элитами; вступать в долгосрочные альянсы с индивидами и группами, которые потенциально могли получить социальные и экономические преимущества благодаря новым институтам. Такое предпринимательство предполагало сознательное изменение тех или иных социальных отношений, манипулирование информационными потоками и попытки придать легитимность своим действиями, убеждая окружающих в необходимости централизованного государства для достижения общественного блага3737
Glete J. Warfare, Entrepreneurship, and The Fiscal-Military State // European Warfare, 1350–1750 / Eds. F. Tallett, D. J. B. Trim. Cambridge, 2010. P. 307–316.
[Закрыть].
В своих размышлениях о построении раннемодерного государства как предпринимательском проекте Глете прямо ссылается на идеи Йозефа Шумпетера, сделавшего, как хорошо известно, фигуру предпринимателя ключевым элементом своего экономического анализа. Согласно Шумпетеру, предприниматели выполняют важную экономическую функцию, а именно, реформируют или революционизируют производственный процесс, опираясь на новые технологии, новые источники сырья, новые продукты, новые рыночные ниши, модели организации отрасли и так далее. Для наших целей существенно, что предприниматели – это не просто изобретатели, это люди, которые реализуют изобретения. При этом наиболее ценная, пожалуй, мысль в шумпетеровской теории предпринимательства – это отказ рассматривать появление нового как обусловленное исключительно сдвигами во внешней среде. В его картине мира предприниматели порождают изменения изнутри системы благодаря своей способности вырваться за пределы сложившихся шаблонов и действовать по-новому3838
Schumpeter J. A. Capitalism, Socialism, and Democracy. London, 1994. P. 132–133; Cassis Y., Minoglou I. P. Entrepreneurship in Theory and History: State of The Art and New Perspectives // Entrepreneurship in Theory and History / Eds. Y. Cassis, I. P. Minoglou. Houndmills; Basingstoke; Hampshire, 2005. P. 5.
[Закрыть].
Надо сказать, что концепция предпринимательства все чаще используется в последнее время для объяснения изменений и в институциональном анализе, и в исследованиях государственной политики (policy studies). Исследователи стремятся преодолеть перекос, сложившийся в этих дисциплинах в результате повышенного внимания к устойчивости традиционных форм и к «эффектам колеи», когда изменения понимаются прежде всего как скачки или разрывы, особенно происходящие под влиянием внешних шоков3939
Steeck W., Thelen K. Introduction: Institutional Change in Advanced Political Economies // Beyond Continuity: Institutional Change in Advanced Political Economies / Eds. W. Steeck, K. Thelen. Oxford, 2005. P. 1–7.
[Закрыть]. И если предшествующие поколения исследователей были склонны делать упор на то, как действия индивидов предопределяются их социализацией, то в последнее время работы в области институциональной теории гораздо охотнее допускают возможность «целенаправленных действий индивидов и организаций, ориентированных на создание, поддержание или разрушение институтов»4040
Lawrence T. B., Suddaby R. Institutions and Institutional Work // Sage Handbook of Organization Studies / Eds. S. R. Clegg, C. Hardy, T. B. Lawrence, W. R. Nord. 2nd ed. London, 2006. P. 215.
[Закрыть]. Корни этого направления в литературе восходят, среди прочего, к работам Пола ДиМадджио, полагавшего, что «новые институты возникают тогда, когда организованные акторы, обладающие достаточными ресурсами (институциональные предприниматели), видят в них возможность для реализации важных для себя целей»4141
DiMaggio P. Interest and Agency in Institutional Theory // Institutional Patterns and Organizations: Culture and Environment / Ed. L. Zucker. Cambridge, 1988. P. 3–22.
[Закрыть]. Отталкиваясь от этого тезиса, все больше авторов рассматривают «политическое предпринимательство» (policy entrepreneurship) как источник изменений и инноваций в современных бюрократических системах. В этих работах разбираются факторы, объясняющие появление таких предпринимателей, а также их успехи или провалы, включая их карьерные траектории и используемые ими тактические и стратегические приемы4242
Например: Roberts N. C., King P. J. Policy Entrepreneurs: Their Activity Structure and Function in The Policy Process // Journal of Public Administration Research and Theory. 1991. Vol. 1. № 2. P. 147–175; Mintrom M. Policy Entrepreneurs and School Choice. Washington, DC, 2000; Mintrom M., Norman P. Policy Entrepreneurship and Policy Change // The Policy Studies Journal. 2009. Vol. 37. № 4. P. 649–667; Teodoro M. P. Bureaucratic Ambition: Careers, Motives, and The Innovative Administrator. Baltimore, 2014.
[Закрыть].
Сходным образом все больше работ в области институциональных исследований посвящено тому, как именно происходят изменения в больших организациях. В центре внимания их авторов находится парадокс «встроенной агентности» (embedded agency): вопрос о том, как же именно агенты изменений или институциональные предприниматели – будь то лидеры бизнеса или другие лица, действующие изнутри фирм и организаций, – представления и способы мышления которых должны, казалось бы, быть заданы существующими институтами, могут тем не менее выходить за пределы этих ограничений и строить новое4343
Например: Battilana J., Casciaro T. Change Agents, Networks, and Institutions: A Contingency Theory of Organizational Change // Academy of Management Journal. 2012, April. Vol. 55. № 2; Battilana J., Leca B., Boxenbaum E. How Actors Change Institutions: Towards a Theory of Institutional Entrepreneurship // Academy of Management Annals. 2009. № 3. P. 65–107; Battilana J. Agency and Institutions: The Enabling Role of Individuals’ Social Position // Organization. 2006. № 13. P. 653–676; Battilana J., D’Aunno T. Institutional Work and The Paradox of Embedded Agency // Institutional Work: Actors and Agency in Institutional Studies of Organizations / Eds. T. B. Lawrence, R. Suddaby, B. Leca. Cambridge, 2009. P. 31–58; Battilana J., Leca B. The Role of Resources in Institutional Entrepreneurship: Insights for an Approach to Strategic Management That Combines Agency and Institution // Handbook of Research on Strategy and Foresight / Eds. L. A. Costanzo, R. B. MacKay. Cheltenham, UK, 2009. P. 260–274.
[Закрыть]. Исследователи вводят понятие «институциональной работы» (institutional work), под которой понимаются не только резкие и заметные, но и, вроде бы, самые что ни на есть рутинные изменения, то есть «повседневная корректировка, адаптация и компромиссы, на которые идут акторы в стремлении поддержать институциональный порядок». Институты в этом контексте рассматриваются как «продукты человеческих действий и реакций на действия, обусловленных как совершенно случайными личными интересами, так и потребностью в изменении и поддержании институтов»4444
Lawrence T. B., Suddaby R., Leca B. Introduction: Theorizing and Studying Institutional Work // Institutional Work: Actors and Agency in Institutional Studies of Organizations / Eds. T. B. Lawrence, R. Suddaby, B. Leca. Cambridge, 2009. P. 6.
[Закрыть]. Исследования институционального предпринимательства часто посвящены поэтому таким темам, как структура соответствующего профессионального поля и положение в ней данного предпринимателя, роль социальных сетей, роль идей в канализировании и легитимации изменений. Сходным образом Джоэль Мокир указывает на роль «культурных предпринимателей», таких как Фрэнсис Бэкон или Исаак Ньютон, в создании новых «эпистемических фокусных точек, на которые люди могут ориентировать свои воззрения». В его описании речь идет об индивидах, которые отказываются принимать существующие эпистемы «как данность и пытаются изменить их – и разумеется, извлекают из этого процесса выгоду для себя. Подобно любым другим предпринимателям, в большинстве случаев они вносят лишь весьма маргинальные изменения в наше культурное меню; однако некоторые выделяются из этого общего ряда и влияют на него существенным и весьма осязаемым образом»4545
Mokyr J. A Culture of Growth: The Origins of The Modern Economy. Princeton, NJ, 2016. P. 59–68. Мокир также перечисляет целый ряд недавних работ, оперирующих такими понятиями, как «моральное предпринимательство», «идеологическое предпринимательство» и «социальное предпринимательство»: Ibid Р. 59. Для сравнения можно упомянуть работы экономистов, которые используют формальные методы, чтобы моделировать «направляемые лидерами изменения в социальных нормах (leadership-driven changes in social norms)», или исследователей в области международных отношений, которые призывают рассматривать агентов, сопротивляющихся изменениям глобальных норм, как «нормативных противопринимателей» (norm antipreneurs), а само сопротивление изменениям (или поддержку их) как ситуационно заданные роли (Acemoglu D., Jameson M. O. History, Expectations, and Leadership in The Evolution of Social Norms // Review of Economic Studies. 2015. Vol. 82. № 2. P. 423–456; Bloomfield A. Norm Enterpreneurs and Theorizing Resistance to Normative Change // Review of International Studies. 2016. № 42. P. 310–333).
[Закрыть].
Принимая эти рассуждения за отправную точку, в данной книге предлагается рассматривать новые организационные формы и институты раннемодерной России – в данном случае, школы – как построенные конкретными индивидами и группами, которые видели для себя выгоду в тех или иных институциональных изменениях и потому мобилизовывали ресурсы (административные, политические, финансовые или какие-то еще), чтобы создавать эти самые новые институты и трансформировать существующие. Действительно, при более внимательном взгляде на конкретные эпизоды институциональных изменений в интересующую нас эпоху, как правило, выясняется, что за ними стоит тот или иной сановник, чиновник или, как бы мы сейчас сказали, «эксперт», который надеялся в результате этих изменений получить больше полномочий, ресурсов, доступа к монарху или возможностей заслужить монаршее благоволение. Чтобы достичь своих целей, эти акторы должны были проявлять предприимчивость: им необходимо было выйти за пределы существующих институциональных рамок (как формальных, так и неформальных) и своих официальных полномочий и обязанностей, указывая на существование вновь открывшихся проблем, предлагая и реализуя новые решения, привлекая и комбинируя ресурсы новыми способами. Их предпринимательские усилия разворачивались в административном поле – и в том смысле, что ожидаемая ими для себя выгода заключалась в том или ином изменении административных структур, и в том смысле, что они полагались на свое положение внутри административного аппарата для того, чтобы и предлагать изменения, и привлекать ресурсы для их реализации. Стремясь повысить или защитить свой административный статус, предприниматели эти использовали, в том числе, и зарождающиеся теории и методы «рационального» и «бюрократического» управления, развивая или рекомбинируя их по мере необходимости. Таким образом, эти акторы выступали в качестве административных предпринимателей, или прожектеров. Именно административное предпринимательство, или прожектерство, рассматривается в этой книге как ключевая движущая сила процесса формирования раннемодерных государственных институтов.
Если административное предпринимательство играет важную роль в наше гипербюрократизированное время, то на заре раннего Нового времени эта роль была абсолютно ключевой, причем в России, возможно, даже больше, чем в Западной Европе. Как и другие государства той эпохи, российское государство бурно росло, постоянно расширяя сферу своей деятельности. Если раньше его функции ограничивались в основном ведением войны, сбором налогов и отправлением правосудия, то в XVIII веке оно начинает вмешиваться во все новые и новые области экономики и общественной жизни. Образование и здравоохранение, наука и искусства, сельское хозяйство и религия, поддержание дорог и призрение сирот – все это теперь оказывалось вполне легитимным объектом государственного действия, регулирования, «улучшения». Но при этом еще и в начале 1700-х годов даже самые передовые государства Европы обладали лишь весьма рудиментарными бюрократиями, которые к тому же, пользуясь терминологией Макса Вебера, были «патримониальными» по своему устройству. Как показывает Гай Роулендс на примере администрирования французской армии в эпоху Людовика XIV и Ле Телье, обязанности и сфера компетенции должностных лиц не были четко определены: их полномочия во многом определялись их личными отношениями с вышестоящими лицами и с собственными подчиненными, а управление осуществлялось через сеть их личных клиентов4646
Rowlands G. The Dynastic State. P. 88–108.
[Закрыть]. При этом монарх, поручающий сановнику выполнить ту или иную задачу, редко мог предоставить ему необходимые для этого деньги, кадры и информацию. Это особенно хорошо видно на примере Петра I, который хронически недофинансировал поддержанные им же самим новые инициативы не только потому, что ему вечно не хватало денег, но и потому, что он, похоже, просто не чувствовал себя обязанным своевременно предоставлять своим соратникам ресурсы.
На этом фоне успешные сановники находили способы – часто не вполне легальные – получать требуемые средства и привлекать необходимых специалистов, опираясь на собственных клиентов и творчески перенаправляя финансирование. Более того, раннемодерное государство зачастую росло путем прямого поглощения не только патримониальных структур, но и коммерческих предприятий, начиная с частных военных формирований и коммерческих каналов их снабжения и заканчивая торговыми компаниями, выполнявшими роль территориальных квази-суверенов и строившими для этого соответствующую административную инфраструктуру4747
См. в особенности: Adams J. The Familial State.
[Закрыть]. Как напоминает в своей недавней работе Дэвид Паррот, «военное предпринимательство» вовсе не было тупиковой ветвью в развитии современной армии и военной администрации. Наоборот, оно играло в этом процессе ключевую роль, поскольку централизованные государственные вооруженные силы и системы снабжения строились, по сути, путем «национализации» структур, созданных ранее военными предпринимателями4848
Parrott D. The Business of War: Military Enterprise and Military Revolution in Early Modern Europe. Cambridge, 2012; Parrott D. From Military Enterprise to Standing Armies: State, Society and Military Organization, 1600–1700 // European Warfare, 1350–1750 / Eds. F. Tallett, D. Trim. Cambridge, 2010. P. 74–95.
[Закрыть]. Поэтому многие правительственные органы этой эпохи представляли собой действительно «гибридное пространство», где любые попытки провести четкую границу между «государством» и «обществом» оказываются тщетными. Сюда относятся «частные компании по сбору налогов; частные торговые компании, выполняющие государственные задачи; банки и кредитные рынки, специализирующиеся на государственных ценных бумагах; гильдии, обеспечивающие выполнение установленных государством правил», и так далее4949
Smith D. K. Structuring Politics in Early Eighteenth-Century France: The Political Innovations of The French Council of Commerce // Journal of Modern History. 2002, September. Vol. 74. № 3. P. 490–537. Сравни размышления Роулендса об «агентском управлении», описываемом как «промежуточная стадия между отправлением правительственных функций напрямую чиновниками соответствующих департаментов и передачей этих функций на подряд частным исполнителям» (Rowlands G. Agency Government in Louis XIV’s France: The Military Treasurers of The Elite Forces // War, Entrepreneurs, and The State in Europe and The Mediterranean, 1300–1800 / Ed. J. Fynn-Paul. Leiden, 2014. P. 216–217).
[Закрыть].
В этих условиях карьеру можно было сделать именно с помощью административного предпринимательства, изобретая себе должности и эксплуатируя их. Как мы увидим далее, тот, кто уже находился внутри административного поля, внутри «патримониальной бюрократии», был постоянно озабочен расширением или защитой своего весьма нечетко сформулированного мандата и ресурсной базы: именно этот процесс и лежал в основе экспансии и «рационализации» административного аппарата. Вебер отмечает, в частности, что конкуренция за распределение источников дохода «давала очень сильный стимул для постепенного разграничения административных юрисдикций»5050
Weber M. Economy and Society: An Outline of Interpretive Sociology / Eds. G. Roth, C. Wittich. Berkley, 1978. Vol. 2. P. 1029.
[Закрыть]. Для тех же, кто занимал маргинальные позиции в административном поле или вообще находился вне его, задача состояла в том, чтобы найти для себя нишу и «отрегулировать» ее, то есть описать и кодифицировать; и в этом случае также непрестанное движение к более «регулярным» формам административного взаимодействия было во многом результатом соперничество между такими предпринимателями. Создание новых регулирующих документов становится формой экспертного знания, которым можно было торговать, как это показывает Андре Уэйкфилд на примере камералистов. Еще более существенно, что регламенты и бюрократические процедуры становятся технологией власти, помогающей административным предпринимателям очерчивать свою нишу, присваивать полномочия и ресурсы, структурировать свои взаимоотношения с другими игроками. Это особенно заметно в случае наиболее маргинальных персонажей, которые не могли отстаивать свой статус, опираясь лишь на свои (более слабые) социальные связи и личные отношения с монархом, и потому в качестве компенсации пытались формализовать свои позиции в административном поле. Но, как мы увидим далее, подобные регламенты и бюрократические процедуры имели шанс укорениться лишь в том случае, если достаточное число иных игроков находило их удобными для достижения своих собственных целей.
А что же государь? Речь здесь, конечно, не о том, чтобы отрицать роль Петра, а о том, чтобы рассматривать ее более предметно и на основе источников, выявлять конкретные формы и пределы его влияния в каждом конкретном случае, а также принимать всерьез цели и интересы окружающих его лиц. В этом случае в рамках предлагаемого здесь подхода монарх может выступать в двух ипостасях. Во-первых, государь может действовать в качестве «верховного прожектера», лично мобилизуя время, деньги и людские ресурсы для того или иного проекта. Петр I, конечно, представляет собой особенно яркий пример такого монаршего прожектерства: он собственноручно разрабатывал и реализовывал важные для него проекты – от картографирования Финского залива до строительства конкретных зданий (от собственного дворца до канатных сараев) или ремонта укреплений. В таких случаях он мог производить гипертрофировано детальные инструкции, например, пошагово описывая производство тех или иных инструментов или корабельных снастей. В этом смысле наш фокус на роли административных предпринимателей не означает попытки приуменьшить способность Петра в определенных случаях решительно вмешиваться в происходящее.
Во-вторых, монарх мог задать направление и пределы прожектирования, выражая свои предпочтения и давая понять, проекты какого типа могут рассчитывать на его поддержку. Он мог также расчищать пространство для предпринимательства, ослабляя существующие институты и социальные структуры в той или иной сфере, что, конечно, было тоже очень характерно для Петра. Но способность монарха задавать общий вектор предпринимательства не означает, что он полностью определял содержание соответствующих проектов. Зачастую именно предприниматель, действуя в условиях жесткой конкуренции, должен был артикулировать невысказанную монаршую волю. Как указывает Михаил Долбилов, «единоличная воля монарха уже на ранней стадии „конфигурировалась“ ожиданиями и запросами узкого, но активного круга элиты», а обсуждение государственной политики выливалось в борьбу в среде высшей бюрократии за возможность истолкования этой самой высочайшей воли5151
Об «угадывании» монаршей воли см.: Долбилов М. Д. Рождение императорских решений: Монарх, советник и «высочайшая воля» в России XIX в. // Исторические записки. 2006. Вып. 9. С. 5–48.
[Закрыть]. В итоге мы видим, что многие прожектеры выдвигали и пытались реализовывать инициативы, которые лишь весьма косвенным образом отражали образ мыслей самого государя. Конечно, мало кому удавалось успешно воплощать в жизнь проекты, которые противоречили бы прямо заявленным взглядам монарха, особенно когда речь шла о таких монархах, как Петр I или Людовик XIV. Однако на практике всегда существовали обширные серые зоны, где процесс институционального строительства практически не затрагивался какими-то конкретными предпочтениями со стороны правителя. Вообще говоря, большинство ключевых сановников, включая и самого государя, обычно имели лишь предельно общее представление о том, как мог бы или должен был бы выглядеть тот или иной институт и что конкретно подразумевали те или иные институциональные решения. Эта неопределенность и открывала простор для деятельности административных предпринимателей.
Наконец, наш фокус на конкуренции за ресурсы и полномочия как движущей силе институциональных изменений не подразумевает отрицания роли идей в этом процессе. Ничто из сказанного выше не означает, что административные предприниматели были непременно циничными оппортунистами; более того, противопоставлять прожектеров «подлинным», идейным прогрессистам было бы в корне неверно. Реализация даже самой «прогрессивной» и благонамеренной реформы все равно предполагала перераспределение ресурсов и полномочий, формирование коалиций заинтересованных игроков, а идеологические конструкции и концептуальные шаблоны, в свою очередь, структурировали процесс предпринимательства. В данном случае, именно инструментальная роль этих идей и интересует нас в первую очередь – то, как именно они использовались прожектерами для продвижения собственных интересов, как различные концепции и теоретические конструкции оказывались «сырьем» для выработки новых предложений, а также придавали легитимность проектам и прожектерам. Общность идейных повесток также способствовала формированию горизонтальных и вертикальных солидарностей: идеи зачастую служили тем «клеем», который помогал поддерживать сети сторонников и соратников, охватывающие иногда всю Европу и включающие влиятельных покровителей. Вместе с тем, стремление реализовать ту или иную идейную повестку – включая и прямо миссионерские устремления – и само по себе было важным мотивом для прожектерства; в этом смысле интересы прожектеров не сводимы только к сугубо материальным соображениям. Мы также видим случаи, когда идейная повестка того или иного прожектера прямо противоречила преобладающим политическим тенденциям – но несмотря на это, даже действуя в рамках петровской и послепетровской самодержавной монархии, эти административные предприниматели все равно находили способы мобилизовать ресурсы для реализации проектов, имеющих мало общего с интересами и предпочтениями государя. Крайне важно поэтому признать это многообразие идейных повесток, не пытаясь искусственно привести их к единому знаменателю или возвести все инициативы петровского царствования к самому Петру.
Таким образом, мы не можем изучать возникновение раннемодерного государства, не изучая одновременно и административных предпринимателей и их усилия. С одной стороны, нас интересует, как именно набор ресурсов, доступных тому или иному прожектеру, определял его предпринимательскую стратегию и тактику. Речь может идти о социальных связях; о доступе к правителю или другим ключевым лицам, принимающим решения; о команде сотрудников-клиентов; о репутации эксперта, придающей легитимность новому проекту; о способности мобилизовать финансовые или административные ресурсы. С другой стороны, нас интересует та конкурентная среда, в которой действовал предприниматель, особенно то влияние, которое его проект мог оказать на интересы (ресурсы, полномочия) других игроков – а также доступные им инструменты защиты своих интересов. Не следует забывать и о других предпринимателях, выступавших в том же поле с альтернативными инициативами. Далее, устойчивость тех или иных организационных изменений зависела от умения прожектера собрать коалицию в поддержку этих изменений и от готовности и желания других игроков использовать новые правила и организационные формы в своих целях. Как мы увидим, в отсутствие «пользователей» – тех, кому новые структуры и регуляторные нормы были бы нужны для защиты и продвижения своих интересов и формализации собственных отношений с другими акторами, – инновации имели мало шансов на успех, даже при условии одобрения их на самом высоком уровне.
«ВЕК ПРОЖЕКТЕРСТВА»
Современники вполне осознавали ключевую роль, которую предприимчивые «прожектеры» играли в изобретении социальных и экономических структур раннего Нового времени: это был «век прожектерства» по всей Европе5252
Обзор «эпохи прожектов» см. в: Novak M. E. The Age of Projects / Ed. M. E. Novak. Toronto, 2008. P. 3–28; Graber F. Du faiseur de projet au projet régulier dans les Travaux Publics (XVIIIe – XIXe siècles): Pour une histoire des projets // Revue d’histoire moderne et contemporaine. 2011. Vol. 3. № 58–3. P. 7–33; Thirsk J. Economic Policy and Projects: The Development of a Consumer Society in Early Modern England. Oxford, 1978. P. 1–22. Роли прожектеров и прожектерства также уделяется большое внимание в работах по экономической истории и истории экономической мысли Европы раннего Нового времени. Кроме: Novak M. E. The Age of Projects и Graber F. Du faiseur de projet, см., в первую очередь: Projektemacher. Zur Produktion von Wissen in der Vorform des Scheiterns / Ed. M. Krajewski. Berlin, 2004; Yamamoto K. Taming Capitalism before its Triumph: Public Service, Distrust, and ‘Projecting’ in Early Modern England. Oxford, 2018.
[Закрыть]. Фразу эту, как известно, предложил Даниель Дефо: в своем памфлете 1697 года под названием «Опыт о проектах» он настаивал, что «минувшие столетия никогда не достигали той степени прожектерства и изобретательства касательно дел торговых и способов гражданского благоустроения, какие мы видим в веке нынешнем». Проекты, в описании Дефо, это «схемы», которые «позволяют их автору стремиться преимущественно к своей собственной пользе, но однако же и с добавлением некоторого публичного блага», как то «распространение торговли, доставление заработка беднякам и обращение и увеличение публичного капитала в королевстве»5353
Defoe D. An Essay upon Projects / Eds. J. D. Kennedy, M. Seidel, M. E. Novak. New York, 1990. P. 7–11, 17.
[Закрыть]. Именно из такого понимания прожектерства и вытекает заметное уже в XVII столетии глубоко двойственное отношение к прожектерам со стороны их современников, где восхищение и интерес сочетались с опасениями и отторжением5454
Среди недавних работ на эту тему см.: Ratcliff J. Art to Cheat The Common-Weale: Inventors, Projectors, and Patentees in English Satire, ca. 1630–1670 // Technology and Culture. 2012. № 53. P. 337–365.
[Закрыть]. С одной стороны, «прожектерство» и «изобретательство» отражали, казалось бы, дух времени, веру в возможность – в необходимость даже! – целенаправленного, рационального улучшения социума5555
Novak M. E. The Age of Projects; Кром М. М., Пименова Л. А. Феномен реформ в Европе раннего Нового времени // Феномен реформ на западе и востоке Европы в начале Нового времени (XVI–XVIII вв.). Сб. статей / Под ред. М. М. Крома, Л. А. Пименовой. СПб., 2013. С. 7–16.
[Закрыть]. С другой стороны, откровенно корыстные мотивы многих прожектеров вызывали у современников неприятие. Дефо и сам был серийным прожектером: в его послужном списке значились самые разнообразные схемы, от улучшения дорог и исправления законодательства о банкротстве, создания благотворительных обществ и просвещения женщин и солдат до разведение виверр и подъема затонувших сокровищ с помощью водолазного колокола. Собственное увлечение прожектерством не мешало ему, однако, печатно же обличать прожектеров как «хищников», противопоставляя их добропорядочным предпринимателям.
Обычной реакцией на порождаемые волной прожектерства страхи и сомнения были попытки разделить прожектеров на две категории. Для Дефо существовали, с одной стороны, гораздо более многочисленные прожектеры, которые «обращают свои замыслы на разные способы обмана и мошенничества, современные способы грабежа», с помощью которых «честных людей лукавством соблазняют расстаться со своими деньгами». Подобный прожектер есть не более чем «существо презренное». С другой стороны, встречаются – хотя и нечасто – прожектеры, которые посвящают себя «честным изобретениям, основанным на фундаменте острого ума и порядочности»: такое прожектерство надо поощрять, поскольку «новые открытия, касающиеся до коммерции, искусства и секретов производства разнообразных вещей, усовершенствования почв, несомненно приносят не меньше пользы, чем любые открытия в познании природы, совершаемые всеми академиями и королевскими обществами в мире». Сэмюэл Джонсон в своем эссе 1753 года пытается заступаться за прожектеров, «быстрота воображения и широта замыслов [которых] пробуждают такую зависть в других смертных, что всякий глаз высматривает признаки их падения, и всякое сердце радуется их затруднениям». Прожектер склонен увлекаться своими схемами и планами, которые в итоге могут оказаться нереализуемыми, но это лишь побочный продукт присущих ему смелости, воображения и находчивости – «кипения вместительного ума, переполненного разнообразными сведениями и разгоряченного напряженным размышлением» – именно тех качества, благодаря которым он и оказывается способен к полезным изобретениям. То обстоятельство, что прожектеры часто терпят неудачу в своих замыслах, является лишь оборотной стороной их готовности пробовать что-то новое5656
Johnson S. Projectors.
[Закрыть]. И тем не менее в своем «Словаре» 1755 года Джонсон должен был признать существование двух определений этого понятия: прожектер – это тот, кто «составляет схемы и замыслы», но также и тот, кто «составляет фантастические неосуществимые схемы», сродни «шарлатанам и законникам»5757
Johnson S. A Dictionary of The English Language. 2 vols. London, 1755; repr.: New York, 1979.
[Закрыть]. Даже Адам Смит в своем «Исследовании о природе и причинах богатства народов» проводит различие между полезными «предпринимателями» и прожектерами, втягивающими простаков в разные «дорогие и ненадежные проекты, которые приносят банкротство большинству увлекающихся ими людей»5858
Pesciarelli E. Smith, Bentham, and The Development of Contrasting Ideas on Entrepreneurship // History of Political Economy. 1989. Vol. 21. № 3. P. 524.
[Закрыть].
