Текст книги "Здравствуй, малыш (СИ)"

Автор книги: kiriko-kun

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Баки только глаза закатил. Нет, он прекрасно всё понимал и помнил, как и почему они оказались в одной постели. Понимал, что Стив, скорее всего, мог решить пожертвовать собой, своими чувствами, чтобы Баки было хорошо, но в его глазах было другое, там горел знакомый огонь. Он точно так же льнул к Броку, изучал его наощупь кончиками пальцев, губами, языком. Баки видел, как Стиву было хорошо и спокойно, видел восхищение художника, увидевшего что-то настолько идеальное, что дыхание отказывало, а руки сами тянулись к карандашу. А потому никак не мог понять, зачем все эти сложности.

– Идиоты! – резюмировал он, устроив голову на груди Брока.

Баки было тяжело представить себя без Брока, без Стива, без них обоих и кого-то одного. Тяжело не писать письма, не заглядывать с надеждой каждое утро под подушку в поисках ответа и маленького квадратика фотографии, почти каждый раз прикрепленного к письму. Тяжело не искать в толпе, на поле боя уверенно вышагивающего Брока. Совершенно невозможно выбрать кого-то одного из них. И в каждую новую встречу в темноте палатки Баки всё сильнее ощущал, что не сможет, не захочет выбирать. Да и как, если они оба неотделимы друг от друга?

Эти встречи были короткими передышками в нескончаемой агонии войны, не дававшими выгореть окончательно, насквозь пропитаться запахом гари, покрыться пеплом. Брок появлялся ровно в те моменты, когда становилось совсем невмоготу, забирал себе весь негатив, нерастраченную злость, отогревал, счищал все наносное одним прикосновением, выбивал дурь из головы.

Важен был даже не сам секс – горячий, крышесносный, от которого он бы не отказался ни за что на свете – а единение, возможность устроить голову на груди, слушая мерные удары сердца, понимать что живой, не снится, ощущать всю направленную на него любовь. Лежать и ни о чем не думать, радуясь шрамам под ладонью и тому, что Брок не прячет больше изрытого ожогами лица, не отворачивается, не тянет в горькой усмешке губы, не вздрагивает от любого прикосновения к «своему уродству».

– Я заметил, что их стало меньше, – Баки очертил пальцем бугристые линии шрамов. – Вот здесь и здесь. И правое плечо… только пулевые и… это нож?

Баки коснулся тонких белых росчерков под рёбрами. Накрыл их ладонью. Он уже давно изучил расположение каждого рубца, отметины, оставленной смертью как напоминание о том, что Брок снова сбежал, чудом увернувшись от её косы, и следующий раз точно будет последним, ведь дамы совершенно не умеют ждать.

Тысячу раз Баки спрашивал о прошлом Брока, настоящем, которое остаётся вне их реальности, о его жизни, о том, кто он вообще такой, и столько же раз получал в ответ острый оскал, шутку, от которой так и веяло плохо скрываемой горечью и одиночеством, и поцелуй. Казалось, что там, откуда с таким трудом каждый раз Брок прорывался в их мир, у него не было ничего, он не жил, лишь вынужденно уходил поднакопить сил, чтобы остаться хоть на мгновение дольше.

– Таковы правила, малыш, – ответил Брок на самый первый вопрос о том, почему он уходит, сбегает, стоит рассветным лучам высветлить посеревшее небо на востоке. – Нельзя вмешиваться, а я не смог тогда молча наблюдать.

– То есть ты рядом был ещё до нашей первой встречи?

Брок не ответил, лишь коснулся губами ладони левой руки и вновь пропал, истаял туманной дымкой.

И Баки поднимался, доставал из-под подушки новое послание от Стива, касался губами исписанных листов, прятал их, натягивал форму и снова шёл в бой, надеясь вечером услышать в голове голос Брока.

Он и правда был удачливым снайпером. Вражеские стрелки будто бы и вовсе не замечали его, смотрели сквозь. Он мог спокойно пройтись по краю окопа, заглянуть вниз через плечо и уйти незамеченным. И это не казалось чём-то странным или неправильным, ведь он знал, что на его левом плече сидит личный демон, способный и не на такие выкрутасы, лишь бы уберечь от какого-то совершенно пиздецового будущего, о котором он, правда, и не очень-то хотел знать, раз оно делало Брока таким невероятно одиноким.

– За Баки Барнса! – кричали бойцы его полка, поднимая в редкие спокойные минутки за него кружки с чаем.

– За Брока Рамлоу, – шёпотом вторил им Баки, кожей ощущая насмешливое довольство своего демона-хранителя.

А потому очень удивился, не услышав привычного «подъем, боец» за полчаса до побудки, не ощутив незримого присутствия. Спина будто бы мёрзла, да и сам Баки чувствовал себя растерянным, выброшенным на берег.

Заглянув под подушку и не обнаружив письма от Стива – там всё так же лежали сложённые вчетверо листы, что он сам оставлял, – Баки заволновался сильнее. Бывали, конечно, моменты, когда Брок мог пропасть на несколько дней, не отвечать, не вставлять ехидные комментарии, но какая-то его часть все равно оставалась с Баки, ощущалась твёрдой ладонью на плече. Сейчас же он в палатке был совершенно один.

Брок не отозвался и тогда, когда полк Баки взяли в кольцо.

Первые сутки никто не понимал, что происходило. Их куда-то вели в полном молчании. Не было ни окриков, ни приказов на ломаном английском. Солдаты «Гидры» были похожи на роботов из фантастических фильмов, на големов, вылепленных из глины. Они молча маршировали вперёд, выставив перед собой странные винтовки, и ни у кого из пленных даже мысли не возникло, что можно бежать. Баки, как и все, брёл, заложив руки за голову, не поднимая взгляда, брёл и звал на помощь, стараясь докричаться, дотянуться до Брока, хотя бы сообщить, что он жив, что попробует как-то выбраться… чтобы они не верили похоронкам.

Когда лес расступился, Баки готов был поверить в любые, даже самые невероятные россказни об отрядах многоглавого чудовища Фюрера. Гидру боялись едва ли не сильнее основных войск противника. Шмидт пугал даже союзников, что уж говорить о противнике.

– Здравствуй, малыш, – раздалось едва слышное, когда Баки уже практически подошёл к краю.

Он не понимал что с ним делали, для чего гоняли вокруг бараков, что за препараты кололи, когда он уже не мог сопротивляться. Было бы проще, окажись он среди сотен таких же горе-пленников в одной из душных маленьких камер, голодая, выходя на свет только под дулами автоматов. В его отдельной просторной камере света было даже слишком много. Казалось, он бил отовсюду, выжигая любое подобие тени. Баки не мог спать. Сколько он ни закрывал глаза, сколько ни наматывал на лицо подранную рубашку, свет был везде.

– Ну же, малыш, – горячего лба коснулись прохладные ладони. – Ш-ш, я здесь, я с тобой.

Баки со стоном подался вперёд, вжался лицом в живот Брока, обхватил его руками, чувствуя, как горло саднит от едва сдерживаемого крика, мольбы забрать его отсюда куда угодно, пусть даже в ад. Но говорить не получалось. Слова застревали в гортани, вырываясь из глотки сиплым неразборчивым шёпотом. Брок подхватил его на руки, прижал, укрывая голову собственной курткой.

– Прости, малыш, не хватит у меня сил забрать тебя отсюда. Я даже грёбаный свет погасить не могу.

Брок ещё что-то говорил, но Баки не слушал, не слышал. Ему хватало ощущения сильных рук на плечах и под коленями, знакомого ритма сердца, успокаивающего, убаюкивающего, обещающего всё наладить, выправить, пусть даже и не сейчас, но скоро, совсем скоро сделать так, что всё будет хорошо. Брок не давал каких-то обещаний, не уверял что они справятся, не просил ждать, он просто был рядом, касался губами ноющего виска, снимая выматывающую монотонность головной боли.

– Сколько я ни бьюсь, ни черта не меняется. Ты снова здесь, он снова… сука-судьба не сдаётся, – выдохнул Брок, устроившись в углу камеры, но так и не выпуская Баки из объятий.

– Причём здесь судьба? – спросил он, не открывая глаз, не поднимая голову с плеча.

Баки казалось, что ему не обязательно смотреть в глаза Броку, нет нужды искать проявления эмоций. Он и так мог с точностью до ста процентов рассказать о всей той незнакомой ему боли в желтых глазах, беспросветном одиночестве, изрезавшем лицо ранними глубокими морщинами, жёстких губах, сжатых в тонкую линию. В Броке было слишком много обреченности, непонятного фатализма. Будто бы он всё это и так видел, знал до последней секунды, что скажут или сделают они со Стивом, куда повернут их дороги, и совсем ничего нельзя изменить.

– Так уже было, – хрипло подтвердил Брок все нелепые вроде бы догадки.

Баки вскинулся, глянул непонимающе, но Брок не шутил, не обманывал, с таким лицом невозможно врать.

– Там, откуда я, всё это… – он обвёл взглядом просторную камеру. – Уже было. Там был ты, вскрытый на хирургическом столе, с электроникой вместо мозга с… – он сбился, коснулся губами левого плеча. – Ты там не человек, давно уже не человек. Существо, не способное на эмоции, только животные инстинкты. Там Стив выжжен до донышка борьбой против всего мира, исковеркан им и… мной, моим выбором. Раздавлен тем, что сделали с тобой. Он там тоже скорее функция, а не человек.

Сглотнув, Баки отстранился, сел напротив. Сейчас свет почему-то так сильно не мешал, не бил в глаза, не давая толком рассмотреть окружение, он будто бы обтекал Брока, не отражаясь от него, лишь высвечивая общие черты лица.

– А ты? Что в твоём мире с тобой?

– Меня там нет, – криво улыбнулся в ответ Брок. – Я умер. Или хотел умереть, но данное посмертие оказалось хуже самой смерти, – он отвернулся, отчетливо скрипнув зубами. – Юная ведьма вернула мне жизнь, дала силы, о которых я не просил. Возможность понаблюдать за тем, что я сделал с тем кого… любил.

– Стив?

– Да, за Стивом. За его гибельным полётом вниз, очередным полётом. Раз за разом прокрутила для меня плёнку его одиночества и дала возможность прийти сюда, посмотреть, как всё это началось, – Брок ласково коснулся чуть дрожащими пальцами лица Баки, очертил скулы, нос, подбородок. – Познакомиться с тобой живым, настоящим. И я не смог остаться в стороне, хотел изменить ваш мир, переписать вашу судьбу. Пусть даже…

– Пусть даже что?

– Пусть даже мы бы потом никогда не встретились, пусть даже меня бы стёрло из истории, но вы… вы бы не жрали всё это дерьмо, понимаешь? – губы Брока дрогнули.

Баки во все глаза всматривался в лицо сидящего перед ним кающегося в чужих грехах демона, согласного лишиться всего, пусть даже и не совсем честно отобранного у судьбы, лишь бы подарить им со Стивом какое-то мифическое будущее, которого они и не знали, да и не хотели знать. Брок, имея возможность прожить рядом с ними те годы до всего пиздеца, тратил подаренные силы в попытке хоть что-то исправить.

– А что там теперь? – спросил Баки. – Что-то изменилось?

– Да… не знаю, – Брок вытянул из кармана мятую пачку, выбил сигарету и со вздохом отправил ее обратно. – Изменения не моментальны. Это как круги на воде. Бросаешь камень на середину пруда и ждёшь, пока до тебя докатятся перемены. Что-то изменилось, сам мир ощущается по-другому. И ты, и Стив.

– А ты? Ты никогда не говоришь, что это меняет для тебя, что это тебе стоит, будто это не важно.

– Не важно, – согласился Брок. – Цена вмешательства не важна. Память обо мне тоже не стоит всего этого. Малыш, мне главное вы, понимаешь?

Баки хотел бы возразить, тряхнуть Брока за ворот куртки, чтобы у него мозги встали на место, чтобы из глаз пропала эта опасная уверенность в собственных словах, в том, что он не важен, не нужен, но не успел. Баки дёрнулся к Броку, едва почувствовав, что тот начинает таять, отдаляться, едва услышал скрежет ключа в замке.

– Чем ты платишь? Ответь! Какова цена? – крикнул он в почти прозрачные губы, поцеловал зло, едва-едва ощутив ответное прикосновение.

– Жизнь, время моей жизни, – прошелестел в ответ слышимый только ему голос.

Горло вновь сдавило болезненным спазмом, будто по щелчку вернулась изматывающая головная боль. Баки не понимал ничего вокруг, не хотел понимать. Камера кружилась перед глазами, свет больно резал чувствительную сетчатку. Он кричал, вырывался из чьих-то рук, звал Брока, умолял его вернуться и объяснить, не пугать незавершенностью фразы, дать хотя бы призрачную надежду на возможность встречи. Пусть он будет роботом, ничего не чувствующим механизмом с минимальным набором функций, только бы помнить, знать, что Стив и Брок есть, только бы они были.

Холодный хирургический стол под спиной уже не казался таким пугающим, как в первый раз. В груди у Баки горело от предчувствия, что вот-вот случится что-то непоправимое, то, после чего он больше не будет собой, ничего не будет.

– Вводите препарат и готовьте подопытного к вскрытию, – гаркнул кто-то по-немецки.

Баки лишь мотнул головой. Он не задумывался над тем, почему понимает незнакомый для себя язык, что в вену входит слишком толстая игла, он лишь чувствовал, улавливал обострившимся обонянием знакомый запах табака и туалетной воды, ощутил вдруг успокаивающее прикосновение к запястью, распахнул глаза и…

– Баки, – Брок наклонился над ним почти к самому уху. – Молчи и слушай. Сейчас я введу тебе сыворотку. Будет больно, очень больно, но ты справишься, я знаю. Хочешь, кричи, но главное – ты должен не забыть самого себя, понял? Не уплыть, не потерять сознание, ты должен оставаться здесь! И… – Брок обернулся через плечо, глянул на кого-то слишком зло, готовый растоптать, уничтожить за всё что тут происходило, но вновь взглянул на Баки и коснулся его губ своими губами, лишь намечая поцелуй. – Я люблю тебя, малыш.

Белая хирургическая маска закрыла половину лица. Баки мог только всматриваться в желтые глаза и верить, отчаянно слепо верить, что так и нужно, так правильно, и именно это поможет. Он старался не думать о цене, о боли, расцветающей, распускающей огненные лепестки боли в месте укола.

– Прости ме… малыш…

Баки не понимал, не слышал больше Брока из-за мерного биения барабанов в голове. С каждым ударом в теле ломалась, выкручивалась, плавилась новая кость. Он, кажется, всё же орал, бился, зажатый креплениями, молил непонятных, неизвестных ему богов, чтобы убили, закончили агонию, вернули обратно в ад камеры, все, что угодно, но только не это, только не выматывающая душу боль. Баки проклинал Брока, любил его всё так же сильно и полно, и точно так же ненавидел, не понимая, за что. Это и была плата за жизнь Стива, за их любовь и доверие? Демон хотел именно этого, чтобы он умирал мучительно, чувствуя, как жилы наматываются на раскаленное колесо, как рвутся сухожилия, перестраивая что-то внутри него, меняя, забирая всё человеческое, истирая в белое крошево вместе с памятью, вместе с чувствами и любовью.

– Я сержант Джеймс Бьюкенен Барнс, – раз за разом хрипло повторял он, чеканил каждое слово, будто стараясь выжечь его на истончающейся с каждым витком плёнке, вывести тонким стилом. – Я сержант…

Сколько он так лежал, вздрагивая от накатывающих волн жара и боли, сколько слепо смотрел в далёкий темный потолок, облизывал губы, беззвучно прося воды, сколько кричал, не произнося и слова, проклиная, ненавидя и любя одновременно, прощая и боль, и мучительную жажду, и собственный почти звериный ужас, Баки не знал. Он и себя-то почти не знал, почти не помнил ничего, кроме своего имени, личного номера и звания, не помнил, где он, как тут оказался и почему тело такое легкое. Не хотел помнить ампулу с голубоватой светящейся жидкостью, вину в желтых глазах и прикосновения сухих губ ко лбу.

– Баки? Господь всемогущий, Баки!

Баки мотнул головой отгоняя видение. Здесь не могло быть Стива, только не в этой преисподней, в удушающем смраде многоглавого чудовища, его главном логове. Здесь не было никого, кроме Баки и его тюремщиков, кроме таких же потерянных и никому не нужных душ. Здесь не было даже Брока.

– Баки, очнись! – совсем рядом взмолился Стив, протянул к нему руки, коснулся ладонью лба.

– Стив?.. Стиви…

Пока они петляли по пылающей обрушивающейся прямо им на головы лаборатории, пока прыгали сквозь огонь, стараясь уцепиться хоть за что-то, уворачивались от шальных пуль, Баки было не до рассуждений, не до рассказов, не до чего-то ещё, хотя на языке так и вертелись вопросы, и не только к очень сильно изменившемуся Стиву, но и к пропавшему с концами, Баки совсем не ощущал его присутствия, Броку, который не мог не знать, но молчал. Он смотрел на непривычно широкую спину Стива, не отрывая взгляда, шёл за ним как за путеводной нитью, за мигающей точкой своего личного радара, боясь отвернуться, снова лишиться всех ориентиров, потеряться и снова открыть глаза, обнаружив над собой всё тот же темный далекий потолок, а рядом ненавистных людей в белых халатах.

На первом привале все как один бывшие пленники повалились на мягкий мох, все ещё не веря в собственную удачу, в широкоплечего американца со щитом и громким званием. Кто-то вздрагивал от любого звука, кто-то нет-нет да щипал себя, зажмуривался, отсчитывал до десяти и снова оглядывался, кто-то тихо надрывно смеялся, те, кто покрепче, утешали товарищей, слепо бродили между деревьев, собирая хворост, хотя костра никто разводить так и не стал.

Баки сидел среди таких же потерянных, с разделённой надвое судьбой и новым днём рождения, смотрел на клочки ночного неба, проглядывающие сквозь высокие кроны, и бездумно водил пальцем по расплывшемуся на сгибе локтя синяку, отметины от инъекции какой-то дряни.

Стив подошёл неслышно, опустился рядом, плечом к плечу, незаметно для остальных притёрся бедром, сжал ладонь Баки, переплетая пальцы.

– Это я просил не говорить тебе, – начал он, не поворачивая головы. – Не хотел, чтобы ты и за меня переживал.

– Он…

– Он отговаривал, Бак, орал на меня, – перебил Баки Стив, со знакомым упрямством поджал красиво очерченные губы. Знал бы он только, как сильно Баки по нему соскучился, не стал бы тратить время на разговоры, а нашёл бы укромнее местечко и показал бы, на что способно его обновлённое тело. – Это он меня сюда привёл, в спину толкал. Баки, – Стив сильнее, почти до боли, сжал его пальцы, – я так боялся не успеть.

От того, как Стив его касался, в груди что-то предательски ёкало, сжималось от горечи, словно за сказанным было ещё что-то, что пока Баки знать не надо было, что-то, способное разрушить его только начавший обратно выстраиваться мир. Он чувствовал, что ему снова врут, недоговаривают, берегут потрепанные пленом нервы.

– Стив, я знаю и помню всё.

– Всё? – Стив обернулся к нему, впервые за их блуждания по лесу заглядывая в глаза. – Он рассказал?

Баки улыбнулся одними губами. Он не был таким доверчивым и открытым, как Стив, удачно прятался за образом весельчака и всеобщего любимца. Он чувствовал людей, мог разгадать почти любого по нескольким фразам, движениям губ, взглядам, бросаемым в сторону, скупым или, наоборот, чересчур открытым жестам. Читал по лицам, заглядывая в самое нутро. Именно так он и влюбился в Стива. Смешно сказать, втрескался по уши с первого взгляда, зачарованный его ярким, почти слепящим светом, и уже не видел никого другого, пока из темноты не выступил Брок. Они со Стивом были как две стороны одной медали, равноценными половинами сердца Баки. И если Стива он знал от и до, то Брок был до сих пор книгой на чужом языке.

– Он просил не забывать, не простить или что-то другое, а помнить. Стиви, он прощался с нами.

Сейчас Баки, словно наяву, увидел склонившегося над ним в лаборатории Брока, его усталую улыбку, сильнее прорезавшиеся морщины, непривычно грустный взгляд. Казалось, он стоял из последних сил, с трудом опираясь на операционный стол, но все же находя в себе силы скрывать, насколько ему больно и страшно.

В душе сделалось пусто и очень холодно, будто бы мазнуло ледяным ветром, коснулось легкой изморозью, выводя красивые на вид узоры, но сердце нет-нет, а пропускало удары. Не хотелось думать, анализировать всё, сказанное Броком. Впервые не хотелось ему верить. Баки закусил губу, привалился к плечу поникшего Стива. Он не знал, что происходило между Стивом и Броком, не спрашивал да и не собирался спрашивать, не маленькие, сами должны были разобраться, и сейчас он прекрасно видел, что не одному ему потеря казалась поистине страшной и невосполнимой. Хотя что они могли знать на самом деле о демонах? Баки всё равно ждал, что вот-вот да почувствует на плече уверенную хватку жёсткой ладони, услышит в голове будоражащую хрипотцу голоса.

– Баки, – Стив сильнее сжал его ладонь.

– Я знаю, мелкий, знаю.

Стив словно с цепи сорвался: скакал с мины на мину, швырялся новым щитом, словно легким фрисби, шёл вперёд, почти не разбирая дороги. Баки понимал его стремление к саморазрушению, желание переправить этот несправедливый мир, отобравший у них обоих по половине души, выбеливший действительность до скучных неправильных сероватых оттенков. Да, они оставались друг у друга, да, любили так же, или даже сильнее, жарче, но какая-то деталька идеального механизма упрямо сбоила, соскакивала, нарушая, сбивая с шага.

Баки то и дело оглядывался, Стив замирал на полуслове, они словно потеряли опору, устойчивость, держась за руки из последних сил, балансировали над пропастью. Стив воевал, рвал зубами, а Баки шёл следом, стараясь защитить хотя бы его, прикрыть, когда надо, взвалить на себя щит, ответственность за этот мир, да что угодно, лишь бы Стив хоть немного оттаивал в душной тишине палатки, жался к груди, как в первый раз. Только без птичьей легкости, невозможной для мальчишки тонкости. Стив был огромным, горячим и каменно-твёрдым везде, куда мог дотянуться Баки. Он правильно пах, правильно выглядел, ощущался кончиками пальцев, губами, языком. Стив был идеальным по чьим-то извращенным меркам, вылепленным образцом человека. Но Баки знал его другим, видел за этой скульптурной композицией тощего астматика из иммигрантских кварталов Бруклина, с вечно разбитым носом, россыпью мелких веснушек по плечам, румянцем, до сих пор заливающим его с ног до головы, достаточно лишь член показать, со срывающимся судорожным дыханием, приглушёнными ладонью стонами, синими, как небо, глазами и самой сумасводящей улыбкой на свете. Баки всегда шёл за Стивом, и со временем, с потерей необходимого им обоим Брока это нисколько не изменилось. Скорее наоборот – желание защитить стало лишь острее, обрело новые грани, плоскости, сделалось всеобъемлющим.

Потому Баки и не покидал своего Капитана. Потому стал не просто другом и соратником в глазах общественности, не просто любовником, возлюбленным, он стал тенью Стивена Роджерса, не отходя от него ни на шаг, оттирая в сторону всех.

– Ты точно уверен в своём плане? – с беспокойством поглядывая в пропасть, в сотый раз переспросил Баки, закутался в нисколько не согревающую на пронизывающем до костей ветру куртку, хлопнул по карманам, доставая смятую пустую пачку из-под сигарет Брока, которую так и не смог выбросить. Рука не поднялась.

– Это единственный шанс достать Золу, Бак. Верь мне!

И Баки поверил, как верил всегда. Пошёл следом, шагнул с заснеженного уступа, уносясь на тонком тросе вслед за несущемся на полной скорости поездом. Нет, он не был на все сто процентов уверен, что долетит, не рассчитывал даже на разогнанный странной сывороткой организм, но Баки не мог не верить Стиву.

Долетел. Приземлился на скользкую крышу, удержавшись в последний момент, тут же выискивая широкую спину впереди, выдохнул облегченно и отцепил карабин.

Идти за Стивом было привычным делом, слишком привычным и правильным. Баки чувствовал, слышал мерное биение его сердца, щекотным покалыванием ощущал на губах его злой азарт, и эта странная смесь не хуже хорошего алкоголя воспламеняла кровь, ударяла в голову шальным весельем, сумасшедшей вседозволенностью. Баки казалось, что он идёт наравне, с той же легкостью подхватывает тяжёлый щит, выставляя его вперёд. Баки казалось…

Сильный удар выбил из лёгких последние остатки воздуха. Баки и испугаться толком не успел, влетев спиной в развороченный бок вагона. Заскользил, бестолково хватаясь за острые железки, стараясь удержаться, когда под ногами разверзлась бездна. Баки кричал, тянулся изо всех сил, стараясь ухватиться за руку Стива, но он, даже с сывороткой, которую ему вколол Брок, не был суперсолдатом.

Ледяная волна ужаса сковала его тело, подобралась к немеющим рукам и ласково лизнула кончики пальцев. Баки казалось, что он ничего не сможет расслышать в завывающем торжественном марше ветра, но тихий скрип отрывающейся ручки, последнего, что его держало, прошёлся по нервам наждачной бумагой, выбивая искры, оглушая.

Баки всегда хотел летать. Хотел умереть глубоким стариком в небе. И он летел, парил какие-то доли секунды, уносясь прочь от грохочущей громады поезда. Летел, подхваченный ледяным ветром.

Баки падал…

Всё, что он помнил – это боль, тупая изматывающая боль. Будто бы он сам стал звенящим от напряжения оголенным нервом. Боль была всюду: жгучим морозом облизывала кончики пальцев, сдавливала грудину раскалённым стальным обручем, била по голове, методично выкручивала сустав за суставом, вымарывала из его души всё человеческое, всё, что его держало на плаву, не позволяя соскользнуть в спасительную бездну безвременья.

«Ты не должен забыть самого себя, понял?» – шептал кто-то незнакомый в его голове, будто бы издеваясь.

Но он не мог не слушаться, потому что этот кто-то был важным, этот кто-то заставлял раньше двигаться вперёд, не сдаваться, этот кто-то жил в его сердце. И он вспоминал.

«Я люблю тебя, малыш… ты не должен забыть самого себя… люблю тебя… не должен забыть».

– Я Джеймс Бьюкенен Барнс, – сипло прошептал он непослушными губами. – Я помню. Я Баки.

Помнить себя было очень тяжело, особенно, когда большую часть времени ты не человек, а лишь функция с тысячей неизвестных, механизм, на отладку которого тратились десятилетия. Но Баки помнил. Он научился прятать воспоминания очень глубоко, туда, куда не доставал вкрадчивый голос дрессировщика, не мог дотянуться жалящим ударом кончик стека, не пробивало электричество, стирая события последних месяцев.

Баки мог не помнить лицо предыдущего хозяина, детали прошлой миссии, имён бойцов групп поддержки, но рядом с ним всегда были Стив и Брок – молчаливыми тенями из прошлого. Они не давали ему окончательно сойти с ума, выгореть, истончиться, они заставляли его жить, несмотря на творившийся вокруг пиздец.

Но в один из самых обычных дней что-то изменилось вокруг.

Баки привычно открыл глаза, вытянулся по стойке смирно, реагируя на стандартное приветствие хендлера, и пошатнулся. Откуда-то едва уловимо тянуло табачным дымом. На базе многие курили, но такого запаха не могло быть ни у кого, так пах только один человек, если можно было его назвать человеком.

Шестерни в голове Баки со скрипом, искря и заедая, провернулись, и что-то, глухо щёлкнув, встало на место. Он и сам толком не понял, что произошло, едва уловил движение своей бионической конечности, лишь услыхал хруст ломаемой шеи и грузный удар упавшего к его ногам уже безжизненного тела.

– Пиздец, – выругался кто-то из техников. – Агент нового хендлера списал в утиль. Господину Пирсу это не понравится. Где нам теперь искать ему замену?

Но все эти вопросы мало волновали Баки. У него в голове уже разворачивался подробный план базы со всеми секретными входами и выходами. Нужно было срочно найти источник запаха, пока тонкая ниточка шлейфа всё ещё чувствовалась в пропитанном медикаментами и дезинфектором воздухе.

Сорвавшись с места, Баки кинулся к решетке, корежа её железной ладонью, выдирая с корнем. Кто-то из техников испуганно голосил, кто-то жал на кнопки и вызывал охрану. Ему было всё равно, он, словно ищейка, шёл по ускользающему следу, останавливался на долю секунды, втягивал носом воздух, менял направление.

И сколько бы он ни ждал, сколько бы мысленно не репетировал их возможную встречу, всё равно оказался к ней совершенно не готов.

– Ну здравствуй, малыш.

Баки замер, остановился мгновенно, словно налетев на стену, зажмурился что было сил, чувствуя в глотке застрявшие колючим комком слова. Он ещё не видел Брока, не касался его, но сердце оживало от одного только родного запаха, наполняющего легкие, запускающего какой-то потайной резервный двигатель.

– Здравствуй, – прошептал Баки, резко обернулся и тут же пошёл ко дну, позорно распался на части, заскулил жалобно, осел к ногам, по щенячьи задрав голову и не отпуская тёплый взгляд родных желтых глаз. – Я Баки. Я Стива потерял, представляешь?

Брок присел рядом, улыбнулся и ласково погладил. Тут же поднялся, вытягиваясь по стойке смирно и будто бы каменея плечами, глаза выгорели почти до белизны.

– Что тут происходит? Агент?

По телу Баки прошлась болезненная дрожь, скручивая мышцы судорогой в ожидании скорого наказания за проявление своеволия. Так уже бывало, и не раз. У Зимнего часто срывало резьбу, он проносился вихрем по базе, выкашивая всех, кто не успел затаиться, и замирал под тяжёлелым взглядом хозяина, не в силах пошевелиться, сдвинуться с места. Укол в шею – и темнота. Слишком хорошо забиты в него были стальные гвозди команд. Зимнего срывало, его отлавливали, накачивали транквилизаторами, и он получал наказание. Он никогда не шёл против воли хозяина. Но сейчас был готов сорваться с поводка.

Пирс хмыкнул, внимательным взглядом окинув застывшего по стойке смирно Брока, и от этого взгляда Баки сделалось нехорошо. Он отлично знал мимику и повадки нового хозяина, знал и подсознательно боялся. Этот щадить не станет, скрутит, разложит, как лягушку на предметном стекле под микроскопом, и будет разглядывать, выясняя, что же сбило программу идеального оружия так сильно.

– Боец, представьтесь.

– Уоррент-офицер Брок Рамлоу, сэр. Третья пехотная дивизия. Война в Заливе.

– Вольно, офицер. Сдайте Агента обратно в лабораторию и поднимитесь ко мне в кабинет. У меня к вам предложение.

– Да, сэр, слушаюсь, – отчеканил Брок, белозубо сверкнув улыбкой, отдал честь и развернулся на пятках лицом к Баки.

Они шли по коридорам базы плечом к плечу, не касаясь друг друга, не разговаривая, не переглядываясь, но Баки нутром чувствовал, что что-то снова сдвигалось, вытесняя из груди намерзшие на сердце куски льда, отогревая хотя бы его часть, но и возвращая непривычно острую боль. Не ту, что прокатывалась по телу с обнулениями, когда мир вокруг выцветал, полностью теряя краски, выгорал до белизны, становясь статично безликим, не ту, что выламывала суставы, крошила зубы в пыль, не медицинскую от несрабатывающего из-за разогнанного метаболизма обезболивающего, а совсем другую, сжимающую сердце холодной стальной хваткой, прокручивающую раз за разом момент падения, и взгляд Стива, ошарашенный пониманием и точно такой же болью.

– Мы его найдём, – шепнул напоследок Брок, с силой сжал запястье. – Будь умницей и верь мне.