Текст книги "Дело не только в возрасте (СИ)"

Автор книги: Koda Aleru

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Да я с работы всегда сама возвращаюсь, всё в порядке, – пытаюсь заверить, но это чудушко только весело хмыкает:

– Ну если я могу это сделать, то почему бы и нет?

Ладно, на этот аргумент я возразить не могу.

Чонгук оказывается занимательной личностью: у его старшего брата своя фотостудия, и он там уже несколько лет работает фотографом. Шутя говорю не разглашать это другим девочкам, потому что его же разорвут, и когда парень горько вздыхает, я не могу удержаться от смешка.

Ми-и-и-илый же.

– До завтра тогда?

– Угу, увидимся!

Своим первым днем в роли студентки я очень удовлетворена.

Юнги-шши на это только хмыкает и бормочет что-то типа: «Эх, молодость».

Ну да, нашелся «старик».

***

– Ну-ка стой.

Я уже почти заношу ногу над порогом, когда меня ловят за капюшон.

– Фто фвуфилось?

– Прожуй сначала, – снова ерошит мне волосы и тянет назад в дом. – Не бойся, не опоздаешь, – Я на это недовольно ворчу и запихиваю гренку в рот целиком. Опекун на это улыбается своей фирменной улыбкой – уголками губ, и протягивает мне коробку. – и не вздумай возражать. А теперь пошла.

Вооот, а теперь меня вытолкнули из дома, заперли за моей спиной дверь, и я просто стою на дорожке, щенки ластятся к моим ногам, а я держу в руке навороченный телефон.

Ну нет, это переходит все границы.

Всё началось с того, что однажды Юнги-шши зашел в мою комнату (до сих пор не могу привыкнуть, что она у меня есть) и просто кинул на кровать несколько коробок со словами «Только вздумай отказаться». Я ворчала, пыхтела, спорила, но мне закрыли рот, снова чмокнули в лоб и, пользуясь состоянием амебы, заставили сказать: «Спасибо за подарок». Те вещи я носила, потому что хорошие, удобные и качественные, но попросила больше такого не делать.

Такого – не было.

Было, что меня затащили в торговый центр после известия, что я теперь состою в драмкружке, и заставили примерить кучу вещей, а после просто вручили мне их, демонстративно порвав чек. Потом вдруг Юнги-шши случайно заказал вместо мужских туфель сорок второго размера женские кроссовки тридцать шестого, и мои возражения, как всегда, не слушали.

Что же, спорить не буду, телефон мне действительно нужен, потому что старый доживает последние дни, иногда выключаясь просто так, но всё же, я бы обошлась моделью гораздо проще и дешевле.

Ну разве меня он послушает?

Хотя всё равно это слишком неловко.

***

Юнги-шши подвозит меня совершенно случайно: ему в этот день нужно куда-то по работе, мне просто ко второй паре. В том, что это была плохая идея, я убеждаюсь, стоит мужчине выйти из машины – я растяпа, которая забыла на заднем сидении важную тетрадь.

– Юнги-я? Ты, что ли?

– Хён, какая неожиданность, – мой опекун с улыбкой жмет руку Сокджину-шши, преподавателю высшей математики, и мне под его презрительным взглядом хочется исчезнуть.

– Ты почему тут?

– Подопечную на пары завез, она, вроде как, приболела немного, решил не рисковать.

Не буду скрывать, я от этого в шоке. То, что у меня небольшая температура и горло дерет, будто кошка когтеточку, я молчала. Как он узнал?

– Прости, хён, мне на работу, – Юнги-шши совсем по-дружески стукается с Сокджином-шши кулаками, как не делал ни с кем на моей памяти, и уезжает.

Неловкая ситуация остается.

– Ты же понимаешь, что сейчас он просто играет в отца? – чуть хриплый голос произносит то, что я так боялась признать сама себе. Что же, придется.

– Вполне.

– И когда ты ему надоешь, то вполне можешь оказаться на улице? – он смотрит… обеспокоенно? Странно. Я думала, та неприязнь была направлена на меня…

– И это понимаю, сонсэнним.

– Ладно, – он просто кивает и подталкивает меня в спину в направлении к входу. – Если что, не стесняйся обращаться.

Заметил ведь, да? Не мог не заметить, как я на него смотрю, как вздрагиваю, если он говорит обо мне или касается.

Заметил.

Два далеких года назад, когда мне было семнадцать, я действительно считала это просто благодарностью за спасенную жизнь.

Это сейчас, когда мне уже горьких девятнадцать, я понимаю, что со мной происходит. Почему я, как несчастное яблоко Ньютона, свернула со своего привычного пути, пока не достигла осознания. Сейчас я знаю, почему мое сердце непрерывно мечется между небом и землей.

Это моя чертова первая любовь.

========== Whose side are you on? ==========

There’s a war in my head and I don’t understand

How we ended up here

There’s a tear in my heart where your lies left a mark

And now nothing is clear

Whose side are you on?

Всё не может быть хорошо и просто всегда, ведь так?

Вроде в колледже всё неплохо: меня хвалят преподаватели, учеба интересная и лично мне немного сложная, с группой нет никаких проблем, а между мной и Чонгуком завязалось некое подобие дружбы… и мы оба надеемся, что это перерастет во что-то большее, крепкое и нерушимое, и нет, я говорю совсем не о романтической любви. Еще и один из преподавателей, Ким Намджун, подкармливает печеньками и учит заплетать косы, но успокаивает то, что он так обращается со всеми девушками в колледже. Но приятно.

Всё хорошо, легко и уютно, и это как раз напрягает, потому что я привыкла – если дела долго идут без запинки, значит в скором времени жизнь влепит тебе нехилый такой поджопник. Но нет, я без любых проблем заканчиваю первый курс, завожу еще несколько друзей и подруг, и вовсю наслаждаюсь жизнью. Счет в банке тоже растет, что не может не радовать – подработку никто не отменял, да и Юнги-шши прямым текстом заявил, что заработанное я могу тратить только на себя. Конечно, не сильно я его в этом слушала, всё еще отказывалась брать от него на карманные расходы (в первую очередь из-за неловкости). Конечно, три года жизни вместе – это значительно, это и супчики в постель во время простуды, и вкусняхи в рюкзаке, и новые кроссовки, и непонятно откуда взявшиеся книги на столе, которые мне всегда были интересны и нужны. И да, со своей стороны я пыталась, чтобы это работало и в другую сторону, но как сделать это помимо своих привычных обязанностей, я не могла даже представить.

Всё же есть в этом что-то. В том, что у меня не было семьи, то есть, потому что когда в первый год нашей совместной жизни Юнги-шши притащил ёлку и заявил, что мы вместе будем её наряжать, меня это настолько растрогало, что я всю ночь носом шмыгала и так и не могла заставить себя уснуть. А он, заметив, что что-то не так, тоже не спал и приходил ко мне почти что каждый час – температуру на лбу измерить ладонью, одеяло поправить, и ведь даже не знал, что я бодрствовала всё это время. А потом, под самое утро, притащил целый ворох свертков в разноцветных обертках и запихнул под ёлку.

Мне тогда даже стало неловко. Всё же, особыми финансами в то время я не располагала, поэтому решила использовать старый навык – мы в приюте вязать учились лет с десяти, причем обычно не на новых нитках, а на нитках из старых растянутых свитеров, которые уже невозможно было носить. Тогда их распускали и вязали новые. В этот же раз возможность выбрать пряжу, приятную на ощупь и цвет, у меня была, так что я потратила несколько недель, чтобы связать длиннющий черный шарф и варежки к нему.

И всё равно нервы брали. Весь день, пока мы убирались под праздничную музыку, толкались локтями на крохотной кухоньке, готовя ужин, было так страшно, что ему не понравится, что просто засмеет, или наоборот – сделает вид, что всё круто, а на деле запихнет куда-то в шкаф подальше или же выбросит.

А он не выбросил.

Огладил крупную вязку с нечитаемым выражением лица, и пока я почти что ногти грызла от переживаний, молча на меня смотрел.

– Мне теперь даже неловко как-то, – сказал, заматывая шарф вокруг шеи и улыбаясь по-особенному, так, как только он и умеет, – ты мне своими руками подарок сделала, а я просто купил.

В общем, после этого уже мне пришлось, запинаясь, хвалить подарки и заверять, что это лучшие рождественские подарки в моей жизни.

Он не знал, что они были лучшими только потому, что он старался, выбирал, переживал, а еще это вообще были мои первые в жизни подарки.

Перчатки и шарф, кстати, он до сих пор носит. А под подаренным на второе Рождество вязанным бордовым пледом проводит всю зиму и просто дождливые дни.

На третье Рождество подарок приходилось выбирать вдумчиво, чтобы не показать то тягуче-непонятное чувство, которое начало терзать вроде и недавно, но всё равно показывать его не стоит. И тогда началось: а не будет ли слишком личным дарить рубашку? Или одеколон? А что вообще такое это личное? Он мне покупает дохренища вещей, даже чулки и белье (то есть приходит со мной в магазин и ждет, пока выберу, но всё равно!), так что есть ли для подарков между нами границы? Или они должны быть только с моей стороны?

Закончилось всё тем, что я нашла идеальный вариант – сплести браслет из кожи. Обычный такой, плетенка-косичка, кожу найти не проблема, разве что сначала неудобно, потому что ремешки выскальзывают и расплетаются.

Он этой безделушке радовался, как ребёнок. Конечно, в своем понимании: приподнял уголки губ, одобрительно кивнул, потрепал по макушке и терпеливо подождал, пока я открою все свои подарки, со всё той же мягкой теплотой наблюдая за моей реакцией и упиваясь восторгом.

В общем, так и живем.

Второй курс колледжа радовал меня всё больше и больше: с Намджун-сонсэннимом мы нашли общий язык, обмениваясь рецептами печенек, Чонгук перешел в разряд любимого чудика, с которым и пива выпить, и личное обсудить (хотя я о наличии личного отмалчивалась, он же соловьем разливался обо всех своих пристрастиях), и домой вместе возвращаться – всё равно ж поблизости живем. Щенки выросли и заматерели, встречали меня после работы всегда, и в их понимании лучшее проявление привязанности – это стать на задние лапы, передними навалиться мне на плечи и жарко облизать лицо. В общем, волкодавы волкодавами.

А еще я неожиданно получила главную роль в драмкружке. И хотя радости моей не было границ, но подготовка к ведущей партии забирала гораздо больше времени, чем к второплановой. Кроме того, моим напарником по сцене оказался Намджун-сонсэнним (этот всегда не отставал от студентов, с удовольствием принимания участие в наших заварушках), а он оказался весьма сведущим в театральном искусстве и восполнял мои пробелы в каждую свободную минуту.

И вот тогда у нас с Юнги-шши начались проблемы.

Их причину я понять не могла никак. Свои обязанности я успевала исполнять всегда, в доме было чисто и уютно, холодильник полон еды, одежда чистая и выглаженная. Да, дома я теперь только спала и училась – преимущественно ночью, но свое время тратила не зря.

Поэтому внезапную прохладу по отношению к себе понять не сумела.

Наши отношения постепенно, за каких-то месяц–полтора из неплохих приятельских бесед за ужином превратились в короткие приказы и рубленые фразы. Мне почему-то начало казаться, что Юнги-шши не нравится во мне совершенно всё: и легкий макияж, который научили наводить в кружке, и книги по театральному искусству, и переписка с друзьями, и внешний вид, и… Продолжать можно до бесконечности.

Просто теперь на свое неловкое «Доброе утро» в ответ я получала молчание или захлопнутую перед носом дверь.

Дело было не в оценках – я упрямо старалась, чтобы они ни в коем случае не снизились, и преуспела в этом даже слишком – некоторые предметы даже возрасли; дело было не в обязанностях – дом каждое утро вылизывался дочиста, дело было не в разнице поколений – мы успешно сосуществовали уже некоторое время.

Значит, дело было во мне.

Значит, он узнал или начал догадываться о моих чувствах.

В конце концов всё дошло к тому, что убирать и готовить я начала ночами, только бы не пересекаться с ним и не нарваться на «Вон из дома!».

И даже к тому, что однажды ночью он это увидел, рассердился и начал объяснять мне, что я – студентка, и моя обязанность ночью спать. В довершение грюкнул кулаком по столу…

И я впервые за последние три года забилась в угол, прикрывая голову руками.

Он не говорил ничего. Не успокаивал, как сделал бы раньше, не объяснял своим невозможным сиплым голосом, что насилие – не его метод, просто сел рядом, так, чтобы своим плечом касаться моего.

Просидели мы так до утра. И когда он уже собирался уходить на работу, я неуверенно сумела позвать его к нам на спектакль.

– Я честно старалась ради этого. Пожалуйста, приходите, а?

В ответ же получила только:

– Я подумаю.

Через пару минут хлопнула дверь, а я снова уткнулась носом в колени.

Сколько же времени осталось до того, как он меня выбросит?

***

– Выглядишь, как дерьмо, – Чонгук прижал холодную баночку газировки к моему виску, жестом останавливая уже готового кинуться к нам Намджун-сонсэннима, которого словила режиссерша. – Ничего не хочешь рассказать?

– А что, у меня часто бывает желание поделиться? – цепляю банку за прохладные бока и отталкиваю друга от себя. – Что у нас на сегодня?

– Не уходи от темы, – Чонгук пересаживается, чтобы лицом к лицу, и упрямо ловит мой взгляд. – Что-то с опекуном? Юнджи, ты уже несколько месяцев ходишь, как в воду опущенная, и дергаешься на каждый звук.

– Отвали, Шерлок, – чувствую, что еще пару слов – и распсихуюсь. – Всё в порядке.

А дальше, хвала небесам, меня спасает режиссер. Еще парочка генеральных репетиций, окончательная примерка костюмов – и выступление. И наконец-то всё закончится… Думаю, включая мое проживание в том доме.

Нам выдают каждому по несколько билетов, и парочку я сразу же отдаю заинтересованным подругам, только один оставляю себе – и сразу же на следующее утро оставляю его на кухонном столе.

И сбегаю.

Да, трусливо, но слышать что-то наподобие «Нафиг оно мне сдалось?» не хочу.

Юнги-шши, к большому удивлению, сам ловит меня вечером. Стучит, прежде чем войти в комнату, где я усердно вгрызаюсь зубами в неподдающийся гранит науки, и машет ярким клочком бумаги.

– «Джейн Эйр»? Серьезно?

– Мы это голосованием выбрали, – пытаюсь говорить спокойно, учитывая, что и опекун настроен вроде как благожелательно (в кои-то веки…). – Были еще «Тысяча и одна ночь» и «Чалыкушу – птичка певчая».

– А корейских историй не было? – смотрит из-под стекол очков, и вроде бы расслабленный весь из себя, но что-то всё равно держит в напряжении. Или это я уже напридумывала себе сама?

– Были, но настолько грустные и слезливые, что мы еще на обсуждении сценария разрыдались. Сокджин-шши, кстати, дольше всех продержался… мы так думали, а после поняли, что он как-то умудряется только одним глазом плакать.

Криво улыбается, и я облегченно выдыхаю – напряжение на несколько градусов понизилось.

Какая наивная ошибка.

– Значит, история о любви с большой разницей в возрасте? Вроде как в двадцать лет? И у тебя главная роль? – и хмыкает настолько многозначительно, что мне на душе холодно в одно мгновение становится. – Вместе с этим вашим… Намджуном, да?

– Да, – сипло выдавливаю из себя, – сонсэнним и правда органично вписался в роль мистера Рочестера. Ему идет.

Смотрит на меня неожиданно зло, несчастный билет в руке сжимает так, что тот почти рвется.

– Посмотрю, смогу ли прийти, – цедит сквозь зубы, уходя.

Напряженно выдыхаю.

Вот и поговорили.

***

– Он знает… Или не знает? Или знает?

Бормочу себе под нос, нервно накручивая волосы утюжком, и другие ребята из труппы проходят мимо, подозрительно косясь, но после забивают – у каждого нервы перед спектаклем сдают по своему, так что, скорее всего, это воспринимают какой-то мантрой.

И только Чонгук появляется рядом в своем амплуа Сент-Джона, с высветленными по такому случаю волосами, выдирает у меня из рук утюжок и сам начинает аккуратно сооружать симпатичную прическу.

– Если ты сейчас не успокоишься, мне придется прибегнуть к типичному дорамному способу, – он обеспокоенно всматривается мне в глаза. – Что с тобой? Целое утро выглядишь так, будто хочешь повеситься. Если бы не знал тебя, мог бы подумать, что ты из-за спектакля нервничаешь, но… В чем дело?

– То, что мы пару раз по пьяни целовались и даже провстречались целых три часа, не значит, что ты можешь меня дорамным способом успокаивать, – цежу сквозь зубы, пока обтянутая перчаткой рука по привычке тянется растрепать волосы. – И как ты можешь утверждать, что хорошо знаешь меня?

– Уверенно, – отвечает, хитро улыбаясь. – Как минимум потому, что в тот единственный раз, когда ты перебрала и откровенничала – я был трезвым. Так что? Он узнал?

Обреченно стону, и даже колени от нервов подкашиваются. Конечно же, Чонгуку я могу рассказать всё – и он не проболтается, но всё равно… Обнажать свои чувства – настолько дико для меня, что я даже не могу ответить нормально.

– Наверное, да. Я не уверена, но… Мне уже двадцать, еще пара месяцев – и он с чистым сердцем сможет выбросить меня из дома. Ему неприятно находиться рядом со мной.

– Ну-ну, – друг хмыкает на это насмешливо, а после советует. – Ты бы с ним поговорила, а то твои слова как-то мне не кажутся похожими на реальность. Ну вот, теперь готово, – он поворачивает меня к зеркалу, демонстрируя действительно неплохую прическу: типичный для Джейн строгий пучок, заколотый шпильками. – Тебе идет. С макияжем сама справишься?

Здесь уже более уверенно киваю. В этом деле я и правда лучше, чем в прическах.

Если нужно, ты делаешь из себя милую аккуратность, хотя чувствуешь себя раздраженной, испуганной и агрессивной. Карандашом под веки, матово-нежной помадой по губам, после прибавить немного твердой упрямости во взгляде и расслабить плечи.

Я должна отвечать за свои чувства и поступки. Если я ошиблась – мне нужно исправить всё, если я кого-то обидела – мне нужно извиниться.

Если я влюбилась… Что же, мне нужно только молчать и не выказывать себя даже взглядом.

В принципе, это именно то, что в силу своего воспитания я умею лучше всего.

***

Как только я ступаю на сцену, всё остальное отходит на задний план. История моей героини настолько близка мне по духу, что вжиться в её образ хоть и сначала доставляло неудобство, но сейчас это получается настолько естественно, что я переживаю каждую её эмоцию.

И это восхищает.

Каждый из нашей небольшой труппы идеально отыгрывает свою роль, и я не могу не восхититься Намджун-сонсэннимом, который со своим гримом действительно кажется старше лет на десять реального возраста.

Когда спектакль заканчивается, и аплодисменты шквалом обрушиваются на актеров, я наконец замечаю в толпе Юнги-шши и открыто улыбаюсь ему – вроде как, смотри, я хорошо поработала и горжусь собой!

Вот только опекун сухо кивает, вперяется злым взглядом в меня и Намджун-сонсэннима и уходит, не дождавшись меня.

– А он не очень любезный, – сонсэнним уже в гримерке подсаживается как можно ближе ко мне и помогает вытягивать шпильки, которых Чонгук не пожалел, из волос. – Мог бы хоть сюда подойти и, не знаю, похвалить. Ты правда была изумительной сегодня.

– Не знаю, – пропускаю мимо ушей толстый комплимент и пытаюсь не слишком удрученно выглядеть, хотя на деле на душе кошки скребут, – он скептично отнесся к моей головной роли с самого начала.

– Постой, – сонсэнним начинает как-то понимающе улыбаться, хочешь сказать, ты рассказала своему опекуну, что играешь вместе со мной? Еще тогда, когда мы только разрабатывали всё?

– Ну… да. И что в этом такого? – непонимающе рассматриваю мужчину, который уже начинает открыто смеяться.

– Ничего. Совсем ничего. Так вот почему Сокджин-хён говорил, что твой опекун – жесткий собственник.

Всё равно ничего не понимаю.

***

Когда возвращаюсь домой, меня ждут только псы, жмущиеся к ногам и нежно обласкивающие языками ладони. В комнатах пусто, нет ни намека на Юнги-шши, и от этого всего, от его равнодушия становится настолько пусто на душе, настолько больно и обидно, что я впервые за весь этот период негласной ссоры сажусь перед входной дверью и начинаю плакать. Волкодавы обеспокоено трутся рядом, вылизывают лицо и скулят, и я утыкаюсь лицом в мягкую шею одного из них.

За что мне эти чувства?

За что эта вымученная тяга? Желание сделать всё как можно лучше? Стать идеальной в чужих глазах?

За что мне эта отчаянная боль?

***

– Ты на нее так смотрел, будто готов был убить прямо на сцене, – Сокджин ухмыляется агрессии, с которой Юнги почти что бросает бокал на стол. – Или сделать кое-что другое.

– Ты не помогаешь, хён, – цедит сквозь зубы, а руки трясутся от еле сдерживаемой злости. – Ты видел, как они друг на друга смотрели?

– Как Джейн Эйр на мистера Рочестера, – Сокджин насмешливо пожимает плечами, – хорошо вжились в роль ребятки. Только ты разводишь здесь психоз.

– Она липла к нему, как… – но не договаривает, потому что старший оперативно запихивает ему в рот закуску.

– Лучше не стоит, – с мягким предупреждением советует, – ты же так на самом деле не думаешь, и если сейчас скажешь, то после будет стыдно. А если ты сожалеешь о чем-то, дорогие тебе люди от этого страдают. Думаешь, не видно, что малышку ты довел до нервного срыва?

– Ни до чего я её не доводил.

– Значит, она просто так выглядит, как зомбак.

– Это всё из-за её драмкружка! – возмущается, вскидываясь от, как ему кажется, несправедливого замечания. – Если бы не тратила на него время, то и высыпалась бы нормально.

– Ты и правда не понимаешь, да? – Сокджин зарывается пальцами в волосы, со снисходительной жалостью объясняет. – Она дерганная и уставшая не из-за репетиций, а из-за кого-то, кто свое нереализованное желание переводит в агрессию.

– Нереализованное желание? Ты о чем вообще, хён? – Юнги нервно улыбается, прикрываясь выпивкой. – Не надоело еще придумывать и приписывать всякое и мне, и Юнджи?

– Ты думаешь, я слепой? Это девочка может думать, что просто тебе надоела и ты собираешься её выбросить, – кривая ухмылка Юнги бледнеет и он собирается перебить, но Сокджин демонстративно указывает на тарелку с закуской, – а вот и мне, и Намджуну очень хорошо понятно, что ты в действительности хочешь её намного ближе.

– На чьей ты вообще стороне, хён? – Юнги устало вздыхает, уставившись в пол. Сокджин крутит между пальцами ножку бокала, опускает его со звоном на стол и смотрит в глаза другу.

– Хотел бы сам знать.

Хлопок по плечу друг друга, грустные улыбки запутавшихся мужчин и щелчок закрывшейся двери.

Юнги совершенно не хочет признавать, что Сокджин прав.

========== War of Hearts ==========

Казалось бы, хуже, чем было, уже не будет.

Наивная, глупая я.

На крыльце в обнимку с волкодавами я провела часа полтора, пока уже не начала трястись от озноба, но опекун так и не вернулся за это время. Пока отогревалась в душе, пила горячий чай, прошел еще час – и его нет, хотя я была готова ждать, даже несмотря на очевидно неприятный разговор, предстоящий нам. Смогла успокоиться только близко к трем ночи, при этом пришлось пустить псов в свою комнату и лечь между ними на полу, укутываясь в тепло огромных волкодавов. И только мне удалось забыться беспокойным сном…

Как с грохотом и двухголосым смехом открылась входная дверь.

Я знала, конечно же, я знала, что у Юнги-шши были женщины – он здоровый молодой мужчина, было бы странно, не заводи он интрижки или постоянные отношения. Мы никогда об этом не говорили, настолько личные вещи вообще не обсуждались в этом доме, но всё равно это было заметно. За почти четыре года совместной жизни у него точно было двое постоянных отношений – от него пахло где-то три-четыре месяца только одними духами. Тогда он как минимум дважды в неделю ночевал не дома, а на спине временами виднелись заживающие следы от царапин. Были у него и короткие, на одну ночь женщины – всего четыре или пять раз, когда от него пахло чужими духами, но он никогда не водил ни их, ни постоянных партнерш к нам домой. Это давало мне какую-никакую, но иллюзию уверенности, что у меня есть право голоса в этих стенах.

До сегодняшней ночи.

Они запираются в комнате Юнги-шши, и нетрезвый смех со временем сменяется гортанными женскими стонами.

И вот тогда меня и срывает.

Не скрываясь, спускаюсь вниз, в гостиную, где без любого чувства стыда забираю из бара виски, падаю на мягкий белый ковер из чьей-то шкуры, и встревоженные псы облизывают мои запястья, скуля от тревоги, пока я бесцеремонно напиваюсь прямо с горла. И мгновенно пьянею, как же иначе?

Я сейчас такая же, как псы. Готова скулить.

Чёртов Мин Юнги. Как же меня выламывает по тебе.

Мне надо тебя.

Нужно видеть, касаться, дышать тобой, жить тобой.

Ты мой личный дьявол и персональное безумие, ты нож в яремной впадине и заточенное лезвие под кожей.

Ты мой ад и рай одновременно, ты сборище всех вообразимых и невообразимых клише в одном флаконе идеальности.

Ты – мудрость и уверенность, ты – холод арктических полей, ты – воплощение серьезности и педантизма.

Разбуди меня, открой меня, вынуди меня распахнуть не только веки, но и душу.

Ты отвратительный до безумия.

Ты идеален до сумасшествия.

От тебя в дрожь бросает больше, чем от всех ледников этого мира.

Ненавижу тебя.

Обожаю тебя.

Виски проливается на любимый тобой белоснежный ковер, который я вынуждена пылесосить каждые два дня, но мне сейчас так восхитительно всё равно.

И на то, что хрен я отстираю этот гребанный когда-то белоснежный ковер.

И на то, что ты проводишь ночь с какой-то чужой женщиной.

Просто наплевать.

Меня просто выламывает по тебе.

Но видеть я тебя больше не смогу.

Пустая бутылка выползает с пальцев, а я прячу заплаканное лицо в шерсти пса и наконец засыпаю.

***

Пробуждение приносит две вещи: надо меньше пить и надо поскорее сваливать отсюда. Псы встревоженно ворочаются – на мягком боку одного я и спала, второй грел мне ноги, так что приходится вяло почесать их за ушами, чтоб успокоить. Затуманенным взглядом наконец разбираю положение стрелок на напольных часах – без десяти восемь. Я должна была встать два часа раньше, чтобы убрать дом и приготовить завтрак…

К черту.

Надоело.

От входной двери слышно скомканное прощание, и я успеваю отскрести себя от пола как раз до того момента, как очевидно недовольный – кто бы сомневался? – Мин Юнги заходит в гостиную.

– Что ты здесь устроила? – мрачно, сиплым голосом – сорвал ночью, что ли – и в глазах такое всеобъемлющее осуждение. Чего он ждет, извинений? Или чего-то еще? Не знаю. Достало.

– Кто бы говорил, – огрызаюсь, машинально стягивая с волос резинку и переплетая хвостик. А ковер и правда вряд ли спасти. – Женщину я привела, что ли?

– Какого… – а теперь он сердится. Замечательно. Прохожу мимо него, показательно не касаясь – хотя он всё еще пахнет чужим человеком, и это дико бьет по и так болящему сердцу. – Ты не будешь говорить со мной в таком тоне.

– А ты что, ждешь, что я пресмыкаться буду? На колени упаду? Или буду покорно кивать со словами «Да, хозяин», – он следует за мной в мою комнату, не дает закрыть перед его носом дверь и выглядит слишком уж взбешенным. Еще бы, какая-то оборванка мало того, что наглеет, так еще и говорить неуважительно посмела. – Я не хочу видеть в своем доме всякую шваль.

– В моем доме у тебя вообще никакого права решать нет!

И кулаком по стене, почти что рядом с моим лицом – сантиметром левее, и светила бы фингалом. Замираю на мгновение прямо с открытым рюкзаком в руках, не в силах пошевелиться – и да, именно потому, что на меня в один миг обрушиваются все запрятанные под семи замками болезненные воспоминания. Когда отмираю, почти что на цыпочках отодвигаюсь в сторону, кидаю в сумку него кошелек и документы, пару джинсов и толстовок; Юнги всё это время стоит в дверном проеме с нечитаемым лицом. Встаю прямо перед ним, чтобы глаза в глаза (хотя и страшно до дрожи), и впервые за нашу совместную жизнь признаюсь.

– Я так и знала, что ты это когда-то скажешь.

Он молчит, когда я с грохотом запираю входную дверь.

Что же. Значит, наигрался в папочку.

***

– О Господи…

Чонгук открывает дверь стремительно, я даже не успеваю нажать на дверной звонок, и с порога заключает в крепкие объятия. На фоне выглядывает заинтересованное лицо его мамы, женщина приветственно машет и возвращается в свой кабинет – у нее какой-то очень важный проект, сроки горят, в общем, бизнес-вумен во плоти. Друг же затаскивает меня в дом, так и не выпуская из крепкой хватки своих рук.

– Мама тебя в окно увидела, предупредила, чтобы я тебе комнату подготовил, – как это в духе их странной семейки. – Или сегодня хочешь со мной переночевать?

И всё это без любого подтекста. На самом деле, я уже не раз ночевала у семьи Чон, и первые пару раз Чонгук посреди ночи будил меня от кошмаров, а после устраивался рядом, обнимая до утра. После некоторых таких случаев никакие кошмары в этом доме мне не снились, но Чон-мама подстебывала нас за близость, впрочем, по-дружески – она отлично понимала природу наших взаимоотношений.

– Я буквально на пару дней, пока жилье себе подыщу, – шмыгнула носом, и только сейчас поняла – а лицо у меня еще от вчера заплаканное, опухшее, так что всё понять можно за одно мгновение. – Простите за беспокойство.

– Да ну тебя, – фыркает мне в волосы, ненавязчиво подталкивая к дивану, где ноги вполне логично подгибаются, и ему удается уложить меня в пышную мягкость подушек. – Мама не против, чтобы ты оставалась и подольше.

– Мама определенно не против, – подтвердил приятный женский голос, заставив меня рассмеяться. – Хотя уже и разуверилась в возможности получить от вас внуков.

Мы с Гуком тихо рассмеялись, он накрыл меня пледом, смешливо чмокнул в нос и ушел на кухню – готовить чай, скорее всего. Как только за ним закрывается дверь, его мама въезжает в гостиную на своем компьютерном кресле, ободряюще хлопает меня по ноге и с детской непосредственностью интересуется:

– Тебе необходимо что-то из того дома забрать? Документы там или вещи какие?

– Документы у меня с собой, как и всё мои вещи, – то есть куплены именно мной, а не Юнги-шши, – а больше ничего я не хочу забирать.

– Зря, – флегматично припечатывает, – я бы на твоем месте выгребла из дома всё-всё, к чему только дотянешься. Оставайся у нас, пока экзамены не сдашь, хорошо? С жильем помогу. Всё наладится, веришь?

Верю. Жизнь вообще имеет особенность сглаживать острые углы.

Вот только при этом всё равно остаются шероховатые потертости.

***

– Ты в порядке, – Сокджин-шши ловит меня в коридоре перед его парой, облегченно выдыхает это и, оглянувшись по сторонам, затягивает в свой кабинет. – Я уже и не знал, что думать. Почему ты ко мне не пошла?

– Простите? – недоуменно морщусь, в то же время выбираясь из крепкой хватки. – А с чего бы мне к вам идти?

– С того, что ты ушла из дома и ночевала, скорее всего… – но тут он вынужден прерваться, потому что сквозь приоткрытую дверь заглядывает Чонгук и, игнорируя преподавателя, напрямую обращается ко мне.

– Всё в порядке?

– Да, – пытаюсь спокойно улыбнуться. – Скоро подойду.