Текст книги "Полуночный поезд (СИ)"
Автор книги: Julia Shtal
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
Поверь, я тебя знаю очень хорошо; я проник все движенья твоего сердца и даже иногда скорее объясняю твои поступки, чем ты свои собственные.
«Странный человек» М.Ю. Лермонтов ©.
– Джон, мне нужно уехать. Сегодня. Срочно. Так что прости, дальше ты без меня… – глухо и серьёзно вдруг выдал Чес Креймер, уронив голову на руль и не подняв её даже тогда, когда дверь машины громко захлопнулась. Джон Константин как молча сел, так и не смог произнести и слова, во все глаза уставившись на него и переваривая в голове его необычное заявление. Через мгновение он, правда, оттаял и, хмыкнув, покачал головой, при этом произнеся:
– Очень внезапно, Креймер… ну ладно. Езжай, если нужно. Надолго? – Джон ещё не совсем воспринял это, но уже был безразличным; его сложно было чем удивить, и это Чес понял уже давно. Он, кстати, с руля так и не поднялся и, пару секунд подумав, бросил:
– Не знаю. Недели на две.
– Вот как! – нарочито выразительно воскликнул он и медленно достал из кармана зажигалку и сигареты – верные атрибуты утомления или депрессии, или слишком ярких эмоций. Чес одним глазом наблюдал за ним из-под рукава куртки и, только когда Джон закурил, выпрямился и откинулся на спинку кресла. Дым прорезал упругое молчание, тем больше ставшее напряжённым из-за логичной завершённости разговора, и завился спиралями около потолка, зеркала заднего вида и милой безделушки под ним. Чес завороженно наблюдал за тем, как постепенно светлая струйка исчезала в воздухе, и не знал, отчего это он сегодня находит в её созерцании что-то приятное. Хотя нет, знал: когда дела скатывались в полную жопу, он был готов абстрагироваться от реального мира с помощью любого предмета – хоть того же ненавистного ему сигаретного дыма. Нос неприятно защекотало, и он чихнул – с непривычки. Джон никогда не курил в машине. И это было в новинку уже его напарнику…
– Получается, что на сегодняшнее задание ты пойдёшь и поедешь один… Надеюсь, не доставлю своим отъездом сложностей? – нашёл что спросить Чес, вглядываясь в него: тот выглядел глубоко задумчивым (впрочем, когда он курил, то всегда казался таким) и, может, даже не совсем поняв вопроса, всё равно легко помотал головой в разные стороны.
– Ладно… – кивнул Чес, зачем-то положив руки на руль и вздохнув. Кажется, Джон просил его куда-то отвезти… или не просил? О, он уже не помнил – всё в этот день у него перемешалось в голове! Отчаянно перемешалось… В жизни у вечно улыбающегося парнишки не было такого ужасного дня, как сегодняшний; может, именно поэтому разговор не клеился? Тот всё курил, каждый раз затягиваясь ещё дольше и, казалось, слаще прежнего; его глаза задумчиво-стеклянно уставились на впереди шумящую и непрестанно двигающуюся развилку. Чес, мгновение понаблюдав за ним, прикрыл лицо руками и судорожно вздохнул; хотелось повеситься. Ну, или заплакать, как в детстве. А в итоге всё сводилось к тому, что нужно было держаться; ведь без этого никакого становления личности – так? Он усмехнулся и стал нервно отбивать пальцами ритм по кожаной обивке руля. Через минуту почти что абсолютной тишины раздался голос Джона:
– Когда вылетаешь?
– Если бы… выезжаю на поезде, – убрав руку с лица и неопределённо глянув на него, ответил Чес с усмешкой. – Где-то в полночь. Точно не помню – в билете написано.
– Ясно… значит, ещё сможешь довезти меня хотя бы до моста? Ну, ты знаешь, – многозначительно посмотрел. Чес кивнул и сдавленно сказал:
– Без проблем, – ключ зажигания ловко провернулся в скважине, и машина задребезжала. Выезжая с парковочного места и оглядываясь по сторонам, Чес ощущал на себе какой-то слишком непривычный и тяжёлый взгляд напарника – тот смотрел так, когда ему чего-то было нужно. И не в том привычном нам смысле, а нужно что-то более далёкое от повседневных вещей; если честно, он за все годы знакомства с ним так и не понял, что это должно быть, но различать и расшифровывать этот взгляд научился точно. Машина медленно покатилась по узкой улочке в спальном районе; вокруг уже зажигались фонари, темнело небо, закрывались магазины, возвращались люди с работы – всё выглядело уставшим, понуренным и местами убитым. Даже солнце – казалось, оно уже было не радо вставать каждый день и одаривать своим теплом без выходных и праздников. Сейчас об этом говорили тучи, накрывшие светило, словно одеяло – оно так уходило в отпуск по болезни. Чес бы тоже ушёл. Только по душевной болезни.
Поэтому сейчас, вместо яркого горящего заката, его провожало что-то бледное, мутное, едва различимое, а порой даже вообще не различимое; а Чес устал и уже хотел в отпуск, хотел усесться в поезд и хотя бы за те семь-восемь часов, что он будет ехать, нормально отдохнуть перед новой работой. А что его ожидает в том городе, чёрт его знает. По звонкам друга – одно, по собственному ощущению – другое, а на деле будет третье. Он был полностью разбит и ощущал, что тратил последние душевные силы на всю эту дрянь; большую часть вымотал на опасную работу с Джоном, на которую, в принципе, не жаловался, но всё же работой мечты или самой лёгкой её бы не назвал. А ещё он очень не желал уезжать; однако приходилось. Это обстоятельства нагнули его раком и заставили поехать.
На часах было что-то около полвосьмого, на сердце было что-то около хорошего шлепка грязи; но он никому не жаловался – боже упаси, сразу заклеймят слабаком. Особенно товарищ рядом… Чес ехал сегодня на удивление правильно и не так быстро; Джон даже удивлённо косился пару раз в его сторону, но он никак не реагировал. Его прежняя любовь к экстриму и скорости испарилась; сегодня, казалось, он вообще потерял даже десятую часть того себя. И чувствовал, что молчаливый собеседник желал его спросить об этом, да не мог – по какой-то своей эгоистичной причине. Ему явно хотелось знать повод, что толкнул Чеса сорваться во внеочередную поездку; тот ощущал, как неслышный вопрос звучал где-то в голове его холодного напарника. А почему он это ощущал – не знал да и считал, что ненужно.
Вечерние пробки давали о себе знать: столпотворения на дорогах и на развязках, столпотворения людей в метро и на полосатых переходах, и, наконец, столпотворения чего-то нудного, скрипучего, холодного, как осень за окном, в душе; казалось, вместе с вечерним переселением народов по домам на сердце тоже происходила будто какая закупорка чувств – нужных, ненужных, весёлых и не очень. Особенно когда проблемы наваливаются откуда не ждёшь – тогда душа начинает резко черстветь и покрываться заскорузлой плёнкой. Чес, смотря на привычную беготню и оживлённость на улицах, не ощущал ничего подобного внутри себя, зато, когда взгляд перемещался на крупные застои, на более важные развязки или мосты или переходы, голова непроизвольно делала кивки: да, это то самое, что происходило на душе. Ему не сказать, что было плохо или ужасно или проблемы были не решаемы; ему теперь стало всё равно – так мы абстрагируемся от внешнего мира, устав, измотавшись, будучи измождённым вконец. Таково было состояние Чеса на данную минуту; пофигистичное состояние отчасти напоминало ему осень – это тоже по-своему равнодушный ответ природы на наступающие проблемы в виде никому не нужной зимы. Только такая депрессия – всё равно не выход, всё равно зима наступит, пускай и не такая холодная, но наступит. Но ведь окунуть всё и вся в депрессию не запретишь?
Чес недовольно цокнул, когда машина легонько дёрнулась и встала в пробку – а он так хотел её объехать. В салоне по-прежнему держалась партизанка-тишина; даже музыка сегодня не играла. Лично Чес наслушался. И уже ничего не хотел больше слушать и слышать – хотел поскорее смотаться в душный вокзал и ожидать своего поезда. Он решил точно, что приедет туда за час или полтора; дел у него других не было, вещи – собраны и лежат в багажнике; правда, собрать бы так же хорошо душу, но это уже мелочи. Провожать его никто не будет, так что можно распоряжаться временем как угодно. К тому же, когда приходишь на вокзал раньше, начинает казаться, что уедешь скоро-скоро – иллюзия вокзалов, так бы её назвал Чес. Кажется, что твой поезд уже через минуту, хотя до него ещё долгих полчаса; а время утекает буквально из-под пальцев, когда нечаянно засмотришься на повседневную, хлопотную жизнь этих странных зданий – зданий прощаний, приветов, признаний и беспросветного волнения, почему-то лично для Чеса пропахшего именно курением. Наверное, влияние Джона – это у него, как-никак, нервозность и сигареты единое целое и нерушимое. Водитель усмехнулся – даже в таких мелочах проявлялся его некогда лишь обычный клиент. Просто как-то работа с его стороны немного затянулась, а так-то Джон самый обычный клиент, да! Совсем-совсем обычный, коих тысячи… но почему-то какая-то гадость, мелкая и незначительная, всегда содержала в себе напоминание о нём. Именно поэтому Чес и любил, и ненавидел курение одновременно.
Сейчас весь салон будто повис в каком дымовом облаке; было ничего не видать, везде клубы мутных паров, и, если бы не серый цвет, то можно было подумать, что они на том самом седьмом небе. Рая или счастья, а может, чего-то другого – не ясно, но чёткий образ облаков и какой-то высшей силы вырисовывался в его голове как никогда. Правда, в их случае это были какие-то болезненные, совсем осенние и депрессивные облака-тучи, в которых чем выше поднимаешься, тем больше ощущаешь высасывающую радость атмосферу. Но Чес здесь выигрывал: из него, казалось ему, сегодня уже ничего нельзя было высосать. Всё потратилось не так давно, и счастье улетело из-под рук, как лёгкий платок, вырванный ураганом. И он не смог его поймать… впрочем, ловить-то было нечего – и в этом была сама загвоздка.
Джон ещё курил, и Чес, всей душой ненавидя этот запах, вдыхал его мелко, стараясь всеми лёгкими и не показывая при этом виду; он сам вслушивался в молчание, в его странные тугие отзвуки, состоящие из одного иногда щёлкающего поворотника. Хотя издалека, будто бы из другой реальности и другого мира, до него долетали звуки улицы – протяжно гудели машины, звонко гудели люди, глухо гудело напрягшееся, тёмное, преддождевое небо и наконец безнадёжно гудело сердце; и последний звук был тем хорош, что не прослушивался другими (в частности Джоном), и тем плох, что выворачивал и так не вывернутое на душе наизнанку, обратно и вновь наизнанку. Чесу пару раз пришло в голову выпросить сигаретку у него, но, предвидя сверх удивлённый взгляд и непонимающее выражение, сдобренное молчанием, он решил ничего не говорить и побыть пока что пассивным курильщиком.
Они уже ехали чёрт знает сколько; за своими мыслями и каким-то отчуждённым пониманием мира Чес не мог быть уверен, что не проехал нужное место. А вообще, какое оно, это нужное место? Зачем Джону какой-то мост? Очередная работёнка? Странно, рабочий день закончился… Он усмехнулся – горько и неловко, как усмехаются, стараясь припомнить свою прошлую улыбку, ведь любое горе стягивает губы – и с удовольствием выехал из уже третьей пробки по счёту; разогнал машину побыстрее, силясь преодолеть узкую малолюдную улочку. На неоновых часах аптеки виднелись ярко-красные цифры: 19:56. Ещё четыре часа и четыре минуты. Как символично! Ещё четыре часа и четыре минуты, и он сможет вырваться из удушливого Лос-Анджелеса туда, откуда однажды приехал, будучи ещё наивным парнишкой, и куда теперь возвращается, не ожидая уже счастья; впрочем, встретят его несчастьем. Он точно не может быть уверенным, каким именно, но знает это. Чувствует. Сегодняшние звонки пролили ему свет… но кого это интересует?
А вот впереди и длинный невысокий мост; верх его украсили бусы из вереницы мигающих и туго двигающихся машин; оттуда была слышна та самая прелестная симфония бибиканья, глухих моторов и человеческих матов. Точнее, ещё пока не слышна, но Чес знал, что именно здесь такие звуки. Ещё одно подтверждение, что город стал родным; но оставаться нельзя. Потому что надо и потому что причины нынче дополняют друг друга как никогда. Джон выбросил окурок; «дивный» запах мгновенно стал выветриваться. Чес вздохнул и стал искать свободное место: вечером с этим определённо напряг. Наконец отыскал и припарковал; выжидательно посмотрел на Джона, тот – на него. Оба чего-то друг от друга ожидали и не могли решиться, понять, сделать.
Он читал прямой вопрос в глазах Джона, но не мог ответить просто так – ему надоело всегда и во всём быть первым. Ему надоела даже эта по первости казавшаяся крутой эгоистичность; этой осенью хотелось тепла и понимания как никогда. И его стоило искать везде, но только не в этих тёмных, глубоких и столь мутных глазах. А может, оно там и было; правда, Чес уже устал искать – проискал, к тому же, несколько лет и всё безрезультатно.
Ситуация сложилась такая, что продолжать далее вглядываться друг в друга и ожидать ответов становилось глупо; Чес мысленно чертыхнулся и начал первым, решив про себя, что это первый и последний раз, когда он вновь инициатор чего бы то ни было. Уже устал. Правда. А больше точно не повторится – Чес был человеком слова.
– Ну, вот мы и приехали. Опять на вечер работёнку подкинули?
– Есть такое… впрочем, делать совсем нечего. Но полчаса это точно займёт… – Джон повертел в руках зажигалку и вновь вытащил сигарету из пачки; если бы всё было как обычно, то Чес непременно остановил бы его – однако нынче всё не было как обычно, поэтому Чес промолчал, даже, кажется, не обратив должного внимания.
– Ясненько. Ну, удачи, – Джон, выходя, внимательно и дольше обычного посмотрел на него, ничего не сказал и негромко хлопнул дверью, отчего-то не решаясь делать и шага от машины. Он секунду-другую посидел, потом выскочил, будто что-то вспомнив.
– Джон, я с тобой пройдусь до того магазина – надо в дорогу чего-нибудь купить… – казалось, что его промедление было неспроста, но Чес даже и не хотел об этом задумываться: просто случайность.
– Окей… но всё-таки, куда ты едешь? – Чес уже обошёл машину и заблокировал её, как совсем нежданный вопрос настиг его, словно порывистый ветер. Он помнил, как, стоя рядом с Джоном, несколько удивлённо поглядывал на него, в его отражающие тёмно-морщинистое синее небо глаза, и попросту не мог сообразить – это и правда Константин спросил или ему в его мечтах только послышалось? Оказывается, нет: Джон поглядывал на него вопросительно. Вопросительно и как-то слишком пристально; сегодня от этого взгляда хотелось спрятаться как никогда – тот был промозглее урагана, бушевавшего и гнувшего ветки вокруг. Чес растянул не поддающиеся, задеревеневшие губы в пустую полуулыбку, со стороны получившуюся очень жалкой, и издал смешок – в котором тоже граничило что-то около отчаяния напополам с равнодушием.
– О, я думал, что неинтересно… впрочем, это не секрет, но мог бы спросить и раньше. Я уезжаю в ***, это рядом с этим городом – ехать на поезде всего около семи-восьми часов. По делам уезжаю, – теперь в лице Джона ясно читалось любопытство. «А по каким делам?..» – так и осталось тогда неозвученным; Джон хмыкнул, поспешно закивал и сделал выражение из разряда «видимо, это не моего ума дело». В общем-то, оно и правильно; только Чес для себя чётко решил, что это именно сегодня на редкость дело ума Константина; правда, ему не нужны были лишние проблемы – их никто не хотел, верно? – поэтому вместо горячо лелеемого вопроса прозвучало тусклое равнодушие и острая тишина. Чес тогда отчаялся – хотелось сказать хоть кому-то, может, не всё, неэмоционально, без того смысла и той подоплёки, что он желал вложить в свой рассказ, но всё-таки рассказать – бросить хоть пару словечек. И то, возможно, стало бы легче; сейчас в душе всё невысказанное вспучивалось и пыталось прорвать стенки – и это было нормальным состоянием для него.
Они молча плелись к магазину в метрах трёхстах от парковки; ветер пронизывал насквозь, пригонял всё больше чёрных и нелицеприятных туч, где-то на западе уже слышались отголоски грома, а вокруг мигом потемнело. Было промозгло, и даже самая красота осени – ярко-красные, тёплых тонов листья – не радовали глаз; да и сейчас они не плавно кружились, а проносились каким-то грязным серо-жёлтым отрепьем. Становилось невыносимее от секунды к секунде. Чес не мог радоваться, а хмурая погода усугубила его положение, но он не жаловался даже про себя. Рядом степенно вышагивал вновь закуривший Джон; он с завистью на него поглядывал и желал тоже затянуться, хотя в жизни не брал сигареты в рот.
– Джон, не дашь закурить? – раздалось какое-то отчаянное среди гулкого шума ветра. Они не дошли ещё пары шагов до магазина; Константин удивлённо развернулся в его сторону и, выдохнув, усмехнулся.
– С чего это вдруг, Чес? – тот совсем не помнил себя от чего-то зудящего и унывного внутри – хотелось говорить бред и делать бред, чего бы он ни стоил.
– Ну, обычно курят, когда испытывают стресс. Не всегда, конечно, но часто… я тоже хочу, – последнее добавил шёпотом и понял только после, что недвусмысленно намекнул на причины своего скорого отъезда. Джон усмехнулся ещё громче и, не останавливаясь, вошёл в магазин, перед этим выбросив окурок в урну.
– Рано тебе ещё здоровье портить. Больно мелкий для этого. Лучше скажи, что волнует… – у Чеса перехватило дыхание, хотя он клятвенно обещал, что воспримет такой поворот событий нормально, без особых всплесков. Но он жуть как был рад – уже даже от этого предложения, от самого существования хоть чего-то заботливого и неравнодушного в Константине, чуждом нашему миру, ему становилось хорошо, на душе – светло, и проблемы отошли на второй план. Он молчал, следуя за Джоном, и старался подобрать нужные, более отстранённые и лишённые какого-нибудь чувства слова – чтобы тот не видел, как он убивается, а лишь понял поверхностно, как обычно мы понимаем смерть незнакомого нам человека.
– Я вместе с тобой пройдусь. Мне тоже кое-что нужно… а ты говори-говори. Я слушаю, – нетерпеливо поторопил его Джон, идя рядом со стеллажами какой-то еды; Чес забыл, что ему было нужно – он ещё не мог привыкнуть к тому резкому изменению: будто Джон был обстановкой вокруг – секунду назад она была унылая, хмурая и обиженная (обдуваемая ветрами улица позади), теперь стала тёплой и доброжелательной (здание магазина). Чес шёпотом назвал его дураком (чего тот, кажется, не заметил), а сам ответил:
– Тебе, вероятно, будет неинтересно…
– Честно сказать, мне уже давно ничего не интересно. Но раз я говорю, что слушаю, значит, хотя бы слушаю. Советов от меня не жди так же, как и участия, – эти коротко рубленые и ясно всё сказавшие фразы понравились Чесу больше, чем сочувствующие взгляды и стеклянные слова о том, что жаль. Он не любил жалость, как и многие в таких ситуациях, и знал, что жутко не оригинален. Но сказал спасибо Джону хотя бы за то, что тот верно раскусил его похожесть на остальную серую толпу.
– Мои… мои родители, кажется, попали в аварию. Подробностей я не знаю – знакомые там не в курсе вообще или знают мало, и все приходящие ко мне факты противоречивы. Поэтому я еду сам. Ещё сегодня в нашем доме случился пожар, моя квартира пострадала сильнее всего: всё, что я успел вынести, находится в сумках в багажнике. И всё. Остальное пропало пропадом. Я замотался бегать по каким-то соцслужбам: из-за некоторой несостыковки в документах меня вообще не считают владельцем этой квартиры и отказываются восстанавливать и возмещать ущерб. В суд уже, кажется, бесполезно… – пропустил тяжкий вздох и покачал головой. – Там если что и собираются делать, так это ремонт и то: после поставят на продажу. Хочешь – покупай, но ты не владелец, так и говорят. Я, честно, заколебался пятьдесят раз повторять в каждом месте одно и то же; считай, я потерял квартиру. Сейчас надеюсь не потерять… родителей, – Чес проглотил судорожный вздох, проглотил нечто горькое, неприятным комом вставшее в горле, и проглотил слова, родные его сердцу: мама и папа. – Вот и еду… думаю разобраться. Здесь меня, как видишь, не ждёт счастье, и там тем более. К тому же, сегодня девушка (впрочем, не такая уж и любимая – для понтов, знаешь?) сказала, что уходит от меня. Написала в смске. Ни звонков, ничего – просто смска, представляешь? Так нынче расходятся! Но это не так меня расстроило, как…
– Добило, – кивнув, закончил за него Константин и понимающе посмотрел. – Знаю, проходил.
– Вот так… впрочем, как видишь, ничего оригинального, всё по старой схеме, – ещё удивлённо на него поглядывая, закончил Чес с горькой усмешкой и схватил с прилавка что-то – сам точно не понимал, что именно берёт и съест ли это потом. Было жутко всё равно; а Джон лишь хмыкнул и некоторое время молчал. Он же ощутил, что на душе стало легче: пускай не было ни советов, ни каких-либо слов, но он почувствовал себя увереннее и намного лучше – оказывается, ему для счастья нужны были те три слова «Добило, знаю, проходил». Он просто понял, что Константин мыслит в той же плоскости, а значит, понимает. А понимание куда лучше жалости…
– Предложений нет, говорю сразу, – спустя три минуты молчания ответил Джон, ухмыльнувшись и набрав какой-то еды. – Однако, если вдруг не получится вернуть и отстоять квартиру, предлагаю свою небольшую комнатку. Она у меня как раз лишняя… На время можешь её поиспользовать.
– Спасибо, Джон! – воскликнул он, не помня себя от радости – ему казалась даже эта самое ожидаемое и банальное предложение невозможным счастьем. Хотя не всякий день сам Константин запросто предлагает пожить у себя! Этим нужно пользоваться…
– Я буду рад, если ты не изменишь своего решения после моего приезда… вероятно, мне и вправду придётся ещё много чего сделать для того чтобы вернуть своё погоревшее жильё, – добавил Чес и невесело вздохнул; Джон промолчал – видимо, для него это было слишком очевидно. Очевидно и не достойно лишних слов.
– Ты будешь брать что-то попить? Лично я уже всё, – Чес оглянулся на стеллажи с соком и взял одну пачку. Вскоре они прошли на кассу – в это время в магазине толпилась очередь, но время там прошло незаметно: Чес чувствовал левым плечом Джона Константина и в чём-то совсем не верил, что так запросто, за один вечер, смог опровергнуть своё одно не очень хорошее мнение о нём. Точнее, начало оно зарождаться как раз сегодня, когда вдруг все проблемы нахлынули на него с головой, прорвали оборону; он так измотался, что хотел только понимания и тепла, а не вечного холода и эгоизма. И пусть сейчас нельзя сказать, что от напарника шло тепло или его слова оказались какими-то особенными, но на душе впервые за сегодня установилась ровная, в чём-то тёплая погода – так бывает, когда нужное звучит из чьих-то уст и тело чувствует то, что требуется. Чес был наполовину счастлив – такая помощь оказалась ровно подходящей ему. Оказывается, Джон его знал. Или был самим собой – что немаловажно. Потому что настоящего его Чес…
– …любил?
– Что, Джон? Прости, я не слышал – весь в раздумьях витаю! – переспросил он, когда они уже вышли из магазина и направлялись к машине. Константин усмехнулся и покачал головой.
– Сбил тебя с мысли? – улыбаясь, Чес кивнул. – Я спрашивал: любил ли ты её?
– Не особенно… я ж говорил: для понтов…
– Тогда у тебя всего две проблемы! Думаю, они разрешимы… тем или иным способом, – спокойно и беспристрастно выдал Джон, пожав плечами. Чес лишь хмыкнул, разблокировал машину и положил пакет с едой в багажник; напарник сел вперёд. Прежде чем войти в салон, Чес на секунду задержался, приоткрыв дверцу: на улице не переставал рвать ветер, унося остатки золотой осени и превращая её в грязную; стало темнее во много раз, тучи сдвинулись хмуро и сильнее прежнего, а дождь всё никак не появлялся. Он подумал, что что-то не то, как в следующую секунду по лицу стали стекать капли – прохладные, освежающие, в чём-то прощальные. Он улыбнулся и сел в машину; Джон спросил его о чём-то, но он не слышал; они замолчали, вслушиваясь в глухие раскаты грома – и начался ливень. «Всё-таки погода провожает меня… Согласно примете, кто-то будет по мне скучать. Странно…» – улыбаясь, не веря и снова улыбаясь, размышлял Чес, заводя машину, а потом удивлённо спросил, вдруг вспомнив:
– Ты же хотел здесь выйти? – Константин усмехнулся и потёр лоб.
– Больше не хочу. Тебя провожу. Ты же сейчас, вероятно, на вокзал? – Чес, скрывая довольную улыбку, кивнул, отвернувшись и делая вид, будто он застёгивает ремень.
– Решил не оставлять друга? – зачем-то спросил; Джон промолчал; ответа опять не было – ответ опять был понятен, хотя молчание казалось слишком эгоистичным. Чес вырулил машину с места и направил по дороге; по дороге к трудностям, но уже каким-то скрашенным. На душе ещё было опустошение (которое навряд ли возможно чем-то заполнить), но опустошение спокойное, даже тепловатое. Проблемы, казалось, должны решиться сами собой. Завтра. А сегодня… Чес помотал головой: нет, не для него такие приукрашенные, воздушные и беззаботные мысли – дела есть дела, и ничто их не затуманит. Ни сегодня, ни тёплый огонёк на душе, ни заветные слова без доли жалости или сочувствия – ничто. Так решил Чес.
Они ехали минут пять или семь, или даже десять молча; в последнее время они часто стали молчать. Поначалу он считал, что это из-за какого-то обоюдного, ничему не поддающегося отдаления, однако потом с облегчением узнал, что это нужное молчание – на ум сразу приходило куча пословиц, сравнивающих слова и молчание с различными дорогими металлами. Водитель почему-то улыбался, хотя улыбаться в его ситуации было не то чтобы неприлично – невозможно. Но он нашёл силы – улыбнуться и улыбнуться искренно. На очередном светофоре, когда машину пришлось остановить, он полуразвернулся к Джону и сказал:
– Мне нужно будет оставить машину на парковке. От неё минут десять пешком до вокзала… неужели хочешь ждать со мной три часа моего поезда? – произнёс с ухмылкой и каким-то слишком саркастическим выражением. Константин кивнул безо всяких промедлений, словно это было само собой разумеющееся. Видимо, для него это действительно было им…
– Впрочем, Чес, мне нужно будет забежать домой. Можешь не подвозить, а оставить на парковке; я сам к тебе через полчаса приду. Главное, будь в центре зала, – он хотел было спросить, зачем ему такой геморрой, но решительный взгляд Джона ответил ему сполна; он промолчал и лишь легонько кивнул, вновь повернувшись на дорогу и нажимая на газ.
Вскоре они доехали до парковки; на улице стало ещё темнее и невыносимее, ветер усилился, а дождь и не намеревался оканчиваться. Наступил один из тех вечеров, которые хотелось провести дома, за чашкой чая, в кругу друзей или родных, ощущая на сердце приятное тепло от понимания своей нужности; у Чеса же всё было с точностью наоборот: дома не было, соответственно, ни знакомых, ни родных (которых в прямом смысле уже быть не могло), и даже чая не было – вот уж отсутствие чего он не ожидал! Естественно, он сейчас мог говорить только сарказмы, потому что был ими пропитан насквозь – всё-таки, это спасительная мазь в любых трудных ситуациях. Но на самом деле Чес тревожился и тревожился сильно: он и правда обожал своих родителей. Но, перенервничав за весь сегодняшний день и полностью убившись горем, он уже не чувствовал боли – на смену боли, как известно, приходит безразличие. Теперь Чес был готов к самому худшему; апатия завладела им полностью. Точнее, не совсем полностью – Джон немного вернул его к жизни. Но не испытывать что-то отдалённо похожее на тревогу он просто не мог.
– Ладно, Чес, где-то к девяти я подойду… до встречи! – коротко бросил и вышел; тот не успел ничего сказать – Джон резко выпрыгнул из машины, легко хлопнув за собой дверью. Остался только сигаретный, въевшийся не только в салон, но и в его жизнь запах. Он почему-то вдохнул его полной грудью и поморщился; но поморщился с улыбкой – как говорилось, сигаретный дым он любил и ненавидел одновременно. Он хотел помнить этот запах – нет-нет, тот не был оригинальным, но просто всё же оказывался каким-то необычным. Джон курил с какой-то особой атмосферой вокруг себя, и эту атмосферу Чес запомнил навсегда. Он желал её помнить во время своей поездки до города, который не встретит его с распростёртыми объятиями; может, хоть так удастся отвлечься?
Только много позже, входя уже в зал ожидания, Чес понял, что та атмосфера и есть его любимая, и где она – там и дом, знакомых и друзей вместе взятых заменял Константин, про свою нужность ему он пока не хотел говорить, но уже отдалённо чувствовал то самое ободряющее «Да, нужен», а чай… чай можно купить – и чем вам не та самая желанная обстановка во время бушующего урагана и увядающей природы за окном? Он улыбался и больше не возвращался к этому вопросу – теперь он только ждал Джона, надеясь хоть перед предстоящим завтра насытиться тем, что не сможет ощущать ещё три или две недели.
Полчаса прошли быстро; Чес даже не успел всё хорошенько рассмотреть в утихающем зале ожидания с его приглушённой подсветкой, как около широкого входа, за стеклянной дверью, появился Джон. Он вошёл и, бегло пробежав по лицам, как-то сразу безошибочно отыскал его и направился в ту сторону; Чес благодарно улыбнулся, ещё как бы не веря, что тот пришёл поддержать его. Константин дошёл до него и присел рядом, прежде окинув странным взглядом – нельзя было сказать точно, какие чувства были вложены в тот взгляд. Но, вероятно, какие-то смешанные и сами для обладателя их непонятные.
– Где-то задержался? Уже пятнадцать минут десятого.
– Около входа в сам вокзал. Толкучка, – негромко ответил, удостоив его малость вопросительным взглядом.
– Вот как, – Чес закивал, а после спустил одну сумку в ноги, чтобы не мешала. – И всё-таки, ты действительно хочешь просидеть здесь два с половиной часа и?..
– И замолчи, дурак, – Константин добродушно усмехнулся и схватил подбородок развернувшегося к нему двумя пальцами; Чес как-то мгновенно прервал свою речь, удивлённо на него посмотрев. Джон отпустил его и изобразил на лице какое-то подобие улыбки. Улыбки тёплой, непохожей на все остальные – такая улыбка, знал Чес точно, была несвойственна его напарнику. А если уж и свойственна, то очень редко…
– Я сказал, что провожу тебя, значит, провожу. Мне совсем не лень просидеть здесь до полуночи. Твой же поезд ровно в двенадцать уходит?
– Да… – немного приглушённым голосом ответил Чес, кивая и вновь думая о позабытой в прошлом мысли – что-то ему не давало покоя в этот вечер. Но что-то не отвратительное и колючее, а приятное, хотя и невыносимо тяжкое; Джон не позволил ему долго сидеть в раздумье, а сразу о чём-то разговорил; Чес не заметил, как включился и полностью позабыл, о чём хотел вспомнить. Видимо, это было не столь важно.
