Текст книги "Радиус ноль (СИ)"

Автор книги: Къелла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Иван чувствовал себя так, будто его огрели поленом по затылку. Случился однажды в его юности такой опыт, на бессмысленной и беспощадной сельской дискотеке, так что сравнивать было с чем. Взгляд выцепил из обрывка информации дорогие сердцу инициалы «П.Э.» и предельно ясное по смыслу слово «трахаются». Потом почему-то – слова «они» и «давно», а затем остановился на «мы видели». Так…

Мужчина с силой провел ладонями по лицу. Что мы имеем? Кто-то, вернее, какая-то девчонка (и не одна), стала свидетелем того как П.Э. с кем-то трахался? Где, на работе? У него любовница из сотрудниц метеостанции? Или из медпункта? Или кто-то из девушек-авиадиспетчеров? Но… но не из курсанток ведь, а? Или…

Иван Николаевич еще раз перечитал записку. Между смайликами примостилось незнакомое слово из трех букв. Совершенно незнакомое. Попытавшись расшифровать загадочный «яой», пилот-инструктор сдался, поставил своей эрудиции трояк с минусом, достал смартфон и полез в интернет – спрашивать у ясеня…. Ну, то есть у Яндекса.

Когда рассосалось ощущение второго огревшего его полена, Иван еще раз попытался сопоставить все воедино. Итак, про яой интернет ему очень красочно пояснил, спасибо, блять, ему третьей степени! Теперь ясно, что у замкомэска не любовница, а любовник… Служебный роман, блять! С мужиком! Он попытался встать со стула и не смог: ноги сделались ватными. Как безумный, Иван мял в кулаке злополучную бумажку и буквально слышал треск, с которым рушилась его собственная жизнь. Невзирая на тяжесть удара, он не мог не оценить комизм ситуации: один «голубой» старательно притворялся нормальным, потому что считал нормальным объект своей безответной любви, а объект, мало того, что сам оказался «голубым», так еще и выбрал себе в партнеры не того, первого, а кого-то вообще левого… Тоже «голубого», естественно… Прекрасно, просто прекрасно! Ахуенная эскадрилья! Сплоченная такая!

Ваня уронил голову на руки и зашелся истерическим лающим смехом.

========== Часть 3 ==========

Первой относительно здравой мыслью Ивана стало желание выяснить, кому же в эскадрилье так повезло. И хоть мысль о том, что уж точно – не самому Ивану, заставляла сердце сжиматься от ревности и бессилия, мужчина решил идти до конца. Теперь он внимательно разглядывал коллег, стараясь в их поведении найти ответ на мучающий его вопрос. Он не очень хорошо представлял себе, как должны выглядеть геи. По крайней мере, совсем уж карикатурных образчиков в училище не наблюдалось и близко – суровая система заставляла любое несоответствие соответствовать уставному внешнему виду. Никаких ярких шмоток, размалеванных глаз или украшений: только короткие стрижки, форма, туфли разной степени начищенности. Никакого провокационного поведения. Тогда Иван решил понаблюдать, кто больше и чаще других вертится возле Павла Эстебановича, а, припомнив собственное поведение, ревниво следил за теми, кто прикасается к внушительной тушке замкомэска более интимно, нежели обычное рукопожатие. Но и тут новоявленного следователя поджидала неудача: в силу занимаемой должности замкомэск постоянно был в центре внимания как инструкторов, так и курсантов, причем по большей части все эти лица были мужского пола. Трогать его особо никто не трогал, правда. Неизвестный любовник, если он и находился здесь, в училище, никак себя не проявлял. Хотя есть ведь еще и вторая эскадрилья… и третья. О, Боже.

Разгадка выплыла совершенно неожиданно. Заполняя после ночных полетов собранные у курсантов летные книжки, Иван Николаевич наткнулся на вторую записку, забытую под обложкой.

Это был точно такой же листик, как и первый, только почерк оказался другим.

«…То-то я смотрю, Костя ходит помятый какой-то, не высыпается. Горит на работе (рисунок: сердечко, обрамленное языками пламени). Хи-хи. П.Э так горяч. Первый раз, новые впечатления»

Выхватив из нагрудного кармана первую записку, Иван Николаевич с сильно бьющимся сердцем сложил их рядом. Два клочка явно некогда составляли одно целое: рваный край по одной из сторон совпадал. Тон бумаги и клеточки – тоже. Текст, если вдуматься, тоже тянул на диалог двух заговорщиков, сопричастных одной тайне. Костя, значит. Костя….

Иван Николаевич вдруг успокоился. Он перевернул обложку летной книжки. Та принадлежала Даше. Сверил почерк. Совпадает. Значит, найденную на полу первую записку писала Даша. Отлично. Теперь нужно выяснить – кому она ее писала. Уж он выведет этих девиц на чистую воду.

Пройдя в канцелярию, Иван попросил у секретарши папку с автобиографиями курсантов и засел за изучение. После мучительных поисков ему удалось обнаружить предполагаемого автора второй записки. Ею оказалась та самая девочка, с «афганскими заходами» и зеленым чаем. Маша… и как раз из Костиной летной группы. Пиздец… И на чем они так скорешились с Дашкой? Одна любит крепко выпить и покурить, шашлыки-машлыки, вторая – ЗОЖница и чуть ли не вегетарианка. Да и вообще они очень разные. Не верится что-то… Вдруг, это какой-то розыгрыш?

Иван поблагодарил секретаршу и вернул папку на место. Шагая по аллее мимо столовой, он услышал музыку – это тетеньки-поварихи развлекали себя, в отсутствие курсантов переключая радио на ностальгические программы, где передавали совсем уж древние песни советской эстрады. Строка одной из них заставила Ивана стиснуть кулаки и глухо взвыть в бессильной злобе:

«…Ну что же тут поделаешь – другую выбрал ты.

Красивая и смелая дорогу перешла,

Черешней скороспелою любовь ее была…»

Домой Иван Николаевич пришел поздно. До темноты сидел в машине под окнами, потягивал из пластикового стаканчика текилу, удачно найденную под сиденьем – подарок халявщика Андрея в день первого самостоятельного полета, жевал лимончик и думал. Шок уже прошел, оставалась лишь горечь запоздалого понимания того, что шанс на взаимность у него однозначно был, но он проебал его столь же фатально и непоправимо, как смертник – скорость на четвертом предпосадочном развороте. Своими собственными руками. И этот молодой охламон тут ни при чем даже. И Паша ни при чем. Никто не виноват, кроме самого Ивана, слишком старательно оберегавшего свою страшную тайну. Признавать факт было очень противно, но забродивший сок голубой агавы притуплял болезненные ощущения настолько, что еще через какое-то время несчастный влюбленный счел себя в силах покинуть убежище и пойти домой к семье. Светка, конечно, заметила запах алкоголя, поморщилась. Ване удалось сослаться на визит каких-то наспех выдуманных им высоких лиц в тренажерный комплекс, мол, без стакана бы встреча на высшем уровне обойтись ну никак не могла. Проблем с алкоголем у супруга отродясь не было, и Светлана Сергеевна махнула рукой: ложись уж спать, дипломат хренов. Быстро слазив в душ, глава семьи наощупь пробрался в темную спальню с занавешенными окнами и юркнул под одеяло, распространяя текиловый дух и почти сразу проваливаясь в пьяный сон без сновидений. Ну как… Почти без.

Скрытые в джунглях от посторонних глаз пирамиды возносили к небу свои плоские вершины, к которым вели сотни ступеней. Звучали ритуальные песнопения в честь жестоких и кровожадных ацтекских богов, качались разноцветные перья головных уборов. Пахло цветами и холодом камня, поднимался в воздух дым курильниц с приторно-сладким, наркотическим ароматом. Приближался рассвет: здесь, на вершине пирамиды солнце будет видно раньше, чем там, у ее подножия, а светило нужно встретить свежей теплой кровью жертвы. И этой жертвой был Иван. Он лежал на каменном жертвеннике, связанный и беспомощный. Из всей одежды на нем оставалась лишь набедренная повязка, не защищающая ни от ледяного холода камня, ни от взглядов жрецов, наблюдавших за ним из-под своих птицеголовых масок. Рокотали барабаны, гулко и тоскливо, словно лопалась чья-то утроба. Иван откуда-то точно знал, что должно произойти: с первым лучом солнца обсидиановый кинжал рассечет его грудь, и безжалостная рука жреца вырвет и торжественно вскинет к светлеющему небу еще бьющееся живое сердце.

Он приближался, жрец Солнца. Высокий и крупный, с пронзительным взором, в высоком уборе из перьев и широком одеянии с орнаментом. Приподняв голову, Иван смотрел в глаза своей прекрасной смерти. Они были зеленые… Паша, и здесь от тебя покоя нет!

Жрец начал читать заклинание или молитву, тяжко, отрывисто выговаривая слова незнакомого, странно звучащего языка. В свете огня сверкала черная жирная поверхность обсидианового лезвия, вознесенного к серенькому небу. А Иван все никак не мог оторвать взора от лица жреца, ощущая, как в груди и о ужас! – внизу живота – в нем словно разгорается пламя. Вырвать сердце живьем? Да легко! Сделай это, Паша! Больнее уже точно не будет! Только своей собственной рукой, вот этими длинными смуглыми пальцами, глаза в глаза, и чтобы кровь жертвы стекала с ладони по локтю, маслянисто скользя в глубину широкого рукава ритуального облачения…

Жрец оборвал свою песню, теперь его лицо склоняется почти вплотную к лицу жертвы. Бархатное касание губ переходит в глубокий поцелуй, язык скользит в горло, перекрывая вдох, зубы впиваются в нижнюю губу. Иван счастлив. Теперь и умирать не страшно. Он жадно отвечает на поцелуй, тянется к прекрасному жрецу, насколько позволяют веревки. Лезвие рассекает грудную клетку, слышен треск ломающихся ребер, но боли отчего-то нет. Когда умелая кисть жреца погружается в жуткую рану, Иван ощущает ни с чем не сравнимое блаженство. Как же сладко и горячо! Рука движется внутри, ласкает сердце, заставляя стонать короткое имя и выгибаться навстречу мучителю, боли нет, действительно, нет. Значит, и смерти нет, есть лишь зеленые глаза и эти руки, в которых сердце тает и поет свою последнюю предсмертную песнь. Песнь гибнущей любви…

– Ваня, Ваня, что с тобой? Проснись сейчас же! – голос Светки полон неподдельного страха. В голове плавают клочья пьяного тумана вперемешку с обрывками сна, но в это месиво грубо врывается реальность. По глазам наотмашь бьет свет ночника, и совершенно не хочется открывать веки.

– Че случилось? – собственный голос неузнаваемо-хрипл, будто с похмелья, хотя алкоголь еще и не начал выходить из крови, слишком мало времени прошло. Иван садится в кровати, не открывая глаз, и ежится от холода: все тело покрыто мерзким ледяным потом. Пахнет кактусами этими чертовыми еще… Жена обнимает его за плечи.

– Ты во сне кричал, Вань. И стонал, корчился. Страшно так. Тебе что снилось?

– Да дрянь какая-то. И жуть… – мужчина передернул плечами, вспомнив картину жертвоприношения. – Кошмар, одним словом.

Ответом ему было недоверчивое хмыканье супруги и ее теплая ладошка на бедре.

– Ну-ну… Кошмар, значит. А по-моему – жесткая порнушка. И кто же эта самая Маша? Или Глаша?

Ваня хотел возразить, но, наконец, понял и ужаснулся. Трусы были влажными и липкими совсем не от пота…

========== Часть 4 ==========

Недаром говорится: «Утро вечера мудренее». Лежа в постели субботним утром в полном одиночестве (супруга вскочила раньше и сейчас возилась на кухне), Иван Николаевич еще раз осмыслил вчерашнюю новость о романе замкомэска и внезапно нашел крайнего. Костя! Нет, в самом деле, не мог же Паша сам проявить инициативу. Зачем бы ему? Даже если он не той, так сказать, ориентации. Был бы он любитель злоупотреблять властью – уже давно бы случилась какая-нибудь гадкая скандальная история. А тут все тихо, и мальчик как бы ни при чем. Ловко придумано, что и говорить! Есть такая порода людей – карьеристы. Они не остановятся ни перед чем. И дружбу изобразят, и любовь, и телом не постыдятся торговать во имя своих целей. Перед нами – очередная подстилка со смазливой мордашкой и полным отсутствием принципов. А он-то еще считал Костю другом, сочувствовал ему, поддержать пытался… Тьфу, мерзость какая!

Волна праведного гнева подбросила Ивана подобно пружине, заставив сесть в кровати. Наконец-то все встало на свои места. Приказав себе больше не думать об этом, мужчина отправился в ванную: закинуть в стиралку испачканное ночью белье и принять душ. Проходя мимо зеркала, он на всякий случай взглянул на грудь – никаких ран. Вот же приснилось, а… Все, текилу больше не пьем, хрен знает, что они туда добавляют.

Выходные грозились пройти в режиме ленивого расслабона: Иван свозил Светку и дочку в торговый центр за покупками, и пока ребенок, визжа от восторга, скакал на батуте в детской комнате развлечений, взрослые немного посидели в кафетерии. Подцепив ложечкой шарик мороженого из чашки с кофе глясе, Светлана изучающе рассматривала мужа в упор, да так, что он в конце концов окончательно смутился и опустил глаза. И уже приготовился было развеивать ее подозрения в супружеской неверности, но почувствовал под длинной скатертью прикосновение маленькой теплой ступни к внутренней поверхности бедра.

– Ты чего? – растерялся и покраснел Иван. – Народу полно!

Улыбка жены стала игривой.

– Да я что-то подумала, у нас все выходные дача, дача, грядки эти… Хочу нормальный вечер дома… – ножка поднялась выше и уперлась в пах. – И ночь тоже.

Иван Николаевич прикрыл глаза и прислушался к своим ощущениям. Было приятно, но… Отчего-то ласки жены совершенно не возбуждали, и это очень встревожило мужчину. Светлана и сама все поняла, убрала ногу. Допила кофе одним глотком и встала из-за стола.

– Свет, давай до вечера доживем сначала, – супруг попытался придать фразе многообещающее звучание. – Катюшку уложим ииии…

Светка смерила его быстрым взглядом, столь же пронзительным, как у потомка кубинских революционеров, будто оценивая искренность предложения. Ну точно, подозревает! Каким, вот каким шестым чувством бабы улавливают ложь? Ведь чувствует, что у него появился кто-то еще, слава богу, хоть не представляет себе истинного положения дел. Положение спасла маленькая Катюшка, с разбегу обхватившая обоих родителей за ноги. Оказалось, кто-то из детей в игровой комнате напомнил ей, что сегодня суббота, и по первому каналу будут мультики. Время, правда, не назвали, но девочка принялась канючить, чтобы ее немедленно отвезли домой. Собственно, все и так собирались, но теперь появился отличный предлог побыстрее свалить из людного места, пока до скандала не дошло. Городок-то и правда крошечный. Как говорил Костя: «На одном краю села пукнешь, на другом скажут – что обосрался».

Собственно, то, что шутку эту он слышал от Кости, бывшего… хм, друга, Иван вспомнил лишь за рулем, по дороге домой. Тоски прибавилось… надо же, оказывается, он успел привязаться к развязным манерам и глуповатому юмору мальчишки, а он… Пожалуй, если бы Костя втерся к Ивану в доверие, а потом увел его жену и, допустим, угнал машину, он не смог бы злиться на того больше, чем сейчас. Хотя… насчет машины это он загнул, конечно!

Прикрыв дверь в детскую, Света тихо опустилась на диван рядом с мужем.

– Вань… Нам надо поговорить.

«Начинается! – подумал Иван Николаевич. – Ни друга, ни… любимого, щас еще семейные разборки, и все мне одному! Давай, добивай уже, дорогая жизнь!». Вслух, разумеется, не озвучил, только по-собачьи вопросительно склонил голову набок.

– Я правильно понимаю, что у тебя кто-то появился кроме меня? – тихо, тщательно подбирая слова и сцепляя-расцепляя пальцы, выговорила Светлана Сергеевна. Глаза ее смотрели в одну точку, куда-то в район ГДРовского праздничного сервиза в серванте.

– Почему ты так считаешь? – так же тихо спросил ее супруг.

– Ну… я чувствую. И.. ты раньше иначе реагировал на… Ну, ты так легко заводился, а теперь тебе словно неприятны мои прикосновения. Вань, почему так?

Руки жены отчаянным жестом взлетели мужчине на плечи, как если бы она собиралась хорошенько встряхнуть его, но она только сгребла пальцами швы на окатах футболки. Этого Иван, и так чувствовавший себя последней сволочью, вынести уже не мог. Сгреб Светку в объятья, прижал к себе, зарылся лицом в волосы, чувствуя их запах.

– Свет, если ты про сегодняшнее, так мне все еще хреново – я вчера, кажется, отравился этой текилой сраной, которую наши большие пацаны на стол выкатили. Уже вечер, а меня до сих пор дрожь бьет и голова квадратная. Ну, прости!

Напряженное тело супруги чуть расслабилось.

– А насчет того, что я что-то скрываю… – Ивана вдруг понесло. – Да, есть такое. Только это не то, о чем ты подумала. Дело не в тебе, и вообще не в женщинах… Просто… Ну, меня здорово кинул один кадр на работе. Даже не то, чтобы кинул, но расстроил сильно. Разочаровал. Вот прям так и придушил бы, веришь? Я думал, он нормальный мужик, а он говном оказался полным.

И Ваня рассказал Свете очень сильно отредактированную версию Костиного «карьеризма». Без упоминания оригинального способа подката к начальству и собственных эротических переживаний по данному вопросу. В таком пересказе история коварства и любви утратила шекспировскую остроту и стала напоминать детсадовские обиды, рассказы о которых временами приносила домой ревущая Катюшка. Светлана так и сказала, когда он закончил рассказ.

– И вот из-за этого ты у меня две недели ходишь как в воду опущенный, да? – сочувственно улыбнулась женщина, ласково взъерошивая более длинные волосы на макушке мужа. – Ой, Вань… ну, тоже мне беда, я думала, серьезное что-нибудь случилось.

Иван Николаевич состроил виноватую рожу, чем еще больше развеселил Светлану Сергеевну.

– Ну, я потому и не говорил, что головой понимаю – фигня это все. Просто знаешь, сильно задело.

Чтобы супруга переживала как можно меньше, отец семейства сам уложил клюющую носом дочь в кроватку и даже попытался наспех сочинить нечто по мотивам Лунтика, Моей маленькой Пони и русских народных сказок, но сам запутался в героях, и умолк, заметив, что ребенок давно уже сопит в две дырочки.

Романтика тем вечером все-таки удалась: спальня встретила его таинственными бликами свечей, тихой-тихой музыкой и игривым блеском глаз жены, одетой в шелковый халатик. Под халатиком – ничего, понял Ваня, скользя ладонью по спине супруги от шеи до ягодиц и ощущая жар ее тела. Пальцы ее скользнули за резинку его домашних шорт и принялись уверенно ласкать член, немедленно отозвавшийся на прикосновения. Долго терпеть было решительно невозможно, и мужчина опрокинул жену на разобранную постель, практически в полете избавляясь от собственной одежды. Предварительных ласк почти не было: жадные торопливые поцелуи Светки свидетельствовали о том, что она уже возбуждена до предела. Резко входя во влажное, податливое тело, Иван настойчиво закрывал жене рот, сначала поцелуем, потом – просто ладонью, чтобы ее стоны не разбудили дочку. Ощущать влажность губ на ладони ему неожиданно очень понравилось, а теснота выгнувшегося и сжимающегося в сладкой судороге тела на секунду позволила мужчине почувствовать близость собственной развязки… и исчезнуть вновь. Нет, было очень приятно, но не настолько, чтобы кончить. С внезапной тоской Ваня понял, что придется звать на помощь воображение. Вообще-то он собирался всего лишь вспомнить какой-нибудь эпизод из порнофильма, но отчего-то сам собой перед внутренним взором полез совершенно другой кадр, а именно: Костя в объятиях Павла Эстебановича, слившийся с ним в страстном поцелуе, стонущий ему в губы, обвивший ногами бедра замкомэска и удивительно красиво контрастирующий белизной кожи с темно-золотым загаром своего старшего партнера. Ваня зажмурил глаза до рези и тут же раскрыл их снова так широко, как это позволяла анатомия, выпучил от внезапного прилива возбуждения. Вбиваясь в блаженно разметавшуюся под ним удовлетворенную женщину, он удерживал ту картинку перед собой словно студент – страницу конспекта с формулами для экзамена. Его усилия были вознаграждены: оргазм подступил так неожиданно, что он едва успел вытащить, пачкая простыни стекающей сквозь пальцы спермой. Поцеловал жену, слазил в тумбочку за влажными салфетками (запасы коих в доме с недавнего времени таяли подозрительно быстро), привел себя в порядок и наконец-то вырубился наглухо, без снов и угрызений совести. Всем хорошо, все счастливы, а уж каким именно образом – это дело десятое.

========== Часть 5 ==========

Есть в ночных полетах что-то умиротворяющее. Темнота скрадывает линию горизонта и наземные ориентиры, стирает границу между небом и землей, и россыпи огней населенных пунктов кажутся отражениями созвездий, а созвездия, в свою очередь – миражом городов на стекле фонаря кабины. Под тобой и над тобой – сотни метров черноты, и только тусклое свечение приборов в кабине, голос диспетчера да яркая дорожка посадочных огней полосы связывают тебя с реальностью. А ближе к рассвету вдоль горизонта появляется слабенькое, еще серое свечение разгорающегося утра. Гаснут световые ориентиры на месте населенки, в предрассветных сумерках медленно проступают очертания лесных массивов и больших дорог, черные извивы рек и пятна озер, чья поверхность не отражает света и кажется провалом в никуда. Сбой режима – такая ничтожная плата за то, чтобы увидеть выражение лица курсанта, впервые оказавшегося в ночном небе. И Ивану каждый раз приходилось тихонько улыбаться этому зрелищу. Сколько их было на его памяти: мальчишек и девчонок, чьи орлиные или, наоборот, курносые профили таращились с левого сиденья в ночь широко распахнутыми глазами – голубыми, карими, зелеными… Сосредоточенно-молчаливых – открывающих рот только для радиообмена с диспетчером и восторженно-болтливых, комментирующих вообще все подряд – от цвета ночного неба до ширины построенной схемы захода на посадку. Отчаянно зевающие, устало щурящиеся в приборы, они приходили и уходили, менялись, но было в них во всех что-то общее. Неравнодушие, наверное. Неравнодушие к самому яркому и сильному впечатлению из всех тренировочных полетов, которое они потом будут вспоминать всю жизнь.

Иван тоже вспоминал о ночных полетах. Только немного другое. Глядя на взлетно-посадочную полосу летного училища, что сияла во тьме, он невольно представлял себе то, что совсем недавно было неотъемлемой частью его собственной жизни: встречавшие его на земле огни подхода и световых горизонтов больших аэропортов. Просторную кабину пассажирского лайнера и рев реактивных двигателей, ощущение мощи и весомости послушной человеку крылатой машины. Серьезную работу и немалые деньги, достававшиеся, впрочем, совершенно заслуженно. И внезапный конец всей этой музыки – катастрофа Казанского B-737, развал авиакомпании, кризис, безуспешные попытки устроиться вновь. В конце концов, он с семейством нашел свое – временное, как хотелось верить – пристанище в маленьком провинциальном городке и должность пилота-инструктора в летном училище. Но маленькие провинциальные городки очень жадны до людей. И вот уже то, что поначалу бесило и раздражало, начало неспешно затягивать, недели и месяцы складывались в годы умиротворяющего рабочего графика, где в конце смены ты всегда возвращаешься домой к семье и телевизору. О том, что бывает иначе, Иван вспоминал только в такие вот ночи. И тогда что-то ворочалось в горле, словно металлическая щетка, мерзко царапало почти до слез. Сегодня вот – особенно сильно. Наверное, просто все сразу навалилось…

Бывший второй пилот канувшей в Лету авиакомпании с силой провел ладонью по лбу и направил поток прохладного воздуха от вентилятора себе в лицо.

***

Отыскать Машу и Дашу оказалось совсем несложно, достаточно было дождаться, пока Даша улизнет с разбора покурить и прихватит с собой подружку, а потом просто пройти с другой стороны забора за гаражи, где курсанты давно устроили несанкционированную курилку. Гораздо сложнее было выцепить их вдвоем, чтобы пообщаться без посторонних ушей и глаз. Поэтому Иван Николаевич бодрым кабанчиком метнулся наперерез, и почти столкнулся с девчонками. Курилка была пуста. Даша замерла с дымящейся сигаретой в пальцах. Маша застыла с чашкой от термоса, склонив голову набок, как служебная собака. Решив не затягивать немую сцену, Иван Николаевич огляделся по сторонам, полез в карман полетки и, вынув оттуда две смятых исписанных бумажки, ткнул ими в лица курсанток.

– Ваше художество?

Девчонки дернулись. Даша поперхнулась дымом и закашлялась, Маша немного расплескала чай из дрогнувшей руки. Подружки медленно переглянулись и синхронно кивнули.

– Я так и подумал, – удовлетворенно хмыкнул пилот-инструктор, пряча бумажки обратно в карман. Еще раз оглянулся. – Ну-ка отойдем подальше отсюда, разговор есть.

Троица протиснулась через дыру в заборе и оказалась «на воле» – за периметром территории училища. В молчании прошли еще немного и оказались между двух заброшенных гаражей, надежно закрытые со всех сторон от любопытных глаз.

– Ну! – первым нарушил молчание Иван Николаевич. – Я жду подробностей. Как, откуда, с чего вы все это взяли?

– Это наша ошибка, – медленно ответила Даша и снова полезла за сигаретой. – Не стоило оставлять следов. Надо было сразу уничтожить записку, но она куда-то делась. Просто поймите правильно, Иван Николаевич, это не наш секрет.

– Да, – поддержала Маша. – Мы случайно оказались свидетелями одной неоднозначной сцены и… Короче, мы были в шоке, но решили молчать, потому что…

– Кто-то еще знает? – перебил Костину курсантку Иван.

– Нет, – последовал нестройный ответ обеих.

Иван помахал рукой, разгоняя табачный дым. Кивнул.

– Лады, погнали дальше. Как вы оказались свидетелями?

– Мы это… – замялась Маша.

– За яблоками пошли ночью к СКП, – решительно закончила за нее Даша. – А там…

Ночь – лучшее время воровать яблоки. Вернее, не то чтобы действительно воровать, но после отбоя шарахаться по территории училища строго запрещено, это знает любой курсант. Также любой курсант знает, что самый вкусный сорт московской грушовки растет возле СКП со стороны летного поля рядом с вознесенным на постамент «вечной стоянки» ЯКом-18. Можно собирать паданцы, но мягкие бока грушовки от удара о землю превращаются в бурую кашу. А вот если залезть на памятник, и оттуда, пройдя по крылу, влезть в крону яблони, то можно собрать плоды самого высшего сорта прямо с макушки. Единственная заминка: делать это можно только ночью.

Встрепанные головы двух одногруппниц уже торчат из темной кроны яблони примерно на уровне окон второго этажа. Набрано уже полнаволочки крепеньких полосатых яблочек, девчонки балансируют на толстых ветках со своим грузом, цепляясь за более тонкие. Стараются, чтобы не шуршала листва.

В кабинете, освещенном лишь светом настольной лампы – двое мужчин. Привыкшие к темноте глаза легко различают и узнают лица: даже с такого расстояния видно, что это Костя и Павел Эстебанович. Замкомэск сидит в кресле, широко расставив ноги, его пальцы мертвой хваткой сжимают затылок молодого пилота-инструктора, стоящего перед ним на коленях. Рука властно направляет движения парня, принуждая того полностью заглатывать немалых размеров член, причем чем больше Костя пытается отстраниться, тем яростнее становятся тычки лицом в пах. Руки Кости неестественно лежат вдоль спины, и становится ясно, что они стянуты ремнем. Замкомэск рассматривает послушно скользящие по стволу губы, затем чуть отталкивает голову Кости, вынимает член из его рта и водит головкой по юношески округлым щекам любовника.

В этом месте ветка предательски хрустит под ногой, и Маша оступается, пытаясь переступить на новую, целую ветку. Для этого приходится наклониться и глянуть вниз, а когда равновесие восстановлено и можно смотреть дальше, то в окне уже другая сцена: все так же связанный Костя лежит лицом вниз на письменном столе без брюк и белья, а Павел Эстебанович входит в него сзади одним резким движением. Даже с такого расстояния видно, как Костя морщится от боли, но его возможный крик никем не будет услышан – широкая ладонь начальства запечатывает рот подчиненного не хуже кляпа. Молодое тело вздрагивает от грубых толчков, от хлестких ударов ладони по ягодицам, мышцы напряжены так, что поясница прогибается сама собой, соблазнительно приподнимая таз. Очевидно, это еще сильнее распаляет замкомэска, потому что он обрушивает на ягодицы парня целый град сильных шлепков, а потом, впиваясь пальцами в белую кожу бедер, яростно вколачивается в распростертое перед ним тело. Костя вскидывает голову, пытаясь освободиться от закрывающей рот руки, но пальцы ее тотчас же проникают в самую глубину приоткрытого рта, заставляя измученного парня, давясь, облизывать их точно так же, как до этого – член. Лицо Павла Эстебановича искажено животной страстью, одной рукой он припечатывает любовника к столу, а другую, мокрую от слюны, подсовывает тому под живот. Костя судорожно хватает ртом воздух, выгибаясь еще сильнее, и начинает отчаянно подмахивать бедрами в такт движениям начальства и толкаясь в сжатый кулак. Выражение сладкой муки на его лице невозможно передать словами, и теперь уже Даша потрясенно вздыхает и ломает своим весом огромный сучок. Яблоки грохочут по земле, как крупный град, маскировка сорвана, и будущим летчицам не остается ничего иного, как спрыгнуть вниз, немилосердно отбивая ступни, схватить наволочку с остатками добычи и задать стрекача в темноту мимо забора. Им уже не до чужих эротических тайн – надо не попасться САБовцам!

Девчонки смущенно умолкли. Иван тоже молчал, потрясенный и смущенный так живо нарисованной воображением сценой. Неважно, что девчонки излагали увиденное скомкано, постоянно краснея и замолкая: ему хватало фантазии представить сцену в окне столь же ясно, как если бы он в ту злополучную ночь вместе с ними прятался на ветвях яблони под окном кабинета. Боже. Боже мой… Куда деть глаза? А эти барышни еще и смотрят на него, щас дыру протрут.

Слегка подрагивающей рукой инструктор тянется к Машиной чашке:

– Дай попить, пожалуйста.

Маша кивает, наливает из термоса горячую жидкость.

– Зеленый китайский, сорт Тигуань-инь, без сахара…

Горячий напиток с еле уловимым вкусом и ароматом кажется не умеющему различать столь тонкие оттенки мужчине простым кипятком, но пересохшее от волнения горло мгновенно успокаивается от первого же глотка.

– Знаете, Иван Николаевич… – деликатно начинает Маша, пока по горлу мужчины прокатываются торопливые волны, – это, разумеется, не наше дело, но мне кажется, что это все… не добровольно. Уж очень много жестокости. И боли.

– Хм! – презрительно оттопыривает верхнюю губу Иван, – может, ему нравится все это садо-мазо? Может, он тащится от такого, как шпрота по асфальту?

– Он – это кто? – уточняет Маша.

– Ну… оба! – лицо Ивана Николаевича снова идет красными пятнами. – Что тот, что этот… Нашли друг друга, блять!

– Может, и тащится, – легко соглашается девушка. – И, может быть, действительно, нашли. Но для человека с удавшейся – пусть не семейной, но хотя бы личной жизнью – Константин Александрович слишком странно ведет себя в последнее время, не находите? На людей кидается, сильно выпивает, стал очень раздражительным. Поймите правильно, он раньше такой веселый хулиган был, все время в полете подбивал на всякие шалости: то над городом крен 90 сделать, то в зоне сваливание на хвост опробовать. Но никогда голос не повышал на курсантов, всегда все по сто раз повторял, не ругался. А сейчас он матом орет на всех. Мне не верите – у техников спросите! И бухает, Господи прости, так, что с ним в кабине находиться стало невозможно – перегаром тащит, – голос у Маши такой звенящий, что, кажется, она вот-вот разревется от жалости к своему непутевому инструктору.