Текст книги "Дело не только в возрасте (СИ)"

Автор книги: Koda Aleru

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Я с той стороны подожду, – и только теперь уставляется на Сокджина-шши, будто эти слова предназначены ему. Преподаватель в немом удивлении приподнимает бровь, на что я просто молчу. Он всё же решает уточнить.

– Это у него ты провела ночь?

– Ночевала, – подмечаю, потому что мне никакие недоразумения не нужны, – как и десятки раз до этого, когда мы вместе готовились к занятиям. А что?

– Ну… Юнги все эти разы думал, что твое «к другу учиться с ночевкой» значило «я к своему парню, чтобы спокойно заняться сексом», – прямолинейно отвечает преподаватель, а я от его ответа просто выпадаю.

– Кто бы, чёрт возьми, говорил… – шепчу себе под нос, но Сокджин-шши каким-то образом это умудряется услышать.

– Понимаешь, – к моему удивлению, начинает он как-то неуверенно, – всё совсем не так, как ты думаешь.

– То есть вчера утром мне не указали на дверь? – скептично поднимаю бровь, но, к моей растерянности, мужчина на это согласно кивает.

– Именно. Юнги совсем не так… то есть, не это хотел сказать. Он просто… переживает, – уклончиво, а смотрит совсем не на меня – куда-то в сторону. – Лучше тебе вернуться и поговорить с ним самой.

– Моей ноги там больше не будет, – к удивлению, получается ответить совершенно спокойно, хотя внутри трясет. – Мне хватило вчерашнего… и семнадцати лет в детдоме, чтобы понять, когда стоит делать ноги.

И покидаю кабинет, не слушая больше ничего. Пишу Чонгуку короткое сообщение, что мне плохо и я больше не хочу сидеть на парах, только после этого ухожу, хотя еще две пары сегодня. Ну и плевать, если честно.

Пятнадцать лет разницы.

Я знала, что будет непросто как минимум потому, что он с высоты своего опыта легко сумеет распознать природу моих чувств к нему – и точно не спутает с обычной благодарностью. Вот чего понять не могу: почему он и правда настолько взбесился именно сейчас, именно тогда, когда я принимала участие в постановке?

К черту. Меня больше не должно интересовать творящееся в мозгах опек… Юнги-шши. Если он не соизволил мне ничего объяснить, несмотря на осторожные вопросы, значит, не стоит и заморачиваться. Хотя да, я всё еще чувствую вину…

И, к сожалению, страх.

Даже Чонгуковых объятий сначала напугалась, надеюсь, он этого не заметил, да и Сокджин-шши когда схватил, сердце чуть ли не остановилось. Утром, когда мы с Чонгуком шли на пары мимо стройки, и оттуда послышался грохот, пришлось остановиться на пару минут, чтобы успокоиться. В общем…

В общем и целом, я зла и расстроена, но просто так выбросить из головы чувства, живущие уже несколько лет, я всё еще не могу.

Чон-мама с порога вручила мне чашку горячего какао, ободряюще хлопнула по плечу и сообщила, что заказ с едой уже едет, он оплаченный, а ей кровь из носу необходимо бежать в офис.

Забыться сном после еды так и не получается. Отвлечься на учебу или книги – тоже, потому что в черепушке всё время бьются за первенство воспоминания.

Как вместе отскребали дочиста дом.

Как кормили щенков из бутылочки, когда те вдруг заболели.

Как вместе отмечали праздники.

Как он впервые залепил мне снежком в спину, а после просил пощады.

Эта ночь проходит так же бессонно, как и предыдущая, хотя Чонгук ответственно спит рядышком, готовый проснуться в любое время и успокоить. Вопреки всем ожиданиям – даже своим – я не плачу. Совсем.

А еще через три дня при выходе из университета меня ловит необыкновенно серьезный Юнги.

– Нам нужно поговорить.

И я, глупая, соглашаюсь, взмахом руки отпуская Чонгука домой (хотя и знаю, что он не хочет меня бросать на съедение).

Мы безмолвно ужинаем в том же ресторанчике, куда он привел меня в день нашего знакомства, и мясо сегодня выше любых похвал. Юнги-шши всё время бросает на меня взгляды, которые я даже не берусь идентифицировать, но решается нарушить молчание только тогда, когда я пододвигаю к себе чашку с какао.

– Прости меня.

Чуть не обливаюсь чертовым какао. Вот этого я точно не ждала, о чем пытаюсь сообщить как можно спокойнее.

– А чего ждала? – и взгляд такой… тяжелый. Пожимаю плечами.

– Ничего, собственно. Не ждала даже увидеть рядом со своим универом, не то что извинений.

– Я был возмутительно неправ… И не только в то утро. Конечно же, с моей стороны это было минимум некрасиво приводить кого-то в наш общий дом…

– У меня же нет на него ни единого права, – напоминаю, но дело в том, что я и правда так считаю. То, что надо мной оформили опекунство, еще не значит, что я буду претендовать хоть на что-то, да я даже вещи старалась носить как можно бережнее… чтобы была возможность их вернуть. Юнги-шши с шумом выдыхает, морщится, но продолжает.

– … не посоветовавшись с тобой. И орать я совершенно не должен был, и говорить то, что сказал. Блин, да я внес тебя в совладельцы дома еще при его покупке, если не веришь – у меня бумаги с собой! – снимает очки и устало потирает покрасневшие глаза. Всё выглядит так, будто он тоже не спал эти четыре ночи. – И моя резкость в последние месяцы… я не могу её объяснить, но мне жаль. Искренне жаль. Это непростительно – сначала пообещать тебе защиту и уют, а после самому же их отбирать, даже этого не замечая.

– Это всё, конечно, звучит очень хорошо, – медленно тяну слова, обдумывая каждое, и упрямо пытаюсь не обращать внимания на скребущих нутро кошек, – но что дальше?

Мужчина улыбается одними уголками губ, вводя меня в замешательство, но после предлагает то, чего я уж никак не могла предполагать.

– Я прошу тебя вернуться домой. В наш дом, – и это наш он так выделяет, что мне на мгновение неловко, но после я вспоминаю те адские ночи, когда тряслась в сухой истерике как можно тише, чтобы не разбудить лежащего рядом Чонгука. Юнги-шши, видя откровенную неприязнь на моем лице (надеюсь, что смогла показать именно её), поспешно уточняет, – конечно же, когда тебе это будет удобно. И если ты захочешь этого сама. Я приму любое твое решение, но если решишь остаться где-то иначе или найти новое жилье, пожалуйста, сообщи мне – я хотя бы привезу все твои вещи.

***

Чонгук смотрит с хитрой улыбкой, и я понять не могу, почему он так лыбится, но на всякий случай отодвигаюсь.

– Ты точно ничего ему не говорил? – в который раз уточняю, но друг снова отрицательно машет головой.

– Ты правда не понимаешь, почему я настолько доволен? – теперь уже моя очередь мотать несчастной головушкой, будто я игрушка. – Он тебя умолял вернуться к нему.

– Ничего он не умолял, – отмахиваюсь, хотя если учесть обычное поведение Юнги-шши и сравнить с сегодняшним, то Чонгук близок к правде. Друг нетерпеливо ёрзает на кровати.

– Так как ты поступишь?

А вот это мне и самой интересно.

– Промаринуй его в неизвестности еще пару дней, – советует добренький Чонгук, но он не знает основного: мне и самой некомфортно вдали от дома. Я ужасно хочу в свою маленькую комнату-крепость с самой удобной в мире кроватью, цветастым одеялком и десятками подушек – упасть туда и забыться спокойным сном хотя бы на день. Когда я сообщаю об этом Чонгуку, он только улыбается и советует:

– Тогда лучше сейчас беги. Твой опекун как раз через полтора-два часа должен домой возвращаться, разве не так?

Лицо Юнги-шши, когда он открывает дверь на кухню, а там уже ждем я и ужин – бесценно.

Он безупречно вежлив во время приема пищи, только ловит за руку (и да, я отдергиваю её в то же мгновение под его расстроенным взглядом), когда я иду мыть посуду, и просит присесть.

– Я отлично понимаю, что ты меня не простила, – согласно киваю, ничуть не скрываясь – такие вещи не прощаются в одно мгновение. Он продолжает, – да и понимаю это. Вот только, раз ты решила вернуться, я хочу немного сменить наши правила. Нет, ничего такого, – видя мою напряженность, сразу же пытается успокоить, – просто теперь мы делим все обязанности по дому поровну. Это обязательное условие, пойдет?

– Но вы же меня держите… – начинаю, но у мужчины в одно мгновение лицо становится настолько несчастным, что замолкаю. Молчим пару минут, пока он собирается с мыслями.

– Я тебя не «держу» ради чего-то. На самом деле, я думал, что ты давно это поняла… Мой очередной недочет, – никогда не видела его настолько раздраженным – на себя. – Вообще-то, мне знакомый психолог посоветовал дать тебе чем-то заняться, чтобы ты сначала могла адаптироваться в доме и принять свою свободу. А потом – каюсь, я настолько привык, что просто… Чёрт. В общем, обязанности поровну, потом составим расписание. Идет?

Молча киваю, чувствуя себя, как три года назад – подобранным с улицы щенком. Мужчина продолжает:

– И второе: если ты вдруг захочешь кого-то привести, просто напиши мне сообщение. С моей стороны… больше такое не повторится.

– Мне некого водить, – осторожно уточняю, от чего лицо опекуна на мгновение становится нечитаемым, а потом он по своему обыкновению улыбается. – И вы тоже… в общем, делайте всё, но только предупреждайте.

– Какие твои годы. И нет, я не буду никого водить, – твердо и уверенно. Ну ладно, как хочет.

(Признаваться себе, что после этих его слов железные тиски вокруг сердца разжались, я не собираюсь.)

– Кроме того, я надеюсь, что ты не собираешься искать жилье сразу же после окончания колледжа. То есть я понимаю, если ты захочешь действительно жить отдельно и наслаждаться этим – то пожалуйста, но если только потому, что боишься стеснить меня или считаешь, что моя опека живет только до твоих двадцати одного, то ты ошибаешься.

Мужчина напротив настолько восхитительно серьезен, что дыхание перехватывает. И да, в глубине души я всё еще сердита на него, вот только… его слова дают четко понять: для него я всего лишь воспитанница.

Девушки он во мне не видит.

***

В спокойном, размеренном темпе проходит еще год. Мы мирно сосуществуем, наверное, даже слишком осторожничаем друг с другом, излишне вежливы и предупредительны… Ну и к черту. Я действительно остаюсь жить с ним после окончания колледжа, хотя на самом деле уже трижды полностью собирала свои вещи в твердой уверенности, что уйду.

А потом спускалась в гостиную, где Юнги работал, сидя на полу и будучи обложенным псами со всех сторон. Он поднимал взгляд, коротко улыбался – одними уголками губ, как всегда, интересовался, не хочу ли я какао с только что испеченными булочками… И меня отпускало напряжение, я кивком соглашалась и возвращалась к себе – разбирать сумки и нервно кусать губы.

Мои чувства? Они никуда не делись, наоборот, крепли с каждым днем, заставляя просыпаться посреди ночи, тяжело дыша – в снах Юнги отвергал мои признания раз за разом.

В остальном мы почти что вернулись к привычному образу жизни. Юнги ненавязчиво таскает мне еду, когда я простужена, подвозит на пары и опекает в своей привычной манере – осторожно и не напрягая. Когда пришла пора искать мне работу по специальности, он даже отменил все свои планы на работе и ответственно ходил со мной на все собеседования. Ждал, правда, у входа или где-то в парке неподалеку, но мне и этого хватало для ощущения себя значимой.

Театральный кружок я, кстати, не забросила, а после выпуска так и вообще нахально предупредила Намджун-сонсэннима, что теперь он не отвертится от совместных вечеров с выпивкой. Он ничуть не возражал, кажется, точно так же привязался ко мне, как и я к нему.

Что самое странное в общей жизни с Юнги – так это взгляды. Непонятные, пристальные и внимательные, которыми опекун одаривает меня почти всегда, когда думает, что я не замечаю.

А еще…

Чонгук почти что при каждой встрече ненавязчиво намекает, что пора бы уже попробовать перевести отношения с Юнги на новый уровень. Мол, работа у меня теперь стабильная, даже если и мои чувства отвергнут, то найти жилье сейчас совсем не будет проблемой, и так далее, и тому подобное, а, может, опекун и сам жить без меня не может, чего это я только хожу и вздыхаю, вздыхаю и хожу…

Достал меня друг этим так, что когда он в очередной раз завел об этом беседу, я просто оставила деньги за свой заказ и ушла. Чонгук потом тропинку протаптывал под окнами моей комнаты, так как пускать его внутрь я запретила (мне, наверное, показалось… но Юнги-шши при этом выглядел настолько довольным, что я даже удивилась) и время от времени звонил. Звонки я сбрасывала, но втихаря подсматривала в щелочку между штор, как друг ходит туда-сюда, а за ним заинтересованно топотят псы, тоже туда-сюда. Простила я друга только после сообщения с обещанием, что он больше никогда эту тему не поднимет.

Юнги так скривился, когда я попросила его впустить Чонгука, что я смеялась еще долго. Правда, Гукки надолго не остался, лишь вручил мне извинительный торт и смущенно попросил прощения, после заинтересовано зыркнул в сторону опекуна, награждающего самого Чона презрительным взглядом, неожиданно развеселился и пообещал прийти на стандартные пятничные посиделки. После ушел, привычно чмокнув меня в щеку, а Юнги после этого весь вечер крутился рядом, очень палено пытаясь узнать причину ссоры с лучшим другом. Пришлось краснеть и отшучиваться, а после вообще сбежать в свою комнату под предлогом подготовки к работе.

Тот день закончился тем, что Юнги привычно зашел мне пожелать спокойной ночи, невозмутимо подоткнул сползшее на пол одеяло (я редко во сне укрываюсь) и с абсолютным кирпич-фейсом коснулся губами моей щеки. Точно там же, где и Чонгук несколькими часами ранее.

– Территорию метит, – ржал Чонгук на следующий день, когда мы во время обеденного перерыва встретились выпить кофе. В отместку за вызванное его словами смущение оттоптала ему пальцы.

На самом деле, я отлично понимала, что друг прав. Так долго продолжаться не может, обуревающие мое юное и неопытное сердце страсти со временем станут настолько очевидны, что даже абсолютно слепой заметит, и тогда я потеряю контроль. Мне уже мало быть тем, кем я есть в его жизни – девочкой со значительной разницей в возрасте, которая для него что-то среднее между ребенком и младшей сестрой.

В общем и целом, жизнь налаживалась, что заставляло с каждым днем всё больше и больше ждать от нее пинка под задницу.

Он пришел.

В лице Сокджина-шши, который пришел на наши пятничные посиделки вместе с Намджуном-шши, многозначительно переглядывался с ним и Чонгуком весь вечер, из-за чего те двое слиняли всего через час после начала. Я тоже собралась потихоньку свалить, но мой бывший преподаватель ловко схватил за шкирку и усадил обратно. Ну ладно.

– Всё же вы из-за меня пришли, – печально резюмировала в ожидании скучной полуторачасовой лекции. Почти все наши встречи оканчивались тем, что Сокджин-шши с упорством носорога пытался мне объяснить туманными намеками то, чего я упорно не могла понять (как минимум потому, что не слушала).

– Чонгук сказал, что ты наложила вето на обсуждение Юнги с ним, – и ехидно осклабился. Зараза. – Меня ты слушать будешь.

– Почему это? – ну так и я уже не тот зашуганный ребёнок, мне почти двадцать два, за плечами внушительная школа жизни. Сокджин-шши жестом фокусника подозвал официанта и торжественно заявил.

– Потому что мы с тобой сейчас напьемся вусмерть!

И кто такому противиться будет?

***

О чем бы не шла речь в том баре, но несколько часов моей жизни будто выпали из моей головы. Пришла я в себя на пороге дома, отчаянно цепляясь пальцами за вешалку и смутно понимая, что если еще хоть немного потяну, то она отвалится. Рядом стоял откровенно ошарашенный степенью моего опъянения Юнги и, кажется, не знал, с чего начать – то ли отцепить меня от вешалки, то ли помочь снять обувь, то ли просто взвалить на плечо и отнести в ванную, где запереть до утра.

– Это я еще не пьяна, – неторопливо объясняю, – Сокджина-шши в такси вообще заносили.

– То есть ты добиралась домой на такси? – со вздохом облегчения. Мне приходится отвести руки от вешалки, чтобы показательно развести их в стороны. Несчастное приспособление всё же отваливается от стены.

– Не помню. Ой. Я её завтра… сегодня… прибью назад, короче.

– Что ты вообще делала с Сокджином? – с каким-то отчаянием спрашивает опекун, помогая выпутаться из куртки. Внезапно на меня накатывает грусть и я очень незаметно (ага, как же) принимаюсь шмыгать носом.

– Он мне мозги на место вставлял, – на самом деле, это единственная фраза, которую я запомнила из разговора с Сокджином-шши. Грусть накатывает совсем уже неконтролируемо, и я всхлипываю. – Он меня дурой назва-а-а-ал. И сказал, что хоть у меня должны быть стальные я…

– Хватит, я понял, – куртка летит на пол, ботинки тоже, а опекун тихо ругается себе под нос. Мои всхлипывания обретают конкретную причину – я наконец-то вспоминаю, почему вообще пила и что чувствую к этому замечательному мужчине, и вот тогда начинается неконтролируемое слезовыделение с тихими подвываниями.

Самое плохое то, что я отлично понимаю, как же мне завтра будет стыдно за эти слёзы, за истерику и то, насколько трепетно и близко ко мне этот чертовски горячий мужчина.

– Чшш, ну ты чего, – и неловко по спине ладонью, приобнимая второй рукой, – что-то из ряда вон выходящее должно было случится, чтобы ты так… расстроилась.

А в ушах – словно вода. Все звуки будто и слышу, но они так далеко, так непонятны, а вот близко и четко – изгиб шеи, терпкий запах, острая ключица.

И кожа под губами такая соленая…

– Ты что творишь? – шепчет с такой неожиданной уязвимой болью в голосе. – Настолько перепила?

– Я этого столько лет хотела, – выдыхаю нервно, пока дрожащими руками как можно крепче цепляюсь за его рубашку. – Почти что все те пять лет, возможно, даже с того дня, как ты меня подобрал.

– Ты просто пьяна, – пытается уговорить, пока я нервно расстегиваю пуговицы, обнажая такую восхитительно нежную кожу. Надо же, выглядит худым, а на деле есть чем полюбоваться. – Тебе стоит выспаться, и только тогда…

– Что? Снова будешь делать вид, что меня не существует? Или что я для тебя всего лишь ребёнок? – вдумчиво вожусь с последней пуговицей, но и она падает жертвой моего упрямства. Покачиваюсь, чуть не падая на левую сторону, и расстроено понимаю – и правда пьяна. Вот только действия мои вполне осознанные и обдуманные давным давно, даже если трезвой я запрещала себе это принимать. – Я устала от этого. И уйти хочу, как только найду жилье, – Юнги на этих словах содрогается, и я только грустно улыбаюсь. – Да уж, простите, вам придется искать себе новую домработницу… А деньги за колледж я обязательно отдам.

– Остановись, – когда я с него рукава рубашки стягивать начинаю. Но только просит, сам и пальцем не шевелит. Вот только смотрит так, как редко получалось словить, с непонятной тягучестью в потемневшем взгляде. – Неужели ты и правда думаешь, что мне важно только это? Уборка и готовка? Я думал, мы разобрались с этим уже давно.

– Нет, еще стирка, покупки и много чего другого, – только бы он не заметил, как у меня пальцы трясутся!

– Малышка, – шипит сквозь зубы, прикрыв глаза, когда я стягиваю с себя мокрую от пролитого алкоголя майку и прижимаюсь к его голому торсу своим, – в последний раз предупреждаю – остановись. Я не хочу, чтобы всё было так…

– Ни. За. Что.

И когда получается словить его губы своими, мозг наконец-то отключается.

***

Почему-то я твердо уверена, что просыпаться не хочу.

Вот только я же не тюха слабохарактерная, я – закаленное улицей дитя, прошедшее не самую легкую школу жизни. Если есть проблема – встреться с ней лицом…

Только если это не лицо твоего опекуна.

Зажмуриваюсь обратно под его тихий смех и со стыдом осознаю собственную (и не только) обнаженность. Юнги проводит горячей ладонью по моей спине и притягивает поближе к себе, почти что заставляя уткнуться пылающим от унижения лицом ему в плечо.

– С добрым утром.

Я хочу умереть.

– Чего ты, маленькая? – когда я в почти что истерике срываюсь на скулеж, и невесомо плеча касается губами. А дальше встревожено: – Или ты ничего не помнишь?

Вот дело как раз в том, что я помню.

И как рыдала, и как раздевала, и как без какого либо стеснения раздевалась сама, и как говорила-говорила-говорила, не фильтруя ни единой мысли, ни единого слова или воспоминания, которые глодали мою душу из года в год и были связаны непосредственно с Юнги.

И как он в конце концов ответил на поцелуй, притянул к себе близко-близко и горячие ладони огладили спину и бока. И как касался ласково, почти что каждую минуту спрашивая, не против ли я его рук, его губ на себе, не стыдно или страшно, и как больше нравится… А мне как раз стыдно и было – от его ласкового шепота прямо в душу, от нежных поцелуев всё ниже и ниже, от умелых рук, которые были, казалось, везде…

– Так помнишь, или нет? – хотя ответ уже знает, вон как самодовольно ухмыляется. Издаю невнятный писк и сползаю еще ниже, накрывая одеялом голову.

– Мы не переспали.

– С технической точки зрения – нет, – уклончиво отвечает, – но всё равно это был секс.

Будто бы мне от этого легче!

– Но можем это исправить, – и ловким движением вытягивает меня из-под одеяла обратно. – Эй, ну что за ребячество? Открой глаза.

– Ни за что, – вот только возмущения в его голосе не слышно, разве что только ласковую смешливость. – Я открою их только тогда, когда окажусь здесь одна.

– Вообще-то, это моя комната, – медленно отвечает, одновременно ведя кончиками пальцев по позвоночнику, – и я отсюда никуда уходить не собираюсь, – довольно заканчивает коротким поцелуем в макушку. – И я был бы очень рад, если бы и тебе не захотелось отсюда уходить.

– В душ хочу, – признаюсь, пытаясь не думать о том, что рядом со мной лежит человек, в которого я была безответно влюблена столько времени… – И Сокджину-шши надо позвонить, сумел ли он вчера нормально добраться домой… Ай!

– Ты отвлекаешься на что угодно, чтобы не думать о сложившемся положении, – укоряет, и вполне справедливо, потому что так и есть, а после достает с тумбочки халат и подает мне. – Ты же после душа не убежишь?

– Да куда мне бежать… – ворчу, быстро укутываясь в приятную махровую ткань. Упрямо пытаюсь не смотреть на Юнги, настолько упрямо, что когда он ловит меня за запястье, зажмуриваюсь. Он смеется.

– Я тогда завтрак пока сделаю.

Интересно, если я в халате попытаюсь вылезти в окно и сбежать к Чонгуку, что именно подумают соседи и прохожие?

***

За несчастные десять минут, что я принимаю душ, у меня уже готова целая речь. Полна решимости, быстро вытираюсь и одеваюсь (пока эта самая решимость никуда не сбежала), а после набираю полные легкие воздуха и вхожу на кухню.

В тот же миг всю уверенность сдувает, разворачиваюсь и пытаюсь по-тихому свалить, но останавливает ласковое:

– Останься. Я тебе сделал ту ужасную штуку без сахара, которую ты называешь кофе и гробишь им сердце. И круассаны уже в духовке, через десять минут готовы будут.

Бьет по больному, я же обожаю круассаны. Сажусь на краешек стула, чинно складываю руки на коленях и наконец-то осмеливаюсь поднять взгляд. Юнги смотрит ласково, с улыбкой, так что я вспыхиваю и снова зажмуриваюсь под тихий смешок.

– Завтракать тоже будешь с закрытыми глазами?

– Если бы ты был на моем месте, как бы себя вел? – огрызаюсь, потому что лучшая защита – нападение. Приоткрываю один глаз, потому что нос уже уловил аромат кофе поблизости, значит, надо взять кружку и ничего не расплескать, чего не сделаю без зрения. Юнги садится напротив, обхватывает ладонями свою чашку с ужасающе сладкой бурдой, которую он называет кофе, и вполне спокойно отвечает.

– Не знаю… Я уже и не помню, каким был в двадцать два, но думаю, что не сильно отличался от себя теперешнего. Чёрт, Юнджи, я понимаю, что слишком тебя смущаю, но и меня пойми – у меня тут мечта последних лет сбылась.

– Переспать с подопечной? – ворчу почти что обиженно, но он лишь отрицательно качает головой.

– Услышать о том, что небезразличен, от любимой девушки.

Давлюсь кофе, но он этого будто не замечает, продолжая, смотрит прямо в душу и улыбается такой улыбкой, которой я еще никогда не видела.

– Иметь возможность поцеловать её, обнять не только, как друг; провести ночь в объятиях с ней, наконец позволив себе любить её так, как столько времени хотелось. Понять, что ей не страшна разница в возрасте, что она готова принять меня со всеми моими заскоками, и уверить её в том же… Ничего не напоминает?

Мои мысли. Будто точь в точь, будто списаны с холста пятилетних размышлений…

– Ты думала, я просто так тебя подобрал? – внезапно спрашивает, пока духовка пиликает оповещением. Вытягивает из нее противень с аппетитно пахнущими круассанами, но я отмечаю это автоматически.

– А разве нет? Я думала, это было спонтанное решение, типа котенка приютить во время грозы.

– С одной стороны, ты права, – он посыпает круассаны сахарной пудрой и кокосовой стружкой, ставит передо мной тарелку и мягко объясняет. – Ты была точно такой же, как я. Одинокая, выброшенная, будто использованная вещь, смотрела пустым взглядом на человека, который собирался выместить на тебе свою злость к этому миру. Я не всегда был богатым и успешным, знаешь, – нет, не знаю. Об этом я слышу впервые. – Мне тоже пришлось начинать с самого низа, с почти бездомности, когда меня выбросили из приюта. И мне тогда никто не помог, вот что самое неприятное. Я не хотел, чтобы в такую ситуацию попала и ты.

– Неожиданно. То есть, я всегда думала, что ты в размолвке с родителями или еще что, но… Почему ты не рассказывал? – а сама уже начинаю себя накручивать. Юнги садится – в этот раз рядом, а не напротив – и накрывает своей ладонью мои пальцы.

– Не хотел, чтобы ты себя чувствовала неловко. Ты и так все эти годы ощущала обязанность передо мной, как перед спасителем, я же хотел, чтобы ты воспринимала меня обычным человеком. Сначала просто мною двигало желание помочь и позаботиться, потом выяснилось, что с тобой интересно и весело, а через некоторое время дошло – я в тебя по уши. И да, предупреждая твой вопрос – я ревновал тебя к Намджуну, когда вы вместе играли в спектакле. Что я думал о Чонгуке, тебе лучше не знать.

– Но…

– Не знать, – твердо и немного виновато. – Это сейчас я знаю, что он просто друг и точно так же заботится о тебе, но раньше мне ему шею свернуть хотелось.

– Ему тебе тоже, – не могу удержаться от подколки, на что мужчина смеется.

– В этой беседе есть положительный момент, знаешь ли, – и переплетает наши пальцы.

– И какой же?

– Ты больше взгляд не прячешь.

И правда.

– Это не отменяет тот факт, что мне стыдно за мое поведение прошлой ночью, – предупреждаю, на что он снова смеется и неожиданно целует в кончик носа.

– Кому стыдно, а кому всё понравилось, – философски отмечает, ненавязчиво опуская свободную руку мне на талию. Дыхание перехватывает, когда тонкие, вечно поджатые в упрямую линию губы накрывают мои. – Так что, подопечная, будешь встречаться с мужиком, старшим за тебя на пятнадцать лет?

Ну и что я могу ему ответить?

***

Суббота, 18.15

Кому: Юнджи

От кого: Чонгук

Ты там после вчерашнего в порядке?

Суббота, 18.16

Кому: Чонгук

От кого: Юнджи

Он охренезно целуется

Суббота, 18.16

Кому: Чонгук

От кого: Юнджи

И не только

Суббота, 18.25

Кому: Юнджи

От кого: Чонгук

Постой

Суббота, 18.25

Кому: Юнджи

От кого: Чонгук

Что

Суббота, 18.25

Кому: Юнджи

От кого: Чонгук

ЧТО?!

Суббота, 18.26

Кому: Чонгук

От кого: Юнджи

И не беспокой меня до понедельника. Я тут счастлива, вообще-то

Суббота, 18.30

Общая рассылка: Намджун, Сокджин

От кого: Чонгук

ХЁНЫ, СВЕРШИЛОСЬ!

========== Special. Hold Your Breath ==========

– И как прошел день, Юнджи-я?

Он улыбается мягко, принимает в свои объятия и аккуратно касается губами макушки.

Оказывается, трезвой я не настолько смела.

Юнги-шши же таким не страдает. Он открыто – то есть как для него – выражает свои чувства, без единой капли смущения одаривает меня сладким касанием губ перед работой и ловит в свои объятия после, сразу же утягивая на диван, где одними поцелуями доводит до потери здравого смысла. И каждый раз хочется всё больше и больше, чтобы его руки наконец-то скользнули под рубашку, огладили ребра и спустились вниз, стягивать чулки.

Чулки – это отдельная тема. Мое тело – несуразное, нескладное, совсем не идеальное, всё еще во время стресса тощее из-за резких потерь веса – также, потому что он и слышать не хочет о моем самокопании, и когда всё же ему получается уделить мне больше, чем спокойные поцелуи, то это сопровождается сотнями сладких слов и обожествления.

И это всё – мне?

Это всё – для меня?

В любом случае, проблема опять же типичная: взрослый уверенный мужчина знает, чего он хочет; и мелкая пацанка, которая тоже в курсе своих желаний, но их все перекрывают смущение, стыд и неловкость.

И, кажется, мой бывший опекун отлично это понимает.

Поэтому сначала – только поцелуи. Сладкие, выносящие душу, он всегда начинает с медленных и неторопливых, пока подводит меня к дивану в гостиной (наши спальни дальше, да и я пока стесняюсь оказываться с ним в одной кровати). После – усаживает рядом, хотя мы оба знаем, что как только я перестану нервничать и немножко осмелею, то он возьмет – да, вот так, под бедра – и одним резким рывком пересадит себе на колени. Вот и сегодня его руки удобно устраиваются на моей спине, ласково, успокаивающе поглаживая, пока я – глупая, неопытная девчушка – несдержанно зарываюсь пальцами в его волосы, изо всех сил пытаясь прижаться поближе, вплавиться телом в чужое, худое и жилистое, но сильное. Пока он сладко покусывает мою нижнюю губу, после её аккуратно зализывая, его ладони вдруг сползают вниз, пальцы еле весомо кружат на нижнем шву рубашки, будто бы раздумывая – нырнуть под ткань или еще нет?

И вот здесь, наверное, у меня совершенно отказывают мозги.

Потому что я разрываю неторопливую пытку наслаждением, роняю голову ему на плечо и тихонько выстанываю:

– Прикоснись ко мне уже.

Он замирает.

Я застываю тоже.

Чёрт.

Чёрт!

Чёрт-чёрт-чёрт!

А если он не хотел? Если ему это не нужно? А вдруг я совершенно не так поняла, о небеса, как мне ему теперь смотреть в гла…

– Сладкая, – хрипло зовет, и я чувствую короткий поцелуй в макушку, – ты уверена, что я могу? То есть – я хочу, я очень этого хочу, но… Ты хочешь?

– Я, чёрт возьми, сижу у тебя на коленях, – прерывисто выдыхаю слова и снова не могу сдержать стон, когда он – случайно ли? – царапает ногтями обнаженную кожу поясницы, – с задранной юбкой, у меня сердце колотится, будто я марафон пробежала, меня целует самый горячий мужчина в этой вселенной – а ты спрашиваешь, готова ли я?!

– Ладно, ладно, – он тихо смеется, но когда я поднимаю взгляд – скулы у него залиты румянцем. Ладно. Хорошо. Ему тоже нравится, когда ему говорят приятности? – Но ты тогда не против, чтобы мы перешли в спальню?

После нескольких секунд раздумий и короткого кивка он неожиданно бросает «держись» и легко поднимает меня на руки.