Текст книги "Omnia mutantur, nihil interit (СИ)"

Автор книги: Каролина Инесса Лирийская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

У нее родные серые, волковатые глаза и улыбка-оскал, улыбка-выпад; бледное красивое лицо, острые росчерки скул, темные губы. Откидываясь на высокую спинку стула, она сидит полноправной хозяйкой его дома, и Ян тепло улыбается. Путается взглядом в густых, ведьмински растрепанных волосах смоляного цвета. Следит, как длинное платье, сотканное из парчовой темноты, стекает на холодный пол. От нее пахнет свежестью лесной ночи.

Он инквизитор, он живет с Владом Войцеком мимолетных пятнадцать лет – и ничему не удивляется.

– Доброй ночи, пани Катарина, – вежливо выговаривает Ян. – Чаю хотите?

– Сколько раз говорила: зови меня бабушкой! – сердечно напоминает она, и в белозубой ее улыбке Ян видит выступающие клыки – совсем как у ее внука. – Пора бы привыкнуть, – серьезнее произносит Катарина, – что все ваши действия баламутят многие миры, мой бедный Янек. Каждый неосторожный шаг – отзвук на самой изнанке, сдвиг. Вы изменили историю, и с вами считаются, ненавидят и превозносят. Если б вы жили тихо, – печально вздыхает она, – да я сама не умела так.

На Яна она смотрит довольно, немного оценивающе – они не виделись долго; он расслабляется, и разговор течет спокойно, чуть пустопорожне – или это Ян никак не может запомнить, о чем они беседуют. Кажется, о Владе. О том, как сама Катарина всегда презирала замужество. О бытовых и рабочих мелочах.

Возясь на кухне, Ян готовит чай, которого точно прежде не было в шкафчике. Заварной, зеленый, с жасмином. Они с Владом никогда такого не покупают, довольствуясь черным из пакетика, но тут ему нравится освежающий, терпкий вкус, оседающий на языке. Целая чайная церемония.

Кухня знакомая, а за окном город чужой. Может, это Прага или даже Варшава, в которой семья Влада жила до его рождения, родина Катарины, которую она впитала за долгие столетия жизни.

Он пробует коснуться своего носа, складывает несколько простеньких знаков, пощипывает запястье – перед глазами кисельно мутится. Значит, сбежать из этого сна он может в любой миг, и Яну становится спокойнее. И вот они мирно болтают с Катариной, по-семейному так сидят. После долгого разговора глаза у Яна начинают слипаться; заснуть во сне – вот так приключение.

К нему Катарина придвигает кружку, и Ян пьет, запоздало осознавая, что привкус у чая другой, травяной, насыщенный, и у него сразу же начинает кружиться голова, дыхание спирает. Инстинктивно пытаясь вскочить из-за стола, Ян теряет равновесие, падает, вцепляясь в край, слабо вскрикивая. Молниеносно двигаясь, Катарина оказывается рядом, склоняется над ним, успокаивающе качает головой, поглаживает по волосам.

– Закрой глаза, – шепчет она. – Нам нужно кое-что уладить.

Ему до боли обидно думать о ее предательстве, о подсыпанной зачем-то отраве, но Ян верит, поскольку не верить семье не способен, зажмуривается. Открывает глаза через несколько секунд, чувствуя, как что-то неуловимо изменилось, как свежий ветерок бьет его по щекам, пахнет свежо – летней ночью, костром, травой.

Поднявшись, он осматривается. Простор широкого поля, темень, разбавляемая багряными отблесками там, где мечутся в хороводе быстрые призрачные фигуры – отсюда Ян различает, что они не касаются босыми ступнями разгоряченной земли. Вздыхая, он плетется к ним, силясь высмотреть в круговороте Катарину и устало думая, что вовсе не настроен играть. Что бы она ни творила, Ян больше всего мечтает вернуться домой и доспать огрызок ночи.

Призраки затягивают песню. Захлебывающуюся, долгую, переливчатую. В ней нет ритма, не слышно топота ног, один лишь горький плач. Вой. Мучение грешника. Искры сыплют, не обжигая, но проходя сквозь них. Песня гремит на каком-то языке, отдаленно знакомом. На том, на котором Влад мурлыкал для него.

Подкравшегося Яна неумолимо втягивают в круг, тащат за руки, увлекая, уводя за грань – в болото, обжигая мертвыми ладонями, прохладными, как изморозь на застудевших окнах, как ключевая вода. Путаясь в ногах, неловкий, ощутимый, он входит в танец, бесконечно движущийся, стремительно взлетающий. Огненный свет калечит лица, выхватывает отдельные черты. У многих из них – волчьи глаза, хищные, дикие, пьяные. Глаза Влада и Катарины, глаза внимательные и испытующие, и Ян чувствует, как его взвешивают. Щекотно между лопаток.

А потом его резко толкают в спину, и Ян летит лицом в пышущий жаром, ревущий огонь.

Кричит, перелетая через костер, ему кажется, что языки пламени пекут ноги, охватывают полностью. Спалить инквизитора – мечта многих ведьм, и Ян, задыхаясь от страха, разворачивается… И застывает, видя позади грозное чудовище, крупного зверя, пса, охваченного черным огнем.

Он чувствует запах магии, магии Влада Войцека – той самой, живой, искристой. А зверь бросается на Яна, звучно ударяя лапищами по земле, и Ян чудом уклоняется, перекатывается; земля бьет по плечам, а он пружинисто вскакивает, оглядывается на заходящего на второй круг пса… До мрака не дотянуться, он отрезан, тело его, собранное из костей и тартарской магии, мирно спит. В том, что растерзать его могут вполне ощутимо, Ян не сомневается: сон зыбок, но страшно реален.

Сон поддается, кроится его волей. Под рукой оказывается знакомая сабля, его клинок, который Ян знает наизусть – потому может его вообразить, воплотить так же, как ведьминский хоровод призвал эту лохматую тварь. Отрешившись, отчеркнув привычную осторожность, Ян опрометью кидается на зверя, сам нападая, заставляя его изумленно попятиться от взмахов сияющей сабли.

Острие прорезает шкуру, рана на боку дымится. Рев оглушает Яна, но он проворно отскакивает, выворачивается из-под броска и, пока зверь не успел обернуться, проезжается сталью по задним лапам, подсекая. Если им нужно представление – пусть, он покажет, он сыграет. Сквозь сомкнутые зубы рычит, мечась по полю, утаптывая кострище.

Его танец куда замысловатее, чем их. Заскальзывая за спину чудовищу, Ян снова рубит по сухожилиям, сильнее, точнее, рассекая. Теряя равновесие, заваливается тяжелый кошмарный зверь, скребет передними лапами, рвет когтями траву, и Ян презрительно цыкает: даже его Джек был бы противником куда худшим, чем эта неповоротливая псина.

Без лишних колебаний он взбегает по хребту, припечатывает своим весом между лопаток и бьет в шею саблей, чувствуя, как сталь легко входит, а тело под ним перестает дергаться. Крови нет – снова тянет знакомой магией.

Отшатываясь от звериного тела, Ян бредет прочь, надеясь затеряться в поле, пока не падает на траву, бессильно глядя ввысь. Еще недавно Влад клялся ему, что не придется снова сражаться, что время им отдохнуть, пожить по-человечьи, но сейчас Ян остро чувствует, что дрался за него, что не мог уступить, и его слегка трясет – напоследок.

Шаря рядом, он не находит сабли. Зато видит над собой перевернутое лицо Катарины.

– Кажется, эти старые кошелки довольны, – весело вскрикивает она, взмахивая рукой, а потом падает в траву рядом с ним, счастливо смеясь. – Я не хотела втягивать тебя, ты и так устаешь на работе, но традиции… Я знала, что ты победишь.

– Сразиться со своими страхами? – усмехается Ян без обиды. – Странный способ проверить достоинства… Повезло вам, что Влада не вытащили. Он бы эту хрень сам порвал.

– Знавала я одного инквизитора… Он бы за меня в огонь не прыгнул, – непонятно тянет Катарина. Из ниоткуда в ее руках появляются тонкие дамские сигареты, и она прикуривает от проскочившего между тонких пальцев красного огонька.

Недолго они молчат. Коль Ян прошел испытание и, кажется, принят безумным их кланом, он чувствует безнаказанность, может спрашивать о чем угодно – завоевал это право. Но Катарину он уважает.

– Нет, нет, это не мой инквизитор – дед Влада, – хохочет Катарина. – То было сотни лет назад, и с тех пор я не якшалась со Святой Инквизицией. И подумать не могла, что мой мятежный внук однажды пойдет служить к вам. Псы Господни вешали наш клан в темное Средневековье, сжигали заживо, распинали на дыбах и топили в ледяной воде, а Влад ничтоже сумняшеся решил выскочить замуж за инквизитора – может, за самого опасного и настоящего, что сейчас есть в вашем мире. Потому-то они так в тебя вцепились.

И, сидя бок о бок, они рассматривают проблески звезд на ненастоящем, придуманном кем-то небе. Яну, дотошному, придирчивому инквизитору, не хочется разбирать иллюзию, всматриваться в переплетение ниточек, и он наслаждается мирной красотой пейзажа, ощущая, однако, как неумолимо слипаются глаза, а язык начинает заплетаться – он рассказывает Катарине что-то о Вирене.

– Береги их, Ян Войцек-Зарницкий, – напоследок шепчет Катарина. – У моего бедового внука наконец-то появился человек, ради которого стоит жить. И Вирена как-нибудь приведи познакомиться, я хочу видеть вашего сына.

Он знает. Знает, что воскресил Влада, сам о том не прося, вытянул из Ада и круга бесконечной мести Богу. Просыпается с этой мыслью, находит себя на старом диване, что пружинно впивается в спину. Влад ютится совсем близко, мечется, но на его белом лице (от света луны, заплескивающейся в комнату) – не кошмар, не неверный сон. Что-то приятное.

В углу на лежанке ворошит лапами Джек – охотится, гонится, кусает дичь.

Несмотря на его возню, Ян не может оторвать взгляд от Влада – будто совсем иной человек, незнакомый. Хрупкое ощущение не отпускает, он протягивает руку, касается примятых волос, соскальзывает на расслабленное лицо, под пальцами – короткая засечка шрамика через бровь. Влад замирает, почти просыпается, чувствуя прикосновение; чужому клыками вгрызся бы в руку, но успокаивается, приоткрыв глаза и увидев Яна.

Переворачиваясь на другой бок, Ян засыпает в который раз за эту безумную ночь. Думает, что ноги холодит, будто он босым по ледяному паркету шагал, натягивает одеяло и кутается.

Утром он без утайки рассказывает обо всем Владу: думает, что это его порадует. И правда, Влад счастливо хохочет.

– Благословила, выходит, старая ведьма, – цокает он, чешет затылок.

– Что за Янек? – спрашивает Ян, охваченный любопытством.

– А… это так, – посмеивается Влад. – Бабка из Польши, сам знаешь. Принято очень ласковые имена близким давать, там… с суффиксами что-нибудь составляют. Она показала, что ты – часть семьи, независимо от решения остальных духов. Не самый худший вариант придумала, если хочешь знать.

– Да?

– Janusiek, – пробует Влад, хитро прищурившись.

– Не делай так никогда, если не хочешь разводиться.

– Так мы ж еще и не женаты.

– Вот и не делай.

– Как скажешь, инквизиторство! – веселится Влад, проходя мимо и легонько задевая его плечом.

И эта кличка ему милее всех нежных имен, выдуманных человечеством.

– Мне нравится это Янек, – подумав, решает Ян. – Но нечасто. И не на людях.

– Понял, понял. В полнейшей изоляции, где-нибудь в подвале…

8.

Сначала они подумывали велосипед не изобретать и расписаться в гвардейских мундирах. Те же на любой случай сгодятся: в них и в бой шли, и на светских вечерах скучали. Парадные мундиры, одинаковые, неотличимые (разве что, у худосочного Яна – поуже в плечах), пылились в шкафу, накрытые от моли.

Вовремя вмешалась Ишим, речь прочитала, и они сразу же сдались на ее милость. Костюмы шили на заказ, но Влад с Яном не особо этим интересовались. Пустили на самотек.

Теперь, на примерке, Влад настороженно вертится перед зеркалом, удивленно отмечая, что костюм хорош. Сидит отлично; пару недель назад с мерками их портные замучили – истязали хуже средневековых палачей, право слово. Черная гладкая ткань на солнце переливается, как змеиная, драконья чешуя, легкая совсем. С серебряным узорочьем – переплетенные руны. Похоже на гвардейский мундир, тех же цветов, и Влад довольно кивает своему необычайно серьезному отражению.

– Можно галстук не напяливать? – чуть повышает голос он, чтобы Ян за ширмой услышал – почему-то Владу, смущенному больше этим приличием, кажется, что между ними кирпичная стена. – Тут в комплекте идет.

– Оставь, – милостиво соглашается он.

– Вот так подарок на свадьбу, ай, спасибо! – дурачится Влад.

Ян выступает из-за деревянной бежевой заслонки, нервно поправляет рукава, взмахивает руками-крыльями – ткань переливается, вспыхивает на солнце:

– Как тебе? Предлагали белое, но мне цвет не идет, я и так бледный и замученный, совсем бы как вурдалак был, – частит Ян. – Так что вот…

Пиджак – текучее серебро, дымная ткань, невесомая строгость. Яркая синева глаз кажется грозовой, завораживающей. Владу по-прежнему думается, что форма Яну идет больше; свои фетиши как-то сложно заткнуть, когда они так не вовремя. Но это – какой-то отдельный вид искусства. Глазеть неприлично, напоминает себе Влад; но не смотреть не может.

– Тебе идет, – незамысловато говорит он.

Чтобы остаться наедине в «нехорошей квартире», забитой людьми и нелюдьми, нужно постараться, но их удачно не трогают. Жизнь кипит в стороне, хлопают двери, громыхают на кухне; слышны шаги, топот, голоса и перемолвки. Квартира кажется большой, обжитой. В ее глубинах копошатся и шебуршат, двигаются, дышат…

– Я так однажды в общаге жил, – довольно говорит Влад, наслаждаясь ощущением большой шумной семьи рядом.

– Ты ведь не поступил и пошел в Инквизицию…

– Ага, но это не мешало мне где-нибудь пожить, правда?

Ему близок этот перешибленный уют, стайность. Владу кажется, что вокруг смыкаются стены, но это не приступ клаустрофобии, а что-то теплое, родное. Он везде и сразу, он слышит, как на небольшой кухне мучается Корак, ваяя речь, страдает приступами творчества. У дверей возятся, звякают ключами – это, верно, кто-то из Роты вернулся с прогулки по городу; слышится отзвуком высокий женский смех. Рыжий и Ринка о чем-то спорят в далекой комнате. Они заваривают чай, режутся в карты в комнатах, травят байки…

В такие моменты Владу не хватает изнанки, чтобы обхватить все и сразу, пережить, поиграть на нитях; но вокруг живое, истинное, ни с чем не сравнимое и так. Теплый кокон магии разворачивается, укрывает квартиру.

Ему не жаль своей силы; нет тоски, если только – самая светлая. Он отдал все ради них.

– Удивительно, что они собрались из-за нас, – подает голос Ян. – А где Вирен?..

– Да у меня попросил покататься, как я мог отказать, – воодушевленно начинает Влад и тут же настороженно замолкает. – Что?

– Ты дал мотоцикл ребенку без прав? Да и вообще – ты кому-то дал свой мотоцикл?

– Это же Вирен. Ну и почему, я ему права тоже дал, мне не жалко. А еще с ним пошла Кара…

– Мог бы сразу им дать гранату без чеки, – ужасающе мирно предлагает Ян. – Эффект был бы тот же.

Они стоят рядом, чуть не касаясь плечами – между ними сантиметр наэлектризованного воздуха. Не глядят в зеркало, откуда на них смотрят двое страшно взрослых серьезных людей, которыми они, может, боятся стать. Потому дурачатся, пляшут на лезвиях, пьянятся адреналином в погонях и стычках.

Свое отражение видится Владу немного нескладным, напуганным. Он протягивает руку, запускает ее в волосы, лохматит. Косит на Яна – не того, что стоит в стекле, пойманный в черные плоские рамки, а на живого своего Яна. Но он не ворчит, не сердится, а обращается к Владу с понимающей улыбкой и сам растрепывает ему вихры, вкладываясь в беспорядок на голове.

Не нужно касаться контракта, чтобы прочесть мысли: Ян принимает его и таким, выбирает именно Влада с его ершистостью, лохматостью, с едкими шуточками и подколками, со звериным взглядом, что так ясно обнажает зеркало. Влад зеркал не любит. Слышал где-то: если увидеть себя со стороны, не узнаешь ни в жисть; и с зеркалом можно такое провернуть, если резко обернуться. Уловить призрак чужака. Но ему в стекле всегда мерещились незнакомцы.

– Красивый цвет – к глазам, – наконец говорит Влад; он-то не мастер на комплименты, хотя язык подвешен, но Яну и того довольно, он польщен.

Кивая серьезно, он опирается на Влада, тянется ближе. Шальная мысль скребет голову изнутри: они на виду у всей семьи, но их никто не замечает. Свобода – делай что хочешь. Их поцелуи привычно горчат густым дымом и полынью; как в первый раз – когда они висели на волоске, не веря, что переживут завтрашний день. Вцепляются друг в друга они по-прежнему жадно, доверчиво, льня – не кусая.

Переводя дыхание, Ян отступает на шаг, но не выпутывается из сомкнутых на поясе рук. Отвороты костюма сияют начищенной сталью, крохотные узоры тиснят ткань. Влад рассматривает тонкую ручную работу.

«Денница, какой же он красивый», – случайно думает Влад, про Яна, конечно, не про пиджачок, окончательно погибая и сдаваясь, кляня себя тысячами слов: не отражение он любил, а отважную душу господина инквизитора, преданного, справедливого…

Его бы сожгли еретиком в прошлые века, несомненно – сожгли бы. Потому что молился Влад далеко не на божественный свет – а на тот, что лучился в глубине сине-серых глаз цвета любимого петербургского неба.

Притихшую квартиру разрывает в клочья девичий визг.

Писк, громыхание, высокий песий скулеж, разлившиеся причитания – будто от похоронных плакальщиц. Вопль мощным пинком запускает застопорившееся, завязшее в болоте время.

Они кидаются к дверям наперегонки. В руке Яна лунным серпом просверкивает нож, лицо тоже – острое, хищное, сосредоточенное, и он инстинктивно пытается вылететь вперед, заслонить, удержать, но Влад и сам не дурак в самопожертвовании. Останавливаются они рядом – нога к ноге, ребро к ребру.

По коридору несется Джек, ополоумевший, загребающий лапами, как на катке. Поскальзывается, с диким воем летит на них – ком черной шерсти в щенячьем испуге. Останавливается чудом, чтобы вжаться боком в Яна, ища у него защиты и утешения, жалобно скуля в острые хозяйские колени.

На голове у Джека чудом держится растрепанный венок из пышных мясистых пионов и всякой полевой шушеры. За уши зацепился, потому и не слетает, как бы Джек не прыгал и не трясся.

За ним бегут запыхавшиеся Белка и Ишим, голосят. Распахиваются двери, и слышатся заливистый хохот и молодецкий свист, высовываются головы.

– Во девки что придумали! – громыхает Гил из Роты, не зная, куда деть в оживлении схваченную винтовку – так и стоит с ней.

Опустившись на колени перед Джеком, Ян заглядывает беспокойному псу в вишневые глаза, приласкивает под челюстью. Счастливый Джек взмахивает хвостом и наскакивает, почти что поваливая Яна, кладет лапищи ему на плечи…

– Костюм! – заполошно визжит Ишимка, хватаясь за голову, и Владу приходится оттаскивать пса за ошейник и спасать сотворенное портными чудо от слюней.

Ян шепчет Джеку пару слов, и тот смиряется, не пытается избавиться от венка, а сидит неподвижно, как самый лучший мальчик в Гвардии и Аду в целом.

9.

Нет смысла устраивать две отдельные пьянки – такого они не выдержат; инквизиторы расставаться на предсвадебный вечер отказываются наотрез. В выборе места они больше всего доверяют Кораку, который, появляясь в их городе, всегда поселяется на Думской.

Влад половину молодости провел на подвальных вечеринках в Праге, поэтому ему непривычна роскошь. Говоря о ночном клубе, он представляет грязные комнатушки с низкими потолками, плотную свалку потных тел, три раза перезаписанные пластинки. Это старость.

Клуб, подсказанный Раком, поражает: свобода, широкий танцпол, мягкие кожаные диванчики. Свет приглушен, в глаза въедается ритмически пульсирующий ярко-алый неон. По ушам бьет – тяжелые басы.

На танцполе веселятся, дрыгаются, смеются. Влад, расхаживая слепо и сбито, натыкается на знакомые лица, принимает захлебывающиеся пьяные поздравления раз за разом. В руке у него рюмка с виски со льдом.

Они пьяны и беззаботны. Счастливы варкой в одном котле. Пьют почти все, кроме маленькой шестнадцатилетней Белки, которую ехидно отпаивает апельсиновым соком компания гвардейских юнцов. Вирен подтаскивает Влада ближе, обнимает, кричит тосты, заполошный такой, блестящий остекленевшими глазами.

– Ян тебя искал, – кричит Вирен ему на ухо, чтобы слышно было сквозь бухающую музыку. – Думаю, там что-то приличное, иначе б он не стал через меня передавать.

И подмигивает, чертеныш.

Потом Влад сталкивается с пьяненьким и потому несчастным Кораком, который уволакивает к бару, не слушая никаких оправданий. Сплавить Рака, вдруг воспылавшего любовью ко всему миру после полбутылки песьего тезки «Джека», некому, и Влад остается, ворча на его неловкие объятия.

– Вот же, как вас угораздило, – бубнит Корак, и они чокаются рюмками. Свою Рак выпивает залпом. – Я и не думал, что когда-нибудь до этого доживу. Птичка в свое время избежала моих поздравлений, но ты, Войцек, не отвертишься!

Влад чувствует: что-то у Корака произошло, но не встревает, выслушивает всю болтовню. По себе знает: иногда легче выговориться, болтать полнейшую чепуху – но чувствовать, что тебя слушают.

– Ты еще тут… – хрипит Корак. – Со своей магической импотенцией. Да как…

– Знал, что ты про это пошутишь, – беззлобно улыбается Влад. – Не подобью тебе глаз, потому что инквизиторству нужен приличный шафер.

– Тогда эт не ко мне! – пьяно икает Корак. – Но ты дура-ак, конечно! – почти что умиленно улыбается он, утыкаясь лбом в плечо Владу и вздрагивая. – Как же ты… Я терял крылья, это страшно. Но утратить всю магию, это как без рук…

– Рак, – обрывает Влад проникновенную речь, – я это сделал ради всех нас. Артефакт нужно было уничтожить, иначе – никак. И ради Яна, Кары, Ишимки, наших непутевых детей, для которых весь этот мир, и для тебя тоже, пьяная ты скотина! Представь, если бы ты вернулся, а здесь правит наглый Высший – Мархосиас.

– Мы б ему ебало оторвали! – хорохорится Корак. – Вместе! Как в старые добрые, да, маг… Влад, – исправляется он. И добавляет совсем тихо, чтобы никто не услышал – да Влад с трудом улавливает: – Прости, я не привык еще.

– Ничего. У нас половина Ада не может определиться, как теперь звать Яна. То у него не было фамилии вовсе, то он решил отхватить сразу две!

Выпивая вместе, Корак вдруг сбивается на умалишенное хихиканье и, перехватив изумленный взгляд Влада, поясняет:

– Вспомнил, как мы знакомились. Вот не думал, что когда-нибудь сможем сидеть так мирно и…

– Да, ты впихнул мне в руки нож и попытался об него зарезаться, – с удивительной теплотой говорит Влад. – Не умею я знакомиться. Каре чуть не вломил огненным заклинанием, Яна затащил в сон, с крыши там скинул – ну, мы оба знали, что это видение, он проснулся сразу…

Хочется найти Яна, если зовет – дело серьезное. Но Корак все болтает, цепляется, и Влад понимает, что ему, наверное, страшно одному – среди толпы.

– У птички с хвостиком какой-то медовый месяц, оторваться не могут, – секретничает Корак, кивая дальше, где Кара с Ишимкой обнимаются, кружатся словно бы не в такт бешеной музыке, мило потираясь носами.

– Вот и не подходи к ним, Кара тебе башку оторвет, – советует Влад.

Ненадолго отходя от Корака, Влад уносит с собой рюмку. С Раком щебечет Белка, и тот совершенно плывет, поддакивая ей. Большая же часть гостей тянется к сцене, где выступают полуобнаженные девицы в шелке и перьях. Вой захлебывается, когда они скидывают тугие лифы, топчут тряпочки длинными красивыми ногами. Алый свет кровавит восково-гладкую кожу.

Помимо воли Влад останавливается. Взгляд его прикипает к одному узкому личику – опасному, хоречьему.

– Знаешь, за что люблю тебя, Войцек? – раздается рядом с ухом вкрадчивый голос Яна. В полутьме он двигается как тень – часть мрака в углах.

– М-м? – неразборчиво выдает Влад, отпивая виски и пряча довольную улыбку. – За харизму, поразительное чувство юмора и за то, что я чертовски хорош в постели?

– Ты умеешь наблюдать, а не пялиться. Девчонка, на которую ты смотрел, – Мария Уварова, она проходила у нас свидетельницей по давнишней резне в ресторане. Несомненно, наводчица. В тот раз ее отпустили, не хватило доказательств.

Влад проглатывает тысячу и одну шутку про ревность вместе с виски.

– Мы посадили… нашли стрелявшего, там совместное расследование с полицией было, – бурчит Влад; у него плохая память на имена, а легкое опьянение мешает сосредоточиться.

– Викторов, – говорит Ян. – Недавно освободился, просидел свое, вышел по хорошему поведению досрочно.

– Значит, месть, – кивает Влад. – Забавно, ведь тот расстрел он тоже учинил на свадьбе. Поэтому не пришел расправиться с нами в любой другой день – выжидал? Проклянуть бы всех журналистов, и зачем они это растащили…

– Сами виноваты: много светились в последнее время. Возьмем его с поличным, – оскалясь, предлагает Ян. – У нас в гостях лучшие воины Ада и Инквизиция. Он глупец, если надеется выжить после такого.

– Он десяток лет провел в тюрьме. Чем ему жить?

– Мы делаем свою работу. Он убил людей, которые ничем не были виноваты…

– Не нужно было набирать долгов в девяностые, чтоб потом кровью не расплачиваться.

Они стоят рядом, оторванные от праздника.

– Я рад, что они рядом, – говорит Влад, обводя зал широким жестом. – Но мы ведь не сможем защитить всех, если…

– Они не дети, – обнадеживает Ян. – Попробуй, скажи Каре, что хочешь ее защищать, она тебе что-нибудь сломает.

Словно приманенная его словами, возникает Кара, вклинивается между ними, грубовато расталкивая плечами, но смысла обижаться на нее за это нет. Она ухмыляется, как лисица.

– Чего воркуете? – спрашивает она. – Не-не, это неправильно. Наша забота – следить, чтобы вы вели себя прилично. Традиция!

– Когда мы планировали эту ночь, – тактично возражает Ян, – ты сказала, прямая цитата, «нахуй традиции».

– Идем! – горланит Кара, перебивая. – Это ваша ночь, а вы оба преступно трезвы!

И ночь тонет. Влад помнит обрывками: набережная, они пьяны, сладко шепчет Нева, он горланит какие-то стихи, отчаянный, срывающий голос, а его надежно держат с двух сторон, чтобы не кувыркнулся в трезвящую ледяную воду. И он счастлив быть здесь и сейчас. В блеске огней, в шуме их разговоров, смеха. Дома.

10.

Утро врывается в сознание Влада, растаскивая его на кусочки. Точно кто боевой магией вдарил. Глаза разлепляются с трудом. Рядом кто-то копошится – живое дыхание щекочет Владу щеку; слышно шипение, скрип старых пружин. Этот кто-то, нещадно ругаясь, переползает через него.

Первое, что четко видит Влад: ломкая фигура Кары и широкая белая футболка, мятая, висящая на ней и сползающая с худого плеча. Больше на Каре нет ничего. Она тянется, подхватывает с журнального столика бутылку минералки, жадно пьет, чуть обливаясь. Потом ускальзывает на кухню – босая, она двигается неслышно.

На диво солнечное для Петербурга утро раздирает Владу голову. Но он уверен, что это не наваждение.

Растерянно поднимаясь на локтях, Влад дико оглядывается. Он сам одет, в уличных джинсах завалился на диван – придется огребать от Яна; слава Деннице, догадался снять ботинки. Падает обратно. Понемногу начинает чувствовать свое тело и тяжесть навалившегося на него человека.

Думается: это Ян приник во сне, по-паучьи обвив руками, что вообще-то на него не похоже; в бок Владу немилосердно впивается локоть. Тихо ворча, он пытается ненавязчиво спихнуть Яна, но натыкается на довольную умасленную харю Корака.

– Ты что тут?.. – оторопело спрашивает Влад, давя матерный вопль.

– Охраняет, – тоскливо говорит Ян, возникая у Рака за плечом; волосы – воронье гнездо, лицо заспанное. – Помнишь, Кара говорила про приличия и традиции?

– Помню, а как же… Слезай, Рак, я ж не на тебе женюсь, ей-Денница. Свечку не держали случайно? Корак, да чего ты? Приснилось что?

Невнятно бормоча, Корак убирает руки, сдвигается, осоловело глядя.

– Ничего, ты бы видел, как на мне Кара спит, – успокаивает Влад.

Спали они все вповалку, устроившись на диване – друг на друге. Уголок ближе к двери пуст, пахнет сладко – Ишим. К дивану сбоку придвинута чья-то мятая раскладушка.

– Пять человек на диван? – прикидывает Влад.

– Не считая собаку, – поправляет Ян.

На своей лежанке валяется Джек, укоризненно на них поглядывает.

– А что у Кары за приступы эксгибиционизма? – спрашивает Влад.

– Птичка вчера облилась винищем, – рассказывает Корак, возясь на диване слева от него. – Целую бутылку ухайдокала. Мы че-то не стали ничего искать, спать завалились…

Услышав их, Кара перестает таиться, грохочет на кухне открыто, напевает – горланит что-то. Владу как будто гвозди в виски вбивают. Раку это тоже не нравится, он ползет к краю дивана через Влада («Ну прям по почкам… Худей, скотина!») и, цапнув валяющийся подле берц, кидает. Не попадает, конечно.

– Вообще-то, – скорбно делится Ян из-под одеяла, – это был мой любимый ботинок!

Рак настороженно замирает, но Влад мстительно молчит.

– Наш! – патетично восклицает Корак. – Это был наш любимый ботинок! Мы же семья!

– Правильно. Вот и тащись теперь за ним, – по-родственному ласково соглашается Ян.

На Корака жалко смотреть, и Влад негромко свистит Джеку. Исполнительный пес сразу же вскакивает.

– Какая удобная система! – умиляется Рак.

– Дилетанты заводят для этого детей, – фыркает Ян.

На кухне по-прежнему поет Кара.

– А правда, когда ты в дрова – ничего потом не помнишь? – любопытно спрашивает Рак у Влада.

Оглядываясь на Яна, Влад виновато кивает:

– Есть такое. Я и предложение поначалу делал пьяным… Раз десять, все забывал. Совершенно идиотская история, которую Ян будет припоминать мне всю ближайшую вечность, и я даже не буду против. Сам виноват.

– А если я скажу, что ты мне денег должен? – продолжает предприимчивый Корак. – Ну так, немного. Может, мы спорили на что-то, а ты вдруг забыл! Нечестно выходит.

– Инквизиторство нас рассудит. У него память хорошая.

– Вопрос куда важнее! – гремит издалека по-командирски громкий голос Кары, и Влада снова пригибает к подушке. – Где у вас амулеты от похмелья?

А потом они, конечно, сидят на кухне. До всех церемоний еще достаточно времени, назначено на вторую половину дня. Прежде они могут быть самими собой, несобранными, домашними, громкими, шумно делящими футболки Влада и пытающимися совладать с кофеваркой.

Чуть хмурясь, Ишим сдержанно бурчит.

– Я считаю, в жизни надо попробовать все! – решительно заявляет Корак, разглагольствующий с чрезмерной охотой. – Вы, люди, даже не представляете, как вам везет в этой свободе и стремительности. Напиться, петь песни во всю глотку, распугивая прохожих, искупаться в Неве, набить интимную татуировку…

– Родился бы бабой… – лениво начинает Влад, но тут же исправляется: – Ладно, женщиной; Ишим, медленно положи тапочку на пол! Так вот, непременно набил бы что-нибудь вроде: «Desine sperare qui hic intras». Охуенно же!

– Господи, – обреченно говорит Ян, поднимая голову к потолку, – спасибо.

Неуемный Корак предлагает выпить за это, но все остальные жалобно стонут.

11.

Удивительно спокойно собравшись, они отправляются в загс. Владу кажется, что он еще спит, что все они спят. Что даже город не проснулся, такими малолюдными, незнакомыми видятся ему привычные улицы.