Текст книги "Победитель (СИ)"

Автор книги: Кибелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== Признание ==========

Вечерний сеанс связи с Капитолием подходит к концу. Обещают прислать людей из Дистрикта 12; «Уж они-то знают, как правильно копать», – замечает Борис. Валерий сидит здесь же, в номере гостиницы, озаренном светом экрана устройства связи, и все то время, что продолжается разговор, молчит.

Экран гаснет, но только на секунду – изображение на нем меняется на обычную телевизионную передачу. Там, как всегда, передают легкомысленную вечернюю чушь; услышав мелодию, всегда сопровождавшую анонс церемонии Жатвы, Борис слегка морщится и тянется убавить громкость. Торжественная, бодрая музыка ещё никогда не казалась ему такой фальшивой – как будто каждая нота в ней буквально кричит: «все не то, чем кажется».

«Не пропустите! – звучит с экрана, прежде чем Борис выворачивает звук до нуля. – Прямой эфир ровно через неделю в полдень!».

Борис ловит взгляд Валерия – напряжённый, странно застывший.

– Я думал, Жатву в этом году перенесут, – произносит Валерий хрипло и нервозно. – Или… отменят.

Борис не сдерживает усмешки.

– Отменят? Я бы на это не рассчитывал. В этом году Игры должны быть зрелищными как никогда… распорядителям точно добавили головной боли!

Валерий молчит с совершенно нечитаемым выражением на лице. Кажется, сейчас он взволнован больше, чем несколькими минутами раньше, когда на его глазах принимались решения, вполне возможно определившие судьбу всего Панема.

– Я слышал… – начинает он нерешительно, оглядывает Бориса, будто что-то прикидывая, – что должность главного распорядителя предлагали вам.

Откуда ему знать, интересно? Впрочем, неважно; Панем всегда жил слухами – это неизбежно, когда все существующие официальные источники информации ограничены и строго контролируются Капитолием.

– Да, – соглашается Борис равнодушно, – предлагали.

– И вы отказались.

Разговор приобретает какой-то странный оборот, от которого, вдобавок ко всему, отчётливо несет опасностью. Желая покончить со всеми дальнейшими расспросами разом, Борис отвечает разозленно и резко, будто рубит сплеча:

– Да. Потому что решил, что могу приносить стране намного больше пользы в других областях государственной деятельности. Что вас удивляет?

– Ничего, – отвечает Валерий и торопится уткнуться в свои бумаги. Но от Бориса не укрывается проступившее на его лице удовлетворенное выражение – будто он получил именно тот ответ, которого ждал. От этого Борис раздражается ещё больше – у него стойкое чувство, словно его облапошили, а он сам этого не заметил.

– Будете делать ставки? – спрашивает он, кивая на онемевший экран. – Наверняка ставите на своих? Из пятого?

Валерий отвечает не сразу – и снова как будто леденеет.

– Я не делаю ставки, – его голос ровный до безжизненности, – я не смотрю Игры. Никогда.

Интересное заявление. И тоже – опасное.

– Вот как? – спрашивает Борис, качая головой. – Почему же?

Валерий поднимает на него глаза – неподвижные, просто отражающие свет, все равно что стекла его очков. Стекло за стеклом – двойной слой брони, за которым не различить, есть ли ещё что-нибудь. Сейчас как будто нет – только пустота, выработанный источник, давным-давно засыпанный землёй.

– С меня было достаточно участия.

Борис давится воздухом. Спокойное признание звучит в его ушах эхом, будто в комнате только что прогремел выстрел.

– Победитель? – Борис не желает показывать свою растерянность, но она все равно лезет в его голос, черт бы ее побрал. – Я не знал.

– Я редко стремлюсь рассказать об этом, – откликается Валерий и вновь опускает голову в бумаги. По его мнению, разговор определенно закончен, но мнение Бориса немного иное – он смотрит и смотрит на своего собеседника, пытаясь сопоставить в голове то, что уже знал о нем, и то, что услышал от него только что. «Победитель» – это слово, хочешь-не хочешь, заставит взглянуть на человека другими глазами, но Борису, сколько он ни вглядывается, упорно кажется, что над ним подшутили или вовсе слух его обманул. Вся эта радиация, которой пронизан воздух – кто знает, может, она начала уже влиять ему на мозги…

– Как вы выиграли? – решается спросить он.

Можно было, конечно, и не спрашивать. Можно было запросить запись тех Игр из Капитолия во время следующего сеанса связи и тем самым удовлетворить свое любопытство – понять, как грузный, неуклюжий, тихий человек, который будто за всю жизнь не поднимал ничего тяжелее книги или чашки с кофе, сумел выйти победителем из схватки с двумя десятками противников, из которых по крайней мере треть были хорошо тренированными убийцами. Можно было, конечно же, сделать так – но Борису отчего-то хотелось получить ответ обязательно от самого Валерия. В конце концов, о некоторых вещах не расскажет ни одна запись…

– О чем вы спрашиваете?

Он смотрит на Бориса, сжав губы, и медленно бледнеет.

– Вы не похожи на человека, который способен убить кого-то, – замечает Борис. – Что вы сделали на арене? Как вы выжили?

Валерий ещё недолго сидит неподвижно, но Борис видит, как что-то в его лице, дрогнув, оттаивает. Может, Валерий ни с кем до этого обычно не говорил, для него нормально было запереть воспоминания где-то глубоко в себе, отстраниться от них, сделать вид, что они никак его не касаются – но последние дни в мире вокруг них с Борисом, да и в них самих осталось слишком мало нормального.

– Прогуляемся?

Они выходят на улицу. Вечерний воздух свеж, но все ещё проносятся в нем, когда дует ветер, горькие нотки дыма и пепла.

– Я произвел на вас впечатление совершенно точное, – замечает Валерий, поднося ко рту сигарету. – Я действительно никого не убил. Имею в виду – сам.

Тут только Борис начинает вспоминать. Кажется, он смотрел этот сезон – но это было так давно, больше тридцати лет назад, неудивительно, что детали стерлись из его памяти, как и имя победителя.

– На арене не было других источников воды, кроме небольшой горной реки, – продолжает Валерий задумчиво, будто в картинах, которые он восстановил сейчас в своей памяти, ему открывается что-то новое, чего он никак не ожидал. – По берегу рыскали профи, и я знал, что если я попадусь им – шансов у меня нет. Мне пришло в голову подняться выше, к источнику реки… это оказалось озеро, отрезанное от долины плотиной из скал и камней.

– Теперь я вспомнил, – говорит ему Борис. – Вы снесли плотину?

– Да. Мне пришлось вернуться к Рогу Изобилия и, когда наступила ночь, выкопать одну из бомб, которые сдерживают трибутов до начала Игр. Нужно было снова привести ее в действие, но это оказалось не так сложно, ведь вся арена пронизана источниками электричества. Мне удалось сделать так, чтобы она сработала отложенно, а у меня было время уйти подальше… я даже присмотрел себе подходящее убежище, но проход к нему в последний момент оказался перекрыт распорядителями.

Он делает две размеренные, глубокие затяжки, прежде чем продолжать.

– Я сам едва не оказался жертвой собственного плана. Мне пришлось бежать в долину и встретить там случившийся потоп. По правде говоря, это я помню плохо. Пытался спасаться на деревьях, но воды было слишком много, и она все прибывала… меня потащило на дно, воздуха не было, я успел подумать, что захлебнусь, а потом открыл глаза и услышал: «Поприветствуем победителя!». Я и не сразу понял, что победитель – я.

В голове у Бориса вспыхивает мысль «Надо пересмотреть тот сезон», но тут же гаснет, и Борис отбрасывает ее от себя почти с отвращением, будто мысль эта – оскорбительна и для него, и для Валерия.

– Сколько вам было? – спрашивает он.

– Пятнадцать, – в голосе Валерия – жалкая пародия на гордость. – Кажется, за мной до сих пор числится рекорд среди победителей. Рекорд по тому, скольких я убил – но при этом не собственными руками. Его до сих пор никто не побил.

Сигарета в его руках догорает. Вокруг – темнота, прерываемая редкими полосами фонарного света; на горизонте уже не полыхает и не мечется алое зарево, но Валерий безошибочно смотрит в ту сторону, и Борис смотрит вместе с ним.

– Похоже, я успешно побью его сам, – говорит Валерий очень тихо, и Борису нечего на это ответить.

========== Песня о висельнике ==========

Комментарий к Песня о висельнике

решила добавить еще одну часть, потому что ну вот )))

Президент Горбачев – деловитый, немного дерганый человек в отутюженном костюме с капитолийским гербом на груди, – сердечно улыбается, когда пожимает Борису руку.

– Я очень рад узнать, что вы изменили свое решение и согласились возглавить совет распорядителей Игр.

– Вы же знаете меня, – отвечает Борис спокойно и почтительно; все-таки похвала президента – большая честь, – свою миссию я вижу в том, чтобы быть полезным государству…

– И у вас, я уверен, это прекрасно получится и в вашей новой должности, – подытоживает президент, разрывая рукопожатие и опускаясь обратно в свое кресло. Борис остается стоять. – Нас ждет Квартальная бойня, а это всегда нечто особенное… гораздо более масштабное, чем рядовые Игры.

Борис откликается, не узнавая собственного голоса – будто в груди его говорит какая-то машина, а он всего лишь бездумно и бессмысленно повторяет за ней.

– Я приложу все усилия, чтобы всё прошло так, как должно.

– В ваших способностях и преданности Капитолию даже в это непростое время никто не сомневается, – говорит ему Чарков, глава секретной службы; он незаметно появился откуда-то сбоку, будто прошел сквозь стену или соткался прямо из воздуха, и это на мгновение заставляет Бориса содрогнуться: на его памяти этот человек никогда еще не приносил с собой хорошие известия. – Тем более, мы уже избавили вас от значительного участка работы.

Борис оборачивается к нему.

– Простите?

Чарков и президент обмениваются короткими взглядами. Это нравится Борису все меньше и меньше – его одолевает ощущение, что он стал героем тщательно срежессированной и отрепетированной сцены, исход которой известен всем ее участникам, кроме него самого.

– Совет распорядителей уже согласовал формат проведения Бойни в этом году, – произносит Чарков, и от ласковой снисходительности в его тоне у Бориса из-под кожи лезет холодный, липкий пот. – Было решено, и господин президент согласился с этим решением, что в этом году участники Игр будут выбираться из числа победителей предыдущих лет.

– Что?..

Борис с трудом слышит сам себя. Ему кажется, что его схватили за горло, и вместо того, чтобы что-то сказать, у него получается издать невнятный полувздох-полусипение. Президент смотрит на него с легким интересом.

– Вы возражаете?

– Я… – ценой чудовищного усилия ему удается взять себя в руки, отбиться – надолго ли? – от страха, который стремится вцепиться в него своими когтистыми лапами. – Я всего лишь думаю о целесообразности такого решения с точки зрения… привлекательности для зрителей. Сколько у нас живых трибутов-победителей? Многие из них – развалины…

– И многие находятся в достаточно удовлетворительном состоянии, чтобы выйти на арену, – обрывает его президент. – Дело не в трибутах, и вы сами это понимаете.

– До нас дошли сведения, что многие победители сомневаются во власти Капитолия, – добавляет Чарков все с той же фальшивой мягкостью, от которой хочется спрятаться, как от обстрела. – Считают возможным критиковать действия должностных лиц… или даже указывать нам, что делать… открыто выражать свое несогласие…

Борис сразу понимает, о ком идет речь. И они, конечно же, понимают, что он понимает. Они наверняка поняли все еще раньше. И именно поэтому он здесь.

Сколько осталось победителей в пятом? Пожалуй, это неважно – Борис готов дать на отсечение руку, если во время грядущей Жатвы стеклянный шар, который установят на главной площади дистрикта, не будет заполнен доверху карточками, на каждой из которых будет напечатано одно и то же имя.

– Вы не смеете… – начинает он.

И просыпается.

***

Всего лишь сон. Борис вовсе не в Капитолии, он – в пятом дистрикте, в опустевшем городе Абсинтиум, разгребает то дерьмо, которое наворотил идиот Дятлов и его начальство, тоже идиоты. Всех их ждет участь безгласых – это Борис знает точно. К сожалению, пока это единственное, в чем он может быть полностью уверен. Остальное неопределенно.

За окном светает. Побудка скоро, и вряд ли Борису удатся еще заснуть. Он тяжело поднимается с постели – тело ломит, в голове шумит, но он старается не обращать на это внимания, – привычно приводит себя в порядок. Выходит на улицу – царящая там тишина наполнена запахами наступающего утра, короткая прогулка позволяет немного разогнать сковавшую мысли усталость. Прохаживаясь по скверу у гостиницы, Борис даже ощущает что-то похожее на умиротворение, странное, крайне неуместное, но все-таки приятное – будто ничего не произошло, будто кошмарный мираж наконец рассеялся, будто мирная, ничем не омраченная жизнь Панема продолжает идти так, как идет.

Борис не сразу понимает, что в сквере он не один. Валерий стоит невдалеке, но вряд ли замечает его – лицо его поднято к небу, будто он обращается к кому-то наверху или готовится встретить угрозу, что вот-вот обрушится ему на голову. Губы его отчетливо шевелятся; Борис подходит чуть ближе, чтобы различить голос.

– Странный наш мир и нам так странно здесь порой, – Валерий не попадает ни в одну ноту, но Борис все равно узнает мотив, – сегодня в полночь встретимся с тобой…

Борис знает эту песню. Ее поют шахтеры, прибывшие из двенадцатого дистрикта – с самого первого дня, когда началась работа. Их здесь много, несколько сотен, и пение разносится по окрестностям, иногда его отголоски можно расслышать здесь, в Абсинтиуме, за несколько километров. Наверное, это помогает им, придает сил – так предполагает Борис, и когда Пикалов, глава миротворцев, прибывших сюда из второго дистрикта, говорит ему, что песня – запрещенная, только пожимает плечами:

– Хотите вырезать языки всем? Пусть сначала заканчивают работу.

Больше они об этом не говорят. Наверняка люди Чаркова уже доложили ему о том, что здесь происходит, но Борису неожиданно плевать. Он не замечает, как проклятая песня въедается и в него, и во всех, кто находится здесь, кто дышит отравленным воздухом и медленно себя убивает – поэтому совсем не удивляется, услышав ее от Валерия.

– Не спится? – спрашивает он, привлекая его внимание. Валерий, вздрогнув, оборачивается.

– С таким музыкальным сопровождением не уснуть. Знаете, где я впервые ее услышал?

– Нет, – Борис приближается к нему, и они оказываются друг с другом бок о бок. Валерий тихо вздыхает, достает из кармана сигареты.

– В Тренировочном центре. Ее пела девочка из двенадцатого, которую отправили на арену вместе со мной. Это был ее первый или второй год, я не помню – но она даже выглядела крохой. Конечно, все знали, что у нее нет шансов. И она знала, что через две недели умрет.

– Что с ней произошло?

В вопросе нет смысла. Борис знает ответ – и это еще одна вещь, в которой он уверен, хоть она еще и не произнесена вслух.

– Погибла при наводнении, – отвечает Валерий прерывисто. – Утонула, как и другие. Я узнал не сразу.

Он умолкает. Сигарета беззвучно тлеет в его пальцах.

– Вы сами сказали, – говорит Борис, – у нее не было шансов. Не вы бы ее прикончили, так кто-нибудь другой.

– Не было шансов… – повторяет за ним Валерий, явно думая о другом. – Когда я попал туда – думал, что понимаю, что она чувствует. Теперь получается, что нет. Я понял только сейчас.

Занимающееся блеклое утро кажется ненастоящим – без пения птиц, без какого-либо движения, без нарастающего шума городской суеты. Они как будто одни во всем мире – Валерий и Борис. И с ними только эти дурацкие строки, от которых так просто не отвяжешься.

Не жди, не жди, к дубу приходи

На шею надень ожерелье из пеньки

Странный наш мир и нам так странно здесь порой…

– Если бы пару месяцев назад меня спросили, есть ли что-то хуже, чем быть на арене – я бы сразу ответил, что нет, – бросает Валерий. – Я думал об этом с того дня, как вернулся: если меня попробуют еще раз туда отправить, то я… в общем, неважно. Теперь я здесь. И признаю, что ошибался.

“Еще раз”. Борис вспоминает свой сон – пугающе реалистичный, полноцветный, как действительное воспоминание о чем-то, случившемся в реальности. Но этого не случалось и никогда не случится – Борису сложно представить, чтобы президент, да и Чарков тоже, решились на такое пойти.

– Впрочем, – замечает вдруг Валерий, и Борис видит на его лице бесплотную полуулыбку, – из вас получился бы прекрасный спонсор. Трибуты были бы готовы на многое, чтобы их обеспечивали тем, в чем они нуждаются, так, как это делаете вы.

Комплимент, если честно, сомнительный. Явно не из тех, которые Борис хотел бы услышать в свой адрес. Но на другие рассчитывать не приходится – и он говорит только, понизив голос:

– Чем больше общаюсь с вами, тем сильнее становится мое желание не приближаться на пушечный выстрел ко всему, что связано с Играми.

– Что же, – отвечает Валерий, взглянув на него; и снова его глаза – стекло за стеклом, – по крайней мере, у вас есть такой выбор.

“Пока что”, – почему-то хочется добавить Борису, но он считает за лучшее не делать этого.

========== Трибут из пятого дистрикта ==========

за тридцать пять лет до этого

Перед тем, как выйти из дома, Борис в последний раз поправляет и без того идеально повязанный галстук. Спускается к машине, не торопясь – стрелки на брюках чуть не похрустывают при каждом шаге, шуршит подол плаща, отороченного, по последней капитолийской моде, черным и бордовым шелком. Борису не привыкать выглядеть блестяще, но сегодня – случай особенный; не каждый день получаешь приглашение на неформальный обед, где будут присутствовать высшие чины из министерства энергетики, особенно если тебе при этом всего-то недавно перевалило за тридцать. “Министр ищет свежую кровь, – так сказали Борису, передавая ему время и место встречи. – Ему нужны молодые люди, готовые на все, чтобы принести пользу Панему”. Вот он – шанс, который нельзя упустить. Конечно, Борис не может не испытывать волнение, но – приятное, предвкушающее, удовлетворенное. Он знает, что умеет производить хорошее впечатление. Он знает, что это умение его не подведет.

Он является точно вовремя. Ресторан – один из лучших в городе, в двух шагах от дворца Автократора; кого попало здесь не пустят даже на порог. О появлении Бориса, разумеется, предупреждены – метрдотель забирает у него плащ, безупречно почтительный официант провожает к нужному столику. Борису кажется, что перед ним распахнулись двери нового, сверкающего мира, доступного лишь избранным, самым лучшим, самым достойным; от этой мысли на его лице сама собой проступает триумфальная улыбка, но он спохватывается вовремя, спешит спрятать ее, заменить выражением благоговейного энтузиазма. Не хватало еще, чтобы они решили, что он слишком много о себе возомнил – сейчас он не в том положении, чтобы демонстрировать чрезмерные амбиции.

“У меня будет на это масса времени. Позже”.

Ему предназначено место за два стула от министра – хороший знак. Его представляют собравшимся; затем прервавшаяся было беседа возобновляется. Говорят об Играх – те продолжаются уже с неделю, ни у кого нет сомнений, что до финала остаются считанные дни.

– Вы делали ставки? – спрашивает первый заместитель министра, сидящий с Борисом по соседству. – Мои-то денежки – плакали еще три дня назад! Я всегда ставлю на ребят из Первого, но в этом сезоне они не в ударе.

– Я поставил на парня из Второго, – непринужденно замечает Борис. – Настоящий здоровяк! Не представляю, кто или что сможет его свалить.

– А как же девица из Восьмого? – влезает кто-то из секретарей, умудряясь одновременно говорить и пережевывать бутерброд с черной икрой. – Впервые вижу такую целеустремленность, такое упрямство! А как она обращается с ножом! Любой профессионал позавидует.

– Соглашусь, – негромко говорит министр, заранее пресекая возможный спор, – у восьмого дистрикта неплохие шансы в этом году. Победитель в их рядах – редкий зверь…

Борис не собирается перечить. Игры он смотрит, как и всегда, вполглаза, редко запоминая имена участников и даже победителей, да и ставки делает скорее по привычке, на тех, кого считают безоговорочными фаворитами сезона. Он не из тех заядлых игроков, которые могут спорить до хрипоты о достоинствах и слабостях каждого трибута; у него полно других, более важных, более существенных дел.

– Вы же понимаете, что я не случайно пригласил вас к нам присоединиться? – внезапно обращается к нему министр. Борис делает усилие над собой, чтобы не показать, какой силы напряжение сковывает его после этой фразы, произнесенной незначительным тоном, будто невзначай. Ему нет больше дела до Игр. Сейчас решится его собственная судьба.

– Я хорошо изучил ваше дело, – продолжает министр, не отводя изучающего взгляда от его лица. – Вы молоды, полны сил, вы готовы служить своей стране, не покладая рук.

– Это так, – отвечает Борис с достоинством. – Быть полезным Панему – вот все, чего я хочу.

“Благоговейный энтузиазм, – тревожно колотится у него в висках, – и ничего больше”.

Министр улыбается.

– Такие желания достойны того, чтобы удовлетворять их. Такой человек, как вы, нужен нам, как никогда. Мы получили поручение с самого… – он многозначительно дергает бровью и устремляет взгляд к потолку, и этого достаточно, чтобы все поняли, о чем идет речь, – с самого верха. Нам необходимо отправить своих людей на восток – сейчас эти территории закреплены за Седьмым, но все может измениться уже в ближайшие годы. Там, под землей – залежи нефти, газа… настоящая подземная сокровищница.

– Да, – говорит Борис осторожно, избегая даже шевелиться, – я понимаю.

– Панему нужны эти ресурсы. Наша страна развивается, существующих источников энергии уже не хватает. Мы должны отвоевать у природы то, что сможем использовать во имя всеобщего блага. Хоть это и будет нелегко – это гиблые места, земля там промерзла на сотни метров в глубину… именно поэтому нам нужен кто-то умелый, способный, уверенный в собственных силах. Кто-то вроде вас.

– Я не подведу, – говорит Борис хрипло – в глотке у него суше, чем в пустыне.

Министр, конечно, не ждал иного ответа.

– Вы будете наделены полномочиями, сравнимыми с полномочиями префекта. Власти дистрикта окажут вам всю посильную помощь. Соберите себе команду из местных, из тех, кого посчитаете наиболее подходящими. Мы будем поддерживать связь с вами отсюда, из Капитолия, напрямую. Если вдруг что-то понадобится…

– Хорошо, – Борис медленно кивает. – Сроки?

– Мы будем ждать первых результатов через три года. Вас это устраивает?

– Я справлюсь за два.

Секретари переглядываются и перешептываются. Борис остается спокоен, дабы никто не решил, что слова его – пустая бравада, обычное желание выслужиться; сейчас он абсолютно искренен в своей уверенности, что сможет перевернуть мир, имея лишь силу собственной воли в качестве точки опоры.

– Вижу, те, кто составлял досье, не ошиблись, – произносит министр с довольной усмешкой, – вы действительно убежденный человек.

– Во славу Панема, – отвечает Борис то, что положено отвечать в таких случаях.

– Во сла… – хочет подхватить министр, но вдруг смотрит Борису куда-то за спину, и его лицо искажается, как от зубной боли. – Ох, черт. Он все-таки здесь.

Борис оборачивается; то же самое, как он видит краем глаза, делают и остальные. К столику приближается все тот же молчаливый официант в сопровождении еще одного человека – крупного, лысого мужчины с суровым, будто высеченным из камня лицом. Появление нежданного гостя вносит легкую сумятицу в ряды сидящих за столом; Борис поворачивается обратно к министру и видит, как тот раздраженно тянет из кармана сигаретную пачку.

– Профессор Александров из пятого дистрикта, – цедит он, встретив в глазах Бориса немой вопрос. – Занимается ядерными исследованиями. Со вчерашнего дня не дает мне покоя, пытается назначить встречу. Я объяснил ему, что у меня нет ни одной свободной рабочей минуты – так он притащился сюда. Что ему нужно – ума не приложу.

Официанты работают слаженно, будто машины, прекрасно знающие программы друг друга: один тащит Александрову стул, другой в мгновение ока ставит для него прибор, наполняет вином бокал. Тот рассеянно благодарит, опускается на предложенное место – они с министром оказываются напротив друг друга, и воздух над столом словно густеет, становится неприятно тяжелым, как бывает обычно перед грозой.

– Спасибо, что согласились меня принять, – начинает Александров, на что министр отвечает выученной улыбкой:

– Разве мог я отказать? Судя по вашей настойчивости, у вас дело первостепенной важности.

– Это так, – Александрову подносят меню, но он даже не смотрит в ту сторону – официанту приходится убраться несолоно хлебавши. – Вы, должно быть, смотрите Игры?

– Все смотрят Игры, – дипломатично откликается министр. Александров делает глубокий вдох.

– Тогда вы знаете, что мой трибут сейчас на арене. И в чрезвычайно затруднительном положении.

Его слова натыкаются на стену из молчания. Кажется, все за столом пытаются вспомнить трибута из Пятого – и все терпят в этом одинаковую неудачу. Борис вспоминает очень смутно – какой-то щуплый, рыжий паренек, из тех, кто обычно выбывает в числе первых. Удивительно, что он все еще в игре. Наверное, ему везет.

– И что же? – министр не изменяет своей вежливости.

– Ему нужна помощь, – произносит Александров холодно и решительно, – и я здесь, чтобы обратиться к вам с просьбой: посодействовать тому, чтобы эту помощь ему оказали.

За столом очень тихо. Борис внимательно слушает, только жалеет про себя, что не может смотреть одновременно в разные стороны, чтобы держать в поле зрения и министра, и профессора.

– Пятый дистрикт никогда не бедствовал, – напоминает министр, явно обескураженный, – вы не можете на собственные средства отправить своему трибуту кусок хлеба и стакан воды?

– Речь идет не о стакане воды, – говорит его собеседник значительнее. – Ему нужны инструменты. Достаточные, чтобы работать с объектом повышенной взрывоопасности.

Борис еле удерживается, чтобы не присвистнуть. Секретари, кажется, тоже. Министр, конечно, лучше владеет собой – только откидывается на спинку стула, глубоко затягивается сигаретой, уже истлевшей почти до самого ободка.

– Вы представляете, сколько это стоит, профессор?

– Представляю, – отвечает ему Александров. – И именно поэтому обращаюсь к вам. Вы – единственный, кто может это обеспечить.

По нему видно: отступать он не собирается. Борису неподдельно интересно, чем все это закончится. Министерство энергетики тесно связано с пятым дистриктом; никто не произносит слова “зависимость”, но всем понятно – для наилучшего функционирования механизма необходимо блюсти баланс, предупреждать конфликты, не вставлять друг другу палки в колеса. Особенно теперь, когда впереди перемены, когда всем нужно будет работать с одинаковой самоотдачей – стоит ли того посылка для мальчишки, которого в любом случае скоро убьют?

– Профессор, – замечает министр раздраженно; похоже, его все-таки не воодушевляет перспектива расстаться с внушительной суммой, которую потребуют от него распорядители, – я все понимаю, но давайте говорить откровенно: шансы на победу вашего трибута крайне, невероятно малы. Чего вы требуете от меня? С таким же успехом я мог бы просто сжечь эти деньги…

– Он может победить.

Министр фыркает.

– Не смешите! Давайте смотреть на вещи реалистично: там, на арене, несколько профи, и эта девица из Восьмого, которая, кажется, голыми руками выпустит кишки любому, кто встанет у нее на пути. А вы пришли сюда уговаривать меня раскошелиться на поддержку какого-то неудач…

Александров бьет по столу ладонями – с такой силой, что звенят ножи и вилки, а бокал Бориса едва не опрокидывается прямо ему на колени.

– Он – мой трибут, – проговаривает он медленно, с отчетливой угрозой, пользуясь воцарившимся ошеломленным молчанием. – Пока он на арене, я поддерживаю его, потому что его жизнь зависит теперь от меня. Меня не волнуют шансы остальных. Я должен обеспечить его тем, в чем он нуждается. Это моя обязанность. И моя ответственность. Я не думаю, что кому-то из присутствующих нужно объяснять значение этих слов.

Борис признает про себя: впечатляюще. Странно, что этот человек – ученый; по мнению Бориса, ему куда больше пошла бы роль военного. В таком командире не усомнишься, будешь чувствовать себя все равно что в дополнительном слое брони. Кто бы ни был этот мальчик из Пятого, ментор ему попался что надо. Может, именно поэтому незадачливый трибут еще жив.

Министру требуется несколько секунд, чтобы справиться с собой, взвесить все “за” и “против”. Выбор очевиден: открытый конфликт с дистриктом сейчас может обойтись дороже, чем обойдется уступка.

– Хорошо же, – говорит он со скрипучей неприязнью. – Я сегодня же переговорю с распорядителями. Вы передадите инструменты. Ваш трибут их получит.

На побледневшее лицо Александрова начинают возвращаться краски.

– Я очень вам благодарен, – говорит он будто с трудом. Министр снова улыбается, хотя со стороны это выглядит так, будто он скалит зубы, как загнанный в угол пес.

– Ну что вы! Мы ведь друзья, верно? Так и поступают друзья – помогают друг другу… и я знаю, что могу рассчитывать на такое же понимание с вашей стороны, если на то будет нужда.

Остается только восхититься тем, в какую изящную форму он обернул банальное “За тобой должок”. Александрова, впрочем, витиеватость его слов не обманывает – он снова хмурится, но не начинает новые пререкания.

– Конечно, – произносит он перед тем, как начать прощаться. – Конечно, вы можете рассчитывать.

Когда он уходит, министр провожает его взглядом; потом морщится, как от желудочной колики, и, не дожидаясь официанта, собственноручно подливает себе вина из бутылки.

– Ученые, – брезгливо бормочет он, обращаясь к Борису, – когда будете иметь несчастье познакомиться с этой публикой поближе, поймете – это самые невыносимые люди на земле.

Борис позволяет себе осторожное замечание, даже осознавая, что ступает на скользкую почву:

– Он всего лишь хочет победы своему трибуту.

– Но это не должно быть моей головной болью, – бросает ему министр и делает гигантский глоток из бокала. – Надеюсь, это последняя проблема с его трибутом. Иначе он снова явится. А вы и сами видите – по степени своего упрямства это настоящий осел.

Борис ловит кусок из трансляции Игр тем же вечером, у себя дома, параллельно укладывая в чемодан вещи. Показывают нарезку из всего случившегося на арене за день: кто-то выбыл, кто-то спасается от преследования, кто-то зализывает раны. Семеро трибутов в игре: трое профи, девица из Восьмого, девочка из Двенадцатого (ей тоже везет – похоже, что про нее просто забыли), парень из Десятого и подопечный Александрова – его показывают последним, и Борис останавливается посреди комнаты, задерживает взгляд на экране. Парня успело уже порядком потрепать: он очень бледен, форменная куртка трибута висит на нем, как на вешалке, лоб пересекает свежая глубокая царапина – интересно, чем огрели, ножом или стрелой? Но даже несмотря на свой откровенно жалкий вид, трибут не выглядит сломленным, заранее смирившимся с поражением; увидев в воздухе посылку – для транспортировки потребовалось целых два парашюта, – он подпрыгивает, жадно ловит ее, как кот, не дожидаясь, пока она опустится на землю, торопится высвободить ее из футляра.