Текст книги "Against odds (СИ)"

Автор книги: Kitty555

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Вместо предисловия.

В маленькой каморке под самой крышей было холодно и сыро. Едва тлел скудный огонь в печи, изредка подкармливаемый буквально тающими на глазах поленьями, в поленнице их уже почти не осталось, а новые взять будет не от куда. Маленькое окошко совсем не давало света, и в комнате постоянно был полумрак, но сидевшая в глубоком кресле, плотно закутавшись в старую шаль, молодая женщина почти не замечала, что приближаются сумерки, а и без того прохладная комната становится еще холоднее. Прижав к груди грубую кружку с кипятком, она какое-то время наслаждалась разливающимся по телу теплом, но вновь сотрясающий тело кашель заставил отпить маленький глоточек.

Тряхнув некогда роскошными светлыми волосами, девушка прикрыла глаза: сегодня пришло из театра уведомление об отставке. Отныне, Анна Платонова, бывшая прима Императорского Театра, была не просто свободна, но и практически не имела средств к существованию. Подруги по труппе собрали ей немного денег, помог и Сергей Степанович, но когда эта небольшая сумма кончится… Впрочем, при мысли о дальнейшей судьбе Анну вновь охватило полное безразличие, и поднеся тонкий платок к губам, девушка вытерла проступившую от кашля кровь. Все кончено. Ей всего двадцать пять, как же быстро она сгорела в Петербурге, оказавшемся таким немилосердным к молоденьким девушкам.

– Анна, как ты? – голос, полный сочувствия, еще пять лет назад бывшим бы неслыханным для его обладательницы, когда она обращалась к Анне, вывел девушку из размышлений.

– Полина, – Анна улыбнулась. – Спасибо, все хорошо.

– Я вижу, – бывшая завистница зашла в комнату и присела на узкую жесткую кровать. Других сидений в комнатушке не было. – Анна, мы с Карлом хотели бы спросить, если ты согласишься учить Ганса и Адель французскому. Мы заплатим…

– Спасибо, Полина, но…

– Доктор сказал, что можно. Они будут сидеть за ширмой.

Глаза Анны наполнились слезами.

– Спасибо…

Фрау Шуллер ушла, а бывшая актриса прикрыла глаза. Как же все обернулось… Кто мог бы представить…

Глава 1

В 1839 году Анне едва исполнилось двадцать лет, она была молода и красива, и когда ее благодетель, барон Иван Иванович Корф дал ей вольную и познакомил с Сергеем Степановичем Оболенским, юной воспитаннице казалось, что весь мир открывает ей объятия. Ее пение не оставляло никого равнодушным, ее игра вызывала восторг, а когда судьба свела ее с молодым поручиком Репниным, Анна готова была кружиться и петь от счастья. Миша был добрым и галантным, и с первого взгляда оказался пленен ею, Иван Иванович добродушно советовал воспитаннице “подружиться” с молодым князем, и всегда доверявшая своему благодетелю, Анна с радостью открыла себя первой любви.

Ее счастье было омрачено лишь явно недовольным таким поворотом событий сыном Ивана Ивановича, но наследник рода Корфов ее всегда недолюбливал, и Анна пыталась не обращать внимания на его хмурый вид. Узнав о вольной, Владимир ничего не сказал ей, но проходя вечером возле кабинета барона, Анна стала свидетельницей отвратительной ссоры. Прижав ладони к ушам, девушка с ужасом слушала словно гром разносящийся по особняку голос Владимира:

– Да Вы хоть понимаете, что натворили?! Вы отдали ее в театр, Вам хоть известно, что там происходит?

– У Анны талант, Володя, она просто обязана блистать на сцене, театр – это ее жизнь!

– Вот и играла бы в нашем крепостном театре! Зачем, отец???

– Ее ждет великое будущее…

– Вы хоть представляете, какова закулисная жизнь актрис?! Вы хоть знаете, что она должна будет…

– Мне жаль, что ты во всем находишь лишь пошлость, – перебил старший Корф сына. – Но если ты должен знать, то я намереваюсь сам присматривать за Анной. Более того, твой друг, Михаил Репнин, весьма увлечен ею, и я надеюсь, что при необходимости сможет предоставить нужную помощь и покровительство.

– Вы уже выбрали ей покровителя?! – темная бровь насмешливо поползла вверх, а в глазах мелькнуло раздражение… – А саму Анну Вы не хотели бы спросить?

– Не мели чушь. Никто не собирается заставлять ее делать что либо против ее воли. К тому же, Миша ей весьма симпатичен.

– Ну, раз Вы все уже решили, – мужчина резко выпрямился и Анна невольно отпрянула от двери. – Тогда честь имею откланяться.

И с этими словами Владимир вихрем вылетел из кабинета, но тут же столкнулся взглядом с предметом ссоры – ею самой.

– Мадемуазель…

Презрение, которым окатили девушку глаза цвета холодной стали было практически осязаемо, и Анна невольно содрогнулась, словно на нее холодом повеяло. А мужчина, заложив руки за спину, лишь демонстративно отвесил ей почти шутовской, пренебрежительный поклон и, резко развернувшись на каблуках, вышел вон. Проводив его взглядом, девушка убежала к себе, и лишь когда дверь в спальную молодой барышни плотно захлопнулась за спиной, смогла унять бешено бьющееся в груди сердце. Бросившись на постель, девушка сжала в пальцах подушку, пытаясь успокоиться.

В ту ночь Анна так и не смогла заснуть. Впервые в жизни мечта о театре не казалась ей спасением и искуплением, впервые в девичью душу закрались подозрения. Что имел ввиду Владимир? О чем он говорил, на что намекал? Почему слова о Мише вызвали такую бурю негодования и презрения, что вообще ждет ее в театре? Ах, если бы она только знала… Но узнать ей было неоткуда, а когда она попробовала завести разговор за ужином, Иван Иванович лишь отмахнулся и сменил тему. Наконец, порешив открыто спросить обо всем самого Владимира, Анна, проворочавшись до утра, а с зарей поднялась с кровати, но даже прогулка в саду не помогла ей успокоиться.

Целый день прождала она Владимира, но он так и не вернулся в особняк. Он вообще больше не вернулся, тот раз в библиотеке был последним, когда она его видела: в тот же вечер на балу он затеял ссору и вызвал на дуэль какого-то дворянина, оказавшегося наследником престола, и сразу же после бала они с князем Репниным были арестованы, а вскоре высланы на Кавказ без права возвращения до высочайшего позволения.

Больше Анна их никогда не видела. Из разговоров офицеров позже, уже в театре, актриса Платонова узнала, что князь Репнин был назначен адъютантом наследника, и разгневанный император наказал его за одно с бароном.

А через неделю у Анны начались репетиции в театре.

========== Часть 2 ==========

Жизнь театра закружила Анну, завертела в колесе бесконечных репетиций, но ничего ужасного в первые месяцы в ее судьбе не приключилось, и постепенно, девушка расслаблялась. Она по-прежнему жила в особняке Ивана Ивановича Корфа, и благодетель, всегда относившийся к ней с отеческим вниманием, продолжал окружать девушку заботой. На репетиции она ездила в экипажах старшего барона, они же и привозили ее домой по вечерам, и ничего не предвещало проблем и неприятностей. Письма с Кавказа приходили регулярно, но исключительно редко, и молодой барон, сдержанно отписываясь о своих делах, никогда не осведомлялся о ней. Порой, Анна думала о нем, волнуясь о Владимире, как о названном брате, но постепенно, он становился все дальше и дальше, словно бы оставаясь в другой жизни.

Долгожданная премьера в театре поистине перевернула ее жизнь. Анна навсегда запомнила яркие огни, освещающие зал, тысячи свеч, играющие бриллиантами благородных дам, сквозь дорогие веера переговаривающихся между собой и кокетничавших с кавалерами. Слегка отодвинув рукой занавес, девушка затаив дыхание наблюдала за теми, кто отныне вершил ее судьбу, и чей вердикт в этот вечер решал, быть ли ей примой, или молодая провинциалка так и останется на вторых ролях. Анна наблюдала за благородными дамами и господами, такими близкими ей по духу и воспитанию, но тем не менее, отделенными от нее бездонной пропастью.

А потом раздался третий звонок, занавес открылся, и девушка вышла на сцену, с головой окунаясь в мир театра, становясь героиней разыгрываемой трагедии, и не подозревая, что один из неотрывно следивших за ней лорнетов окажется судьбоносным. В антракте к ней зашел Иван Иванович, поздравляя с премьерой, и подарил цветы и прекрасное золотое ожерелье, которое через несколько лет ей придется продать… А после представления, кланяясь публике, Анна сияла, ловя на себе восхищенные взгляды мужчин и женщин.

“Вы произвели фурор, милочка” – сказала ей тогда прима. – “Вами заинтересовались многие, теперь выбирайте внимательно”.

Анна зарделась в ответ, а барон Корф только отмахнулся от осторожных вопросов, но на утро в гримерку дебютантки прислали корзину роз, и развернув открытку, девушка побледнела – они были от графа Бенкендорфа. Постепенно, число ее поклонников таяло, в свете несомненно узнали об интересе начальника тайной полиции, и желающих составить конкуренцию шефу жандармов было все меньше и меньше. Не прошло и нескольких дней, как по просьбе графа, Сергей Степанович устроил им встречу.

Седовласый мужчина зашел в комнату молодой актрисы, словно уже был здесь хозяином, и окинув напряженно застывшую на кушетке девушку заинтересованным взглядом, поцеловал протянутую ему дрожащую руку, не торопясь ее, однако, отпускать.

– Вы были великолепны, дитя мое, – голос шефа жандармов был неожиданно мягким, хоть и бесцветным.

– Благодарю Вас, граф, Вы очень добры, – Анна заставила себя улыбнуться, а Бенкендорф присел подле нее, ненароком прижимаясь бедром.

Прикосновение графа заставило Анну вздрогнуть, и девушка невольно вскочила на ноги, отходя в сторону.

– Ничуть, дитя мое, Вы великолепны. Я давно не видел на подмостках театра достопочтенного Сергея Степановича такого таланта. Не сомневайтесь, что теперь я ни за что не пропущу ни одного Вашего представления, и очень надеюсь, что смогу иногда посещать и репетиции. И очень, – это слово он отчетливо выделил, – надеюсь, что мы познакомимся поближе…

С этими словами, граф снова взял руку Анны в свои, но на этот раз поцеловал ее в запястье, а потом, не отпуская девушку, переместил губы вдоль руки, вверх, к изгибу локтя.

Ненавязчиво отбирая руку, Анна отошла подальше, чувствуя, как холодный, липкий страх волной поднимается в груди.

– Господин граф…

– Зовите меня Александр, дитя мое, – мужчина вновь подошел к ней вплотную.

– Александр… Христофорович, – девушка сглотнула. – Мне… Мне нужно идти… Репетировать…

Анна бросилась к двери, уже не заметив хищную улыбку Бенкендорфа.

– Конечно, конечно… Моя прелесть…

В тот вечер Иван Иванович был задумчив, а после ужина, отложив салфетку, облокотился о стол, жестом приказывая прислуживающей за столом Полине убрать тарелки.

– Я слышал, к тебе заходил сегодня граф Бенкендорф…

– Да…

Анна побледнела, и к своему удивлению словила на себе сочувствующий взгляд Полины. “Но он стар, и вообще…” – отчетливо читалось в глазах всегда завистливой девки.

– Постарайся быть с ним поласковее, – Иван Иванович избегал смотреть в глаза воспитаннице.

– Но я… Но…

– Он тебе неприятен? – барон Корф нахмурился, прямо глядя в лицо девушки, и казалось, он сейчас мысленно боролся с самим собой.

– Да, – сорвалось с бескровных губ прежде, чем Анна сама осознала, что она говорит. – То есть я… То есть…

Барон резко встал из-за стола и вышел, через несколько минут приказав заложить экипаж.

Вернулся он поздно, но девушка еще не ложилась. Она почему-то даже не сомневалась, что благодетель ездил к графу Бенкендорфу, и когда громко стукнула входная дверь, девушка, весь вечер не находившая себе места, опустилась в кресло, схватив первую попавшуюся книгу.

– Ах, Анна, вижу, ты еще не спишь, – хмурый мужчина даже не обратил внимание, что воспитанница сжимает в дрожащей руке томик стихов Пушкина вверх ногами. – Нам нужно поговорить…

– Да, дядюшка, – голос дрогнул, и Анна сжала бледными пальцами краешек юбки.

Поморщившись от такого знакомого ему обращения воспитанницы, словно от зубной боли, и старательно избегая смотреть в лицо девушки, Иван Иванович принялся прохаживаться по комнате.

– Анна, ты еще очень молода, и мало что знаешь о жизни… Быть актрисой – твое призвание, ты – бесконечно талантлива, но пора уже принять и другие факты. Жизнь актрисы требует некоторых… уступок, компромиссов. Я бы сказал, что это неотъемлемая часть закулисья. Тебе действительно пора понять, что тебе нужна помощь… Поддержка… Я не смогу защитить тебя от всех… неприятностей и опасностей, так сказать. Я уже стар, и мое имя мало что значит для молодых повес… Когда-то я думал, что Миша сможет помочь тебе, но жизнь сложилась иначе. Тебе следует быть поласковее с графом Бенкендорфом. Он действительно сможет защитить и оберечь тебя, он – солидный, уважаемый человек, ты ему нравишься…

– Но дядюшка… – Анна вскочила с места, но барон жестом приказал ей сесть.

– Это не обсуждается. На следующий месяц граф уезжает по государственным делам, а когда он вернется…

Дальше Анна уже не слушала. Перед глазами растекалась пелена, и девушка сильно прикусила губу, чтобы не расплакаться. Ее жизнь была решена, все было оговорено, и это произошло… за кулисами. Прохаживаясь по комнате, Иван Иванович оповещал ее, что оставаться в этом доме ей теперь неприлично, и через месяц, когда вернется граф Бенкендорф, она съедет в наемную квартиру на выбор самого графа.

========== Часть 3 ==========

Первые дни после решения ее судьбы Анна ходила сама не своя. Граф Бенкендорф внушал ей необъяснимый страх, и от одной мысли о неотвратимой близости с нелюбимым и пугающим ее мужчиной, перед глазами темнело и Анна доставала прихваченные нюхательные соли. Всегда завидующая ей и ни разу не пропустившая возможность уколоть в прошлом, Полина молчала, поглядывая на бывшую соперницу с не скрываемым сожалением, и порой Анна замечала, как служанка подкидывала в печку лишнее бревнышко, а за обедом ненароком роняла в ее тарелку кусочек послаще. Сама Полина крутила роман с управляющим, но Анна, как и все в доме, делала вид, что ничего не замечает. В результате бессонных ночей и невыплаканных слез, девушка осунулась и почернела, и Иван Иванович приказал ей много гулять на свежем воздухе, но Анна продолжала худеть и таять на глазах. А потом в ее жизни все вновь изменилось: неожиданно вызванный в поместье, Иван Иванович внезапно заболел, и через день его не стало. Уездный лекарь подозревал яд, но об этом почти не говорили вслух, и вскоре официальной версией смерти старшего барона стало больное сердце.

Известие о кончине Ивана Ивановича Анна приняла тяжело. Несмотря ни на что, она любила давшего ей образование и вырастившего ее мужчину, как отца, и искренне верила, что он хотел для нее только лучшего. Из рассказов молодых актрис, чьими покровителями были влиятельные дворяне, да и просто тех, кто посещал офицерские вечеринки, Анна узнала, что в свете судачили о визите Ивана Ивановича к Бенкендорфу. Об этом рассказывали с усмешкой – граф считался отличной кандидатурой в покровители, а тут наивный барон пробовал отговорить шефа тайной полиции от идеи сделать Анну своей содержанкой. Разговор состоялся при закрытых дверях, но тем не менее, в свете рассказывали, что граф выслушал Ивана Ивановича очень внимательно, но свою позицию высказал ясно: молодая девица сама не знает, что ей нужно, и будет намного благоразумней для всех вовлеченных в это лиц, если ей убедительно посоветуют понять, что подобный альянс лишь ей самой на пользу. Не на шутку увлеченный молодой дебютанткой, известный в свете любитель музыки и пения не был намерен отступать.

Какие еще доводы Александр Христофорович предоставил бледному барону было не известно, но учитывая ссылку младшего Корфа на Кавказ, у одного из самых влиятельных людей России явно были козыри в кармане. Признать по правде, Анна не осуждала своего благодетеля. Иван Иванович хотел видеть ее на сцене, но в конце концов, такие неравные союзы были далеко не редкостью. Молодые знатные девушки постоянно становились женами мужчин, намного старше их, а в театре чувства актрис вообще редко брали в расчет.

Анна очень надеялась, что в связи с кончиной отца Владимиру позволят вернуться, от Андрея Долгорукого, посетившего ее в театре, она узнала, что молодой Корф высылал прошение на высшее имя, но император отказал. В то же время княгиня Долгорукая, по обвинению в неуплате долга, прибрала к рукам городской особняк Корфов, и Анне пришлось таки съехать в наемные квартиры. Скудного жалованья едва хватало на оплату жилья и кое-какую еду, а подорванное потрясениями здоровье хрупкой красавицы стало сдавать… Анна начала кашлять. Поначалу, она думала, что просто простудилась, но время шло, а болезнь затягивалась. Ее положение оставалось бедственным, но то ли к счастью, то ли несчастью девушки, граф Бенкендорф пока не возвращался, а другие претенденты, опасаясь всесильного шефа полиции, не докучали молодой актрисе предложениями.

К весне стало понятно, что болезнь не отступает, Сергей Степанович вызвал молодой приме доктора, и словно гром среди ясного неба прозвучал приговор – чахотка. Теперь, молодые поклонники обходили ее стороной, когда о диагнозе стало известно графу Бенкендорфу, он тоже отступился, и девушка слегка расслабилась. Она по-прежнему могла играть и петь, ею восхищались, но оставили в покое, и если бы не скромное жалованье, все было бы хорошо. Иногда ее навещала Полина – после смерти Ивана Ивановича, управляющий писал молодому наследнику с просьбой выкупить полюбившуюся ему девушку, и барон дал согласие. Полина и Карл Модестович поженились сразу же после оформления вольной, и теперь жили в поместье, но видя бедственное положение бывшей любимицы старшего барона, Полина пыталась улучить минутку и навестить ее. Зачастую, она привозила Анне гостинцы, но зная не скрываемую нелюбовь наследника и нынешнего хозяина к воспитаннице его отца, опасалась делать это слишком в открытую.

Время шло, но болезнь Анны развивалась. Холодный и сырой Петербург не способствовал выздоровлению, а умеренное жалованье и отсутствие поддержки не позволяло следовать всем советам врача, да и сами услуги доктора становилось все сложнее оплачивать, и зачастую добрый доктор делал вид, что просто заходит ее наведать, а не с официальным осмотром. Иногда он и сам приносил талантливой, но несчастной актрисе гостинцы, а Полина, почему-то уверенная, что Анне непременно нужно пить молоко, отправляли его из поместья.

Все это время Анна управлялась, но на вчерашней премьере ее вдруг поразил приступ кашля, и девушка, не в силах справиться с собой, была вынуждена покинуть сцену. А сегодня ей прислали отставку, и Анна, с безнадежностью и странным безразличием глядя в будущее, вдруг осознала, что это на самом деле конец.

А ведь вчера, на премьере, на одну долгую минутку, ей показалось, что из зала на нее устремлен взгляд таких до боли знакомых и родных серых глаз… И что смотрят они на нее без ненависти и презрения, и на бледном, осунувшемся лице играет теплая улыбка. Сколько времени прошло… Анна пыталась не думать о нем, о том, что всегда боялась его, что до сих пор не знает, за что он ее ненавидит, о том, что при виде ее теперешнего положения его губы наверняка тронула бы довольная ухмылка. Но чем больше времени проходило с того вечера в библиотеке, когда юная воспитанница подслушала ссору отца и сына, тем ярче становилась не понятно как закравшееся в сознание подозрение, что отнюдь не ненависть к ней вызвала у Владимира ту бурю недовольства. Однако, девушка боялась думать об этом, и гнала непрошеные мысли прочь, не позволяя себе даже допустить возможность чего-то большего.

Меж тем над Петербургом опускались сумерки, готовясь к приходу долгой зимней ночи, и в комнатушке темнело. Новый приступ кашля заставил бывшую актрису согнуться и зажмуриться, прижимая платок к губам, а когда Анна наконец подняла глаза, она так и застыла на месте, сжимая платок в руке: прямо перед ней, в дверном проеме ее жалкой каморки, стоял барон Владимир Корф.

========== Часть 4 ==========

День, когда он последний раз видел отца, Владимир Корф запомнил на всю жизнь. Столько лет прошло, но каждая деталь, каждый звук, каждое слово по-прежнему были отчетливо запечатлены в его памяти, словно это было вчера.

Вернувшись домой из полка, он тут же узнал “радостную” новость, что отец дал Анне вольную и уже решил ее судьбу: Анну приняли в императорский театр. Нет, конечно же, он прекрасно знал, что отец всегда имел планы на свою талантливую воспитанницу, но в душе надеялся, что это – временная блажь и тот одумается, осознав, на что обрекает свою любимицу, а в том, что барон Иван Иванович Корф любил Анну, как дочь, молодой наследник никогда не сомневался. Тем большим потрясением было узнать, что отец, несомненно осведомленный о жизни закулисья, обрекал девушку на подобную судьбу. Самому Владимиру вполне могло бы и не быть дела до блажи родителя, если бы Анна, прекрасная и изысканная, с отрочества не потрясла его воображение настолько, что молодой повеса более не сомневался: он любил крепостную воспитанницу отца. Любил, как ни пытался всячески гнать от себя эту мысль, как ни отчаянно старался отвлечься от пагубной страсти другими красавицами, как ни силился убедить себя, что его влечение – всего лишь плотское желание.

И вот теперь, осознавая, что та, кого он всегда считал своею, для него навеки утеряна, и более того, отец уже даже подыскал девушке покровителя, Владимир вмиг ощутил, словно весь воздух исчез, и он беспомощен, как выброшенная на берег рыба. Ссора с отцом была ярой, но старший барон не слушал доводов разума, уже безоговорочно решив для себя судьбу Анны, и в ярости, Владимир выбежал из дома.

Он не собирался ехать на бал в этот вечер, но достигнув особняка своего друга, того самого, кого предусмотрительный отец прочил в покровители самой причины его душевного расстройства, Владимир узнал, что князь Репнин отправился на бал. Мысленно чертыхнувшись, но сдержанно поблагодарив дворецкого, барон поехал следом, и тут же с головой окунулся в утехи высшего общества. Вино, карты, женщины… Не первый раз он использовал все опробованные способы забыть Анну, и когда на глаза ему попалась яркая шатенка, непозволительно и вызывающе для невинной девушки сверкающая бриллиантами, молодой Корф принял ее за вполне доступный способ отвлечься. Пригласив полячку на танец, он привычно засыпал свою даму изысканными комплиментами, когда какой-то щеголь в черном домино, наплевав на все правила этикета, бесцеремонно увел у него даму. Конечно, Владимиру не было дела до вызывающей шатенки, но спустить такое оскорбление, он, офицер и дворянин, не мог, и нагнав наглого щеголя в соседней комнате, и прежде раздраженный, а теперь доведенный до крайности, он швырнул невысокому мужчине в лицо перчатку.

Как-то опасно и почти довольно блеснув голубыми глазами, юноша снял маску, и барон почувствовал, как захлопнулась над его головой крышка гроба: молодым нахалом оказался сам цесаревич Александр. Он, барон Корф, офицер его величества, жизнью присягавший особам императорского дома, вызвал на дуэль наследника престола. Тут же принеся извинения, Владимир пытался предотвратить дуэль, но вздорный мальчишка, рассыпаясь оскорблениями, сделал извинения невозможными. Словно смертник, идущий в бой, барон откланялся, и отыскав Мишу, уехал с бала. Он провел ночь в особняке Репниных, благо сестра Мишеля после бала вернулась во дворец, а на утро князь, проведя пол ночи в уговорах Корфа еще раз попытаться отменить дуэль, приказал закладывать лошадей – Владимир согласился попробовать принести извинения еще раз, но они не успели.

Ворвавшиеся в особняк жандармы арестовали обоих. О происшедшем стало известно императору, кто-то из присутствующих на балу свидетелей донес о дуэли, и рассерженный на обоих, Корфа – как зачинщика ссоры, и Мишеля – как адъютанта цесаревича, не оповестившего императора о произошедшем, Николай Павлович приказал взять их под арест. Через день Корфа и Репнина сослали на Кавказ.

Выехали они незамедлительно, едва собрав вещи, но две недели быстрой скачки не развеяли ни боли, ни отчаяния. Мишель ни в чем не винил друга, понимая, что произошло нечто чрезвычайное, хотя барон и избрал не делиться с бывшим адъютантом его высочества деталями личной жизни. Но по обычно вспыльчивому Корфу князь безошибочно видел, что и дуэль, и все, что произошло после, было лишь чудовищным стечением обстоятельств. Сам Мишель поначалу пробовал говорить об Анне, но Корф резко осадил его, и что-то в глазах Владимира подсказало князю, что именно воспитанница, ставшая актрисой, и была причиной срыва друга. Впрочем, оба мужчины в душе понимали, что став актрисой, девушка была потеряна для них обоих.

Их отправили в один из дальних гарнизонов в горах, более того, бои шли не прекращаясь, и связь с внешним миром была почти потеряна. Вестей из Петербурга не было, а письма отца избегали упоминать Анну. Сам же Корф писал редко и лишь пару строк, здоров, жив – более, говорить ничего не хотелось. Не спрашивал он и о воспитаннице отца, хотя и безумно хотел, но каждый раз при мысли об Анне душу пронзала острая боль: Анна была актрисой, зачем ему знать, чью постель сейчас греет его недосягаемая мечта. Сам он, всегда зная, что хочет обладать ею, в душе относился к ней, как к святыне, и не позволил себе осквернить ничем, и теперь кто-то другой, играючи, срывал так жаждуемый им цветок.

Новости о смерти отца настигли его через несколько месяцев после самого события. Письмо Андрея Долгорукого запоздало, а потом бои и горы помешали барону узнать о постигшем его горе. В тот день он впервые получил и новости об Анне: оказывается, она все это время жила в особняке отца, но теперь была вынуждена съехать. Писал Андрей и о тяжбе, затеянной его матерью, но твердо обещал разобраться со всем сам, пока лишь позволив почему-то свирепствующей княгине считать, что она получила городской особняк, но клянясь, что как только Корф возвратится, все будет разрешено. Владимир лишь повел плечами – ему было плевать на долги отца и потерю особняка, сердце словно окаменело. Отца больше не было в живых, последний раз, когда они говорили – они ссорились, и ничего нельзя уже вернуть, а судьба Анны становилась все плачевнее.

Нет, Владимир никогда не обольщался, что стареющий отец сможет ее оградить от домоганий поклонников, особенно если учесть, что сам уже было выбрал ей покровителя… Но что ждет ее теперь, одну, без какой-либо помощи и защиты?

Почти одновременно он получил письмо управляющего, господина Шуллера. Карл Модестович справлялся, намерен ли барон менять управляющего, и обещал, что в противном случае клянется продолжать служить господину Корфу честно и без обмана, приумножая состояние барона. И просил дать ему возможность выкупить Полину, намереваясь жениться на давно приглянувшиеся ему девушке. От старшего барона эту связь они скрывали, но недавно Полина обнаружила, что ожидает ребенка, и господин Шуллер хотел бы завести с ней честную семью. Владимир был не против. Сухой ответ в Двугорское гласил, что он согласен на сумму, предложению Шуллером, но если тот будет воровать или обманывать, то разберется с ним по приезде в поместье. Об Анне он не обмолвился и словом.

Заявление об отставке на высочайшее имя было отправлено незамедлительно, и потянулись долгие месяцы ожидания. Владимир сомневался, что император удовлетворит его просьбу, но в душе надеялся. Смерть отца, он – последний в роду, как, впрочем, и Репнин, да и быть может, его величество уже имел возможность успокоиться?

Отказ об отставке пришел через три месяца. Три долгих месяца надежд и отчаяния, и Корф понял, что гнев императора не остынет никогда. Ему было запрещено покидать полк, запрещено даже выезжать в курортные города. И вновь – горы, бои, кишлаки…

Так прошло пять лет. Барон Корф и князь Репнин были прощены лишь осенью 1843 года в связи с рождением цесаревича Николая Александровича. Оказалось, что несостоявшийся дуэльный партнер все-таки помнил о них, но смог смягчить гнев отца, лишь подарив России наследника престола. Впрочем, бюрократия и дороги отложили отставку еще на год, и вот, наконец, зимой 1844 года, пять лет спустя смерти отца и назначения Анны актрисой императорского театра, Владимир Корф, наконец, спешился у ворот поместья в Двугорском.

Дела поместья не заняли много времени, да и Владимиру было практически плевать на расходные книги, которые Карл Модестович услужливо разложил перед ним. Господин Шуллер был предельно честен все эти годы, и как и было обещано, Владимир размашисто подписал вольную Полины. Оставался лишь вопрос расписки об уплате долга Долгоруким, но и эта “утерянная” бумажка была недавно обнаружена Полиной и отдана барону почему-то отводящим взгляд Карлом Модестовичем.

На утро Владимир заехал с визитом к князю Долгорукому, вот уже пять лет женатому на сестре Мишеля, и как и ожидалось, Андрей вернул в его собственность городской особняк, все эти годы, вопреки протестам Марьи Алексеевны, не продаваемый князем, хоть и не используемый семьей Долгоруких. Разобравшись со всеми делами и распорядившись привести особняк в жилое состояние, барон, скрепя сердце, поскакал в Петербург. Несколько дней покрутившись в высшем свете и пытаясь вскользь узнать о судьбе Анны, даже представлять ее содержанкой другого мужчины было больно, и если, отделенный от нее тысячами миль, на Кавказе он мог думать об этом, как о чем-то абстрактном, то здесь, в туманном Петербурге, все стало щемящей душу реальностью. На четвертый день, так и не узнав ничего путного, он купил ложу и поехал в театр на спектакль, где Анна числилась исполнительницей небольшой роли. Мысленно подивившись подобному раскладу – он всегда ожидал, что воспитанница отца будет как минимум одной из ведущих актрис, Владимир заказал вино и устремил внимание на сцену, но когда его ожидающий взгляд моментально узнал возлюбленную, бокал замер в руке.

Анна изменилась. Похудевшая, осунувшаяся, на бледном, тщательно покрытом пудрой лице, глаза, горевшие нездоровым блеском, казались еще больше, а руки были почти призрачно тонки. Нахмурившись, Владимир созерцал ту, кого любил всю жизнь, и четко очерченные губы сжимались в узкую линию. “Что же ты натворил, отец…”, пронеслось в его сознании. Он уже почти собрался уйти, но в этот момент девушка зашлась кашлем и, судя по пролетевшему по ложам шепотку, впервые покинула сцену. Барон тут же направился к гримерным комнатам, но Сергей Степанович, извиняясь, сообщил, что Анне уже взяли извозчика и увезли домой.

Ему заняло еще день навести об Анне справки. Внимание Бенкендорфа, смерть отца, внезапная болезнь самой Анны, жизнь в бедствии и, наконец, отставка из театра. Ее жизнь последние пять лет была адом, и с каждой новой узнаваемой деталью, барон Корф хмурился все больше. Даже не дослушав виновато бледнеющего и оправдывающегося перед ним Сергея Степановича, дрожащей рукой протянувшего Владимиру заветный адрес, барон вскочил в экипаж и приказал кучеру гнать лошадей. И вот сейчас он стоит здесь, в ее тусклой, холодной и сырой комнате.