Текст книги "Лучший из худших (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Мадам, – неожиданно заговорил Робеспьер почти нормальным голосом, – я вам обещаю, что…

– Заткнитесь, – бросила ему Эделин. – Просто заткнитесь.

Если бы у нее остались силы, она бы свернула адвокатишке шею. Благо это было делом несложным: голова Робеспьера и без того будто держалась на тоненькой ниточке – всего одно резкое движение, и Эделин будет отомщена, хотя бы на одну десятую часть…

Не подозревая о том, какие мысли бродят в голове клиентки, адвокат углубился в чтение бумаг. Несколько листов, покрытых ровными, убористыми строчками, выскользнули из его рук, и Эделин наклонилась и подобрала их.

– Что это? – без интереса спросила она. Робеспьер, что странно, не торопился забирать у нее бумаги.

– Моя заключительная речь. Если вам интересно, – тут он смущенно потупился, будто звал Эделин на свидание, – можете почитать.

Эделин покосилась на него, затем на исписанные листы: идеально ровные абзацы, ни единой помарки, буквы так и жмутся одна к другой, словно боятся не уместиться.

– Если бы мне это помогло, – сказала она и положила бумаги на стол. Робеспьер посмотрел на нее с таким видом, словно она только что нанесла ему смертельное оскорбление.

– Вы сгущаете краски, – проговорил он. – Мне дело не представляется настолько безнадежным…

– Так у вас было и похуже? – спросила Эделин скептически. Робеспьер не выказал ни малейшей растерянности – возможно, просто не понял иронии.

– Да, – ответил он. – Намного хуже.

“Лучший из худших, – вспомнила Эделин. – Неудивительно, что страна катится ко всем чертям”. Но мысли о будущем Франции не занимали ее – как бы то ни было, а собственное будущее молодой женщине казалось еще более безрадостным.

Тем временем перерыв кончился. Наступило время для последнего слова.

Прокурор говорил долго, но четко и по делу. Упирал на невыясненные, как ему казалось, обстоятельства смерти месье де Лежера, одиночество Мари (на этих словах по ярко накрашенным губам девицы пробежала чуть заметная улыбка), невероятной силы родственные чувства, связывающие дочь и отца. Зал ответил овациями, и Эделин искоса посмотрела на Робеспьера: тот казался невозмутимым, но глаза его довольно блестели, как у получившего ведро молока кота. И чем дольше говорил прокурор, тем сильнее становился этот блеск, и Эделин невольно поежился: было в нем что-то жутковатое, но она не могла понять, что.

Обвинитель закончил говорить, и наступила очередь Робеспьера. В звенящей тишине он отодвинул стул, поднялся и обратился к судье:

– Ваша честь, сейчас все мы слышали много слов, но ни одно из них не дает ответа на главный вопрос: на каком основании мадемуазель Мари де Лежер претендует на наследство своего покойного отца?

Зал, тронутый речью прокурора, невнятно заволновался, но Робеспьер не обратил на это внимания. Голос его был крепок, будто не было недавнего приступа.

– Вы говорите о том, что обстоятельства смерти месье де Лежера остаются непонятными. Я недоумеваю: месье де Лежер скончался месяц назад, но не было инициировано никакого расследования. Если вам казалась странной его внезапная смерть, почему вы обратили на это внимание лишь сейчас?

Эделин замерла. Замер и весь зал.

– Меж тем ничего необычного в его смерти нет, – безмятежно продолжал Робеспьер. – Я предоставил суду мнение врача на этот счет: он полностью исключает возможность насильственной смерти. Если вы хотите обвинить Эделин де Лежер в том, что…

– Врача можно купить! – крикнула Мари, теряя самообладание, и это была ее ошибка: доктор, добродушный и жизнелюбивый мужчина по фамилии Дидье, именем которого было подписано заключение, известен был всему городу как человек исключительной честности, и обвинение, брошенное в его сторону, заставило зал беспокойно и неприязненно зашептаться. Робеспьер, очевидно, понял не хуже Эделин, как подставилась девица, и холодно посмотрел на нее.

– Купить можно почти всех. Но я, – это слово он выделил еле уловимо, – сторонник исключительно законных методов ведения дел. И верю, что все присутствующие, в том числе и вы, мадам, поддерживают меня.

Раздувая ноздри от ярости, Мари замолчала. Адвокат продолжил, будто ничто не прерывало его.

– Перейдем к следующему…

Он говорил и говорил, а Эделин не верила, что слышит это. Все доводы прокурора, направленные на то, чтобы вызвать сочувствие, Робеспьер безжалостно разбил, разобрал по кусочкам и каждый из них радергал, как гнилое полотно по ниточкам. Судья, успевший задремать, слушал, развесив уши. Зал едва дышал.

– …поэтому претензии Мари де Лежер кажутся мне необоснованными, и голос справедливости, о котором так часто упоминал господин обвинитель, говорит мне, что мадам Эделин де Лежер имеет… имеет…

Он не договорил – побледнел смертельно и, тщетно попытавшись вдохнуть, рухнул ничком на пол. Поднялся ужасный шум.

– Врача! – закричала Эделин, приподнимая голову упавшего; как сидевшая ближе всез, она поспела к нему первой. – Скорее, зовите врача!

Робеспьер открыл глаза и мутно посмотрел на нее. Щеки его горели, как и лоб, и все тело источало лихорадочный, нездоровый жар.

– Не надо, – прошептал он чуть слышно, – я сейчас встану…

Но вместо этого лишь обмяк, лишившись сознания. Подбежал месье Дидье, по счастливой случайности оказавшийся среди зрителей. Ему хватило одного беглого взгляда, чтобы определить:

– Переутомление. Голодный обморок.

– Господи, – вырвалось у Эделин, хотя в бога она никогда не верила, а последний раз переступала порог церкви на похоронах мужа – там было не отвертеться. Робеспьера на руках вынесли из зала, а судья, поколебавшись немного, удалился принимать решение.

Как ни странно, обморок адвоката пришелся Эделин очень кстати. Зрители, еще недавно сочувственно вздыхавшие в сторону Мари, теперь не могли сдержать жалости по отношению к бедняге. Судья все не показывался, и это лишь распаляло волнение зала. Мари сидела бледная, с явным трудом удерживая на лице улыбку. Прокурор утирал платком вспотевший лоб. В воздухе метались невидимые искры, и вердикт судьи был сухим хворостом, на который им суждено было упасть. Но Эделин больше не боялась. “Лучших из худших, – подумала она. – Если это так, то у этой страны есть шанс”.

Еще спустя пять бесконечно долгих минут судья вернулся в зал и объявил вердикт: Мари в ее претензиях отказать, все имущество месье де Лежера оставить за Эделин. В первую секунду осчастливленная вдова подумала, не упасть ли ей в обморок, но Мари ее опередила, плавно опустившись прокурору на руки. Это, однако, было лишено всякого внимания зала. Раздались торжествующие аплодисменты, и Эделин, задыхаясь от восторга, почти потонула в них.

Из зала она выбежала, как на крыльях. Слава богу, Робеспьера не унесли домой и приводили в чувство в коридоре.

– Оставьте его, – повелительно сказала Эделин. – Мы едем ко мне.

Кто-то попытался возразить, но Эделин одним жестом его оборвала. Кто-то сумел найти поскрипывающую, промерзшую одноколку, бесчувственного адвоката закутали в плащ и устроили на сиденье, рядом примостилась Эделин, и они тронулись.

========== Глава 3. Победитель получает все ==========

Робеспьер, которого устроили на кровати в гостевой спальне, приходил в себя с трудом. Эделин, увидев, что веки его дрожат и медленно приоткрываются, сразу же подошла к больному с бокалом вина в руках.

– Мадам, – адвоката было едва слышно, – что произошло?

– Вы не помните? – ласково улыбнулась Эделин, помогая ему сесть. Он попытался вовсе встать с кровати, но женщина мягко и непреклонно удержала его.

– Нет, нет, вам надо лежать.

– Чем кончилось заседание? – нетерпеливо спросил Робеспьер, отстраняя поданный бокал. – Что я пропустил?

Все-таки он был невозможен, но Эделин неожиданно не раздражилась от этого. Мучить его неизвестностью она не стала:

– Все хорошо. Дело решили в мою пользу.

Робеспьер испустил облегченный вздох и расслабленно вытянулся на постели. В нем будто ослабла какая-то туго натянутая струна.

– Теперь вы выпьете? – спросила Эделин.

– Нет, благодарю, я не пью…

– Не обижайте меня, – молодая женщина картинно надула губы. – Пожалуйста.

Какой-то неясный план уже зрел в ее сознании: Эделин еще не продумала его детально, но понимала, что для его исполнения лучше будет, если Робеспьер примет на грудь. Благо адвокату, при его субтильной комплекции, много не надо было: после одного бокала щеки его зарозовели, а взгляд сделался немного мутен, как у человека, который готовится вот-вот уснуть. С нежной улыбкой Эделин забрала у Робеспьера бокал и тоже села на постель. Адвокат попытался отодвинуться, но молодая женщина мягко удержала его за руку.

– Как вас зовут? – негромко спросила она, и Робеспьер дернулся: должно быть, почуял опасность.

– Максимилиан, – проговорил он, настороженно глядя Эделин в глаза. Она улыбнулась самой обворожительной и располагающей к себе улыбкой.

– Знаете, я должна перед вами извиниться. Поначалу я не приняла вас всерьез…

– Не стоит, – поспешно сказал он и вдруг спрятал взгляд, отчего стал похож на зажатую в угол стыдливую девицу. Поднявшийся в душе Эделин азарт зудяще царапнул ее изнутри. Волнения последних дней требовали выплеска, и ей пришла в голову мысль, что самое время учиться не отказывать своим желаниям. Теперь она могла отпустить на свободу все то, что до сих пор держала крепко-накрепко запертым, и начинать стоило прямо сейчас, пусть выпавшая цель – не лучшая, которую можно было бы выбрать. Впрочем, что-то особенное в Робеспьере было, в этом Эделин убедилась на суде: он был совершенно невзрачен, когда молчал, но стоило ему заговорить, и он преображался, как будто в нем зажигали яркий свет, и это завораживало, заставляло тянуться к нему, как к чему-то непонятному, но от того не менее прекрасному. Эделин не могла его упустить. Она бы себе этого никогда не простила.

– Я не поскуплюсь на вознаграждение, – заговорила она, коротко поглаживая тонкое запястье Робеспьера. – Назовите цену, и я ее уплачу.

Слова эти сопроводились жгучим и пронзительным взглядом из-под ресниц, в котором только слепой не увидел бы многозначительного обещания. Но Робеспьер замялся еще больше:

– Позвольте, я брался за это дело вовсе не из-за…

– А это вы зря, – жарко выдохнула Эделин, склоняясь над ним. – Берите, если вам предлагают.

От волнения у нее кружилась голова. Все это так напоминало прочитанный ею когда-то в юности роман, и она ожидала, что Робеспьер будет ошеломлен, растеряется на секунду, но затем природа свое возьмет, и на призыв Эделин последует страстный отклик, но адвокат повел себя совершенно неожиданным образом: попытался оттолкнуть Эделин с тем отчаянным ожесточением, с каким угодившая в руки настойчивого соблазнителя девушка сражается за свою честь.

– Да что ты?.. – вырвалось у Эделин против воли: ей пришлось схватить Робеспьера за руки и развести их в стороны, оставляя жертву полностью открытой и лишенной возможности защититься. Робеспьер трепыхался и бился, как поймнная в клетку птица, и на секунду Эделин засомневалась, не отпустить ли его, и пусть катится на все четыре стороны. Но эта мысль мелькнула в ее голове лишь на мгновение, безжалостно выметенная оттуда искушением склониться еще ниже и закрыть жадным поцелуем маленький, тонкогубый, панически скривившийся рот.

Робеспьер что-то замычал, напрягаясь и не поддаваясь. Но желание Эделин во что бы то ни стало сломить его строптивость от этого только усилилось. Последнее время в ее жизни было мало приключений – так что может быть лучше, чем укрощение маленького, но своенравного зверька?

– Прекратите, – пролепетал Робеспьер, когда Эделин начала лихорадочно целовать его щеки и скулы. Он уже не пытался вырваться: наверное, силы полностью оставили его. Зато его била крупная дрожь, которая дошла почти до судороги, стоило Эделин добраться с поцелуями до тонкой, изящной шеи, на которой лишь сегодня утром она мечтала затянуть смертельную петлю.

– Нет, прошу вас, – прошептал Робеспьер, как в бреду, – оставьте…

Надежды Эделин на то, что страх рано или поздно переплавится в страсть, не оправдались: сколько бы молодая женщина ни прилагала усилий, жертва не желала покоряться им, разве что, как подстегнутая хлестким ударом, вновь попыталась освободиться. Но попытки эти были явно машинальными, Робеспьер не сознавал уже в полной мере, что происходит: то, что Эделин выпустила одну его руку, чтобы расстегнуть тугие пуговицы на жилете, он даже не заметил.

– Не надо, – голос его сорвался, когда Эделин, почти разорвав воротник его рубашки, прикусила нежную белую кожу рядом с ключицей: там, куда пришелся укус, тут же начал наливаться краснотой полукруглый след, и Робеспьер, несомненно, почувствовав это, сотрясся от стыда. Но что-то уже было необратимо переломлено, и что именно, Эделин поняла, лишь опустив ладонь, которой она до сих пор оглаживала гладкий, впалый живот, чуть ниже.

– А, – ухмыльнулась она, с удовольствием глядя, как лицо Робеспьера заливает густая краска, – вот почему ты заматываешься…

Он понял, наверное, что отвертеться уже не удастся: плоть его предала, и все, что ему оставалось – прекратить отрицать очевидное и подчиниться. На секунду Эделин показалось, что Робеспьер сейчас расплачется, но он, конечно же, не позволил себе этого: смиренно закрыл глаза и застыл, как прихваченный параличом. Больше он не сопротивлялся, ни когда Эделин, у которой давно уже внутри все горело, раздела его, как куклу, ни когда она, решив не тратить лишнее время, бесцеремонно подняла юбку и, приспустив белье, опустилась на него сверху.

Это было волшебно – ощущать его в себе. Эделин мельком вспомнила свою первую брачную ночь: молодожен, несмотря на всю свою нежность, оказался почти бессильным, и ей, тогда невинной и не знающей почти ничего об этой стороне супружеских отношений девице, пришлось промучиться около часа, чтобы супруг стал способен выполнить свой долг. Совместные ночи после этого превратились в пытку для Эделин, и она ловила себя на том, что с завистью поглядывает на подруг, вышедших за ровесников, почти нищих, но наверняка способных на большее, нежели унылые телодвижения, которыми изредка награждал ее старикан. Сколько раз, лежа в одиночестве в постели, Эделин представляла рядом с собой кого-то молодого и крепкого – и вот, в качестве вознаграждения за все, что ей пришлось пережить, она нашла способ исполнить свою мечту.

С силой сдавив коленями бедра новоиспеченного любовника, она мерно приподнималась и опускалась, бесстыдно постанывала, утратив всякие остатки контроля над собой, чувствуя, как растекшийся по телу жар усиливается, грозя совсем скоро спалить Эделин дотла. Про Робеспьера она и думать забыла: он был совершенно неподвижен, не издавал ни звука, только коротко и болезненно вздохнул, когда пальцы Эделин оставили на его груди несколько косых красных полос. На миг молодая женщина со смехом подумала, а не упал ли он опять в обморок.

Глупо было думать, что он продержится долго: Эделин не успела толком войти во вкус, как по телу под ней пробежала новая волна дрожи, до сих пор зажмуренные глаза Робеспьера широко распахнулись, и стабый стон вырвался из его груди, когда его выгнуло навстречу Эделин и сотрясло в судороге удовольствия.

– Вот же, – разочарованно протянула Эделин, опускаясь на постель рядом с тяжело дышащим любовником. – Ты раньше никогда этого не делал?

С явным усилием он повернул к ней посеревшее лицо. Вид у него был утомленный и разбитый, не было в нем и следа блаженного удовлетворения.

– Никогда, – прошептал Робеспьер, ощупывая себя: интересно, надеялся, что от этого его тельце хоть на йоту изменится?

– Ладно, отдыхай, – разрешила Эделин, сгорая про себя от желания довести начатое до конца. – Потом продолжим.

На лице Робеспьера отразился неприкрытый ужас.

– Продолжим?..

– Ну да, – беззаботно проговорила Эделин, перекатываясь на бок и начиная вновь поглаживать его шею, беззащитную и уязвимую; Робеспьер от этого вновь задрожал, и женщина почувствовала, что начинает улыбаться. Ощущение власти пьянило не хуже крепкого вина из запасов покойного муженька. – Я же знаю, где у тебя слабое место, мой милый…

Он ничего не ответил, только коротко выдохнул, будто над его головой только что прозвучал смертный приговор, и Эделин решила немного его успокоить:

– Не волнуйся, тебе понравится.

Он, умница, не стал сомневаться вслух. Он вообще больше ни слова ни произнес за весь остаток вечера, и даже последнее “спокойной ночи”, которое удовлетворенная, опустошенная до дна Эделин пробормотала, уже проваливаясь в дрему, осталось без ответа.

========== Глава 4. Скатертью дорога ==========

С утра Робеспьер испарился, пока Эделин досматривала десятый сон: сквозь медленно рассеивающуюся дрему она слышала неясный шум и шорох, но ей было лень открывать глаза, поэтому адвокат скрылся, не встретив на своем пути каких-либо препятствий. Не обнаружив его, проснувшись, рядом с собой, Эделин не расстроилась. “Вернется, – подумала она с уверенностью, разглядывая себя в зеркало. – А нет – не беда. Не пойдет же он жаловаться, в конце концов”.

Последняя мысль вызвала у Эделин звонкий смешок. Вообще, настроение у молодой женщины было прекрасным, она давно не чувствовала такого воодушевления, которое залившая тело истома лишь подкрепляла. Впервые в жизни ощущая ту благостную слабость, которая следует за бурно проведенной ночью, Эделин едва ли не вприпрыжку спустилась вниз и отправилась делать себе кофе.

Забытая Робеспьером папка обнаружилась на столе. Почти с наслаждением Эделин перелистала бумаги, но сознание ее, заполненное мечтами о грядущем, не воспринимало ни единого слова из написанного. Эделин сама не заметила, как отбросила папку, будто ненужную вещь, и погрузилась в грезы с головой, опершись подбородком о сцепленные ладони. Свежий бриз вновь обдувал ее лицо, а впереди, на горизонте, маячили пока неразличимые в тумане очертания какой-то чудесной страны, где не будет надоедливых старикашек и наглых падчериц, зато в изобилии будет счастье, успех и мелкие, но непременно веселые и захватывающие приключения.

“Ехать прямо сейчас”, – тут же решила она, но неожиданно одернула себя: нужно сыграть роль до конца, подождать хотя бы месяц и лишь затем покинуть навсегда эту унылую, давно осточертевшую ей дыру. В первый миг Эделин приуныла, но не в ее характере было долго предаваться грусти: что бы с ней ни происходило, она всегда могла повернуть это к себе наилучшей стороной и была полностью уверена, что это – единственно верный способ смиряться со всеми жизненными несправедливостями. Вот и сейчас в душе ее, вымев оттуда подкравшуюся печаль, вспыхнуло радостное предвкушение. “Может, и не так хорош рай, как его ожидание”, – подумала Эделин. Пусть ей придется еще месяц побыть безутешной вдовой, но месяц траура обещал стать лучшим в ее жизни. Раньше она жила, надеясь на будущее счастье, но не зная, когда оно наступит; теперь заветный день был означен, и Эделин обязана была должным образом подготовиться к нему.

А это значило, что без милашки-адвоката будет не обойтись.

Он не показывался почти неделю, даже не высовываясь из дома, и Эделин от этого хотелось хохотать в голос. Кто бы мог подумать, что такие чувствительные души существуют и теперь, не истлев вместе со страницами старых книг? Ей приходило в голову шальная мысль навестить адвоката в его обиталище, но сделать это так и не удалось: одного взгляд на сестру Робеспьеру, приземистую и хмурую женщину, смотревшей на всех с холодным подозрением, будто у нее хотели что-то отнять, Эделин хватило, чтобы понять, что с этой особой лучше не связываться. В своем доме адвокат был в полной безопасности, у него был охранник лучше Цербера, и Эделин пришлось отступить, затаиться, исполнившись терпением кошки, выжидающей, когда мышь высунет нос из своей норы.

Вечно это, конечно, продолжаться не могло, и в понедельник Робеспьер явился в ратушу, еще более бледный и утомленный, нежели обычно. Очевидно, он не притворялся, а действительно заболел от пережитого потрясения. Эделин подстерегла его, когда он выходил из здания.

– Добрый день, мэтр, – произнесла она со сладкой улыбкой, заступив Робеспьеру дорогу. – Как ваше здоровье?

Он шарахнулся в сторону, точно увидев призрака.

– Вы так и не забрали свои деньги, – напомнила Эделин, доставая туго набитый кожаный кошель. Адвокат панически покосился на него, словно у Эделин в руках была бомба с горящим фитилем.

– Я не…

– Вы что, работали бесплатно? – усмехнулась Эделин, буквально силой разжимая ему пальцы. – Да берите же.

Рука его дрожала, то ли от волнения, то ли от холода – мороз за неделю лишь усилился, а Робеспьер не спешил сменить свой чудовищный плащ на что-нибудь более соответствующее погоде. Медленно взвесив кошель на ладони, адвокат произнес:

– Мне кажется, здесь…

– Да, немного больше, – кивнула Эделин. – Но считайте, что я добавила сверху… за другие услуги.

Ей ужасно хотелось чмокнуть Робеспьера в кончик носа – уж больно милый у него был вид, когда он навешивал на свое лицо суровое и непреклонное выражение.

– Мадам, – голос его звенел, – я не знаю, за кого вы меня принимаете…

– Не обижайся, милый, – внезапно заявила Эделин, отбрасывая официальное “вы”. – Мне очень, очень понравилось…

Он даже охнуть не успел, как оказался крепко прижат к щербатой каменной стене, и открыл рот, чтобы произнести что-то возмущенное, но Эделин не дала ему этого сделать, прижав кончики пальцев к его губам.

– Ты забыл у меня свои бумаги. Помнишь?

С бессвязным хрипом схватив ртом воздух, он кивнул. Эделин все-таки не удержалась и поцеловала его, отчего он весь сотрясся, и она не без удовольствия отметила, что он не на шутку напуган. Это было отлично – ей не хотелось долго спорить, ибо она начинала уже замерзать.

– Я забыла взять их с собой, – сказала она, коротко поглаживая застывшего Робеспьера по щеке. – Зайдешь и заберешь сегодня. А то я соскучилась…

Его лицо сравнялось по цвету с сыпавшим с неба мелкими пригоршнями снегом.

– Нет, я не…

– Придешь, конечно, – мягко придавила Эделин. – Не трать слова, еще пригодятся. Я буду ждать.

И, чтобы не терялось произведенное ею ошеломляющее впечатление, круто развернулась и направилась прочь. Робеспьер не побежал бы за ней – гордость бы не позволила. Поэтому Эделин, даже не оборачиваясь, знала, что он остался стоять на крыльце и, продолжая машинально сжимать в руке деньги, смотрит ей вслед.

“Вернется, – подумала она, растекаясь про себя от удовлетворения. – Конечно, вернется”.

Она была права – он вернулся. Пришел, воровато оглядываясь, передвигаясь перебежками от дерева к дереву, будто опасаясь, что его застанут за совершением преступления. В дверь он стучал мелко и нервно, но Эделин томила его ожиданием, хоть и заранее увидела приближение гостя из окна. Но ждала она не слишком долго, чтобы Робеспьер не передумал, и сразу с порога, не давая ему опомниться, утянула его в жаркий поцелуй.

– Позвольте, мадам, – пробормотал Робеспьер, задыхаясь, – мои бума… мадам, но дайте хотя бы воды…

Он сам уже был не рад, что пришел, и всеми силами пытался тянуть время – это было видно, как на ладони. Эделин не дала ему даше шанса на отступление, выдохнула “потом напьешься” и поволокла пойманную добычу в спальню.

В этот раз он был сверху, и Эделин смогла полностью сосредоточиться на собственных ощущениях, ибо тонкое и легкое тело ее партнера не весило почти ничего. Ей было хорошо как никогда, она шумно дышала, закрыв глаза, в моменты накатывающего удовольствия царапая любовнику плечи, и не сразу поняла, что на шею ей капает что-то густое и теплое. Сначала она подумала, что ей кажется – мало ли что привидится одурманенному ласками сознанию, – но потом, на третьей капле, все-таки приоткрыла веки и испустила пронзительный вопль.

Это была кровь. И все лицо Робеспьера было в крови, которая стекала тонкой струйкой по его губам и подбородку. Эделин, охваченная ужасом, не поняла сначала, что произошло, но она была слишком не в себе, чтобы думать – с силой, которой сама от себя не ожидала, сбросила тщедушное тело и проворно отползла на другой край постели.

– Что с тобой? – выкрикнула она не своим голосом. – Ты болен?! Что это?

Ошарашенный, Робеспьер прижал ладонь к лицу, тут же отнял ее и уставился на свои окровавленные пальцы.

– Это… это случается, – проговорил он, спустил ноги с кровати и потянулся к стулу, на котором была свалена его одежда. – Сейчас все пройдет…

– Ты бы хоть предупредил, чтоб тебя, – увидев, что на Робеспьера не нападает смертельный страх, Эделин поверила, что для него подобное происшествие находится в порядке вещей, и тогда ее ужас сменился адским недовольством. Даже страдальческий взгляд, обращенный на нее Робеспьером, не помог – молодая женщина была готова рвать и метать.

– Если бы вы мне дали хоть слово сказать…

– К черту разговоры, – дрожащей рукой Эделин стерла со своей шуи чужую кровь; ее передернуло, когда она почувствовала, как слипаются кончики ее пальцев. – Черт, все испортил… я принесу воды.

– Благодарю, – прогнусавил Робеспьер, запрокидывая голову и вновь прижимая ладонь к носу. Ругаясь про себя и посылая адвокату все возможные проклятия, Эделин накинула пеньюар, спустилась вниз, набрала воды и принесла наполненный таз в спальню.

– Умойся, – почти с материнской нежностью посоветовала она подавленно молчащему Робеспьеру. Он, успевший уже натянуть рубашку, с готовностью приподнялся.

– Я должен извиниться, – голос его звучал сдавленно и гулко, будто адвокат говорил из бочки. – Поймите, я…

– Просто надо было предупредить, – оборвала ему Эделин. – Я не сержусь.

Одному богу было известно, каких усилий ей стоило говорить мирно, а не орать на незадачливого любовника во весь голос. Испортить такой вечер так по-дурацки! Злость кипела в сердце Эделин, смешиваясь с назойливым зудом неудовлетворения, и молодая женщина с нетерпением ждала, когда де Робеспьер закончит вытирать окровавленное лицо.

– Все? – спросила она торопливо. – Теперь ты в порядке?

Он глянул на нее с испугом, как на сорвавшуюся с цепи собаку, и неловко поднял руки, будто в стремлении закрыться, но Эделин было не до его капризов – она рухнула на постель и увлекла почти не сопротивляющегося партнера за собой. Своей ошибки она больше не повторила – завалила Робеспьера на постель, оседлала его бедра, и в итоге все кончилось к обоюдному удовольствию.

Робеспьер продолжал приходить. Он невероятно стыдился своего падения, больше всего боялся огласки и позора, но все равно приходил – минута в минуту, четко по их с Эделин негласному расписанию. Кроме этих рваных вечеров, за некоторые из которых они могли и словом не перекинуться, они не пересекались: он занимался своими делами, она – своими, подготавливая отъезд и без устали строя планы на будущее. По сути, их ничто не связывало, но Эделин была этим довольна: ей нужно было чистое наслаждение, незамутненная награда, и никто не мешал ей упиваться добычей, даже у всезнающих аррасских кумушек, казалось, разом отказали глаза и уши. А Робеспьер, кажется, тяготился и тем крошечным, что существовало между ними: много раз, отдыхая после плотских “упражнений”, Эделин видела, как мучительно кривятся его губы, будто он хочет что-то сказать… и все свои силы прилагает, чтобы убедить себя не делать этого. Она наблюдала за его метаниями, а потом отворачивалась и тихонько улыбалась в подушку. Пусть Робеспьер думает что угодно – главное, чтобы молчал.

И он продолжал молчать – вплоть до того дня, когда, придя в условленное время, обнаружил Эделин, заканчивающую сборы. Свой черный вдовий наряд она не без удовольствия сожгла в печи, надела свое лучшее платье и увенчанную пышными перьями шляпку, надеясь хоть напоследок произвести на чопорного адвоката долженствующее впечатление. С этим она справилась: он застыл на пороге, открыв рот, и забыл даже про слова приветствия, стоило ему ее увидеть.

– Так хорошо, что ты зашел, – Эделин, сияя от удовольствия, подлетела к нему и звонко расцеловала. – Я думала, мы не попрощаемся, и меня это так огорчало…

– Попрощаемся? – Робеспьер отстранил ее, обвел взглядом беспорядочно сваленные на полу чемоданы и узлы. – Ты уезжаешь? Надолго?

– Навсегда, милый, навсегда, – притворно вздохнув, объявила Эделин и пытливо посмотрела на него. Обидится, расстроится? Но нет, ни следа печали ей не удалось обнаружить на бледном лице адвоката. Наоборот, оно разгладилось, как от внезапно нахлынувшего облегчения. и Эделин ощутила неприятное жжение в груди.

– Можешь поехать со мной, – быстро сказала она, мгновенно прикинув возможные расходы. Выходило не так уж и много, благо Эделин успела убедиться в том, что ест адвокат не больше птенца, да и на одежду ему сильно тратиться не придется. Она бы и вдвое больше выложила, только чтобы последнее слово осталось за ней.

– С тобой? – разом напрягшись, переспросил Робеспьер.

– Да, мой милый, – уверенная, что он не откажется, Эделин обольстительно улыбнулась. – Я собираюсь для начала в Англию. Потом – в Новый Свет. Это страна огромных возможностей, дорогой. Здесь ловить уже нечего, здесь все скоро покатится к черту, а там… – она испустила мечтательный вздох и запела дальше, – там можно многого достичь. Твой язык без костей будет там очень кстати. И, если хочешь, можем пожениться…

Она говорила, думая, что каждое ее слово бьет точно в цель, и даже не смотрела на замершего Робеспьера. Последнее предложение с языка сорвалось легко, как нечто само собой разумеющееся, и Эделин рассчитывала, что это будет решающий удар на добивание. Тем сильнее было ее изумление, когда она бросила, наконец, взгляд на своего собеседника и увидела на его лице выражение непередаваемой гадливости, будто ему не сочетаться узами брака предложили, а съесть живую лягушку.

– Что такое? – остывшим голосом осведомилась Эделин. – Тебе что-то не нравится, дорогой?

Он сделал глубокий вдох и заговорил – твердо и отчетливо, как будто произносил речь с кафедры:

– Я никуда не поеду. Ты… тебя не держу. Но я остаюсь здесь.

– В этой дыре? – недоверчиво фыркнула Эделин, решив, что он подобным незатейливым образом набивает себе цену. Обогнув гору узлов, она приблизилась к адвокату; он не отступил, только прикрыл глаза и сжался, словно ему под нос сунули острие ножа. – Брось, милый, ты достоин большего.

– Возможно, – уклончиво ответил он. – Но я остаюсь.

Наверное, Эделин нашла бы еще миллион способов на него надавить, но она сочла ниже своего достоинства делать это. Кто он такой, в конце концов, чтобы перед ним распинаться? Ровным счетом никто. Лучший из худших. Его имя лет через тридцать никто и не вспомнит, в то время как Эделин – она была уверена, – просто обязана была стать известной. Со своим поприщем она еще не определилась, но перед ней все дороги были открыты, и у нее было достаточно времени, чтобы выбрать.