Текст книги "Поэтический форум. Антология современной петербургской поэзии. Том 1"

Автор книги: Коллектив авторов

Вместо «Вас»

Пустое «Вы» сердечным «ты»

Она, обмолвясь, заменила…

А.С.Пушкин

 
Горит над нами свет
                    тепло и непорочно.
Вдруг вместо «Вас» – «тебя»
                 сорвётся ненарочно?
Повиснет тишина,
                    лишённая ответа…
Огонь горел…
          но вдруг не станет света?!
 

Распахнула окно: улетай

 
Распахнула окно: улетай.
Отпускаю, залётная птица!
Это страшно – свободы лишиться,
Когда ясное солнце и май.
 
 
Я б могла вольной воли взамен
Дать тебе и зерна, и водицы,
Только с клеткой тебе не смириться, —
Знаю я этот тягостный плен.
 
 
Ну, лети! В голубой вышине
Пусть звучат твои звонкие песни.
Трепет крыльев… Полёт… Поднебесье…
Пустота… Стук часов на стене…
 

Хозяйка Ксюша

 
Хозяйкой быть непросто!
Чтоб в доме был уют,
Немаленького роста
Помощник нужен тут!
На самых верхних полках,
На книжках – пыль живёт.
Убрать её неловко —
Рука не достаёт.
У Ксюши остры когти:
Взберётся по ковру,
Я не успею охнуть,
А сверху мне: «Мур-мур!»
Всю пыль хвостом сметает
Под самым потолком.
Какой она бывает —
Представь себе! – потом…
Люблю подружку Ксюшу:
Хозяйственна, умна.
Но лапы, хвост под душем
Не любит мыть она.
 

Помощница

 
Мягкий свет сквозь абажур из плюша.
На столе – раскрытая тетрадь.
И спешит заботливая Ксюша
Сесть на стол – тетрадки проверять.
Не кошачье дело – я согласна, —
Но сгони с тетрадного листа!
Ксюша так серьёзна и прекрасна,
И виляет кончиком хвоста.
Ушки на макушке: всё ей слышно!
Ждёт, не шевелясь и не дыша,
Ну когда ж малюсенькие мышки
Побегут из-под карандаша?..
Нам вдвоём удобно и привычно:
Свет, тепло и гладкая тетрадь.
Научилась Ксюша на «отлично»
Школьные тетрадки проверять!
 

Путь к храму

Багратионовск.

Храм Надежды, Веры и Любви

 
Каштанов свечи зажжены,
Вознесены к небесной сини.
Окрестности напоены
Чуть горьким запахом рябины.
Берёзы плачут вдоль шоссе.
Туннель зелёный над дорогой.
Вон дятел пылкое эссе
Строчит на соснах длинноногих.
Мелькает островерхих крыш
Оранжевая черепица.
Люцерны свет. Покой и тишь.
И аист над гнездом кружится.
Предстанет храм, и сердце вновь
Перед святыней изумится.
Надежда, Вера и Любовь…
Я не устану вам молиться…
 

Дмитрий МИЗГУЛИН

Весной обычно спится плохо

 
Весной обычно спится плохо,
И неспокойно на душе.
Апрель. Кончается эпоха.
Скрипит Земля на вираже.
Врачи твердят, что невралгия…
Поменьше есть. Поменьше пить.
Но мир другой. И мы другие —
И ничего не изменить.
А нам рассказывают сказку,
Что жизнь безумно хороша…
Но так близка уже развязка,
Когда в огне сгорит душа.
Объял планету адский пламень.
Кругом – беда. Кругом – война.
Я в храм войду. И пусто в храме,
И в храме Божьем – тишина.
И посреди всемирной битвы
В канун вселенского конца
Шепчу слова своей молитвы
Как бы от третьего лица.
 

Сказал пророк: «Жить не по лжи»

 
Сказал пророк: «Жить не по лжи».
Какая истина простая!
Но как сквозь лес пройти, скажи,
Листвы дерев не задевая?
 
 
Изведать предстоит в пути
Немало троп, дорог широких…
Но можно ль поле перейти,
Не задевая трав высоких?
 
 
Чеканно светятся слова,
Литые правила вменяя.
И чуть колышется листва,
Росу тяжёлую роняя.
 

Суворов

 
Увы, уже не та столица,
Но он-то помнит те года:
Ведь с ним сама императрица
Была почтительна всегда.
И дело даже не в наградах,
Он не желает, не привык
Во фрунт тянуться на парадах
И пудрить выцветший парик.
И на ветру торчать без толку
С каким-то долговязым пажем,
К груди прижавши треуголку
С пропахшим порохом плюмажем.
 
 
Ему ль, солдатскому герою,
В тщеславной суете сновать?
В мундире прусского покроя
Душе российской не бывать!
 
 
Пока течёт спокойно время,
Живёт в угаре кутежей
Бездарное, тупое племя
Корыстолюбцев и ханжей.
И мнится им, что в этой жизни
Они познали всё сполна.
Но им Россия – не Отчизна,
Для них не Родина она…
 
 
А в нашем мире беспокойном
Опять война, опять пальба,
И будет выбирать достойных
Не император, а судьба.
 
 
И станет жалок и бессилен
Дурак в чванливости своей,
И позовёт тогда Россия
Своих опальных сыновей!
 
 
И побледнеют в страхе лица,
И дрогнет в зеркалах заря,
И понесутся из столицы
Во весь опор фельдъегеря…
 
 
Ну а пока – пора иная.
Качает маленький возок.
Не спит, о чём-то вспоминая,
Продрогший до костей ездок.
Склонившись, задремал возница,
А кони продолжают бег…
Когда-нибудь, да пригодится
В России умный человек!
 

А всё-таки спеши, спеши

 
А всё-таки спеши, спеши,
Пусть даже ошибаясь снова,
Всю боль мятущейся души
Вложить в трепещущее слово!
Когда молчания печать
Твои уста сомкнёт навечно,
Ему – звенеть, ему – звучать
То дерзновенно, то беспечно.
Но покорясь своей судьбе,
Не ожидай вознагражденья:
Нет ни спасения тебе,
Ни состраданья, ни прощенья.
Сомнений чашу ты испил
И не тверди молитв упрямо.
Ведь всё равно не хватит сил
Изгнать торгующих из храма!
 

Николай МИХИН

Ходят волны озимых полей

 
Ходят волны озимых полей.
Приходи, созерцай и внемли
Краскам, запахам, звукам твоей
Малой родины, отчей земли.
Сохрани каждый прожитый миг:
Шум шмеля или трель соловья, —
Здесь любой незначительный штрих
Этой жизни – частица моя.
У ворон, у известных разинь,
Воробей корку хлеба унёс.
Запах тополя после грозы,
Беспородный, но преданный пёс,
Яд полыни да клевера мёд,
И в тумане роса, как в дыму…
Посторонний меня не поймёт,
Да и сам я его не пойму.
 

В Чаплыгине

 
Печален, тих мой родовой исток,
Бывал и оживлён, но не был весел.
Полутораэтажный городок,
Затерянный в глубинке русских весей.
 
 
Здесь график перемен не слишком част,
Поэтому людьми ещё осилен.
России неотъемлемая часть,
И всё в ней, словно в зеркальце России.
 
 
Как и везде, здесь обесценен труд,
Дороги, мягко говоря, не гладки;
По должности чиновники крадут,
Согласно рангу получают взятки.
 
 
И рынок здесь пока ещё – базар:
Товару – тьма, особенно съестного,
Глядишь – и разбегаются глаза,
Но свой товар дороже привозного.
 
 
Быть нищим среди нищих не с руки —
Просящих нет, но есть смиренье в лицах.
У новых русских здесь особняки
Чуть поскромнее, нежели в столицах.
 
 
Здесь для полезных дел большой простор,
Осознавай и пролагай дорогу.
И старый воронихинский собор
Почти что восстановлен. Слава Богу!
 

Я весенний, но радуюсь лету

Памяти Александра Дементьева

 
Я весенний, но радуюсь лету.
Много рек на веку я встречал.
Не спешу переплыть только Лету, —
Говорят, там – последний причал.
 
 
Да и где она, мрачная Лета?
Кто ответит на сложный вопрос?..
Может, нету? А может быть, эта,
На которой родился и рос?
 
 
С удовольствием жизнь продолжая
Среди внуков и взрослых детей,
Каждый год я сюда приезжаю,
Тихо радуюсь лету и ей.
 
 
Что всё та же, не уже, не шире;
Так же в лодках сидят рыбаки…
Только нету уже в этом мире
Деда Шурки, любимца реки.
 

Тихую пристань с застойными лужами

 
Тихую пристань с застойными лужами
Не принимала натура моя.
Я уходил,
Звоном сердца разбуженный,
В дальнюю даль,
В голубые моря.
Там, вспоминая село своё издали,
Миль и годов перейдя рубежи,
Грезил я в снах деревенскими избами,
Запахом сена и скошенной ржи.
Где ж вы, моря?
Злой судьбиной непонятый,
Приобретя нежеланный уют,
На коммуналок обойные комнаты
Я променял непохожесть кают.
Жизнь продолжается.
Новыми ветрами
Парус надраил натруженный шкот.
Грежу я в снах золотыми рассветами,
Запахом моря далёких широт.
 

Константиново

 
Пароход неторопко отчаливал.
Добрались. Вот и выпить предлог.
Правый берег, крутой до отчаянья,
Левый – низменен и полог.
 
 
У есенинского истока я.
Широка, раздольна Ока,
К маме Волге спешит, светлоокая,
А над ней – в никуда – облака
 
 
Над лугами плывут, рассеяны,
Где в свободном размахе легки,
Косят сено соседи Есенина,
В новом веке его земляки.
 

В том краю, где несказанно тихо

 
В том краю, где несказанно тихо,
Где плывут неспешно облака,
Пахнут мёдом клевер и гречиха,
Служит звёздам зеркалом река.
Там огромны яблоки, арбузы,
А крапива высотой с избу.
В том краю ещё до встречи с Музой
Составлять слова я стал из букв.
Там волшебна каждая росинка —
Ороси усталое лицо.
До сих пор там бродят по тропинкам
Бунина Никитин и Кольцов.
Ивушка над речкою склонилась,
Слушает распевы соловья…
Потому и Муза появилась —
Ей по нраву Родина моя.
 

Рябины

 
В деревьях красота Земли,
Во что бы их ни нарядили.
Едва каштаны отцвели —
Как заневестились рябины.
Весною всё цветёт. Цветы
Порой теряются друг в друге.
Но нет милее красоты,
Предшествующей снежной вьюге.
Листвы наряд ветрами взят,
Но мы их и без листьев любим.
Вон грозди сочные висят:
Пернатым – корм
И радость – людям.
Их в ожиданье зимних снов
Дожди бьют струями рябины.
Весна – красна.
В ней – всё красно,
А в осени – одни рябины.
 

Александр МИХЕЕВ

Соловецкие острова

 
Здесь озёра с брусничной каймой,
Здесь полночные сумерки серы.
Здесь зверел от бессилья конвой
Перед тихим величием веры.
 
 
Там, где вянет от соли трава,
А на лицах – солёная влага,
Как белухи, плывут острова
Соловецкого архипелага.
 
 
Звякнет колокол в монастыре,
Не встревожив белёсые дали.
Я стою на Секирной горе,
Где от боли берёзы кричали.
 
 
Здесь теперь тишина и покой,
Зверобой у заброшенной бани.
И тропинка под самой горой
Пахнет прелой листвой и грибами.
 
 
Но я вижу, как бьются костры,
Но я знаю – в осенние ночи
Здесь из леса выходят кресты
На размытый суглинок обочин.
 
 
И стоят вдоль дороги стеной,
И под тяжестью неба не гнутся,
И бессильно звереет конвой,
И не может до нас дотянуться.
 
 
Наша совесть не вправе стареть,
Если небо ложится на плечи.
Я стою на Секирной горе
Над распятой бедой человечьей.
 
 
И надежда рождает слова,
От которых дымится бумага.
И плывут подо мной острова
Соловецкого архипелага.
 

С улыбкой

 
Здесь ночью очень холодно,
Здесь мысли – как зола.
Хрустит слепая молодость
Обломками стекла.
 
 
Бросает листья рыжие
В предутреннюю дрожь.
Здесь без любви не выживешь
И от любви умрёшь.
 
 
Мы ищем, словно милости,
Тепла в чужих глазах.
Кричим, не в силах вынести
Непониманья страх.
 
 
Мы алчем, будто пьяницы,
Но горек этот мёд.
К кому душой потянешься,
Тот нас и предает.
 
 
Так откажись от жадности,
Она – как нож у вен.
Люби, ни капли жалости
Не требуя взамен.
 
 
И на исходе сумерек
Уйди в могильный прах
Без выкриков, без судорог,
С улыбкой на губах.
 

Золотые драконы

 
Наша участь печальна, мой друг, —
Улетают драконы на юг.
Путь их вычерчен светом зарниц
За пределом небесных границ.
 
 
Улетают туда, где теплей,
От не верящих в чудо людей.
И мешаются с палой листвой
Лепестки чешуи золотой.
 
 
Крылья воздух отчаянно бьют,
Осень гонит драконов на юг.
Равнодушная, сонная мгла
Гасит блеск аметистовых глаз.
 
 
Как они улетать не хотят!
Полосует их плетью октябрь,
И мешаются с палой листвой
Лепестки чешуи золотой.
 
 
Улетают драконы сквозь ночь,
Смотрит мальчик в слепое окно.
Свист крыла в этот яростный миг
Разбудил его маленький мир.
 
 
Этот маленький мир без химер
Скоро станет обыденно сер,
И покажутся палой листвой
Лепестки чешуи золотой.
 
 
Наша участь печальна, мой друг, —
Улетают драконы на юг.
Ввысь взлетают, крича на лету,
И уносят на крыльях мечту.
 
 
Пусть их спрячет небесный простор —
Мальчик выбежит утром во двор
И отыщет под палой листвой
Лепесток чешуи золотой.
 

Рассвет под дождём

 
Чуть обернёшься, уходя…
Разлука ничего не значит —
Ты в каждой капельке дождя,
Которым этот город плачет.
 
 
Ты в крике чаек над мостом,
В стихе пронзительном и нежном,
В июльском сумраке густом
Над каменистым побережьем.
 
 
О большем я и не прошу.
Ничуть не напрягая память,
Я этим сумраком дышу
И тёплый дождь ловлю губами.
 
 
Домой, промокнув, не спешу,
Но, вдохновение исполнив,
Я душу строчками крошу
В лениво плещущие волны.
 
 
Я знаю: где-то в полутьме,
Чуть лиловеющей спросонок,
Твоя любовь плывёт ко мне,
Как оперившийся чайчонок.
 
 
О большем я и не прошу…
 

Юрий МОНКОВСКИЙ

Звезда отрока

 
Мне десять лет…
Вихрастым невидимкой
Я в полутёмной горнице стою:
Лампадки свет сиреневою дымкой
У образов мерцает на краю.
 
 
А за окном неистово метелит,
Глухая полночь бьётся по стеклу.
Но свет лампадки, так же еле-еле
Дрожа, зовёт к уюту и теплу…
 
 
Вся до бровей избёнка запуржилась,
Как будто в бурю тянется сама.
Кругом крутым сугробом навалилась
До самой крыши сельская зима.
 
 
Но будет день:
Со стёкол стают звёзды,
Плеснут в окно сирени кружева,
И опьянит черёмухою воздух,
И разбросает искорки трава.
 
 
А ветерок, нахлынувший устало, —
Шалун, как все лесные ветерки, —
Взметнёт тихонько краем покрывало
Из колокольцев синих у реки…
 
 
Да как же можно прошлое обидеть,
Где отрок рос, хранимый от беды,
И из глубокой старости не видеть
Далёкий свет сиреневой звезды…
 

Владимир МОРОЗОВ

Неприметная Родина

 
Неприметная Родина. Русская
Горевая моя сторона.
Соловьями ль печалишься курскими
Иль страданий поморских полна,
Или полною чашей хлебнувшая
Вологодского пива в хмелю?
На морозе как будто уснувшая,
Примеряешь погибель свою,
Иль во храме слова покаянные
Повторяешь за кем-то вослед…
Православные мы, православные,
Несказанный узревшие свет.
 

По крупицам печаль да грусть

 
По крупицам печаль да грусть
Собираю в свой лучший стих.
Я теперь опоздать боюсь,
Потому и в весельях тих,
Потому и кураж не тот,
Но зато мне по склону лет,
Словно в санках, катить вперёд,
Оставляя прощальный след.
А позёмка иных времён
Пусть метёт, заметает, что ж…
Как я в праздниках был силён,
Так в печалях теперь хорош.
 

Ни на красный день, ни на чёрный

 
Ни на красный день, ни на чёрный
Не скопил я добра, а вдруг…
Побреду я дорогой горней,
Для кого-то последний друг.
Оглянусь – и услышу звоны,
Поминальных копеек медь,
Да слезой упадёт с иконы
Луч случайный…
Но умереть
Как-то совестно, ведь неполон
Без меня будет белый свет…
Ведь какой-никакой я – клоун,
Ведь какой-никакой – поэт.
 

Повидаться хотел, не успел

 
Повидаться хотел, не успел,
Лишь кресты да могильные плиты.
Погулял здесь, видать, беспредел,
Даже волки – и те перебиты.
Что ж ты, Родина, сыплешь пшено
Сквозь корявые пальцы тумана,
Здесь уже позабыли давно,
Что такое «небесная манна».
И лицо обжигающий снег
Здесь понятней любого привета…
Но навстречу идёт человек,
Окружённый искринками света.
 

Вселенский разум должен остеречь

 
Вселенский разум должен остеречь
Россию от трагического шага
Земных скорбей…
Прочитаны предтеч
Послания, как письма из Гулага.
На каменных страницах пирамид
Давно известны знаки звёздных кодов,
Где космос разрушения таит
И гибельный исход земных народов,
Где мистика с пророчеством слились
В единый хаос новых разрушений,
Где, словно свечку в храме, теплит жизнь
Не явленный ещё вселенский гений.
 

Даже псы от холода скулили

 
Даже псы от холода скулили.
Даже воздух звонок был и чист.
Уходил в безвестность звёздной пыли
Бывший зек и бывший коммунист,
Чтоб замёрзнуть в угольных отвалах,
Превратившись в каменную твердь,
Чтобы для волков и для шакалов
В списках и в доносах умереть.
Чтоб потом весеннее светило,
Растопив забвение и лёд,
В хронике времён (под грифом «Было»)
Высветило русским путь вперёд.
 

Вне времени. Таинственный ли свет

 
Вне времени… Таинственный ли свет,
Космический ли код иных миров
Подвластен мне. И звёздный силуэт,
Незримый переводчик вечных слов,
Дарует от бессмертия ключи
В каком-нибудь из снов,
И словно бред,
Я обречён записывать в ночи
Души и духа зыбкость и сюжет,
Сознанье до безумья доводя,
Довольствуясь тщетой и нищетой…
Вы слышите – как капельки дождя
Неслышно бьются в воздух золотой…
 

Да мы ещё посмотрим, сколько масок

 
Да мы ещё посмотрим, сколько масок
В запасе у меня… Гуляй, народ,
На празднике,
А мне вот не до плясок,
Я водку пью на десять лет вперёд,
Чтоб позабыться здесь.
Да будь что будет.
Качается крыльцо и тесен дом.
Никто меня за горе не осудит
И за печаль не упрекнёт потом.
А веселиться?
Пусть другим услада —
Плясать да петь, традиции храня…
Вот маска свадьбы, где невеста рада
И счастлива, что бросила меня.
 

Навестить родных на Пискарёвке

 
Навестить родных на Пискарёвке…
У плиты могильной тишь и мреть…
Голуби, как божии коровки,
Не пытаясь в небо улететь,
Крошки из ладони без испуга
Склёвывают,
Словно боль утрат —
Из времён трагического круга,
Где впечатан в вечность Ленинград.
 

Не пишу, а значит – не поэт

 
Не пишу,
А значит – не поэт.
Растерял я свой Господний стих
По дорогам одиноких лет
И теперь в молчании затих.
 
 
Всё ещё надеюсь на авось —
Вдруг да вновь сподобится душа
Прозвенеть, как дождь, и вкривь, и вкось
По стальному
                     лезвию ножа,
Камышовой музыкой взлететь
Над водой, встречающей рассвет.
Рано научившемуся петь
Поздно понимать, что не поэт.
 

Мне было у кого учиться слову

 
Мне было у кого учиться слову,
И вот теперь на перепутьях лет
Пишу письмо поэту Старшинову
И шлю Вам от Морозова привет.
 
 
Не властна смерть, годины и стихии,
Несовпаденья и размытость дат…
Мне холодно в теперешней России,
Но этим-то я нынче и богат.
 
 
Расплещет ветер строки посвящений,
Забудет, но во времени своём —
Поэт всегда хоть чуточку – но гений…
И это слово памятью о нём.
 

Померанье

 
Забрёл на полустанок,
До утра
Мне оставалось ждать,
А время года
Была зима —
Тяжёлые ветра,
И минус двадцать пять была погода.
 
 
Собаки выли, и стелился снег,
Дороги заметая, а в сторожке
У печки грелся старый человек,
Сметая со стола ладонью крошки.
 
 
И показалось мне, что это я —
Уют найдя, найдя успокоенье,
Вобрав в себя дороги бытия,
В ладонь сметаю вечности мгновенья.
 

Юлия МОРОЗОВА

Крестный путь

 
По ступеням, по струнам, по нотам,
По стопам, по камням, по откосам.
Луч сверкнул – за седьмым поворотом.
Город скорби. Виа Долороза.
 
 
Километры изломанных сводов.
Лабиринты распахнутых арок.
Лавки мытарей, искариотов
Осквернили святыню базаром.
 
 
Сквозь врата замирающих улиц
Голос неба несётся с амвона.
Три креста на вершину взметнулись
От Голгофы к руинам Сиона.
 
 
Склоны гор замурованы в мрамор.
Ветер стонет в ладонях заката.
Ночь. Бегу переулком, дворами —
Напрямик, наугад, без возврата.
 
 
Девять звеньев сплетаются в вечность.
На губах – Триединое Имя.
Остановка. Падение. Встреча —
На ступенях Иерусалима.
 

На суде

 
Помню – пошатнулся потолок,
Подкосились слабые колени.
Женщина держалась за платок,
По её лицу скользили тени.
 
 
Стены уплывали под откос.
Устрашали чёрные сутаны.
Серый снег седеющих волос,
Вместо глаз – слезящиеся раны.
 
 
В пальцах дрожь, надорванная нить.
Прогибался пол в судебном зале.
Крикнула: «Как смеете судить!
Вы – законники на пьедестале!»
 
 
За решёткой дочка видит мать.
Опустеет дом с лучами солнца.
Камнем брошено: «Арестовать».
На запястьях заблистали кольца.
 
 
Женщину с надломленной судьбой
Ждут Кресты, тюремные объятья.
Дочь немеет, глядя на конвой,
Уводящий маму на распятье.
 

СИЗО

 
На свиданку дают полчаса.
Стук сапог по цементному полу.
В коридоре слышны голоса.
Запах курева и корвалола.
 
 
В помещении тесном аншлаг.
Передачки, продукты, пакеты.
Трёхполосный кривляется флаг,
Над тюрьмою крутя пируэты.
 
 
Сигареты ссыпают в мешки.
Туалетную режут бумагу.
Тут развязаны все узелки.
Тут не сделаешь лишнего шага.
 
 
За окном завывает февраль.
Заскрипели врезные засовы.
Обнажилась острожная даль
В нецензурном ругательном слове.
 
 
Каждый прячет во взгляде испуг.
Рыщут люди, как звери в загоне.
Здесь привычно дыханье разлук.
Здесь у каждого кто-то на зоне…
 

На свидании

 
Между нами – немое стекло.
Телефонная трубка на взводе.
Сорок суток с ареста прошло.
Под конвоем ты грезишь свободой.
 
 
Вереница потерянных лиц.
Ожидаешь – под номером «девять».
Наши взгляды к стеклу приросли.
Мне глазам своим трудно поверить.
 
 
В голове – сотни тысяч дорог.
В сердце стонет, срывается скрипка.
В тонких пальцах – промокший платок.
Прячешь слёзы в налёте улыбки.
 
 
Не обнять. Не прижаться к груди.
Мы бездушную стену целуем.
Между нами – стальные дожди.
Циферблат возгласил: «Аллилуйя!»
 
 
Стрелки колют цыганской иглой.
Застывают секунды в зените.
Мне смотреть на тебя тяжело!
Бесконечно страшней – не увидеть.
 

Прощальная симфония

 
Метро Новочеркасская. Дыхание апреля.
Семь нот минорной гаммы у северных мостов.
Последнее свидание под рёбрами туннеля.
Нас ревность превратила в назойливых врагов.
 
 
Ты щурился и лгал. Пальто – темнее бездны.
Дрожали наши тени под сводом облаков.
Чуть слышное: «Прощай», и ты исчез в подъезде —
Как исчезает солнце за спинами домов.
 
 
Гремел трамвайный хвост. Щетинились вагоны.
Как много километров – в квадрате площадей!
Как много глаз у стен! Как много рук у клёнов!
Как много скользких масок на лицах у людей!
 
 
Глаза впивались в ночь – в сиреневую копоть.
Широкими зрачками смеялись фонари.
Двенадцать лестниц в май и две ступеньки в пропасть
На стыке двух проспектов – в объятиях зари.
 

Загранщики

 
Нас нет в «сейчас». Мы просто отголоски
Друг друга, памяти, скользящих лет,
Фигурки из расплавленного воска,
Глядим не вдаль, а прошлому вослед.
 
 
Сродни вещам, мы тянемся к покою,
Марая безымянные листы,
Чтоб, скомкав мысли, затыкать собою
Покатое пространство пустоты.
 
 
Словами безначальность отражая,
Используя творительный падеж,
Мы жаждем невещественного рая,
Переступая мысленный рубеж,
 
 
Предчувствуя за смертью измеренье,
Наполненное истиной до дна.
Нас больше нет в условности мгновенья —
Мы там, где захлебнулась глубина.
 

Ода окну

 
Моё краеугольное окно
Глотает грязь, внезапный запах странствий.
Уткнувшись вдаль, оно обречено
Горбатым носом вспарывать пространство.
 
 
С безумным капитаном на борту
Голландец в двадцать семь квадратных метров
Высотки задевает на лету,
Придерживаясь курса – против ветра.
 
 
В его владеньях – весь надлунный мир,
Созвездия невидимой Вселенной,
Среди обычных питерских квартир
Он полон первобытных откровений.
 
 
Крылатый призрак с каменным лицом
Сверкает светло-серыми глазами.
Я подпираю запотевшим лбом
Окно, граничащее с небесами.