Текст книги "Солнце жизни (СИ)"
Автор книги: Julia Shtal
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
У Сэма всё смешалось в голове, пока они подъезжали к дому. Би зачем-то замедлился и, кажется, не только оттого, что максимальная скорость здесь была сорок; он, видимо, всё понял без слов. Хотя, конечно, может, в его искре людские отношения и их треволнения могут не укладываться, но какое-то понимание он об этом явно имел. И даже автобот в те минуты понял, что солнце жизни Сэма теперь двигалось к закату; к какому-то слишком глупому и банальному названию – к названию «моральная смерть». Но нет: так слишком пафосно и исключительно бессмысленно! Всё-таки куда лучше закат… Но, ощущая, что автомобиль потихоньку останавливается около дома, у парня перед выходом всё же пронеслось в голове: «Я точно умираю. Уже безвозвратно».
Уитвики не помнил, что было дальше: ссоры, разборки, перемывание косточек. Но всё-таки он, видимо, это как-то устроил; по крайней мере, Сэм судил об этом по тому, что сейчас Карли, прижавшись к нему, мирно и тихо посапывала на его плече. Значит, помирились. Только вот Уитвики было впервые всё равно. Лежа рядом со своей любимой девушкой, он неотступно думал об Уильяме. Думал о нём, вспоминал свои дурацкие слова, вспоминал ту ситуацию, теперь казавшуюся ему до тошноты банальной, надуманной, спесивой, ужасной, предсказуемой и вообще какой-то слишком сухой, бесчувственной, особенно в словах и выражениях! Ему казалось, что он не и сказал и десяти процентов того, что хотел; а что сказал – так сделал это неумело. Вообще это всё было настолько нелепо, дико и пусто, что Уитвики теперь понимал причину, по которой Леннокс мог ему отказать, даже что-то испытывая. Хотя одно в сегодняшнем его позоре было точно правильным, искренним и как никогда сильным – его любовь. Но кому теперь это нужно? Верно, что никому.
Сэм приобнял Карли и вздохнул; на минуту он постарался последовать совету Уильяму, но тут же бросил эту затею – его блевать тянуло от представления того, что он опять как ни в чём ни бывало полюбит лежащую рядом девушку. «Вот здесь, майор Леннокс, вы оказались неправы…» Да, здесь он глубоко ошибся, приняв неожиданно брошенные слова за сильное заблуждение.
В эту ночь Уитвики спал неспокойно. Как и в последующие (подставить нужную цифру) сот ночей; и снился ему всегда один и тот же, продолжающийся из сна в сон кадр: солнце постепенно клонится к закату. Не было видно порой, изменилось ли что-то с предыдущего сна, но, чувствовал Сэм, солнце всё-таки каждый раз, на какую-то долю миллиметра, но сдвигалось. Медленно, но верно жизнь шла к закату; краски её пока ещё не начали темнеть, но обязательно начнут, как только до горизонта останется пару сантиметров – тогда только успевай сличать, что обесцветилось, а что ещё можно прихоронить как напоминание о той яркой безбашенной жизни. Жизни в одно мгновение.
========== 2. new day come… ==========
С того довольно памятного для Сэма (может, и для Бамблби) дня прошло уж чёрт знает сколько. Уитвики порешил не считать более дней, недель, лет, полностью отдавшись на волю судьбы и случая; жизнь текла в каком-то своём, прежнем, но довольно бессмысленном ритме. И парень нельзя сказать, чтобы отстранился от всего происходящего: он занимался активной деятельностью, перешёл на новое, более престижное место работы, стал получать больше, родители более не приставали к нему с извечным вопросом, капитал всё рос, опыт со временем приходил; короче, не жизнь – сказка для прошлого Сэма, не знающего, куда приткнуть свой зад. Но только не для настоящего; кажется, мы никогда не будем довольны жизнью – это Уитвики понял теперь остро и как никто другой. Но и не мог противостоять этому правилу, хотя и осознал его – не было никакого желания. Это всё со стороны шло так резво, быстро, продуктивно; в душе парень понимал, что не жил, а лишь глупо существовал – не было того сладкого удовлетворения от жизни, чего бы он ни делал и чем бы ни разбавлял её. Он мог быть для других примером и образцом, мог считаться вполне преуспевающим человеком, но не мог наслаждаться этим – потому что внутри не было ничего, напоминающего гордость за самого себя. Когда-то самовлюбленность в нём была хорошо уничтожена; теперь Сэм старался заботиться о других, но это ему счастья не приносило также – вектор своей заботы он хотел приложить к совсем другому человеку. Но, увы, это оказалось не в его власти.
Семейные дела тоже пошли в гору (для кого-то): через пару месяцев Уитвики сделал Карли предложение, и они поженились, чуть позже стало известно, что молодая пара ждёт ребёнка. Сэм вынес и свадьбу, и поздравления с прибавлением как-то отстранёно, будто смотрел кино о том самом другом пареньке, за жизнь которого явно не волновался и не сопереживал ему в его душевных страданиях. Он отвечал всегда и всем одинаковой улыбкой, говорил похожие друг на друга благодарности за поздравления и пожелания, вёл себя не вызывающе, но достойно – могло показаться, что он сильно повзрослел; впрочем, это шло ему в пользу. Все наперебой говорили, что он посерьезнел, помудрел, короче, прогнозировали, что отец семейства он будет достойный. Карли также всячески восхваляли; девушка была как всегда мила со всеми и необыкновенно разговорчива. А Уитвики (это было на свадьбе), на миг отстранившись от всей этой шумихи и суеты, вдруг, всего лишь на секунду, захотел взвыть; ничто уже не радовало глаз, на самом деле. Он едва остановил себя от приступа паники; только тогда он отчётливо понял, что ускорял падение солнца за горизонт и своей помолвкой, и скорым рождением ребёнка. Но Сэм, вдруг неожиданно очнувшийся от своей апатии, заставил себя более не вспоминать об этом: сам ведь всё прекрасно знал. Знал это всё и последствия, когда решил остаться с Карли, когда сделал ей предложение и когда решительно повёл её в спальню; знал, что нужно выглядеть успешным человеком в глазах друзей, других, знакомых, стать примерным сыном для родителей; знал эту всю гадость и осознанно на неё шёл. Потому что идти-то было некуда. В любом случае – пропасть несчастья. А в повседневных, принижающих душу делах можно и забыться…
«Кажется, сегодня я здесь один такой по-настоящему не радующийся жизни…» – с горькой усмешкой думал тогда Уитвики, оглядывая весёлые лица, текущие рекой шутки, нескончаемый смех, блистательные улыбки, зардевшиеся от вина щёки и порой восхищённые взгляды, направленные то на него, то на невесту. Впрочем, последняя сегодня была явно хороша… Но Сэм даже и не особенно помнил, в чём выходила замуж Карли; ничто не запоминалось ни сегодня, не из всей протёкшей за последние года два (или сколько?) жизни. Даже свадьбу не вспомнит завтра – для него это просто ещё один обычный день, ничем не примечательный. Ну, только потраченными деньгами, может, и примечательный, но ничем остальным точно. Сэм со скучающим видом оглядывал помещение, роскошно убранное цветами, красивыми пожеланиями, какими-то статуями и чудесными картинами, и иногда с деланной активностью отвечал или вступал в разговор, приторно улыбаясь и воссоздавая в людях собственный образ счастливейшего человека на свете.
Самое страшное было в том, что никто и не замечал. Даже Карли, обыкновенно чуткая к его порывам души. Хотя Уитвики в этом деле постарался и нашёл способ, как усыпить бдительность девушки. Он умело создал иллюзию любви, даже больше похожую на настоящую любовь, чем-то, что было между ними до признания Ленноксу. О да, теперь его жизнь глупо делилась на до и после; а уж тот ужасный день парень считал пиком своей бессмысленной жизни. Уитвики хотел и даже мог побороть в себе эту ностальгию, справиться с той потерей во всё лучшее и вновь поверить, что его жизнь никакое не солнце, а быстротечная река; закончиться она только тогда, когда обмелеет. А этот процесс, как известно, не такой быстрый, как закат… Да, хотел и мог; но не решался. Совершенно не было желания забывать те яркие минуты, врать себе самому о дальнейшем, кем-то обещанном счастье и наконец считать эту склизкую скукотень настоящей, полной впечатлений жизнью. Сэм понял, что не будет себя обманывать; уже и так на долгие годы обманулся, связавшись с Карли и пообещав ей кучу всего в самом начале. Нет-нет, это он выполнил; только ожидаемого удовлетворения не было – всё социальная зависимость от общественного мнения. Но с этой задачей он уже справился. «Молодец», – саркастически думал парень, иногда печально улыбаясь и добавляя в конце «идиот».
Увы, стали счастливы все. Все, кроме него. Но жаловаться в его случае… как-то по-детски и не аристократично для теперешнего статуса.
Нужно и дальше продолжать обманывать себя. К тому же, не сказать, чтобы Уитвики был несчастлив: о такой жизни прошлый он мог лишь только мечтать; правда, душа порешила за него всё. Порешила, убито взвыла и заставила распрощаться с какой-то ординарной, даже до одури простой человеческой прихотью. Всё. Поздно. Его прокуренный вагончик, заунывно свистнув на прощание, давно ушёл.
В этом маскараде лжи и собственного заточения он отыскал Уильяма – вот кто во многом решил за него чуть больше, чем всё. За это время, протёкшее с ужасной скоростью, парень ни разу не испытал чего-либо отрицательного по отношению к Ленноксу, только какое-то тепло, уже притухшее, сквозило в его глазах, когда он думал о нём. Любовь, увы, не прошла; и уже навряд ли пройдёт – решил Сэм. Здесь майор и вправду глубоко ошибся…
Слишком задумавшись, Уитвики не заметил, как мужчина развернулся; их взгляды цепко встретились. Жених не растерялся и, кивнув, улыбнулся ему как старому доброму знакомому; на секунду закравшееся сомнение вмиг растаяло, и Уильям, ответив таким же кивком, добродушно улыбнулся своей приятной улыбкой и поднял бокал вверх. Потом выпросил своего слова и произнёс пожелание новобрачным; Сэм мало что понял из его речи, но учтиво поблагодарил, во всеуслышание – за слова, про себя – за приятный, чуть хриплый голос, который в последнее время он слышал всё реже и реже. Кроме каких-нибудь дней рождений и подобных событий, они и не встречались, а если и получалось без повода, то редко и случайно. Парень без разъяснений знал причину такого охлаждения к нему; это тоже потихоньку разъедало его душу. Но ко всему человек привыкает – и Уитвики тоже привык.
Сэм не помнил, когда это случилось, но, вероятно, уже под конец торжества: пиршество переместилось на свежий воздух, в парк. Они с Карли и ещё с несколькими её друзьями ушли гулять по аллее; остальные гости разбрелись кто куда – на озеро, к танцплощадке или же остались за столом. Уитвики, увлёкшись беседой, не сразу заметил, что им навстречу шло семейство Леннокса, даже маленькая дочка была с ними – ей уже исполнялось четыре года. Только в тот момент парень осознал, как же давно это было: и первая встреча, и последняя… Да, именно последняя – более они не встречались, как старые знакомые. Да после таких признаний уже навряд ли остаются знакомыми! Сэм усмехнулся своим мыслям и беспардонно спросил на правах хозяина этой вечеринки, почему гости оторвались от компании. Сара виновато заулыбалась, а потом решила, что действительно им незачем ходить одним – вместе будет интересней! Уильям согласился, и они такой большой компанией продолжили прогулку; говорили много, весело, живо и обо всём. Уитвики можно было вполне признать за заводилу – подавал новые темы для обсуждения почти всегда он. Через некоторое время многие подустали и разбились по своим группкам; Сэм уж давно молчал, в полной тишине идя под руку с Карли и изредка отвечая на чьи-то вопросы. Когда к нему совсем неожиданно подошёл Леннокс, Уитвики заметно напрягся, но постарался улыбнуться как обычно. Как всем, кто подходил к нему до; но как всем не получилось. Мужчина заговорил о чём-то, Сара иногда поддерживала его, даже Сэм что-то отвечал, но не помнил ни единого слова из своей и их речи. Под конец, когда Карли вдруг увела Сару в сторонку посовещаться о чём-то, мужчины остались вдвоём. Стало жутко неудобно, без помощи посторонних воспоминания свежели с каждой минутой, и это они ясно читали в глазах друг друга; Уитвики казалось, что в тех карих он видел только отвращение.
Наконец первым заговорил Леннокс, заговорил о чём-то пространном; парень его поддержал, хотя разговор не клеился никак. Вдруг серьёзно на него глянув, Уильям спросил:
– Ты же счастлив, Сэм?
– Конечно счастлив! – на глухом автомате, с заученной интонацией и отбрасывающей всякие сомнения улыбкой ответил он, повернув к собеседнику голову и будто бы беспечно кивая. Майор сию секунду будто получил все ответы на волновавшие его вопросы и одарил того облегчённой улыбкой; Уитвики также усмехнулся и после того разговор полился сам собой. Но парень почувствовал себя ещё отвратительнее: ложь скопилась тошнотворным комом в его горле и не давала спокойно дышать. Ему, правда, надоело врать, но приходилось. Ему, правда, надоело так жить, но приходилось. Ему, правда, сейчас захотелось сказать Ленноксу истину, но пришлось выговорить стеклянную ложь. Но он свыкся, свыкся врать даже тому, кого любил; за правду его нынче по головке не погладят.
Однако в том вопросе Сэму показалось что-то странным: то ли напыщенная серьёзность, с которой Уильям его задал, то ли приумноженная банальность слов, в нём состоящих. Короче, он решил, что это больно странно, хотя предпосылок к таким мыслям не было. Лишь в конце торжества, перед уходом, Леннокс, когда они распрощались, быстро обернулся на него и как-то мельком посмотрел, в следующую же секунду уже беззаботно отвечая что-то жене. Сам Уитвики слабо понял, что было в том взгляде: какая-то мутная смесь чего-то горького, то ли позднего сожаления, то ли беспричинной печали. А может, традиционное «показалось». После долгих обдумываний Сэм был склонен ко второму варианту. Хотя пусть и не вскоре, но понял, что больно ошибся. Ошибся практически так же, как и Леннокс в своих выводах в тот день.
Случилось то ужасное понимание где-то через год и уже после рождения ребёнка в семье Уитвики – маленького Эмиля. В доме после его появления забурлила суетная жизнь – та жизнь, от хлопот которой испытываешь только счастье. Но Сэм как-то опять выпадал из общих правил – всё случилось точь-в-точь как и со свадьбой. Внешне никто не мог даже усомниться в его статусе хорошего отца, но вот внутренне… наверное, по-настоящему из него был просто отвратный отец. Никакого удовольствия совместная семейная жизнь отнюдь не приносила; Уитвики с завистью и непониманием наблюдал, как Леннокс воспитывал уже второго своего ребёнка. Ему хоть бы сотую долю того одухотворения!.. Впрочем, как и всегда, парень и сейчас не чувствовал себя уж таким несчастным; глухое неудовлетворение оставалось в груди, но не больше. Лишь сны порой напоминали о том, что жизнь скоро вообще перестанет приносить удовольствие – только какое-то стеклянное тепло; краски её неумолимо потухали. И до заката оставались считанные дни… Сэм чувствовал себя изнурённо внутри, хотя и был готов к этому ещё давно. Ему не без холодной усмешки казалось, что ночь должна была наступить немногим раньше, но, вероятно, жизнь подготовляла ему какой-то удар напоследок – чтобы он конкретно прочувствовал своё безвыходное положение. Уитвики был готов ко всему, его уже ничто не страшило.
А со стороны и не скажешь, что у вечно улыбчивого и приветливого отца молодого семейства такие мысли в голове… Всем казалось, что он в меру беспечен и также в меру серьёзен.
Сэм покачал головой и отбросил эти ужасные мысли, решив хоть этим прохладным осенним вечером не поддаваться депрессии. Он гулял в ближайшем парке с маленьким Эмилем: тот мило улыбался и часто тянул к нему свои пухленькие ручки из коляски, но Уитвики не обращал внимания, бессмысленно глядя вперёд и даже не замечая ребёнка. Он решил, что сегодня, в эти полчаса он позволит себе сбросить маску и остаться холодным; к тому же, Эмиль пока ничего не понимал – можно и расслабиться. А то надоедает вечная роль хорошего отца; парень поправил одеялко на сыне и покатил коляску дальше, по залитой оранжевым светом дорожке, иногда расчерченной тенью тонких деревьев. Этот вечер был необыкновенно приятным, тихим и безветренным; обычно осенью бушевали ураганы и лили бесконечные дожди. А эта – просто какое-то исключение. Сэм, не имея больше причин для отдалённого призрака настоящего счастья, наслаждался этим. Впрочем, природа всегда действовала успокаивающе, особенно когда душу разрывали на клочья тысячи сомнений.
Молодой отец присел на ближайшую скамейку и стал убаюкивать ребёнка, двигая коляской равномерно вперёд и назад; их удлинённые тени как-то смешно двигались в такт движениям. Уитвики вновь обернулся назад, на закат солнца и долго, пристально на него смотрел, сощурившись и не обращая внимания на резь в глазах. Светило уже ушло за горизонт практически наполовину, но тепла было столько, сколько бывало и при его положении в полдень; Сэм ощущал в душе что-то подобное: будто его жизнь сейчас ещё полыхала яркими красками, какими-то остатками, воспоминаниями, но уже была наполовину в той будущей безрадостной, тёмной перспективе. Она одаривала его последним теплом, но вскоре должна была жёстко погаснуть; а Уитвики попросту устал. Ему надоело ждать чего-то неопределённого, неподвластному ему самому; просто хотелось, чтоб эта штука – полное разочарование – настигло его резко и лишило всего разом, всех удовольствий и всякого счастья. А не так – медленно и невыносимо.
Усмехнулся и вновь развернулся к ребёнку – как бы ни хотел не думать об этой теме, постоянно возвращался к ней. Рядом кто-то прокашлялся; кашель этот долетел до паренька будто сквозь какую плёнку, туго обтянутую вокруг него. Сэм не обращал внимания ровно до того момента, как раздался голос.
– Сэм, ты ли это? Не узнал… – Сейчас должна прозвучать фраза о том, что Уитвики не спутал бы этот голос ни с каким другим. Но такого не будет, ибо парень его не узнал и, только взглянув на говорящего, смог понять, кто это. Но, конечно, непроизвольно вздрогнул он сам и его душа; прискорбно заныла где-то под сердцем флейта его отчаяния и колких воспоминаний. Проще говоря, Леннокса молодой отец видеть сейчас явно не хотел. Точнее, и хотел, но в какой-нибудь другой призме реальности; в параллельной вселенной он точно был бы счастлив. Но только не здесь и не сейчас.
– О, Уильям! – слабо улыбнувшись, проговорил в ответ парень, силясь вновь прийти в форму. – Не ожидал тебя здесь увидеть. А что, я совсем изменился?
– Похудел и побледнел. По себе знаю, выматывает, – понимающе добавил майор, кивнув в сторону коляски. – Но это только на первое время. Лично со вторым уже не так. – Оба натянуто улыбнулись; а почему натянуто и с чего это он вдруг так решил, Сэм и не понял.
– Как ты поживаешь? Как дочери? – решил поддержать разговор Уитвики, стараясь на собеседника не смотреть. Он вообще боялся теперь заглядывать ему в глаза: воспоминания о том, какой там был холод и как он грубо рубанул по нему, были ещё свежи. Леннокс отчего-то усмехнулся, повертел в руках банку колы и ответил:
– Нормально. Правда, старшая чуть приболела… но, впрочем, это не так страшно. – Сэм полуобернулся к нему и, также не смотря, улыбнулся, словно заверив, что всё обойдётся. – Ты сам как? Сегодня гуляешь без Карли?
– Да, без неё… дела, – коротко ответил парень и покачал головой, при этом часто катая коляску туда-сюда мелкими движениями, силясь хоть чем-то занять свои дрожащие руки. Они замолчали; в принципе, тем для разговоров больше не было – прав был майор, говоря, что они лишь знакомые. Хотя, кажется, и до них далеко… Выдохи и вдохи оказывались какими-то слишком приторно одновременными и тяжкими; Сэм пересилил себя и мельком глянул на того, кого любил, в те глаза, которые когда-то светились бесконечным холодом… Как ни странно, в лице не было того дикого, неестественного равнодушия – только какая-то жуткая неуверенность и потерянность; в глазах – что-то во сто крат более горькое того, что было на свадьбе. Уитвики запомнил те глаза, они не выходили у него из памяти всё это время. Даже, помнится, он первое время думал, что есть какая-то надежда и Уильям одумался, но прошёл год, и всё осталось как прежде. Тогда что-то можно было изменить, считал парень, теперь – уже поздно. «Боже, о чём я думаю? Какое поздно? Такого в принципе быть не может! Никогда! Леннокс не одумался за все эти годы и не одумается и к сегодняшнему дню». Между тем молчание становилось неприличным даже для едва знакомых друг с другом людей; Сэм глянул на часы и спохватился: обещал прийти к полдевятому, а уже шёл десятый час. Майор заметил его движение и опередил:
– Спешишь?
– Да, ребёнку, сам знаешь, нужен режим… – негромко отвечал парень, ещё не вставая, но уже делая порывы. – Ну, пошёл я. До встречи, Уильям. Удачи. Передавай всем своим привет…
– Сэм!.. – то ли позвал, то ли просто воскликнул мужчина – Уитвики так и не понял, но как встал, так и застыл на месте. – Сэм… – добавил тихо, почти шёпотом, – правда думаешь, что на этом разговор оборвётся? Нет, Сэм, сегодня я… – запнулся, но своего полностью подавленного взгляда не отвёл и своей полностью уничтоженной морально души не скрыл – настоящий мужчина! А Уитвики смотрел на него и не верил. Неожиданно заплакал Эмиль.
– О, только не делай глупости, Уильям, прошу тебя… – сдавленно шептал парень, мотая головой из стороны в сторону. Ему не нужны были дальнейшие слова, какие-то объяснения – он видел всё по глазам. О, если бы там был холод!.. Жить бы стало намного проще… Всё! Теперь Сэм хотел вернуть прежнее житьё-бытьё в догадках. Нынешнее же – всё сплошь туман да муть.
– Сделаю, Сэм, сделаю глупость… как и ты когда-то сделал глупость, сказав мне о том, что…
– Замолчи, Уилл!.. – прошипел парень, бледнея, до боли в костяшках сжимая ручку коляски и чувствуя нарастающую злость, подстрекаемую глухим, надрывным плачем ребёнка. Сэм ощущал, как его душа, и так разграбленная и растормошенная, теперь ещё и переворачивается вверх дном – в довершение всего, как говорится. От происходящего подкашивались ноги даже хуже, чем во время самого его первого признания, когда он был ещё мальчишкой; про себя Уитвики молитвой проговаривал только два слова «Не говори, не говори, только не говори!» Но, наверное, слова теперь уже ничего не значили – всё, что нужно, Уитвики видел в его глазах. Видел и горько усмехался, называя их обоих несусветными дураками. А ещё он изумлялся, как это нужно было собой владеть, чтобы так лихо спрятать все чувства хотя бы на минуту; или он сам оказался таким прямолинейным идиотом, что ничего не понял. Парень шлёпнул по своему лбу и нервически ухмыльнулся, но улыбка эта была вся сплошь соткана из глубокого отчаяния: страшная улыбка, в самом деле. Леннокс неспешно встал со скамьи и, вздохнув, одарил его тяжёлым, многозначительным взглядом. Серьёзным взглядом, сказавшим Сэму исключительно всё. Парень мотал головой, старался на него не смотреть и кусал губы; наконец, после минутного молчания Уильям выдал:
– Вот так вот, Сэм… нет, всё же я сделаю, что планировал. Потому что терять уже нечего… как тебе, так и мне. – Смотрел серьёзно, задумчиво; Уитвики мелко подрагивал и старался скрыть свою дрожь за какими-нибудь незначительными действиями – коляска в его руках, например, уже не останавливалась. – Если мы с тобой и полные дебилы, то я всегда буду во много раз дебильнее тебя. Понимаешь? – усмехнулся, засунул руки в карманы. – Тебе уже всё равно, Сэм, я знаю. Но вместе с тем вижу, что ты меня прекрасно понимаешь, а также уже наперёд угадываешь, что я хочу сказать. Верно?
– Верно… – в горле пересохло, поэтому голос получился сильно хриплый. Уитвики молчал, ожидая своего приговора – вот теперь уже точно настоящего приговора. Потому что знать, что счастье было рядом, под боком, но он так им и не воспользовался, было ужасно больно. И сейчас, на закате не только дня, но и своей жизни – а это уже произойдёт сегодня точно-точно – было в два раза ужаснее осознавать своё проигранное счастье, свою прожитую впустую жизнь. Хотелось этого вообще не знать, но как тут не знать, когда на тебя смотрят глаза, полные любви? Сэм чувствовал, что они убили друг друга: каждый по-своему и в своё время.
– Возможно, это уже бесполезно и только сильнее разобщит нас, но, Сэм… – сделал шаг вперёд, – Я любил тебя. И до сих пор люблю… – голос наконец-таки дрогнул, в глазах отразилась невероятная мука; было видно, что далось с трудом; дёрнув плечами, майор тяжко, надрывно вздохнул и с болезненной улыбкой глянул на него: – Лучше бы ты меня сразу убил, Сэм, чем мучил бы таким молчанием и бездействием. Ну, скажи же что-нибудь! – прикрыл лицо руками, потом потёр виски и, поморщившись, глянул на него – казалось, ему было невыносимо смотреть на Уитвики, будто это доставляло реальную, почти физическую боль. Парень мотал головой, задыхался собственными словами, долгое время ничего не мог сказать, вглядываясь то в асфальт, то в солнце, то на деревья, и только после кое-как выдавил из себя:
– Как… как давно?
– Давно, Сэм, давно. И даже в тот момент, когда я отказывал тебе, слышишь, я любил тебя, до одури любил! Но уже тогда… уже тогда было поздно, прости. А сейчас это вообще глупо звучит. Я всё понимаю, Сэм, но ничего с собой поделать не могу: хотелось рассказать об этом, хотелось, чтобы ты знал. Знал всё. Но для нашей любви никогда не было подходящего времени; уже изначально оказалось поздно. Вот так… – выдохнул, опустил голову и крупно сконфузился; бывшие майорские замашки сошли на нет – даже привычной уверенности не было. Всё ушло. Он его растоптал. Они друг друга растоптали и заставили полностью погрузиться в пучину горя. Боже, как это пафосно!..
– Уильям… – сдавленным шёпотом начал Уитвики, приложив руку ко лбу и прикрыв глаза, – Уильям… я даже не знаю, чего говорить. Мне кажется, всё и так понятно: мы с тобой проиграли. Проиграли, и теперь это всё – наша жизнь. – Он махнул рукой в сторону коляски. – Но разве мы хотели такую? Наша жизнь не это… наша жизнь где-то не здесь, вне этого города, где мы могли быть смелее и откровеннее. Теперь же только так… Знаешь, в душе я всегда надеялся. Надеялся, что ты не такой твердолобый, – слабо усмехнулся. – Как видишь, угадал.
– Я чувствовал себя ужасно, когда говорил те слова, но вместе с тем знал, что ты в ещё более худшем состоянии… – Леннокс подошёл практически вплотную, но не смел до него дотрагиваться. – Тебе было нелегко все эти годы, но и мне, поверь, тоже. Не сказать, что я сразу, с первого знакомства стал жалеть о своей помолвке и ребёнке, но уже спустя полгода просто не находил себе места. Видишь? «Вовремя» у нас не было никогда, только «поздно»! Прости, Сэм… прости, – говорил тихо; его дыхание парнишка чувствовал на своей щеке и смотрел на губы, на глаза, на всё лицо в общем вблизи и понимал, что они могли стать любимыми и такими, которых можно было бы касаться и целовать. Он жалел, проклинал, ненавидел, частью боготворил и снова ненавидел свою жизнь; хотелось взвыть и на секунду представить, что это, в парке и с коляской и перед любимым, но уже изначально недосягаемым человеком, стоял не он, а тот самый, тот самый герой из того злополучного фильма! Он хотел не страдать, не прикрывать лицо руками и смотреть в такие же вымученные глаза, а лишь оценивать игру актёра, сидя на диване с попкорном. Но, увы: это он сейчас испытывает далеко не выдуманные душевные терзания и стоит на обломках своей разбившейся жизни. И да, не только он… Уитвики не вынес и, понимая, что уже всё давно не имеет никакого значения, аккуратно положил голову майору на плечо; тот вздрогнул, но позволил – сегодня было позволено всё. А завтра – уже точно нет. Завтра ведь надо забыть, верно?
–…но я не забуду, Уилл. Никогда не забуду. Никогда меня не заставят любить так, как записано у меня в паспорте в разделе семейного состояния. Никто, слышишь? и никогда! – Парень только осознал, что, оказывается, говорил что-то, но понял только свои последние слова. Леннокс осторожно поглаживал его то по голове, то по спине, иногда зарывал пальцы или нос в его шевелюру и будто чем-то наслаждался. Уитвики сконфузился, чувствуя, что наговорил ереси, поэтому и добавил: – Прости, Уильям. Я что-то много разговорился.
– Ничего, Сэм, не страшно… – Сухие губы коснулись его лба; парень ощутил, что впервые смутился. – Тебе, кстати, уже два раза отправляли сообщение. Наверное, Карли… – Имя неприятно резануло по ушам и разрушило общую идиллию; впрочем, рано или поздно это должно было прийти.
– Чёрт с ним, Уильям, чёрт с ним! – Уитвики прижался к нему ближе. – Мне уже всё надоело! Дай хоть на закате моей жизни насладиться тобой… тем, что ты рядом, Уилл. Твоё тепло… знаешь, оно ведь особенное! Кажется, им бы я согрелся на всю свою жизнь…
– Ну-ну, не неси глупостей, Сэм, – проговорил прежним снисходительным тоном – они решили напоследок создать маленькую иллюзию счастья. Уитвики отстранился, невесело улыбнулся и зачем-то кивнул. Раздался звонок; Карли беспокоилась.
– Всё в порядке, милая. Да, идём. Просто встретил Уильяма, немного разговорились. Через двадцать минут буду. – Повесил трубку и бросил телефон в карман с каким-то облегчением, многозначительно и даже жалко глянув на Леннокса.
– Уже идёшь… ладно, Сэм. Хорошо, – кивал как будто ни в чём ни бывало, а у самого в глазах яркая, но бесполезная просьба остаться.
– Уилл… – тихо начал парень, пристально на него смотря и взяв за руку, – Уилл, можешь… ну, хотя бы на прощание и в честь того, что мы прожили жизнь зря… и как бы для того чтобы хоть на секунду ощутить, как было бы классно, если бы мы смогли быть вместе… ну… – Уитвики сильно сконфузился и к чёрту растерял все подготовленные в уме слова, – Короче, Уилл, не мог бы ты меня по…
Леннокс легонько коснулся его губ; легонько и ненадолго – большего позволить они не могли. Сэм ухватился за этот поцелуй, как утопающий за круг; ему было важно почувствовать мужчину, ощутить его губы, дыхание, ладонь на щеке, ощутить этот грёбаный поцелуй, к которому они шли все эти годы и который ничего в итоге им не дал, и наконец позавидовать его жене – у них есть разрешение только на один такой, в то время как Сара могла получать их бесчисленное количество. Он был снедаем злостью, нежностью, чистой любовью, завистью и наконец полным унынием, когда робко касался губ Уильяма; такое больше не повторится, знали они. Ибо больше нельзя, потому что их теперешняя жизнь такого не позволяет; уже завтра они должны проснуться и поцеловать своих жён ласково и ещё более нежно, и улыбнуться, и зажить будто бы счастливо по старой программе; и это не должно удивлять.
