Текст книги "Русская литература XIX века. 1850-1870: учебное пособие"

Автор книги: Коллектив авторов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Творчество 1850-х годов

В 1852 г. Тургенев признаётся в письме к П.В. Анненкову: «Надобно пойти другой дорогой – надобно найти её – и раскланяться навсегда с старой манерой». В сознании писателя «старая манера» ассоциировалась с «Записками охотника», в которых Тургеневу удалось создать яркие и незабываемые характеры. Но раскрыть тайну и сложность движения человеческой души, понять процесс формирования личности в человеке в жанровых рамках рассказа и очерка, из которых состояли «Записки охотника», ему представлялось невозможным. Тургенев обратится к повести и роману, в которых будет преобладать интерес к исследованию человеческой личности.

В 1850-е годы Тургеневым написаны повести «Дневник лишнего человека» (1850), «Затишье» (1854), «Переписка» (1854), «Яков Пасынков» (1855), «Фауст» (1856), «Ася» (1858), романы «Рудин» (1856), «Дворянское гнездо» (1858), «Накануне» (1859). Размышляя в них о человеке, его сложной и двойственной натуре, писатель поднимает и возникающий в связи с этими размышлениями круг проблем, прежде всего проблему любви.

Ключом к разгадке характеров многих тургеневских героев является его статья-эссе «Гамлет и Дон Кихот» (1860), задуманная писателем ещё в конце 1840-х годов. В типических образах Гамлета и Дон Кихота, как считает Тургенев, «воплощены две коренные, противоположные особенности человеческой природы – оба конца той оси, на которой она вертится». Особенность Дон Кихота – «вера в истину, находящуюся вне отдельного человека», «высокое начало самопожертвования». В Гамлете же выделяется «эгоизм, а потому безверье». По мнению Тургенева, в человеке эти противоречивые качества соединяются, но все же под влиянием тех или иных условий и обстоятельств либо гамлетовское, либо донкихотское начало начинает преобладать. И герои Тургенева нередко проявляют себя как гамлеты, тогда они эгоистичны и предпочитают рефлексию, самоисследование, или как донкихоты – тогда они жертвенны, их жизнь освещена мыслью о служении людям.

В прозе Тургенева рубежа 1840—1850-х годов формируется понятие «лишнего человека». Это словосочетание впервые появилось на страницах повести «Дневник лишнего человека» и стало своеобразным эквивалентом гамлетовского начала в характере героя, связанного с гипертрофированной рефлексией и эгоцентризмом. Однако есть у этого понятия и своя особенность. Тургенев в повести объяснит, что «лишний» – это значит человек «сверхштатный», случайный, «бесполезный», но в то же время чрезвычайно амбициозный. Близок он чем-то «подпольному парадоксалисту» Ф.М. Достоевского. Мироощущение Чулкатурина, героя «Дневника лишнего человека», сознающего свою ничтожность, а потому и «лишность», во многом противоположно трагическому, но при этом величественному разладу с миром пушкинского Онегина или лермонтовского Печорина. Последний, например, ощущает себя лишним в мире, которому он сам равен, он для себя – отдельная, самостоятельная вселенная. Чулкатурин же «лишний» во многом потому, что как раз не чувствует в себе внутренней силы быть наравне со вселенной, ему не дано мужественно переносить все жизненные испытания. И дело не в том, чтобы в самом себе искать спасения и противостоять миру, как это было часто с романтическим героем, а в том, чтобы ощущать в себе «силы необъятные», внутренний стержень. Такого внутреннего стержня нет у многих героев тургеневских повестей: Веретьева («Затишье»), господина Н.Н. («Ася»), Алексея Петровича («Переписка»), Им как бы не на что опереться в этой жизни, потому и любовь часто кажется им мгновенной, непрочной. Они нередко не могут разобраться в своем чувстве, как герой повести «Ася», который оттого не решается связать свою судьбу с героиней, что до самого последнего свидания с Асей был не уверен в своей любви к ней.

Проблема любви и сопряжённые с ней проблемы счастья и долга в повестях тесно связаны с тургеневским пониманием природы человека и его отношением к Вечности. Любовь дается его героям как некое высшее откровение о мире. Они не быстро, не сразу угадывают в себе чувство, и потом оно становится той точкой, тем мгновением, которое заполняет всю их «лишнюю», не сложившуюся жизнь. Многие повести Тургенева 1850-х годов («Ася», «Фауст») не случайно построены в форме воспоминаний.

Однако другой стороной любви является её трагическая сущность. Она возвышает героя, наполняет его жизнь счастьем, по при этом ничто и никто не в силах «остановить мгновение» любви (как хотел этого и гётевский Фауст), сделать её вечной. В том, что любовь преходяща по своей природе, и состоит её трагическая сторона. Тургеневский Рудин, например, скажет: «Любовь! <…> в ней всё тайна: как она приходит, как развивается, как исчезает». Автор, как и его герой, считает, что трагическое значение любви состоит не в несчастии безответного чувства, а в самой её сущности. Потому единственной, но горькой силой, способной сохранить хрупкого «лишнего» человека в огромной Вселенной, является долг. К этой мысли о необходимости абсолютного самоотречения приходит герой «Фауста» Тургенева.

Не вполне справедливой представляется по отношению к тургеневской философии любой оценка Н.Г. Чернышевским повести «Ася» в статье «Русский человек на rendez-vous (размышление по прочтении повести г. Тургенева «Ася»)». Критик высказал сожаление по поводу отсутствия у героя (Чернышевский шутливо называет его Ромео) «житейского благоразумия» и его неспособности быть решительным в ответственную минуту. Слабость и нерешительность г-на Н.Н. в любовном чувстве проецировалась на все другие сферы его жизни, а. сам он признавался несостоятельным в общественной деятельности. Однако Тургенев к героям своих повестей таких требований не предъявлял и общественных вопросов напрямую не затрагивал. Его в большей степени интересовали проблемы психологического и общефилософского порядка. Это нужно учитывать и остерегаться резких суждений об общественной и социальной несостоятельности тургеневского (дворянского по преимуществу) героя.

Однако когда в 1850-е годы Тургенев заявил о себе как романист, он создал социально-философские произведения, в которых ему удалось соединить проблемы общественные, насущные, с вопросами философского порядка. В центре – неизменно проблема личности.

Первый завершённый роман Тургенева «Рудин» первоначально назывался «Гениальная натура». Однако писатель, видимо, опасался иронического прочтения этого заглавия и впоследствии заменил его более нейтральным. И все же он, по свидетельству М.Н. Толстой, чрезвычайно заботился о том, «вышел ли Рудин действительно умным среди остальных, которые умничают». Образ Рудина был исключительным, хотя отчасти напоминал тургеневского «лишнего человека» из повестей и рассказов, но при этом обнаруживалось в нём нечто, противоположное «лишнему человеку».

Один из важных моментов в постижении характера Рудина – понимание сущности его красноречия. Тургенев в письмах называл его «человеком слова», подразумевая под этим не верность сказанному и твердость характера, а особое понимание мира. Язык и слово в романе так же действенны и сильны, как и само дело, поступок. Неслучайно антагонист Рудина, его бывший студенческий друг Лежнев, в эпилоге скажет о герое: «Доброе слово – тоже дело».

Важной для понимания характера Рудина является рассказанная им легенда о греющихся у огня царе и воинах и о залетевшей на огонь птице. Герой не согласен со словами царя: «Эта птичка, как человек в мире: прилетела из темноты и улетела в темноту, и не долго побывала в тепле и свете…». Эта мысль созвучна тому, как понимается человеческая жизнь, любовь и счастье в тургеневской повести. Но в романе у легенды есть продолжение: «Царь, – возражает самый старый из воинов, – птичка и во тьме не пропадёт и гнездо свое сыщет…». «Точно, – заключает Рудин, – наша жизнь быстра и ничтожна; но все великое совершается через людей. Сознание быть орудием тех высших сил должно заменить человеку все другие радости: в самой смерти найдет он жизнь свою, своё гнездо…». Эти слова свидетельствуют о преодолении трагического противоречия жизни и смерти величием и значительностью человека, так как он живет и действует на земле, исполняя нечто высшее: «Всё великое совершается через людей». Интересно, что сама смерть, которая в повестях воспринимается как шаг человека в небытие, здесь приобретает значение, пусть даже и метафорическое, – жизни, конечно, качественно иной.

Весьма существенным для понимания романа и его главного героя является вопрос о любви и долге. Для Рудина долг – это некая высшая данность, а вовсе не тяжкая и давящая ноша; это «подпора», которая, как считает Рудин, необходима в жизни каждому, иначе можно, словно яблоня, «сломиться от тяжести и множества собственных плодов».

В любви Рудин, на первый взгляд, напоминает многих героев тургеневских повестей: он не выдерживает испытания любовью, оказывается слабее, чем более сильная духом Наталья. Однако это не совсем так. Рудин действительно «много и охотно» говорит о любви, размышляет о её «трагическом значении», но сам он в любви более энтузиаст, восторженный Дон Кихот. В этом и его сила, и его слабость. Рудин-энтузиаст любит Наталью, как он позже напишет ей, «любовью воображения» – так, как любит, по мнению Тургенева, Дон Кихот, боясь практической стороны чувства, «стыдливо и безгрешно». «Едва ли в тайной глубине своего сердца, – скажет Тургенев о Дон Кихоте, – надеется он на конечное соединение с Дульцинеей, едва ли не страшится он этого соединения!». Поэтому практическая решимость Натальи так пугает Рудина. Он пасует перед ней, видимо, точно так же, как спасовал бы и Дон Кихот. А мысли Рудина в письме к Наталье об ответственности перед любимым человеком, которые, конечно, нельзя игнорировать, но нельзя и возводить в абсолют, рождались в душе героя в момент скорбного отчаяния, что знакомо «лишним людям» и не чуждо оказывается и Рудину.

Собственно, Рудин – энтузиаст, Дон Кихот. Он не лишен и гамлетовского начала, не лишен и скорбного сомнения и самоуничижения «лишнего человека», но лишь до некоторой степени. Как пишет Тургенев, «по мудрому распоряжению природы, полных Гамлетов, точно так же, как и полных Дон Кихотов, нет: это только крайние выражения двух направлений. <…> К ним стремится жизнь, никогда их не достигая». Если перефразировать последнюю мысль писателя, то и в Рудине донкихотство является неким положительно прекрасным идеалом, который никогда не может быть достижим в жизни, но к которому стремится герой.

В 1859 г. в «Современнике» появляется один из лучших романов Тургенева, принесших писателю любовь читателей и восторженные отзывы критиков, – «Дворянское гнездо» (1858). Создавался он в период общественного подъёма. По свидетельству самого Тургенева, замысел этого произведения у него возник ещё в 1856 г., т. е. буквально сразу же после написания «Рудина», во время надежд на проведение либеральных реформ, которые связывались в русском обществе с приходом к власти императора Александра II.

Несмотря на то, что события, разворачивающиеся в романе, относятся к началу 1840-х годов, по духу они соответствуют настроению конца 1850-х. Тогда все общество понимало, что крепостнические социальные отношения тормозят его развитие и крепостное право нужно отменять. Но при этом вставал вопрос, что же будет с многочисленными дворянскими гнездами, с дворянским сословием в целом, а значит, наконец, и с русской провинцией и огромной Россией. Дворянство – это долгие века российской истории, культуры. Его исчезновение представлялось невозможным и, самое главное, неправильным с точки зрения Тургенева. Писатель задумывался, как выжить «дворянским гнездам» в этот сложный исторический момент, как измениться и какому пути следовать, как сохранить Россию. На эти вопросы он дает довольно определённый и конкретный ответ в романе «Дворянское гнездо».

Общественно-историческая проблема судьбы России и русского дворянства тесно связана с судьбой главных героев – Лизы Калитиной и Фёдора Ивановича Лаврецкого. Их любовь, надежды на личное счастье, которые становятся осуществимы с известием о смерти жены Лаврецкого Варвары Павловны, оказываются тщетными. Опять любовь предстает у Тургенева своей трагической стороной, снова автор и герои обращаются к мысли о долге.

Лаврецкий и Лиза в романе много об этом рассуждают. О долге и предназначении каждого человека говорит с Лаврецким и его давний приятель Михалевич. Этот герой словно и «придуман» Тургеневым для того, чтобы разбудить Лаврецкого от «байбаческого» сна. Он единожды появится в романе, но его разговор с Лаврецким будет иметь решающее значение для определения жизненной позиции последнего. Замученный личными невзгодами, потерянный и душевно опустошённый, Лаврецкий олицетворяет собою всё российское общество, находившееся в те годы словно в состоянии сна. И слова Михалевича о долге перед своим народом и самим собою, о добре «неотразимо вошли в душу» Лаврецкого. «Религия, прогресс, человечность» – последнее, что прокричал Лаврецкому на прощание уезжающий Михалевич. Такой видится автору формула будущего пути России.

Лаврецкий вскоре придет к мысли, не без влияния просьб Лизы о необходимости примирения и прощения, а также и идей Михалевича, что самое главное дело теперь в России – «пахать землю… и стараться как можно лучше её пахать». В конце романа автор покажет героя претворившим в жизнь свои убеждения. Читатель встретится с Лаврецким через восемь лет. За это время «совершился, наконец, перелом в его жизни, тот перелом, которого многие не испытывают, но без которого невозможно остаться порядочным человеком до конца; он действительно перестал думать о собственном счастье, о своекорыстных целях». Герой выбирает путь долга, и этот путь приводит его к своеобразному счастью, не личному эгоистическому счастью, которое, по убеждению писателя, всегда «основано на несчастье другого», а счастью в его глубоком гуманистическом и христианском понимании. Лаврецкий в конце романа предстает покойным и «довольным»: он «трудился не для одного себя; <…> упрочил жизнь и быт своих крестьян», он внутренне свободен и потому счастлив. Да, личное счастье не далось, ускользнуло из рук, но обрелось другое, едва ли не более значимое и полное.

Размышления героя в эпилоге о своей «бесполезной жизни» и «одинокой старости», краткая встреча с Лизой в монастыре акцентируют трагическую личную тему. Но личная трагедия преодолевается донкихотской идеей радостного жертвенного служения. Не случайно в финале романа подчеркиваются мотивы радости, счастья, молодости – дом Калитиных оказывается не разорён, в нем появились молодые обитатели. И Лаврецкий в своём прощальном монологе благословляет эти молодые силы.

Однако для счастливого будущего России необходим был и путь покаяния Лизы. В её решении нет стремительности отчаявшегося человека, а ощутима осознанность выбора. Она, в отличие от многих героинь тургеневских повестей, не замыкается в себе, не кончает жизнь самоубийством. Её уход в монастырь связан с мыслью о ближних, о грехах, которые нужно отмолить. Ведь с бездной в душе идти в новую жизнь нельзя; покаяние и прощение – это единственный путь спасения. «Религия, прогресс, человечность» – гениальная формула Михалевича вспоминается здесь вновь.

Таким образом, во втором своем романе Тургенев вновь изобразил героя внутренне перерождающегося, сумевшего открыть в себе добрые и светлые силы, обращённые к людям. О «преображении» и «перерождении» такого рода Тургенев размышлял в одном из своих писем: «Я чувствую себя как бы давно умершим, как бы принадлежащим к давно минувшему, существом – но существом, сохранившим живую любовь к Добру и Красоте. Только в этой любви уже нет ничего личного… Возможность пережить в самом себе смерть самого себя – есть, быть может, одно из самых несомненных доказательств бессмертия души. Вот – я умер – и всё-таки жив – и даже, быть может, лучше стал и чище. Чего же ещё?». Мысль о долге как счастливом и радостном служении ближнему будет увлекать Тургенева и в его последующих романах.

Роман «Накануне» (1859) затрагивает, в сущности, тот же круг проблем, что и предыдущие два романа, хотя на первый план в нем выдвигается новый герой – разночинец. Однако в разночинце, болгарине Инсарове, как и в русском дворянине Лаврецком, подчёркивается общечеловеческое – борьба противоречивых начал, самопожертвования и стремления к личному счастью. Тургенев вовсе не желал замыкаться на так называемом дворянском герое. Ему важно было увидеть в представителях разного социального плана «деятельное стремление к совершенству», одержимость идеей добра, путь к воплощению которой чрезвычайно сложен. Более того, ни новые социальные предпочтения при создании героя, ни его весьма условно выраженная национальность (скорее важен сам факт, что Инсаров нерусский) вовсе не меняют проблематики произведения. «Накануне» – роман о любви, счастье и долге. Перед дилеммой любви, эгоистического счастья (которое всегда, однако, мимолетно) и долга стоят герои романа «Накануне» Дмитрий Инсаров и Елена Стахова, олицетворяющая молодую, ожидающую перемен Россию.

Роман не случайно открывается рассуждением-спором Шубина и Берсенева о двух видах любви: «любви-наслаждении» и «любви-жертве». Первая, как считает Берсенев, даёт «воспламеняющее» счастье, но быстро гаснет и не способна соединять людей, а вторая – способна. «Мне кажется, – говорит герой, – поставить себя номером вторым – всё назначение нашей жизни». Так и Рудин когда-то призывал «надломить упорный эгоизм своей личности, чтобы дать ей право себя высказывать». Простить и принять другого человека таким, каков он есть, призывает и Лиза Калягина. Слова Берсенева как бы намечают линию развития характера главной героини романа «Накануне» Елены Стаховой, которая после смерти Инсарова отправилась исполнять дело мужа. Автор, размышляя в эпилоге о затерявшемся следе Елены, прибавляет, что «по другим, более достоверным сведениям», её «видели потом в Герцеговине при войске, которое тогда собиралось; описывали даже её наряд, черный с головы до ног». Почти монашеский, жертвенный подвиг.

С романом «Накануне» в жизни Тургенева будут связаны два испытания. Осложнился начавшийся еще после публикации романа «Дворянское гнездо» конфликт с И.А. Гончаровым, обвинявшим Тургенева в плагиате, в присвоении ключевых тем, художественных образов его романа «Обрыв», о котором оба писателя много разговаривали еще в начале 1850-х годов. Вскоре с помощью критиков П.В. Анненкова, А.В. Дружинина и С.С. Дудышкина этот конфликт был погашен, но не разрешён окончательно. Гончаров впоследствии опишет эти события в автобиографической «Необыкновенной истории»; Тургенев в предисловии к своим романам в издании 1880 г. подробно расскажет о создании «Дворянского гнезда» и прототипах героев, о самом сюжете, который стал известен писателю от его соседа по имению. Хотя, конечно, нужно признать, что идеи и замыслы Гончарова не могли не повлиять на Тургенева, да и российская действительность давала обоим писателям близкие темы и сюжеты.

Второе испытание – это история со статьей Н.А. Добролюбова «Когда же придёт настоящий день?», где анализировались последние романы Тургенева – «Рудин», «Дворянское гнездо» и «Накануне», – и фактический разрыв с редакцией журнала «Современник». Тургенев был против публикации статьи Добролюбова в «Современнике», где должен был увидеть свет и его роман. Он обратился к редактору Н.А. Некрасову с «убедительной просьбой <…> не печатать этой статьи», потому что считал, что она «несправедлива и резка», иначе он прекратит свое сотрудничество с «Современником». Некрасов выбрал Добролюбова. Тургенев публиковал «Накануне» уже в «Русском вестнике».

Творчество 1860-х годов

В 1860-е годы в творчестве Тургенева скажутся общественные потрясения, связанные с реформой 1861 г., неустроенность личной жизни. Сохранятся прежние жанровые предпочтения. Тургенев напишет два романа: «Отцы и дети» (1862) и «Дым» (1867), а также повести «Призраки» (1863) и «Довольно» (1864).

Роман «Отцы и дети» создавался как бы «на гребне волны». Тургенев начал работу летом 1860 г., накануне ожидаемой обществом отмены крепостного права, а закончил летом 1861 г., после знаменитого февральского манифеста. Роман создавался в эпоху перелома, таким же переломным оказался он и в творчестве самого писателя. Многие современники и критики считают его вершинным достижением тургеневской романистики – по стройности и целостности идейного и художественного выражения, социальной злободневности и универсальности, философичности. Этот роман положит начало спорам и диалогам в русской литературе и среди читателей о нигилизме. Он станет «питательной почвой для возникновения революционно-демократической героики романа “Что делать?”» (А.И. Батюто), но также будет способствовать зарождению антинигилистического романа.

В «Отцах и детях» писатель несколько отступает от традиционной поэтики своих предыдущих романов. Любовный конфликт был там основным, сюжетообразующим. В «Отцах и детях» любовная интрига обнаруживает себя не сразу (только лишь в XIV главе) и во многом нужна для своего рода художественной реализации некоторых убеждений героя – его взглядов на любовь. Конфликт, вокруг которого организуется романное действие в «Отцах и детях», диалогичен. Он представлен, однако, не столько спором двух героев, имеющих противоположные взгляды на жизнь (Александр и Петр Адуевы из «Обыкновенной истории» Гончарова), сколько спором двух мировоззрений и политических программ, выраженным еще в заглавии романа, – спором «отцов» и «детей». Убеждения отцов исповедуют и Павел Кирсанов, и его брат Николаи, и, отчасти, Аркадий, и родители Базарова (в романе возникает даже параллель: «старички Кирсановы» и «старички Базаровы»). Дети в романе – это тоже не один Евгений Базаров. Современного нигилистического взгляда одно время склонен был придерживаться и Аркадий Кирсанов; убежденными нигилистами являются Ситников с Кукшиной. Тургенев еще не предлагает читателю услышать полифонизм мнений, как это будет у Достоевского, он разделяет героев на два лагеря, делает их приверженцами двух разных идей и показывает эти идеи с разных сторон.

Центральное место в большом диалогическом споре между отцами и детьми в романе Тургенева занимает коллизия: Базаров – Павел Кирсанов. Знаменательна первая встреча героев, которая открывает собой роман и сразу же обнаруживает их антагонизм. Даже в социальном плане: «плебей» Базаров (хотя плебейство его весьма относительно – родители героя добропорядочные провинциальные помещики: отец, правда, разночинец, но мать – «настоящая русская дворяночка прежнего времени») вызывает взаимную неприязнь у аристократа Кирсанова. Но в дальнейшем конфликт получает более глубокое и не только социальное звучание. Противостояние Базарова и Кирсанова – это противостояние культуры традиционной и приходящей ей на смену культуры нигилистической. В основе каждой из них лежит свое мировидение. Для первой при всем различии ее представителей – важна вера (Павел Кирсанов ценит в русском народе то, что он «жить не может без веры», матушка Базарова верует простодушно и искренно), самоуважение, честь, красота, искусство, любовь. Для культуры новой, нигилистической – важен позитивный опыт, практическое знание и сила фактов. Именно это определяет отношение нигилистов к искусству, любви, человеческой индивидуальности. Не случайно Базарова Тургенев изображает именно врачом, естествоиспытателем.

О чем бы ни спорили Павел Кирсанов и Базаров: об аристократии и нигилизме, о художестве и искусстве, о русском народе – везде в основе этих столкновений лежат разные концепции мира. Отсюда и абсолютное непонимание ими друг друга. Так, для Павла Кирсанова аристократия – это гуманная организация общества, институт свободы и права человека: «аристократия дала свободу Англии и поддерживает её», аристократы «не уступают йоты от прав своих, и потому они уважают права других». Базарову же его позитивный опыт говорит о том, что «аристократ» и «аристократия» не более чем бранные слова, синонимичные слову «дрянь». Аналогичны причины и известного негативного отношения Базарова к искусству. Поскольку искусство и художество не имеют конкретной практической пользы, они тоже относятся к категории «вздора». Причем, что характерно, любое искусство, даже новое, демократическое, противопоставляющее себя классическим образцам. Отсюда знаменитая базаровская фраза: «Рафаэль гроша медного не стоит, да и они (новые художники. – И.Б.) не лучше его». В одном и том же факте – религиозности русского народа, – что признается и Павлом Кирсановым, и Базаровым, герои видят соответственно положительное и отрицательное качества. Кирсанов – духовность, Базаров – косность и необразованность: не знает русский мужик законов естествознания. «Народ полагает, что когда гром гремит, это Илья пророк в колеснице по небу разъезжает, – говорит Базаров. – Что ж? Мне соглашаться с ним?»

Исключительно важной в споре отцов и детей является концепция человека, своеобразия его личности. Она проявляется в полемике Базарова и Павла Кирсанова, прежде всего в понимании героями сущности любви, а также представлена в диалогах Базарова и Одинцовой. Высказанное Базаровым утверждение об усреднённости отдельного человека («люди, что деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой») имеет много общего с убеждениями Н.Г. Чернышевского, высказанными им в статье «Русский человек на rendez-vous». Человек в системе Базарова-Чернышевского – это такой же элемент природы, как дерево или лягушка; в человеке важна его физиологическая, естественная сторона; метафизического, таинственного не существует и существовать не может. А потому нет и любви в её высоком, метафизическом значении.

Один из самых серьезных споров отцов и детей в романе – это спор по поводу различного понимания любви. Для Павла Петровича и, во многом, для Аркадия любовь – это тайна, загадка, символом которой является кольцо со сфинксом (история любви Кирсанова к княгине Р.), извечно непостижимая и потому прекрасная сущность и смысл человеческого бытия. Для Базарова, «великого охотника до женщин и до женской красоты», любовь поначалу – простое физиологическое отношение полов. Любовь в смысле «идеальном» или «романтическом» он называл «белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские чувства чем-то вроде уродства или болезни». Чувственная, почти животная страсть к Одинцовой, «страсть, похожая на злобу» (она высказалась в его неожиданном и быстром признании Анне Сергеевне), начинает соседствовать с неведомым и глубоким чувством, и Базаров, пусть и с «негодованием», но постепенно начинает сознавать «романтика в себе самом». Он вступает в спор со своим представлением и пониманием любви. Если изначально его ведущим оппонентом в этом вопросе являлся Павел Кирсанов с его историей рыцарственно-таинственной любви, то затем этот спор усиливается, переходит как бы внутрь самого героя по мере того, как в нем пробуждается мучительно непостижимое чувство. Умирающий Базаров, правда, не отказывается от своих прежних мыслей. «Любовь – форма, а моя собственная форма уже разлагается», – говорит он. Но уходит из жизни он с сомнением на устах, с вопросом перед вечностью. Да и метаморфозы, которые происходят с ним после встречи с Одинцовой (участие в дуэли, идею которой он относил ранее к категории «вздора», перемирие с Павлом Петровичем, знаменитые философские беседы с Аркадием под стогом сена, хотя философствования Базаров прежде не любил), говорят о том, что герой становится немножко метафизиком, побеждает в себе позитивиста.

Как упоминалось, нигилистическое мировидение «детей» в романе представляет не только Базаров. У него есть «единомышленники»: Аркадий, который его поначалу боготворит, но постепенно отдаляется, emancipee Кукшина, «передовая женщина» и «старинный знакомый» и «ученик» Базарова Ситников. Кукшина считает себя человеком практическим, интересуется женским вопросом, как и Базаров, исповедует свободную любовь: с мужем своим она живёт в разъезде, благодарит Бога, что свободна и у неё нет детей. Во время единственной в романе встречи сторонников новых взглядов герои обсуждают вопросы, по поводу которых Базаров не раз спорит со своими оппонентами. «Много толковали они о том, что такое брак – предрассудок или преступление, и какие родятся люди – одинаковые или нет? и в чем собственно состоит индивидуальность?». Тургенев дистанцирует своего героя от его учеников и последователей – Базаров осторожно и почти с презрением относится к ним («Не Боги горшки обжигают».). Но именно они – реальная, массовая сторона идеи: Аркадий – случайный гость среди «детей», Ситников и Кукшина – недалекие и увлеченные её популяризаторы.

Тургенев в «Отцах и детях» сумел верно изобразить не только ситуацию мировоззренческого конфликта эпохи, но всю сложность и противоречивость нового воззрения на мир, когда нигилистическая идея шла в массы и становилась угрожающе опасной в руках ситниковых и кукшиных. Тургенев в этом смысле предугадал проблематику поздних романов Достоевского, а его «Отцы и дети» стали формальной причиной «раскола в нигилистах» (Ф.М. Достоевский), который произошел в середине 1860-х годов в России. Наиболее явственно проявился этот раскол в длительной литературно-критической полемике вокруг романа, развернувшейся прежде всего на страницах демократической печати, в журналах «Современник» и «Русское слово». Позиция «Современника» была представлена статьями М.А. Антоновича «Асмодей нашего времени», «Промахи», «Лжереалисты», а «Русского слова» – статьями Д.И. Писарева «Базаров», «Реалисты», «Новый тип» («Мыслящий пролетариат»).

Полемика и обвинения в адрес Тургенева, звучащие как со стороны демократов (исключением была лишь позиция Писарева), так и либералов в карикатурности созданных Тургеневым характеров, художественной незрелости романа, были болезненно восприняты писателем. Тем более дорог Тургеневу был положительный и сочувственный отзыв Ф.М. Достоевского о романе, к сожалению, в настоящее время утраченный. Тургенев говорил, что в нём содержалась наиболее точная и полная оценка его сочинения и героя. «Дай Бог, чтобы все увидали хотя часть того, что Вы увидели!» – писал он Достоевскому. Основные мысли и положения этого отзыва содержатся в статье Н.Н. Страхова «И.С. Тургенев. Отцы и дети» («Русский вестник», 1862), близкого кружку братьев Достоевских. Страхов, как и Достоевский, ценил в главном герое романа слияние типично русских черт – теоретизирования и «ломанья» своей человеческой природы, а также удивительную жизненность, искренность души. Критик считал важным в романе Тургенева его «таинственное нравоучение», выраженное в описании могилы Базарова, «озарённой светом и миром» и родительской любовью. Трагический раскол в душе героя и одновременно трагизм общественно-исторической ситуации в России преодолевался, с точки зрения критика, «общими силами жизни», «самой идеей жизни», её «вечными началами».