Текст книги "Лучший из худших (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

========== Пролог ==========

Бостон, 1794 год

Эделин резко дернула шторы в стороны, и ей в лицом ударил свет полуденного солнца. Снаружи на подоконнике устроилась, спрятав голову под крыло, чайка, и Эделин спугнула ее, открыв тяжело скрипнувшую створку окна. С пронзительным гиканьем чайка вспорхнула в небо и тут же исчезла за соседними крышами.

Эделин мечтательно вздохнула, когда со стороны моря повеял солоноватый ветерок. Давно уже не было в городе такого замечательного утра – всю последнюю неделю штормило, плотные тучи прорезали сполохи молний, а из порта слышался тоскливый, какой-то замогильный скрип терзаемых волнами кораблей. Теперь до ушей Эделин доносился лишь гул оживших, вновь наполнившихся людьми улиц, и она тут же решила, что не будет завтракать дома – выпьет чашечку кофе на соседней улице, в уютном кафе, хозяин которого, конечно, будет рад видеть постоянную посетительницу и рассыпется в любезностях, увидев на пороге ее и Мадлен…

Мадлен.

Дверь спальни тихо отворилась, и в комнату осторожно заглянула светловолосая девчоночья голова.

– Мама? Я слышала, что ты проснулась.

Мадлен, конечно, с утра была на ногах – она всегда вставала с постели самое позднее в девять, но давно научилась тихо ждать пробуждения матери, потягивая чай или увлекшись чтением. Эделин, запахиваясь в халат, повернулась к дочери.

– Доброе утро, милая. Как спалось?

– Не очень, – тускло призналась девочка. – Снился плохой сон.

– Плохой сон? – Эделин подошла к ней и наклонилась, чтобы смотреть прямо в глаза – светлые, внимательные, все время какие-то печальные. – Что же тебе приснилось?

– Я плохо помню. Что-то плохое. Но мне было страшно, я просыпалась два раза, – прошелестела Мадлен и, сделав еще шаг, уткнулась носом матери в плечо. Не привыкшая к таким нежностям, Эделин поморщилась, но рассеянно погладила дочь по макушке.

– Ладно, милая, это был всего лишь сон. Давай сделаем знаешь что? – она отстранила от себя дочь и улыбнулась, глядя в ее тревожное лицо. – Пойдем погулять. Купим тебе что-нибудь вкусное, и ты сразу все забудешь.

Эти слова не могли не развеселить Мадлен. Она почти подпрыгнула на месте от радости:

– Мороженое с апельсином?

– Все, что захочешь, – пообещала Эделин. – Все эти плохие сны – от того, что мы сидели дома. Сейчас проветрим голову, и они уйдут.

Она не сильно кривила душой: последнее время, примерно месяц, ее сознание одолевали какие-то зыбкие и тягостные картины, расплывающиеся при пробуждении в стороны, как стая испуганных рыбешек. Сколько бы ни напрягалась Эделин, пытаясь вспомнить хоть одну из них, только и могла видеть, что мутную пелену, похожую на вьющийся в воздухе снег. Она была не из тех, кто придает внимание снам, ища в них какой-то тайный смысл, но не могла избавиться от замершего у нее за спиной еле уловимого чувства тревоги.

Мадлен тем временем побежала одеваться, едва не сшибив с ног горничную – та как раз несла в спальню поднос с кофе.

– Вы будете еще что-нибудь, миледи?

– Нет, не утруждайся, – качнула головой Эделин и села за узкий столик. – Мы с Мадлен уйдем до обеда. Можешь делать, что хочешь.

– Благодарю, миледи, – просияла девушка. Эделин знала, куда она побежит, переступив порог квартиры – на второй этаж, к португальцу по имени Жозе, появившемуся в доме пару месяцев назад и успевшему превратиться в объект вздохов всего квартала. Иногда Эделин признавалась себе, что и сама часто задерживает на парне взгляд дольше, чем позволяет вежливый интерес, но потом глядела на цветущих, пышущих молодостью, сходящих с ума девчонок, осаждавших второй этаж днями и ночами, и печально думала, что благоразумнее будет не переоценивать собственные силы, изрядно поскромневшие с момента родов.

– Подожди, – окликнула она шмыгнувшую в коридор горничную. Затем подошла к туалетному столику, взяла оттуда флакон духов – приятный, но совершенно не подошедший ей цветочный аромат, – и протянула девушке.

– Возьми. Дарю.

– Мне? – раскрасневшись, девчонка прижала флакон к груди. Эделин подмигнула ей.

– Ему понравится.

– Мама! – раздался из детской требовательный окрик. Эделин опустилась обратно за стол.

– Помоги Мадлен одеться. Можешь не торопиться, я хочу успеть выпить кофе.

Спрятав подарок в передник, горничная скрылась, а Эделин, непонятно чему про себя улыбаясь, поднесла к губам край чашки.

Лето в этом году рано ушло с берегов океана – стоял сентябрь, а было совсем не жарко, от июньской засухи засухи, из-за которой трескались камни в мостовой, не осталось даже слабой тени. Эделин не стала даже брать из дома зонтик от солнца – несмотря на то, что на небе не было ни облачка, в городе царила приятная прохлада, а солнечные лучи не сушили, а грели, и сплошным удовольствием было подставить им лицо. А вот Мадлен зонтик взять пришлось: от природы бледная, на ярком свету она могла сгореть в один миг и валяться потом в постели, то мучаясь жаром, то дрожа в ознобе. Вот и сейчас, идя рядом с матерью, она не переставала следить за тем, чтобы не выглянуть из защитной тени ни на секунду.

– Свежие новости! – надрывался мальчишка-газетчик на углу. – Покупайте новый выпуск! Только свежие новости Старого Света!

Эделин усмехнулась. Что могло быть глупее, чем говорить “свежий” о том, что давно залежалось в трюмах кораблей, плывущих через Атлантику. От того, что написано в газетенке, ее отделяло не меньше пары месяцев, и то в самом лучшем случае. Эделин давно уже не читала новостей. К чему, если все они протухли?

– Мама, – Мадлен дернула ее за рукав, – ты не купишь мне газету?

– Зачем тебе? – засмеялась Эделин. – Это ведь уже случилось, и случилось давно, зачем тебе об этом думать?

Упрямо сжав губы, Мадлен отняла руку.

– Но ты говорила, что купишь, что я хочу!

– О, не хочу спорить в такой хороший день, – Эделин картинно схватилась за голову и другой рукой потянула из сумки кошелек. – Милейший, дайте нам один номер.

Обрадованный, что его вопли возымели успех, мальчишка протянул ей газету, которая тут же перекочевала в цепкие ручонки Мадлен. Сдачу Эделин сгребла с грязной ладони мальчишки всю, до последней монетки, и повела дочь к показавшейся в конце улицы вывеске кафе.

Хозяин, конечно же, узнал их.

– Миледи! Как вы поживаете? – всплеснув руками, он бросился к ним, галантно отодвинул стул перед Эделин. “Надеется на чаевые”, – едко подумала она про себя.

– Спасибо, замечательно, – улыбнулась она. – Принесите нам яичницу, пожалуйста. Я ужасно хочу есть.

– Конечно, миледи. А ты что будешь, крошка?

Мадлен нахмурилась. Она не любила, когда незнакомые люди принимались с ней сюсюкаться.

– Мороженое с апельсином, пожалуйста, – прохладно-вежливо отозвалась она и развернула газету. Хозяин рассмеялся:

– Какая серьезная! Вырастет – станет президентом! Верно, детка?

Мадлен сурово глянула на него, но промолчала. За нее ответила Эделин:

– Не дай Бог. Этого я точно не вынесу.

Теперь серьезный взгляд девочки предназначался ей, но Эделин успела достаточно к нему привыкнуть, чтобы рассмеяться:

– Я же шучу, просто шучу. Не обижайся.

– Я не обижаюсь, – буркнула Мадлен и погрузилась в чтение, болтая под столом ногами. Эделин повернулась к хозяину кафе:

– Дети, они такие, знаете ли… так что там с заказом?

– Одну минуту! – откликнулся мужчина и тут же исчез. Мадлен отложила газету в сторону, на что ее мать не замедлила поинтересоваться:

– Ну что, ничего интересного?

– Ничего, – подтвердила девочка. – Только во Франции государственный переворот.

– Опять? – усмехнулась Эделин. – Шустрые они. Дай-ка, я посмотрю.

Вести с бывшей родины она последнее время читала, как анекдоты, радуясь, что к ней они не имеют никакого отношения, а последние года два и вовсе утратила к ним интерес, укрепившись в своем мнении о том, что все политиканы одним миром мазаны, а все перемены, которые происходят в мире, ведут только к худшему. Сволочи, орущие, срывая глотку, о свободе и равенстве, в конце концов все равно перегрызут друг друга, и еще одно доказательство этого сейчас было у Эделин в руках. Разве что не ухмыляясь, она опустила глаза в текст и замерла, не в силах поверить тому, что видит.

– Мам? – спросила Мадлен. – Мам, ты в порядке?

– Д… да… – ощущая, как леденеют руки, Эделин с трудом заставила себя оторваться от газеты. Мадлен смотрела на нее беспокойно и пронизывающе, угадывая, как казалось Эделин, все движения ее души по выражению ее лица. Нельзя было позволить ей этого. Нельзя. “Она ничего не знает”, – напомнила себе Эделин, надеясь этой мыслью вернуть к жизни отказавшую ей выдержку. Кое-как у нее получилось.

– В висок стрельнуло, – брякнула женщина первое пришедшее в голову объяснение залившей ее лицо бледности. – Ничего не случилось. Ничего.

Мадлен, конечно, ей не поверила, но не стала ничего спрашивать. И на том спасибо.

Принесли заказ, но Эделин не заметила этого. Невидящими глазами она смотрела прямо перед собой и зябко поводила плечами, будто не сентябрь сейчас царил вокруг нее, а декабрь – бесконечно далекий до этой минуты декабрь.

========== Глава 1. Эделин ==========

Аррас, 1783 год

На оглашении завещания месье де Лежера присутствовали трое, и Эделин от души радовалась этой камерной обстановке. Напротив престарелого душеприказчика месье Ренара стояла только мадам Моль, преданно ухаживавшая за домом покойного последние несколько лет, и сама новоиспеченная вдова, обрядившаяся ради случая в черное, закрывшая лицо вуалью и поминутно подносившая к глазам платок, который, по мнению Эделин, стоило пропитать луком: несмотря на все усилия, ей так и не удалось выдавить из себя ни слезинки. Какие, к черту, слезы, когда в душе у нее все пело?

– Дом в Аррасе, – монотонно зачитывал старикан, щуря слабые глаза, – дом в… в парижском предместье Сен-Дени, двадцать тысяч ливров годового дохода, а также все сбережения, общая сумма которых насчитывает около…

Жизнь разворачивалась перед Эделин во всем блеске своих перспектив. Три года мучений оказались не напрасными: согласившись принять предложение нелюдимого вдовца, Эделин поставила на козырную карту и только теперь во всей полноте осознавала это. Продав дома и землю, забрав все деньги, она сможет, наконец, выбраться из этой дыры. Куда отправиться? Бесспорно, в Париж. Затем – в Брюссель и Лондон. А там можно будет сесть на корабль и махнуть за океан, в страну, где перед Эделин, молодой богатой вдовой, открывались поистине неслыханные возможности…

Дверь кабинета распахнулась, едва не ударившись о стену.

– Простите за опоздание, – объявила стоявшая на пороге девица, на вид едва младше Эделин, разодетая как павлин и смерившая присутствующих таким взглядом, будто они тут же должны были кинуться целовать ей ноги. – Но с вашей стороны было невежливо начинать без меня.

Обдав ошеломленную Эделин запахом духов, она приблизилась к душеприказчику и бесцеремонно выдернула завещание из его рук.

– Хм, хм… – забормотала девица, морщась. – Так и есть, про меня ни черта.

– Мадам, – справившись с изумлением и решив не уступать столь вопиющей наглости, Эделин шагнула вперед, – вы вообще кто?

Обернувшись к ней, девица презрительно скривила губы.

– Мари де Лежер. Дочь бедного месье де Лежера. А кто вы такая, мне очень хотелось бы узнать.

В корабле, на котором Эделин плыла к берегам Нового Света, образовалась пробоина, и судно, еще минуту назад надежнейшее и мощнейшее из существующих, начало необратимо тонуть. Чувствуя, что пол уходит у нее из-под ног, Эделин попыталась хоть как-то спасти положение – жалко, как если бы она пыталась вычерпывать затопившую трюм воду десертной ложкой.

– Мой супруг… – тут презрение во взгляде девицы удвоилось, – никогда не говорил, что у него есть дочь.

– Отец отличался забывчивостью, – невозмутимо ответила новоявленная падчерица. – Но это не значит, что я не имею права на наследство.

– Позвольте, – протянула Эделин, чувствуя, как заветное состояние выскальзывает у нее из пальцев. – Я его жена… и я имею право…

Она попыталась выдернуть завещание из хрупких пальцев девицы, но у той оказалась неожиданно железная хватка, и теряющейся Эделин пришлось отступить. В пронзительно-зеленых глазах Мари заплясали бесенята.

– Жена, конечно, – девица оскалила белые зубы. – Суд решит, кто из нас имеет право. Надеюсь, вы собрали нужные бумаги, потому что, Богом клянусь, – ее голос превратился в угрожающее шипение кошки, которую потянули за хвост, – я вас раздавлю.

Пораженная и почти поверженная, Эделин не нашла в себе сил на достойный ответ. А девица, почуяв слабину соперницы, продолжила напирать:

– И имейте в виду, я вас в тюрьму засажу, если будете возникать. Мой отец никогда не жаловался на сердце, с чего ему было умирать от удара, а?

Выпад выбил Эделин из колеи окончательно, и ей осталось лишь признать, что поле боя осталось за юной нахалкой. Коротко, издевательски рассмеявшись ей в лицо, девица кивнула душеприказчику, так и продолжавшему стоять неподвижно после того, как у него отобрали лист, и выскочила за дверь. В коридоре замер ее окрик:

– До встречи в суде!

Не сразу оставшиеся в комнате нашли в себе силы произнести хоть слово. Эделин тяжело опустилась в кресло. Ноги ее не держали.

– Бедная мадам, – охнула мадам Моль. – На вас и так столько свалилось, а тут еще эта…

– Скажите мне, – попросила Эделин слабым голосом, благодарно приняв из подрагивающих рук месье Ренара стакан воды, – она действительно его дочь?

– К несчастью, к несчастью, – сочувственно запричитала женщина. – Она уже много лет носа сюда не казала. Знала, что месье ее на порог не пустит…

– Почему?

– Она сбежала из дома, – вдруг сказал месье Ренар, подбирая с пола небрежно брошенное наглой девицей завещание, – когда ей было шестнадцать. Был жуткий скандал…

– Месье так горевал, – добавила мадам Моль. – Он после этого и стал такой… заперся в доме, никуда не выходил… я так радовалась, когда появились вы, мадам…

“О да, там у всех были поводы для радости”, – подумала Эделин, вспомнив, с каким трепетом старикан целовал ее на венчании. Мать, помнится, все глаза выплакала от счастья, что дочь пристроена в хорошие руки, а отец так горячо желал новобрачным счастья, что чуть не помер на месте. Эделин смотрела на них и недоумевала: о каком счастье может идти речь, когда жених старше невесты раза в три? Она всегда лишь нашла способ продать себя подороже, вот и все. А теперь ее просто хотели выкинуть на помойку. Как будто она – дешевка, от которой можно избавиться просто так.

Эделин сдавила стакан в руке с такой силой, что стекло едва не треснуло.

– Ну уж нет, – прошептала она, ощущая, как в душе поднимается жаркая волна злобы.

– Мадам? – переспросила испуганно мадам Моль, глядя, как убитая горем вдова в одну секунду стряхивает с себя флер безнадежности и порывисто поднимается на ноги.

– Мне нужен юрист, – жестко сказала Эделин, осушив стакан одним глотком. – Лучший из лучших.

– Позвольте, – осторожно вставил месье Ренар, – если на имущество наложат арест, то у вас не будет средств, чтобы оплатить услуги лучшего из лучших…

– Отлично, – голос Эделин дрожал от ярости. – Тогда достаньте мне лучшего из худших! Если я уступлю ей хотя бы су, я… – тут она замолчала, поняв, что может сказать лишнее, – я буду всегда чувствовать себя виноватой перед бедным Анри…

Месье Ренар и мадам Моль переглянулись. Старый душеприказчик казался растерянным, на лице женщины же проступила улыбка человека, озаренного внезапной идеей.

– Я знаю одного человека, который может вам помочь, мадам, – воодушевленно заговорила мадам Моль. – Он мой сосед, вернулся из Парижа, у него есть диплом…

– Отлично, – оборвала ее Эделин. – Нельзя терять ни минуты. Как его фамилия?

– Де Робеспьер, – ответила женщина. Месье Ренар едва заметно поморщился, но Эделин не придала этому особого значения. Она уже вся была занята мыслями, как обставить все в лучшем виде перед неизвестным юристом.

– Пригласи его ко мне на обед.

Мэтр должен был прийти в два, а Эделин засела в гостиной с половины, нервно потирая ладони друг о друга и не отрывая напряженного взгляда от часов. Стрелки ползли медленно, слишком медленно, и Эделин начала сомневаться, не испорчен ли механихм. Чтобы сидеть спокойно, ей приходилось прикладывать неимоверные усилия, но она твердо решила не тратить энергию понапрасну: на суде еще пригодится. Вдобавок надо было не выходить из образа – судя по тому, что удалось узнать о Робеспьере, он человек необычайной для своей профессии принципиальности, деньги его не интересуют, но подкошенной навалившимися несчастьями вдовушке он будет помогать изо всех сил.

Тихий стук в дверь раздался в тот момент, когда минутная стрелка указала на 12. Вечно куда-то опаздывающая Эделин не могла не восхититься такой пунктуальностью. “Что ж, – возникла у нее ободряющая мысль, – он ответственен и знает свое дело, это точно”. Поднявшись из кресла, она заторопилась к двери.

Речь у нее была заготовлена заранее, до каждого слова, до малейшего надрывного перелива в голосе: “Слава Богу, я так боялась, что вы не придете!”. Но все, что хотела сказать Эделин, застыло на языке, когда она увидела, кто стоит у ее порога.

Человеку, которого она увидела, открыв дверь, можно было дать самое большое двадцать – не спасал ни тщательно напудренный парик, ни преувеличенно строгое выражение на тонком бледном лице. Пришедший казался ребенком, вырядившимся во взрослую одежду, и Эделин недоуменно уставилась на него, понимая, что сбываются ее худшие опасения. Мэтр не смог прийти, прислал вместо себя помощника – заболел? Или Мари уже успела каким-то образом повлиять на него?

– Мадам де Лежер? – юноша церемонно поклонился ей. – Мои соболезнования.

Эделин чуть не спросила, к чему он это. Юноша смотрел на нее, будто чего ожидая. Глаза у него были серые, внимательные и какие-то печальные – в своей жизни Эделин навидалась и более красивых глаз, но почему-то именно от этих не могла оторваться, будто было в них что-то особенное, какая-то неземная печать.

– А вы… – вымолвила она, вспомнив, что надо отвечать. – А вы… вы от мэтра?

Юноша моргнул. С его светлых ресниц слетела и растаяла на щеке маленькая снежинка.

– Моя фамилия Робеспьер, – тихо сказал он. – Я могу зайти?

Эделин схватилась за дверной косяк, растерянно скользнула взглядом по тщедушной фигуре визитера. У нее в голове не укладывалось, что этот тощий юнец с невыразительным голосом будет представлять на суде ее интересы, соперничая с громогласной, прущей, как таран, Мари.

– Так вы и есть… мэтр? – глупо спросила она. Робеспьер переступил с ноги на ногу и отчетливо вздрогнул – на нем был штопаный в нескольких местах осенний плащ, который вряд ли мог защитить от декабрьского морозного ветра.

– Да, это я. Мадам Моль сказала, что вы заинтересованы в моих услугах…

Первым порывом Эделин было отправить этого юнца по известному адресу прямо с порога, но она вовремя опомнилась. Все равно никого лучше найти не удастся, а какая-никакая надежда перетянуть одеяло на себя, пусть даже такая хрупкая, все же лучше, чем вообще никакой.

– Да, заходите, конечно, – она отошла в сторону, и юноша шагнул в дом, не сдержал облегченного вздоха, попав в тепло. Эделин хотела помочь ему снять плащ, но он смущенно отказался:

– Благодарю, я сам…

Вслед за многострадальным плащом на вешалку отправился серый с красной каемкой шарф, при виде которого Эделин не ударжалась от вопроса:

– Ваша супруга связала?

– Нет, – холодно ответил адвокат, которого, кажется, задело такое вторжение в его личную жизнь. – Сестра.

– А-а-а, – мыследнно Эделин отвесила себе оплеуху: надо же было начать беседу с защитником с такой глупости! Впрочем, дело, верно же, было в том, что она никак не могла поверить, что этот юноша – юрист. Скорее уж случайный гость, заглянувший на огонек или заблудившийся и надеющийся на приют.

Шаги его были почти бесшумны, и Эделин, провожая его в столовую, исподтишка обернулась: не растворился ли он в воздухе, как привидение? Но нет, адвокат неотступно шел за ней, пытливо оглядывая высокие потолки, окрашенные лепниной стены, заставленные украшениями и посудой серванты: обстановка явно была ему непривычна. Усмехаясь про себя, Эделин подвела гостя к заставленному угощениями столу.

– Присаживайтесь, – пригласила она и сняла крышку с серебряного блюда с фаршированной уткой. – Будьте как дома.

Адвокат осторожно уместился на краешке стула, будто был готов в любую секунду вскочить в него. Не переставая очаровательно улыбаться, Эделин налила гостю вина.

– Лучшее из запасов моего бедного Анри, – вздохнула она, прикладываясь к бокалу. Но Робеспьер даже глотка не сделал, только еле коснулся вина губами и ответил сдержанно:

– Вы очень любезны.

“Ханжа, – сделала вывод Эделин, – Ну, по крайней мере, не запьет”. Сама она решила себе не отказывать и налила полный бокал, с траурным видом выпила.

– Бедный Анри, – сказала она и часто поморгала в надежде, что выступит слеза. – Он так любил этот сорт…

– Сочувствую вашей утрате, – Робеспьер принялся аккуратно уминать жареные овощи. – Вы не могли бы ознакомить меня с сутью дела?

Эделин скептически поглядела на него. Все ее существо, подстегиваемое здравым смыслом, бунтовало против того, чтобы вручать свою жизнь в слабые руки этого мальчишки. Так и подмывало спросить, сколько ему лет, но Эделин сочла это бестактным и решила зайти с другой стороны:

– Давно вы закончили обучение?

Вопрос был задан по-светски непринужденно, но Робеспьер все равно нахмурился. Кажется, понял, что за этим стоит.

– Год назад, – ответил он. Эделин ощутила в себе непреодолимое желание убить мадам Моль. Конечно, стремление помочь неудачнику-соседу заслуживало всяких похвал, но…

– И вы не остались в Париже? – спросила она вкрадчиво. Робеспьер ответил тут же, будто заранее готовил ответ:

– Я понял, что в своем родном городе принесу больше пользы служению справедливости.

Эделин еле удержалась, чтобы не поморщиться. Эту породу она хорошо знала – прекраснодушные идеалисты, обчитавшиеся новомодной философии, даже пару абзацев из которой Эделин не смогла осилить без отвращения, и возомнившие о себе и мире невесть что, не вызывали у нее ничего, кроме здорового смеха. Но одно дело – посмеиваться, не имея с этими дураками ничего общего, а совсем другое – жизненно зависеть от одного из них.

– Понятно, – желание выгнать адвокатишку только усилилось, и Эделин заставила себя успокоиться. Робеспьер тем временем очистил тарелку, коротко глянул на бокал с вином и потянулся к графину с водой.

– И все же, – с беспокойством сказал он, – могу я узнать суть дела?

Эделин с силой опустила бокал на стол, и от резкого звона адвокат вздрогнул. Время недомолвок кончилось.

– Извольте, – проговорила она, глядя своему собеседнику прямо в глаза. – Мой несчастный супруг оставил мне некоторую сумму денег и кое-какое имущество, а тут явилась девица, называющая себя его дочерью, и грозится вышвырнуть меня на улицу.

Робеспьер не изменился в лице и все тем же убийственно деловым тоном уточнил:

– Она упомянута в завещании?

– Нет, – почти рявкнула Эделин в ответ. – О ней там ни слова. Но ее это не остановит.

– Я понял, – после недолгого раздумья ответил Робеспьер. – Если можно, бумаги…

– Что?

– Бумаги, – терпеливо повторил он. – В первую очередь – копию завещания, свидетельство о браке, свидетельство о смерти вашего супруга…

Пути к отступлению теперь не было. Не говорить же ему было “пошел вон” после всего, что он успел узнать. Документы были у Эделин заготовлены заранее и сложены в аккуратную папку, и ее она протянула юристу.

– Держите. Имейте в виду, заседание через неделю.

– Я знаю, – бесстрастно отозвался Робеспьер, распутывая завязанные в узел тесемки. Его безжизненная холодность вконец вывела Эделин из себя, и она внезапно высказала то, что изначально не хотела говорить вслух.

– Имейте в виду, мэтр, – последнее слово она язвительно растянула, – от вас зависит моя жизнь.

Робеспьер медленно поднял взгляд.

– Простите?

– Если вы проиграете дело, – Эделин приподнялась от стула, и ее собеседник начал подниматься вместе с ней, – я останусь вовсе без средств к существованию. И виноваты в том, что у меня останется только один путь – в реку, – будете вы, и больше никто.

Кажется, адвоката ошеломили ее слова. Его ладонь, держащая папку, судорожно сжалась.

– Ну что вы, мадам, – пробормотал Робеспьер, – давайте будем более оптимистичны…

– О, я чрезвычайно оптимистична, – произнесла Эделин с усмешкой, наслаждаясь тем, что можно сбросить маску. – Если вы проиграете, клянусь, одними издержками вы не отделаетесь.

Казалось невозможным побледнеть больше, чем Робеспьер, но он сделал это – до того, что его щеки стали синеватыми.

– Двадцать тысяч годовой ренты, – чеканя слова, сказала Эделин, – будете выплачивать мне вы. Обещаю.

Наверное, голос ее звучал достаточно убедительно. В серых глазах на секунду метнулся ужас, и на миг Эделин увидела, как ее гость борется с желанием бросить папку и уйти. Но что-то остановило его в последний момент, и он остался сидеть. В его взгляде сверкнула сталь, и Эделин почти пожалела о сказанном.

– Не стоит угрожать, – мирно произнес Робеспьер, убирая папку в портфель. – Я и без этого приложу все усилия, чтобы помочь вам.

Эделин опустилась обратно на стул. От ее вспышки не осталось и следа, только пробежавшая по телу мелкая дрожь.

– Хорошо, – ей больше не хотелось спорить. Верить хотелось больше. – Я… если вы справитесь, я…

– Не стоит, – мягко ответил адвокат. – Я дам вам знать, как только со всем этим разберусь.

Эделин кивнула.

– Я буду ждать.

Она проводила его до двери и молча наблюдала, как он зябко запахивается в свой старый плащ. Ей захотелось улыбнуться, но получилось вымученно и глупо.

– Я на вас надеюсь.

– Я знаю, – ответил Робеспьер и, поклонившись на прощание, вышел.

========== Глава 2. Суд ==========

В зале суда было чудовищно холодно, и тщедушный адвокат то и дело заходился в сухом кашле. Эделин сидела, окаменев, стараясь не думать о том, что сейчас будет опозорена. Руки она держала сцепленными на коленях, ощущая, что ладони превратились в два куска льда. На Мари, трещащую о чем-то с прокурором – грузный и грозный, на Робеспьера он поглядывал с насмешливым снисхождением, – она не смотрела, потому что боялась встретиться с ней глазами. Страха, впрочем, Эделин не чувствовала. Только все ее внутренности поминутно скручивало в вязкий и холодный ком.

Вошел судья, старик с зеленоватым и утомленным лицом, и все встали. Робеспьер, тоже позеленев, почти подскочил, едва при этом не уронив стул. Эделин ощутила, что жизнь ее кончена. Ей оставалось только обреченно принимать то, что к ней стремительно приближается разинутая хищная пасть какой-то бездны.

Когда ей дали слово, она поняла, что не может ничего сказать. Только открыла рот и сразу же его закрыла.

– Несчастная убита горем, – подсказал Робеспьер, глянув на нее.

– Или язык проглотила, – хмыкнула Мари, вызвав в зале всплеск смешком. Судья нахмурился.

– Тишина! Мадам, вы будете говорить?

Все слова смыло из головы Эделин, и она смогла только мотнуть головой перед тем, как опуститься обратно на стул. Судья пожал плечами и вновь обратился к обвинителю, но Эделин из-за звона в ушах не слышала, что он говорит. Сквозь навязчивый шум до нее вдруг донесся тихий голос адвоката:

– Не волнуйтесь, мадам. Может, выпьете воды?

Язык по-прежнему не желал слушаться Эделин, и она снова покачала головой. Робеспьер вздохнул и принялся внимательно слушать прокурора.

Заседание продолжилось. Приступили к прениям. Обвинитель утверждал, что завещание месье де Лежера было подделано, и имя Мари было вычеркнуто оттуда вовсе не покойным, а его женой. Эделин вспыхнула. Неожиданный прилив злость заставил ее отмереть, как укол шила, разбудивший спящего.

– Ложь! – выкрикнула она. – Я в глаза не видела…

Робеспьер успокаивающе зашипел ей:

– Успокойтесь. Я это предвидел. Я все улажу.

– Предви… дели? – Эделин поперхнулась собственным голосом. Адвокат кивнул и поднялся.

– Позвольте, есть свидетель, который может подтвердить обратное.

Мари в вежливом удивлении приподняла брови, но спустя секунду на ее лице появилось неподдельно пораженное выражение. Вызывали мадам Моль.

– Где хранилось завещание месье де Лежера? – спросили у нее.

– В потайном отделении в ящике его стола.

– Знал ли об этом кто-нибудь, кроме вас и его?

– Нет, – был твердый ответ.

На этот раз бурно вскинулась Мари:

– Она лжет! Они спелись с этой потаскухой!

Робеспьер выразительно посмотрел на судью. Тот вздохнул и шумно ударил молоточком по деревянной подставке, отчего в ушах у Эделин снова зазвенело.

– Прекратите оскорбления, мадам!

Мари, казалось, хотела выкрикнуть что-то еще, но сумела взять себя в руки и даже пробормотала слова извинения. Допрос мадам Моль продолжился.

– Извлекалось ли завещание из ящика до смерти месье де Лежера?

– Нет, – отиветила мадам Моль с гордостью. – Я бы никому не позволила это сделать.

Робеспьер развел руками:

– Думаю, мы услышали достаточно.

Мари сидела с независимым видом. Губы ее беззвучно шевелились, но с них не слетело ни единого звука. Эделин медленно вдохнула, потом так же медленно выдохнула. В сердце у нее затеплилась надежда, что еще не все потеряно, но спустя полчаса она оказалась похороненной: споря с прокурором, Робеспьер охрип и прервался на середине фразы, с трудом набирая в легкие воздух. “Черт бы тебя побрал, – подумала Эделин бессильно, – и тебя, и твой чертов кашель”.

Поняв, что от адвоката ничего вменяемого больше не добиться, судья устало махнул рукой. В зале снова раздался смех, и ударил он Эделин не хуже плети. “Прощай, Новый Свет”, – метнулось у нее в голове, прежде чем ее сознание вновь выморозило отчаянием. Дело было проиграно безнадежно.

Торжество Мари было отложено. Объявили перерыв.

– Прос… простите, – просипел Робеспьер, доставая из портфеля фляжку и открывая ее. До Эделин донесся тонкий запах каких-то трав. – Последнее время такой ветер…

Выглядел он жалко: судя по нездоровому румянцу на щеках, к нему подступала лихорадка, но это не вселило в душу Эделин жалости. “Чтоб ты сдох в мучениях, – подумала она, глядя на адвоката с презрением, – а перед этим тебе вырвали язык”. Робеспьер опрокинул в себя содержимое фляги и вновь закашлялся: судя по всему, снадобье было не из приятных, но Эделин не было до этого дела. Ей не было дела ни до чего. Хотелось уйти домой, не дожидаясь окончания заседания, залезть под одеяло и лежать, никого не видя и ничего не слыша. Может, если в мире есть какая-то справедливость, Эделин умрет. Просто уснет и не проснется, как должно происходить с каждым человеком, перед которым жизнь запирается на все замки.