Текст книги "Сосуд (СИ)"

Автор книги: Касуми Гото

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

На конце покрасневшего прута был изображен небольшой символ, представляющий из себя наполовину заполненный контур греческой амфоры. Я закрыла глаза, не желая смотреть на это. Под одобрительные крики толпы, инквизитор резко прижал раскаленное железо к моему лбу, сжигая кожу в форме марки и выдавливая из меня нечеловеческий крик. Голова, казалось, раскалывалась на части, не давая возможности ясно мыслить. В мои руки что-то вложили, прут был на моем лбу всего несколько секунд, которые казались вечностью. Тяжело переводя дыхание, я снова раскрыла глаза. Все перемешалось – кричащая толпа, языки пламени, труп сосуда… Люди начали хором читать до боли знакомую молитву…

Меня подняли с земли, оставив стоять на шатающихся ногах. В моей руке, как оказалось, находился ритуальный металлический нож. Перед глазами находилось распятое на деревянном кресте тело сосуда. Его мертвые глаза были широко раскрыты, но на лице застыла улыбка. Кто-то шепнул мне на ухо:

“Вскрывай…”

После чего кто-то толкнул меня в сторону трупа. От боли я совершенно не осознавала, что я делаю, кто-то вознес мою руку с ножом за меня.

“Во избежание снисхождения ада на Землю…”

Я сопротивлялась всеми силами своей души влиянию инквизиции, пытаясь не дать ей опустить мою ладонь с ножом в тело сосуда.

“Во избежание поглощения наших душ злом…”

У меня не хватило сил бороться с чужой волей, оружие плавно вошло в живот сосуда, прорезая длинную вертикальную линию. Холодная кровь прыснула мне на лицо, слегка отрезвляя и заставляя плача опуститься на землю, выронив клинок на стремительно краснеющую мостовую.

“Весь первозданный грех должен…”

С меня тут же сорвали всю верхнюю одежду, оголив мой торс. В недоумении и отчаянии, я подняла голову, пытаясь понять причину этого действия. Инквизиция несла второй раскаленный прут, на этот раз больших размеров. Мужчина в балахоне встал за мной, замахиваясь и целясь в спину… Нет, нет, только не снова! НЕЕЕЕЕЕЕЕТ!

“Заключен в один сосуд.”

Это были последние слова, которые я услышала перед погружением в темноту.

Комментарий к Часть 1

https://vk.com/minescribbles – группа автора

========== Часть 2 ==========

Говорят, потеря сознания – способ организма отдалиться от боли, хоть как-то уберечь себя от лишних страданий. Но теперь мне стала прекрасно ясна причина этого явления. Оно происходит, когда тело больше не способно выстоять под тяжестью физических увечий, израсходовав последние крупицы незримого вещества, удерживающего мозг от впадения в агонию в попытках изменить хоть что-то, но в то же время с осознанием того, что ты больше ничего не можешь сделать. И тогда, когда даже разум рухнет… Останется только боль. Возможно, увидев, что жертва больше не сопротивляется, жители деревни прекратили бы с какой-то безумной решимостью, как во время самосуда над отъявленным убийцей, смешивать моё тело с грязью под подошвами их ботинков, ломая сразу по несколько хрупких, ещё не окрепших ввиду возраста костей за удар, превращая каждый орган в месиво, которое больше никогда не будет способно работать как прежде. Но никто не даст тебе пощады. И, забившись в уголок своего сознания, ты остаешься наедине с этой лишь нарастающей болью. Можешь умолять, кричать, смириться… Тебе придётся вытерпеть до конца. Потому что… Ты это заслужил?..

“Нгх…”

Изо рта вытекла струйка крови, впадая в образовавшуюся подо мной алую лужу. Я содрогнулась, чувствуя, как по спине расходится боль от тысячи маленьких касаний. Дождь. Капли воды падали на свежее клеймо, вызывая зудящую резь от прикосновения. Чудом раскрывшиеся глаза засекли изменения во времени суток – пространство рядом с местом посвящения в сосуд озарялось бледным ликом луны, моим единственным зрителем в данный момент. И, наверное, это единственное, что радовало.

Каждый вздох давался тяжело, будто бы кто-то насильно выкачивал свежий ночной воздух из легких. Рука смогла согнуться в локте, позволив с трудом опереться и слегка приподняться. Взгляд зацепился за единственное яркое пятно в серой палитре деревни – сорванный инквизиторами свитер. Больше похож на тряпки, чем на некогда модную одежду, но даже так может защитить от губительного влияния дождя на ожоги. Впрочем, это лишь одна кровавая деталь из механизма боли, сковавшего тело. Ноги едва слушались, норовя уронить обратно в сырое и вязкое болото, вскормленное собственной кровью и неотвратимым влиянием дождя. Похоже, переломов нет, но многочисленные ушибы, порезы и синяки утяжеляли движения сильнее, чем десяток кандалов. Но даже будь я совершенно здорова, куда мне идти?..

Дом родителей стоял передо мной, вызывая смешанные чувства. Большинство счастливых событий короткой жизни произошло здесь, но вы же не вернетесь в кафе, где ужинали с друзьями каждый день, после того как охранник вышвырнет вас наружу по приказу начальства, не любящего долго засиживающихся посетителей? Вот и я колебалась, стуча в деревянную, слегка побитую временем дверь.

“Мама? Папа? Пожалуйста, откройте!”

Мой голос звучал хрипло и разрывал ночную тишину едва ли сильнее стрекота сверчков. Видимо, проведенное на сырости и морозе время добавило к многочисленным физическим увечьям ещё и простуду.

“Пожалуйста! Умоляю, откройте!”

Я стала стучать быстрее, игнорируя нарастающую в костяшках боль. Даже спустя день казалось немыслимым, что родители… Просто бросили меня? Отказались, как от новорожденных котят, утопив их в реке? Может, они не дома? Нет, окна ведь горят… Отчаяние захлестывало как цунами, глаза снова наполнились слезами. Я готова была расшибить руку в кровь, лишь бы добиться хоть какого-то ответа. Но его не последовало. Соленая влага, стекающая по щекам, смешивалась с каплями дождя и затекала в ссадины, исказившие лицо, и слегка бередила их, но не так сильно, как бередило душу осознание брошенности самыми близкими людьми. Я опустилась на землю, стараясь сдержать всхлипывания и прекратив попытки достучаться до родителей. Впущенные до крови в голову ногти не могли затмить моральную боль, лишь бессмысленно преувеличивая страдания.

“Пожалуйста…”

Как можно продолжать жить, если тебя все ненавидят? Как найти в себе силы хотя бы просто дышать? А нужно ли?.. В чём смысл такого существования, которое не приносит ничего, кроме горя?.. И это… Это ведь только начало… Но… Возможно, есть ещё один человек, который не откажется видеть меня. Который хотя бы попытается понять и выслушать. Для Джастина всегда была важнее всего справедливость. Но я ведь ни в чём не виновата…

Его домик выделялся даже в кромешной тьме. Холод ломил кости, будто бы увечий, нанесенных яростной толпой, было недостаточно. Я обхватила себя руками, стараясь не дрожать слишком сильно, но либо свитер был слишком непригоден, либо где-то внутри умерла та часть души, которая создавала тёплые чувства, согревающие в трудные моменты.

Стучаться во входную дверь было бы самоубийством – мать Джастина являлась такой же религиозной, как и остальные жители, так что эффекты встречи с ней могут быть… Крайне неприятны.

Мутное окно, кажется, ведёт прямо в его комнату. С мыслями о том, как бы не напугать Джастина израненным лицом посреди ночи, я пару раз постучала в стекло, надеясь, что он не спит в такой поздний час. Мои попытки оказались оправданными. С замершим сердцем я слышала звук отворяемого затвора.

“Ветер, что ли? Ох, твою м… Чара, что ты здесь делаешь в такой час?”

Я сделала попытку улыбнуться, смотря на раскрытый в изумлении рот Джастина. К счастью, все мои зубы были на месте, что слегка смягчало обстоятельства в виде порезов на лице. Я протянула руку с вывихнутыми от ударов костяшками вперёд.

“Впустишь меня?”

“Л-ладно…”

Юноша молча втянул меня внутрь без особых усилий, чего следовало ожидать от привыкшего к физическому труду человека. Не дав открыть и рта, Джастин заключил меня в тёплые объятья, прижав голову к груди. Всё моё существо стало согреваться, а дыхание выравниваться. Беспорядочно роющиеся в голове мысли внезапно остановились полностью, что случалось только в подобные моменты близости. Мне не хотелось отпускать его больше никогда, потому что именно сейчас я чувствовала, как остатки цветков счастья в теле расцветали на месте сожженного леса. Разум обволокло ощущение безопасности, пусть даже ложное, но мне хотелось упиваться в нём как можно дольше. Он медленно гладит мои взъерошенные и спутанные волосы, которые редко видел не аккуратно уложенными, но это его совершенно не смущало.

“С-спасибо тебе, мой… Родной…”

Язык заплетался, не давая выговорить такую элементарную фразу. Но это не были простые ласки, присущие всем влюбленным. Родными можно назвать самых близких тебе людей, но теперь… Оба из них были заменены одним. И Джастин это оценил, слегка приподняв мою отяжелевшую от непосильной ноши голову, в то же время окрыленную счастьем от нахождения с ним. И поцеловал в лоб.

“Ты опоздала на свидание на двенадцать часов. Но, похоже, причина была существенная…”

Я натянула слегка вымученную улыбку, смотря в его голубые, слегка уставшие от недосыпа глаза. Наверное, он понял, что произошло, но благоразумно молчал. Джастин не прекращал прижимать меня к себе и молча гладить. Очень хотелось его хоть как-то отблагодарить, но я могла лишь слабо обнять в ответ. На меня внезапно снизошло осознание… Мы не сможем быть вместе вечно. Сосуд – несмываемое клеймо, и любое общение с ним порицалось обществом вплоть до пыток.

“Ч-Чара? Ты что, плачешь?.. “

“Ой… Прости, я, кажется, намочила тебе плечо…”

Джастин понимающе смотрел на всхлипывающую обузу, всё ещё не желая отпускать, но даже если бы и пожелал, то я бы не отпустила.

“Всё же хорошо… Да, будет непросто, но я же с тобой, верно?.. Вместе мы выдержим, я обещаю.”

“П-правда?”

Я рыдала уже в голос, не стесняясь разбудить остальных жителей дома. Кажется, за дверью действительно зазвучали шаги, и здравый смысл заставил меня слегка умолкнуть.

“Да.”

Сонный и слегка сердитый женский голос прозвучал очень близко:

“Джастин, ты чего не спишь? Что за голоса у тебя в комнате?”

Юноша, не теряя самообладания, отпустил меня, несмотря на то, что я крепко вцепилась в его рубашку, после чего моментально закатал под диван, словно ковер. Буквально через секунду дверь раскрылась, и внутрь вошла его мама. Через щель я видела движение ног в шерстяных тапочках. Сын тут же начал оправдываться:

“Я просто решил помолиться.”

В голосе женщины звучали нотки удивления:

“Серьезно? Тебя раньше и розгами нельзя было заставить, а тут, откуда не возьмись, добровольное начало. Хорошо, я принесу тебе свечку.”

Тапочки ушаркали так же быстро, как и вошли в комнату. Джастин, не теряя времени, опустился ко мне:

“Поспишь пока здесь, у нас нет другого выбора.”

“Всё же лучше, чем под дождём на улице.”

Юноша кивнул, отстраняясь от места моего хранения и вставая на колени. Спустя несколько минут он начал тихо бормотать про себя слова молитвы, обладающие довольно сильным усыпляющим свойством. Я даже не смогла заметить, когда заснула прямо на голом полу.

***

Нос учуял приятный аромат свежей выпечки. Я лежала на животе, и инстинктивно повела головой в сторону запаха, впрочем, не надеясь добраться до его источника. Каково же было моё удивление, когда лицо уперлось во что-то мягкое, по структуре напоминающее булочку. Я раскрыла глаза и чуть не разбила затылок, слишком быстро поднявшись и ударившись затылком о каркас дивана. Спереди действительно лежала небольшая круглая пышка, учуянная изголодавшимся за полтора дня организмом.

“Доброе утро.”

Я чуть не ударилась во второй раз когда услышала его голос, но радостно улыбнулась, заметив его склонившееся лицо. Он аккуратно дотронулся до парочки начинающих зарастать шрамов, после чего задумчиво сказал:

“Уже заживают… Что-то слишком быстро.”

После чего, как ни в чём не бывало, подвинул белую чашку с ароматным кофе, погладив меня по голове:

“Кушай. Мама вчера пекла булочки, готовились к твоему приходу. Так что это твоё.”

Я послушно последовала приказу, проводя руку вперёд и жадно хватаясь за пышку, целиком отправляя её в рот. Удовольствие от питания лёжа было сомнительным, но кого волнует удовольствие, когда желудок воет так, что разбудит всех родственников Джастина ещё быстрее, чем вчерашний плач?

Глаз зацепился за то, что зелёный рукав свитера оказался действительно зелёного цвета, а не болотно-блевотного от смешавшейся грязи и крови, будто его кто-то постирал за прошедшую ночь. А если стирал, то, соответственно, снимал с меня. Не прожевав пищу, я с упрёком посмотрела на раскрасневшегося Джастина, упершего глаза в пол и моментально понявшего смысл моего взгляда.

“Ещё я немного подшил его…”

Решив не заострять внимание на этой детали, я тихо поблагодарила его, вылезая из-под дивана и принимаясь за чашку густого кофе, который слегка вернул ощущение бодрости. За окном ещё слегка темно, и лучи солнца только-только начали проникать через полупрозрачные занавески, а значит, спала я не больше шести-семи часов. Закончив с незамысловатой трапезой, я попыталась прислушаться к ощущениям моего тела. Рубцы от мелких порезов слегка зудели, голова пульсировала с нездоровой силой, но самым неприятным являлось покалывание от клейма на спине. Причём “покалывание” проводилось даже не иголками, а каким-то более солидным предметом, например, ножом. Но в целом, моё состояние описывалось как терпимое. Задумавшись на тему своих немногочисленных увечий, что удивительно, при учете избиения моей тушки минимум половиной деревни, я спросила Джастина:

“Странно, после вчерашних событий мне практически не больно, хотя, думаю, при обычных условиях пришлось бы ещё пол месяца провести в столичной больнице.”

Джастин лишь придвинулся поближе, приподнимая мою чёлку и аккуратно осматривая клеймо.

“Почти как у него…”

И замолчал, продолжая глазами поглощать не самую желанную среди молодежи татуировку, после чего неожиданно предположил:

“Пусть и вся эта религия – полный бред, но инквизиторы действительно владеют магией души, причём не лучшей её частью. Пока на тебе это клеймо, оно увеличивает живучесть, иначе же сосуд пришлось бы выбирать каждый день. Но потом, на обряде очищения…”

Юноша резко прервал речь, будто обжегшись. Я замотала головой вокруг, забоявшись, что мама Джастина рядом, но всё было спокойно. Несмотря на желание услышать о том, что же станет со мной вскоре, пришлось сменить тему, потому что он явно не намеревался продолжать:

“И что нам делать теперь?

Джастин поднялся на ноги, отряхивая кусочки крошек, после чего подошел к письменному столу, разгребая письма и другие предметы, которые не было видно из сидячего положения.

“Тяжело сказать, но… Здесь точно оставаться нельзя. Мама тебя найдет при уборке. Не сегодня, так завтра…”

Я тоже встала, после чего попыталась лечь на диван, но всплеск боли в спине тут же поменял намерения, заставив принять вертикальное положение.

“Кстати, как много людей знают о моем… Положении?”

Джастин усмехнулся, после чего засунул что-то в карман и повернулся ко мне, садясь на корточки перед диваном, что устанавливало наши лица на один уровень.

“Как минимум девяносто процентов взрослых. Новости расходятся очень быстро.”

Я уныло повела головой, сделав жалкую попытку улыбнуться. Впрочем, мой разум зацепился за его слова как за последнюю веточку спасения:

“Взрослые? А что насчет детей? Может быть, у меня получится укрыться в школе?”

Он был удивлен внезапным предложением, и не нашел ни один аргумент против моей идеи.

“Эм… Можно попробовать, хуже уже не будет.”

Стараясь не обращать внимания на нотки пессимизма, я резко встала, преисполнившись решительности, после чего посмотрела на часы на правой руке, впрочем, увидеть лишь разбитые остатки некогда работающего механизма, купленного на скопленные карманные деньги, было вполне естественно.

“Тогда… Пойдем прямо сейчас?”

“Верно. Я поделюсь с тобой учебниками.”

Никогда бы не подумала, каким блаженством является полное отсутствие прохожих на улице, пусть и в столь ранний час. Джастин вел нас по каким-то странным тропкам, что способствовало скрытности передвижения. Я покрепче сжала его ладонь, слегка прильнув к руке. Он улыбнулся, слегка почесав мне голову и вновь скрыв клеймо за съехавшей чёлкой.

Погода ещё не совсем оправилась после вчерашнего ливня, а потому ландшафт сонной деревни казался нарисованным депрессивным художником, набросавшим серые лужи на изначально живописную и мирную картину. Солнце скрылось за обтянувшие небо тучи, ветер пробирал до костей даже сквозь теплый свитер, но на этот раз мне не было холодно. Джастин приобнял меня, прижимая, что согревало как тело, так и душу. Конечно, передвигаться таким образом по своеобразному болотцу из свежей грязи и дождевой воды не просто, но никому из нас не приходило в голову разлучиться хоть на секунду.

Отодвинув тонкие ветви размашистого дерева, чьи листья ещё не начали терять цвет, мы вышли на узенькую улочку с двумя типичными рядами небольших домиков, соединенных однополосной дорогой. Чуть дальше, у перекрестка, воздвигнулась невысокая двухэтажная школа. Сонные ученики медленно ползли отбывать пятичасовую каторгу, при их виде я испуганно вжалась в плечо юноши ещё сильнее. Конечно, дети, скорее всего, даже не догадывались о моём “проклятии”, по крайней мере до тех пор, пока никто не увидит клеймо, но, почему-то, образ любого человека – кроме Джастина – теперь вызывал настоящий страх.

Здание учебного заведения совершенно не изменилось с выходных. Стонущие от нехватки ремонта деревянные стены, безвкусные окна тщательно вставлены в рамы и всегда открыты в качестве вентиляции, так что сделать вывод о температуре внутри помещения не трудно. Над самим входом растянулся тонкий навес, служащий только для того, чтобы и так прогнившие от солнечных лучей двери не иссохли окончательно, превратившись в морщинистое и неровное лицо завуча.

Правда, глаза всё же нашли деталь, за которую можно зацепиться: на школьном дворе, не особо скрываясь от взора окружающих, курила небольшая компания из трех человек, среди которых отлично выделялся Фрик, в данный момент развлекающий банду умением дымить две сигареты носом одновременно. Среди ухахатывающихся со смеху хулиганов были прекрасно видны две совершенно противоположные личности: высокий амбал с неровно выбритой головой, зачем-то налепивший на себя облегающую серую майку, подчеркивающее скорее весомое пузо, чем мышцы, и прыткий худощавый паренек, смахивающий на козла из-за коричневой, но очень не густой и редкой бородкой. Пока последний лыбился во все два десятках пока что не выбитых зубов, я обнаружила у него большой вздутый флюс, мирно растущий на дёсне, от чего меня передернуло. И ведь действительно большой, раз можно заметить и распознать с расстояния пяти метров. Ничего удивительного, что некому оказалось вылечить такое, казалось бы, элементарное недоразумение. Но проблема вставала в нехватку и денег и, конечно же, врачей, не задерживавшихся в деревне после обучения. По правде говоря, мне самой хотелось посвятить себя лечению людей, но перспективы для карьеры быстро шли под откос в связи с новым социальным статусом. Возможно, я бы даже смогла извлечь больной зуб при нужных инструментах, обычно хранящихся у медсестры, недавно ушедшей в отставку из-за задержек по зарплате, но, наверное, это не моё дело.

Внимание снова перешло на Фрика, чьё бледное лицо, прикрытое неряшливыми клоками тёмных волос, стало резко зеленеть, что не удивительно, ведь самокрутки редко делались из хорошего табака а, скорее, из вчерашних носков и тростника. Он закашлялся, стараясь выдавить остатки ядовитого дыма из лёгких, поймав на себе мой взгляд и обратившись в нашу сторону. Парень слегка нахмурил обгоревшие брови, нависающие над красными глазами, под которыми, в свою очередь, нависали здоровые мешки недосыпа. Не выдержав пристальное наблюдение, я поспешно отвернула голову, поторопив Джастина и входя в здание.

Фрика если не стоило бояться, то, как минимум, быть к нему осторожным. Этот коренастый хулиган вырос в неблагополучной семье, что, как известно, сильно влияет на характер, хотя он, впрочем, редко проявлял признаки агрессии. На уроках большее время спал, но, несмотря на храп, мешающий занятиям, мы даже были рады, потому что когда Фрик бодрствовал, то начинал “незаметно” раскуривать отвратительные сигареты, аккуратно стряхивая пепел за шиворот сидящему перед ним человеку, если это не был один из дружков или Джастин, который когда-то приложил его головой о пустую батарею (впрочем, не такую пустую, как упомянутая выше часть тела) за то, что он разрезал мне новую кофту вместе с лифчиком ножницами. Комментарии излишни, но с тех пор мы с Джастином близко общаемся. Продолжая говорить о Фрике, который, как уже было сказано, не был агрессивен, хоть и обладал солидной мышечной массой для десятиклассника, пусть и оставшегося на второй год, он сумел собрать банду хулиганов за счёт своего мировоззрения, отличавшегося каким-то воспалённым чувством справедливости. На ум приходила недавняя история со смертью местного продавца продуктов. Фрик тогда устроил скандал, то и дело выкривая слова о том, что “продаваны давно уже зажрались, выторговывая последнюю монетку своими монополиями, и он бы был рад увидеть, как каждый из них теперь пытается выторговать душу обратно у дьявола”. И, похоже, ему было совершенно наплевать, что полдеревни питалось за счёт бартера примерно неделю, пока из города не приехал брат погибшего и не унаследовал бизнес.

Вздохнув и попытавшись отогнать плохие мысли, мы с Джастином слегка разминулись – он задержался поговорить с парочкой товарищей, я же, подождав пару минут, решила всё же идти в класс. Кабинет истории, как обычно, оказался полон своими древними ископаемыми, купленными на рынке у подозрительных личностей, а затем, за бутылку водки трудовику, приобретшими искусственную старость посредством взбалтывания в мешке с опилками. На карте, кротко держащейся одиноким магнитиком, были искусно начертаны подробности последней битвы людей и монстров у горы Эботт, причём достижения первых явно восхвалялись выше любой нормы. Где-то в уголку карандашом кто-то подписал потери сторон: ноль против двадцати трёх тысяч.

Изо рта непроизвольно вылетел зевок, зародившийся от слишком долгого изучения карты, пусть и на просмотр оной ушло не более минуты. Решив, что поспать можно и на уроке, я развернулась в сторону постепенно заполняющегося класса, и с удивлением заметила, что моё место уже занял тот самый амбал из шайки Фрика, неприветливо пожиравший меня свинячьими черненькими глазками и светя чернозубой улыбкой, выражавшей желание как минимум изнасиловать и убить, причём неизвестно, в каком порядке. Уперев голову в немытый пол и решив не возражать, я прошла между узкими рядами парт, откровенно надеясь, что хулиган не собирается распускать руки. К счастью, всё обошлось.

Выбрав предпоследнюю парту третьего ряда, я устало приземлилась на стул – уж больно сильно сказывался недосып – начав ждать Джастина. Не успела начать дремать, как он подсел справа, раскладывая тонкие учебники по деревянной поверхности, на которой были выцарапаны либо шпаргалки, либо схемы для вызова дьявола (более вероятный вариант).

Ещё немного времени спустя, школьный звонок протяжно издал последний крик умирающей птицы, ознаменовав начало урока. Женщина, по чьей фигуре когда-то Ньютон доказал, что Земля круглая, стала медленно и занудно читать с листа о блистательной победе людей над монстрами. Храп Фрика послужил сигналом того, что историчка полностью увлеклась в чтиво (похоже, потому что видела его впервые), и перестала обращать на учеников какое-либо внимание. Класс охватила атмосфера сна, и я не стеснялась в неё погрузиться, зачем-то пожелав Джастину спокойной ночи и уснув на его плече. Он не сдвинулся с места за весь час урока.

Половина занятий прошла в своём размеренном ключе, и я даже стала забывать обо всех страданиях минувшего дня, что позволило бы мне чувствовать себя как раньше, если бы не сжавшие сердце в кулак остатки горя от осознания потери родителей. Начинался обед, и желудок явно обрадовался этому факту, поскольку утренняя булочка служила больше как плацебо, а не настоящий завтрак. В школе учились не больше трёх сотен детей, и столовая была соответствующей. Парочка десятков столов, установленных в парочку косеньких рядов, небольшое отделение для выдачи пищи, где трудилось несколько запарившихся поварих. Запах оттуда шёл достаточно вкусный, особенно если сравнивать его с самокрутками Фрика, проснувшегося под конец урока истории и решившего слегка поменять состав слишком свежего воздуха.

Поскребав в кармане шорт, я смогла выудить с десяток серебряных монеток с эмблемой Первого Мученика. Суммы как раз хватало на порцию каши, по совместительству воды, разбавленной вчерашним несъеденным рисом. Постояв в очереди за покупкой, я получила слегка дымящийся поднос, который тут же поспешила отнести за свободный столик, подальше от людей. Впрочем, там, где нет людей, обычно обитают существа похуже, и, возможно, мне показалось, но мне будто бы кто-то поставил подножку, хотя не стоит отрицать вариант, что из-за усталости я попросту споткнулась на ровном месте. Факт остается фактом – оглушительный треск посуды, рядом валяются осколки керамики и брошенный поднос, а мой нос встретился с прохладным полом и чьими-то неполированными ботинками, заправленными в засаленные черные штаны. Ещё до того, как я услышала мат, до меня дошёл знакомый запах, преследовавший Фрика где бы он ни был. Я подняла голову, подтвердив свои худшие опасения об источнике звука, тут же забыв о парочке кусочков тарелки, впившихся в ладони, и начав просить прощения, пытаясь подняться как можно быстрее. Весь смазанный в липких комочках, напоминающий жертву атаки стаи голубей, парень выглядел так, будто сейчас заставит слизывать кашу с его обуви, но почему-то молчал, смотря вперёд и отряхивая кожаную куртку поверх голубой рубашки, после чего брезгливо одернул от меня ногу, ускоренным шагом проходя вперед. Вынырнувший из плотной толпы совершенно не обращающих внимание на инцидент учеников, Джастин подбежал поближе, поднимая с пола и аккуратно осматривая:

“Чара, всё хорошо?”

Почувствовав его теплое и заботливое прикосновение, я улыбнулась, игнорируя нарастающую от осколков боль в руках, которые поспешила спрятать за спину, не доставляя лишних хлопот. Юноша поправил чёлку и начал салфеткой очищать свитер и даже хотел предложить свою порцию, но, рассмеявшись, у меня получилось заставить его прекратить джентельменствововать на публике, от чего румянец на щеках уже растекался по всему лицу.

Выскользнув из столовой мимо тянущегося ряда учеников, я побежала по пустому коридору. Теперь единственным звуком являлся стук моих ботинок и скрип деревянного пола, уставшего поддерживать слишком тяжелые кирпичные стены, с навешенными восковыми свечками. Создавалось впечатление, что жизнь этого здания подойдет к концу в тот момент, когда угаснет последняя из них, и последняя капля воска затёчет в щель между досками, но пока что путь исправно освещался тусклыми огоньками, ведущими к пустующей деревянной лестнице. Заброшенная комната медсестры находилась на втором этаже, и мне срочно необходимы лежащие там инструменты, в частности пинцет – ладони уже стали потихоньку опухать от застрявших предметов.

После поворота за угол, мне совершенно не могло придти в голову, что в лицо прилетит мощный удар, по силе сравниваемый разве что с резким взмахом лопаты. Упав на холодный пол и держась за разбитый нос, истекающий тёмной кровью, и даже не до конца осознавая, что происходит, я попыталась отползти одной рукой, чувствуя, как осколки, скребя по дереву, входят глубже в кожу. В свет одинокой свечи вышло три знакомых фигуры во главе с улыбающимся Фриком. Страх молнией пронзил каждую клетку тела, заставив дрожать в ужасе перед нагибающимся рослым хулиганом, решившем не церемониться и сразу поднять, схватив за горло. В мягкую кожу мгновенно вонзились острые нестриженые ногти, но, наверняка, это слишком малая цена за испорченную кашей одежду, так что худшее было впереди. Я не могла даже закричать, из глотки вырывался лишь сдавленный хрип.

Тощий бородач раскрыл дверь в комнату медсестры, потирая грубые руки, облаченные в засученную смесь тряпок и помоев, отдаленно напоминающих футболку, после чего щелкнул переключателем, зажегшим одинокую потрескивающую лампочку, нависшую прямо над кожаным синеватым креслом стоматолога. Взгляд мимолетно прошелся по белому столу, на котором оказались аккуратно сложены баночки с лекарствами, а инструменты, в чьём числе пила, ножницы и пинцет, находились на тщательно вымытом стальном подносе. В голове стала постепенно умирать надежда спастись, душимая осознанием того, что меня сейчас будут пытать. Худой хулиган вышел в коридор, плотно закрыв дверь – встал на стражу.

Я попыталась расцепить крепкие сомкнувшиеся пальцы Фрика, но он сам бросил меня на кресло, впечатав спиной в не слишком мягкий голубоватый материал. Амбал, побрякивая дешевой бижутерией и лишним весом, подошёл сзади, схватив за руки и вывернув под неестественным углом, после чего, не обращая внимания на душераздирающие крики, завязал их в узел. Плача от боли, я смогла раскрыть глаза и увидеть, что Фрик стоит справа, балансируя коротким ножом с деревянной рукояткой на пальце. Его голос звучал спокойно, но в то же время жёстко, и постоянное употребление самокруток ничуть не повлияло на, казалось бы, приятную и обманчивую тенорную тональность, но в подобной ситуации это пугало лишь сильнее:

“Привет. Как ты?”

Не дождавшись ответа, он провёл лезвием мне по лбу, вырезая прямую линию с плавностью и ужасающим вдохновением опытного художника. Я тихонько заскулила, чувствуя, как холодный металл рассекает кожу и слегка уходит вглубь, будто специально задерживаясь в определенных местах, чтобы посмаковать удовольствие, растущее прямо пропорционально страданиям, растянутым на вечность. За пеленой боли до мозга достучалась мысль – Фрик видел клеймо…

“Забавно. Впрочем, этого стоило ожидать от той самодовольной девки, внезапно и беспричинно поникшей, как крыса.”

Парень отодвинул клинок от лица, промокнув палец в крови, уже начинавшей стекать со лба и заливать глаза, застревая в ресницах и капая на зрачок. Пытаясь успокоиться глубокими глотками воздуха, я зажмурила глаза, но он насильно открыл моё веко, внимательно изучая и одаривая отвратительным дыханием.

“С твоей стороны очень неприлично скрывать свой дар за чёлкой. Напомню: если зло в сосуде не будет усмирено, настанет Судный день. Хотя, думаю, ты прекрасно это знала, издеваясь над предшественниками?”