Текст книги "Врата Солнца"
Автор книги: J.K.Troy
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Бранко нашёл его в огурцах и сорняках.
– Мать к ужину собирает, – оповестил он. – Идти надо скоро, а то опять ругаться станет. Скажи мне, – вдруг с легким недоумением добавил он, как бы что-то вспомнив, – куда ж это ты подевался?
– Как это? – невозмутимо спросил Драган, делая вид, что не понимает.
– Да с дерева, дурья твоя голова!
– Я спрятался, – нехотя пояснил он. – Дед-то, он ведь не знал куда смотреть, вот и не увидел.
– Да не только дед, – рассмеялся брат. – Я ведь тоже не увидал ничего, хотя голову наверх поднял.
На мгновенье Драги охватило смешанное чувство ужаса и восторга. Он застыл на месте, но быстро справился с собой.
– Я хорошо спрятался, – подняв на брата большие тёмные глаза, обиженно сказал он. – Ты же сказал ему, что меня нет. Я не хотел, чтобы он подумал, что ты говоришь неправду.
Бранко внимательно посмотрел на него. Драги отлично знал брата – в его взгляде он с удивлением для себя прочитал нечто похожее на уважение.
– Смышлёный ты у меня, брат, так схоронился, что даже я не приметил! – проговорил Бранко и потрепал его по волосам.
…
Потом расцвели васильки, поля набросили желтое покрывало, и наступило время жатвы. Мужчины долго, до хрипоты, спорили, определяя, наступил или нет черёд убирать хлеб, пока, наконец, не решили сообща, где-то к середине августа, что всё-таки наступил. К этому времени они поправили полевые дороги, чтобы не было остановки к перевозке хлеба, почистили гумно, и все их разговоры сводились теперь так или иначе к предстоящей работе.
Солнце клонилось к закату и уже не жгло глаза; все вокруг замирало и шепталось в полголоса, и само время, казалось, замедляло ход, готовясь погрузиться в ночную прохладу. Если бы пролетающей высоко в небе одинокой птице пришлось заинтересоваться открывающимся видом, то она увидела бы долину, которую с одной стороны коврами выстилали поля, и около сотни домиков-коробков, разбросанных в длину с другой её стороны на добрую полсотню метров друг от друга. Она так же увидела бы зеленоватую ленточку реки почти на самой ковровой границе, и ей могло показаться, что именно эта лента, отчаянно петляя, преградила дорогу расползающимся коврам; не сделай она этого, домикам пришлось бы отступить ещё дальше, а сейчас они, отбежав от зеленоватой ленточки на небольшое расстояние, жались к подножию холма, венчавшего долину. За ним начиналась целая гряда холмов, повыше первого, одиночкой возвышавшегося над деревней, дальше за ним следующая, приподнявшаяся ещё выше и местами поросшая лесом; за ними, в туманной дымке, простирались горы. Если бы птица была полюбопытнее, она, возможно, опустилась бы ниже, и, бесшумно прочертив в небе, пролетела над самой рекой – тогда она увидела бы мосток, сходящий с берега к воде и три силуэта, сидящие на этом мостке. Но птица не была любопытной; возможно, она возвращалась в гнездо, или высматривала в поле неосторожного зверька, вылезшего из норы полюбоваться заходящим солнцем. В любом случае, у неё были другие, более неотложные дела, и ей не было никакого дела до трёх пар глаз, следивших за её полетом до тех пор, пока она не стала маленькой точкой на предзакатном лазурном небе.
– Точно дождя не будет.
– Не будет, – согласился Бранко. – Птицы высоко летят, да и Зоран никогда не ошибается.
– До жатвы еще неделя, – возразил Драган, болтая ногами в воде. – Может ещё град будет.
– Тьфу на тебя! – сердито перебил Стеван, сидевший между братьями; он был внуком деда Зорана и лучшим другом и ровесником Бранко. – Накаркаешь ещё.
В ответ Драган засопел.
– Ну, не дуйся, но что говоришь – думай, – примирительно сказал Стеван и добавил, чтобы сменить тему: – А деда ты тогда лихо провел. До сих пор взять в толк не может, что не было тебя на дереве.
– Не хотел, чтобы меня на вранье поймали, – усмехнулся Бранко, но в словах его звучала гордость. – Малой, а за брата горой стоит.
– Честь не аршином меряют, – очень серьёзно сказал Стеван. – Малой не малой, а главное уяснил…
Они замолчали. И ещё долго сидели так, опустив босые ноги в воду и глядя в величественное безмятежное небо. Посылая последние лучи в их спины, солнце готовилось слиться с горами. Оно неуклонно скользило вниз; а вершины гор вскипали светом навстречу ему и пылали.
А потом пришли холода, а вместе с ними пришла зима, долгая и снежная.
Дед Зоран, появляясь в доме, неизменно косился в сторону «малолетки» и многозначительно вздыхал. Он уже и сам сомневался, видел ли он в тот злополучный день на черешне второго негодника или ему померещилось, и слышал ли он тогда их голоса на черешне или всё-таки нет. Причина на то имелась, хотя сам Зоран скорее дал бы себя повесить на той самой злополучной черешне, чем допустил этой мысли развиться. Дело в том, что добрая половина сада деда Зорана была засажена сливой. Сама слива никак бы не могла, если говорить начистоту, повредить ясности мысли, ни уж тем более повлиять на ход каких бы то ни было событий, если бы на ней всё и заканчивалось. Но на ней всё только начиналось, потому что почти весь урожай дед пускал в дело, а попросту говоря, превращал его в «божественный нектар», как он его называл (местный священник при этом только морщился), или, говоря общепринятым языком, шливовицу. Делал он это собственноручно, не доверяя процесс ни сыновьям, которых у него было трое, ни зятьям. Дочери и невестки были совсем не в счет. Потреблял полученный нектар большей частью он тоже сам. И хотя в состоянии свинства замечен никогда не был, за долгие годы практики отношение Зорана к сливовым деревьям приняло скандально-культовый окрас и стало каким-то неприличным: он разговаривал с деревьями, убеждая их плодоносить, шпионил за пчелами, опыляющими деревья (за что был не раз ими покусан) и даже дрался с птицами.
Едва переступив порог в этот раз, Зоран успел глазами выхватить в углу под столом чью-то сгорбленную спину. В следующую секунду он услышал отчаянное мяуканье, и из-под стола бешено шарахнулся кот. Дед ахнул и отпрянул к стене от неожиданности, и, кстати, вовремя – вытаращив желтые глаза и не разбирая дороги, кот пронёсся мимо, как ядро, выпущенное из пушки, и стрельнул вон из избы. Ещё через секунду из-под стола появился тот, кто привиделся ему тогда на черешне: сейчас он с невозмутимым видом отряхивался от кошачьей шерсти и никак не был похож на видение.
– Ты над котом что учинил, изверг? – подозрительным и страшным голосом вопросил дед, постепенно приходя в себя.
– Колючка в ухе застряла, – горько вздохнул мальчик, хлопнув ресницами. – Я тебя, деда, не услышал, пока вытаскивал.
– А… – дед очумело пожевал губами. – А матери, что ли, нету?
– Нету. Они с Эми на реке белье полоскают.
– А… Ну, я тогда позже зайду.
Он нерешительно потоптался на пороге, как бы что-то обдумывая, и вышел за дверь.
…
Всю долгую зиму Драган не мог отделаться от мысли, что история с черешней была вовсе не случайным эпизодом. Что-то подсказывало ему, что неспроста снились ему диковинные сны; неспроста воображал он себя отличным от остальных в деревне и совсем уж неспроста одолевали его странные фантазии – возможно, они были не такими уж и странными. Ему уже исполнилось десять лет; однажды неведомое ощущение откуда ни возьмись подкатило к горлу и заставило задохнуться – он вдруг увидел себя древним стариком, прожившим не менее века, но не раздавленным старостью, а все ещё молодым и подвижным. Его одолел страх. Едва не умерев от этого страха, проникшего в его тело до самых корней волос, он уже хотел было броситься к деревенскому священнику, но, к счастью, вовремя одумался. Последнее из его чудачеств, мечта оказаться невидимым постореннему глазу и бывшая до этого все лишь глупой мечтой, невероятным образом сложилась в явь, озадачив и поразив его самого. Последний год он только и делал, что закрывал глаза, чтобы что-то вышло, но, разумеется, ничего не выходило и выйти не могло, ибо ему было неизвестно, ни что, собственно, должно выйти, ни что именно нужно для этого делать. Священник мог улыбнуться детским фантазиям; но мог, чего доброго, и поверить, что при ближайшем рассмотрении было уже хуже, ибо какие действия он предпринял бы после этого оставалось только догадываться. В тот единственный раз, когда Драган увидел себя стариком, он ощутил еще и неведомую ему доселе силу, да такую, что сам её убоялся, и не только не спал две ночи кряду, но боялся даже глаза закрыть. Но страх страхом, а преждевременно и неосмотрительно вмешивать в такое дело священника было бы ошибкой. Драган решил не торопиться. Он ещё пробовал повторить опыт с черешней, но больше ничего не выходило…
Ночи становились короче, а дни длинее; зазвенела капель, первыми лучами пробилась из-под снега трава, и пришёл конец зиме. Солнце уже не было колючим и холодным, и даже овцы, чувствуя приближение весны, страстно блеяли. Как только сошёл снег, крестьяне отправились на поля проверять озимые всходы. С вершины холма на них вяло и равнодушно смотрел большой каменный дом с мутными окнами…
Глава 5.
Прошло два года.
А за ними ещё один.
И ещё один.
Бранко к тому времени исполнилось шестнадцать лет. Он вырос на целых две головы, и его кожа, от природы отливающая медью, от постоянной работы на открытом воздухе налилась, как-будто впитав в себя само солнце, и он зарумянился, словно пирог с корицей. К слову будет сказано, всё свободное от работы время он проводил тоже в работе, а именно у местного кузнеца, и даже под тяжёлой зимней одеждой угадывалась воистину бычья сила. В общем, местные девицы все глаза повысматривали и, хотя сам он ни на кого не глядел, а, может быть, как раз потому, краснели при его появлении, как помидоры на грядках.
Драган тоже подрос за два года, не на две головы, как Бранко, но всё-таки достаточно для того, чтобы почувствовать себя мужчиной. Ещё однажды возвратилось к нему то же видение; он снова был древним старцем, которого уже видел однажды, и старец всё так же был полон сил и даже вовсе не был никаким старцем. Но мелькнул рядом со старцем кто-то черный и страшный, кто – он не разобрал, потому что в голове как-то сразу помутилось. Мир пошёл пятнами, за взрывом смертного страха пришло чувство такой же смертной тоски, сменившееся диким восторгом – и к горлу подступила тошнота. Сразу после этого видение отступило, не оставив побледневшему и взволнованному Драгану даже времени сообразить, чем было, и для чего и откуда явилось.
Внезапно он обнаружил интерес к играм с котом, поэтому часто ни его, ни кота нигде невозможно было обнаружить. До того времени пока это не приметила Эмина, и страсть не стала из тайной явной – тогда она прошла так же быстро, как и появилась, к большому удивлению девочки.
Разумеется, никакой колючки тогда и не было, и никто не думал её из кошачьей морды вынимать. Драган долго соображал, почему же не выходит у него второй раз фокус с черешней; думал, думал, и придумал, что раз уж таится в нём какая-то неведомая сила, остается только вытащить её на белый свет и обучиться ёё использовать. С чего он это решил было не слишком ясно даже ему самому, но только всячески подталкиваемый к познанию видениями и собственной неугомонностью, он с великой тщательностью взялся за дело. Тут-то и явилась у него неожиданная привязанность к коту Мики, ничем до того себя не проявлявшая. В первое время он только подолгу глядел на него как-то странно, не моргая, при этом лицо его было лишено всякого выражения. В ответ на это кот проявлял возмутительное равнодушие, продолжая заниматься своими кошачьими делами. Мало-помалу взгляд Драгана становился более выразительным и настойчивым, и с каждым разом он пододвигался к коту всё ближе, сверля пушистое животное глазами и вызывая у него вполне понятное недоумение. Убедившись, что и это не помогает, Драган решил, что настала пора переходить к более решительным действиям. Кот Мики, не понимая причин такого внимания к себе, начал тем временем заметно нервничать, и дело осложнилось тем, что он всё время норовил сбежать. Попытки загнать кота в угол также ни к чему не привели. Драги от такой несговорчивости рассердился не на шутку и стал хватать кота руками, наваливаться на него и тащить в угол, норовя зажать его там таким образом, чтобы глядеть ему при этом непременно в глаза. Совершенно обезумев от всего этого, Мики яростно выдирался и орал исступленным голосом, так что Драгану ничего более не оставалось, как от кота отстать. Все до единой попытки заманить кота в сарай и там связать его также оказались неудачными, потому что кот вязать себя не давал, стервенел и всё время норовил вцепиться в раскачивающуюся перед ним физиономию (что, к слову сказать, ему пару раз удавалось).
Разумеется, всё это проделывалось с котом один на один и в строгой секретности, но занятия с ним оказались делом всепоглощающим и проходили в крайне нервной обстановке, так что пару раз Драган был захвачен Эминой в самом разгаре свалки с котом.
После всех этих волнений и растраченных сил пришлось временно кота оставить, отчасти потому, что Мики стал совершенно невменяем и пытался бежать, уже едва завидев мальчишку, отчасти потому что расцарапанная физиономия привлекала больше внимания, нежели нерасцарапанная, и вызывала ненужные вопросы.
Но, как известно, время исцеляет всё.
Трудно сказать, что именно произвело на Мики такое неожиданное и благотворное воздействие. То ли увещевания Драгана в попытках того облагоразумить и заставить его войти в положение, то ли географическое положение деревни, не оставлявшее выбора, ибо бежать Мики было некуда, то ли в самом деле стали проявляться у Драгана скрытые силы, а может быть, сообразив, что житья ему всё равно не будет, зверь вдруг решил смириться и покориться неизбежному – как бы то ни было, точная причина осталась неизвестной. Но известно другое – кот вдруг перестал отдираться и вообще прекратил всяческие попытки к сопротивлению; он только лежал, изредка помахивая хвостом, и наблюдал за Драганом прищуренным глазом. Второй глаз у него был закрыт. Всем своим видом он словно бы показывал, что давно наплевал на происходящее и что ему ровным счетом всё равно, что с ним будут делать.
Поняв, что путь открыт, ликующий Драган снова стал подбираться к коту, став, впрочем, вдвое осторожнее, нежели прежде. Да и взгляд его стал особенным, он словно бы приковывался к зверю, посылая ему какую-то мысль или намёк…
…
Сидя за столом вместе со всеми, Драган дожёвывал хлеб с брынзой, и какая-то навязчивая мысль о благоденствии – о чьём? и почему? – вертелась у него в голове. Непонятно было, как она вообще туда попала и откуда взялась. К тому же она растекалась какими-то бесформенными лужами и одновременно стекалась обратно, непрерывно перемещаясь и меняя форму, так что разобрать что-то в этой каше было совершенно невозможно. Мысль эта, при всей её неуловимости, была Драгану приятна, но по-прежнему вызывала какой-то мучительный страх.
«Но почему?» – отчаянно крикнул кто-то в голове.
И сразу же всё сорвалось, закрутилось и куда-то понеслось; он ещё пытался совладать с этим, но вспыхнувшая откуда ни возьмись взявшаяся точка вдруг взорвалась и плеснула неестественно красной краской, заливая нестерпимо ярким цветом весь мир.
«Кровь!» – стукнуло в висок…
– Драже! Да ты и вовсе оглох!
Драган вздрогнул.
Эмина и Бранко смотрели на него в полном недоумении. Мать, у которой даже щеки зажглись от негодования, бросила собирать со стола; она сейчас стояла рядом с явным намерением отвесить ему подзатыльник. Судя по выражению её лица, она уже не в первый раз обращалась к нему, не получив, впрочем, никакого ответа – мысли Драгана были где-то очень далеко. Если бы его спросили, где именно, он не смог бы ответить, но всё-таки это было очень, очень далеко. А может быть ещё дальше.
Неизвестно, чем кончилась бы вся эта сцена, но дверь вдруг отворилась и за ней появился дед Зоран.
– Ну, здравствуй, Гордана! – поздоровался он, и тут же спросил удивлённо:
– Что это с тобой?
– Да вот, – та указала рукой на Драгана, – мать ведь до горячки доведёт!
– Вот и я, например, – выразительно заговорил дед, очевидно, продолжая мысль, зародившуюся в голове до того, как он переступил порог, – что думаю: не дело это!
– Так ведь и не дело!
– Какое ж это дело? – горячо поддержал он, колыхаясь. – У тебя гляди какой богатырь, точно, как бык, смотри, вымахал, отца уже перегнал – царствие ему небесное! (качнувшись, дед наотмашь перекрестился) – самому впору на место бати во главу семьи становиться. А мы с мужем твоим покойным – царствие ему небесное! (дед снова, широко и с надрывом, перекрестился и двинулся к столу) – бывало, думали, думали, каков сынок его вырастет, а так вот и не придумали, что станет первым парнем на деревне…
– Ты к чему, дед, клонишь? – подозрительно спросила Гордана.
– А первый парень на деревне и должон во всем первым быть! – и откуда-то из-под полы он извлек на свет божий бутыль со шливовицей.
– Ты что, охренел совсем! – в сердцах воскликнула женщина.
Дед даже подпрыгнул от обиды на лавке, на которую только что опустился.
– Это ж для порядку!
– Ты уже допился до порядку! А ему рано!
Лицо Зорана приняло уксусное выражение.
– Рано, да рано, заладила одно и то же, – проворчал он. – Дай хоть урожай отметить, такой ведь хлеб уродился!
– Как дозреет и снимут его, отмечай хоть лопни, но не у меня дома! – отрезала женщина.
Приняв позу неизвестной статуи, Зоран принялся торжественно раскачиваться взад и вперед.
– Вот помрёт Зоран, – с ядовитым видом сказал он, поглядывая в её сторону, – вспомнишь тогда, как старика из дома-то выгоняла, вспомнишь…
– Да кто ж тебя выгоняет! – с негодованием воскликнула женщина. – Когда это ты успел нализаться-то!
– И не твоё дело, – огрызнулся дед. Очевидно, происшедшее его совершенно расстроило, потому что понёс он уже полный вздор:
– Черешни-то отродясь столько не было; какой-то змеюка на дереве сидел, да я его спугнул. Найду уши оборву…
– Уж не мой ли? – с иронией спросила женщина.
– Твой был бы, так сам бы слез…
Воспользовавшись тем, что никто не обращал на него никакого внимания, Драган пробрался к двери и выскользнул из дома.
…
Хлеб снимали серпами.
В деревне было семьдесят пять домов: цифра сама по себе не маленькая, но и не большая, если иметь в виду, то обстоятельство, что практически всю оставшуюся часть долины занимали поля, и их нужно было обрабатывать.
Говорили, что много веков назад здесь была задруга, сообщество, жившее единой семьей и сделавшее всю свою собственность общей. Говорили также, что с приходом владычества турков и непомерных налогов угасла и задруга, и ещё говорили, что поля, устилающие долину, были перепроданы какому-то купцу за долги.
Было ли так на самом деле или нет, сказать точно было невозможно, но только сохранился у этих полей до сегодняшнего дня единственный владелец. Из того самого дома, на вершине холма.
Будучи совершенно одиноким человеком (во всяком случае, в течение последних двадцати лет он не только не выезжал за пределы деревни, но и почти не выходил из дома, равно как и его никто никогда не навещал), он сдавал поля крестьянам за половину урожая. Они также обязывались продавать его половину и на вырученные деньги обеспечивать его всем необходимым. В обмен они получали право делать со второй половиной урожая всё, что им заблагорассудится.
Возможно, легенда говорила правду, и когда-то здесь в самом деле была задруга, возможно именно это объясняло то, что потомки тех, кто жил в ней когда-то, унаследовали её древний уклад – в деревне, как уже было сказано, находилось семьдесят пять домов, но жили они, как одна большая семья, что, впрочем, не мешало им постоянно переругиваться. Количество живущих в одном доме в некоторых случаях переваливало за двадцать человек – в работниках недостатка не было.
Хлеб уродился в этом году и в самом деле каким-то необыкновенным.
Крупные, сочные колосья словно налились золотом; зерно не набрало слишком много влаги, и её испарение не грозило утратой связи зерна и растения, живших единым организмом, а, следовательно, невелик был риск того, что зерно потечёт или, попросту говоря, осыплется.
Хлеб срезали серпами, кое-где косами. На утреннем безжалостном солнцепёке работали все мужчины старше семи лет: взрослели здесь рано.
Работали от зари до зари, включая деда Зорана и священника; снопы складывали в скирды: предстояла молотьба, и хлебу нужно было какое-то время выстояться в поле, чтобы зерна дозрели и затвердели.
Воскресеным утром отец Владимир, взволнованный невиданным количеством хлеба в поле (его оказалось чуть не в половину больше обычного) и людей, собравшихся в деревянной церкви Святого Николы (если говорить точнее, то вокруг церкви, которая из-за малых размеров не могла вместить всех желающих), задержал службу дольше обычного, чтобы вознести благодарность небу, пославшему столь неслыханно щедрый урожай.
Пришли все до одного. Возле церкви колыхалась толпа; она сосредоточилась главным образом возле входа и возбужденно загудела, когда на пороге показался священник. Немного помолчав и дождавшись, когда этот гул стихнет, он пожевал бороду и звучным голосом заговорил так:
– Братья и сестры!
В Евангелии от Луки Господь предлагает слушающим Его притчу о богатом человеке, у которого родился огромный урожай. И вот стал размышлять богатый человек, что сделать ему со всем добром этим, и решил: «Разрушу старые свои житницы, амбары, построю новые, большие, и соберу туда все плоды мои и всё добро моё, и скажу душе моей: душа, ешь, пей, веселись». И сказал ему Господь: «Безумный, в сию ночь душу твою возьмут от тебя. Кому достанется всё это?» И завершается притча словами: «Так бывает со всяким, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет».
Великое множество на земле профессий, но ни одна из них не приближает человека к Богу так, как работа земледельца. Было сказано человеку в Ветхом Завете, что должно ему питаться от рук своих, и кто как не человек, работающий на земле, может более явственно и ощутимо видеть и наслаждаться плодами своего труда. Чем ближе мы к природе, тем ощутимей становится тайна окружающего нас мира, та великая премудрость Божия, которой устроено всё вокруг. Церковь всегда благословляла крестьянский труд и всемерно молитвенно помогала и укрепляла тружеников земли.
Он сделал многозначительную паузу и продолжал:
– Ни в поле, ни в саду нельзя без Бога. Успех работы зависит от Божьего промысла, а для того нужно сильное и искреннее упование на милость и благодать Господа. И сегодня результат нашего труда напрямую связан с нашей молитвой за урожай и благочестивой жизнью каждого из нас, ибо духовная наша жизнь и наше земное благополучие взаимосвязаны. Мы уповали на Бога и обращались к Нему за помощью, и урожай растили с молитвой. Каждый свой шаг просили у Бога помощи, и Господь благословил урожай. Мы обращались к Нему за благословением и помощью, и сегодня наступило время поблагодарить Его за милость к нам:
Благодарни сущее раби Твои Господи, о Твоих великих благодеяниях на нас бывших, славящее Тя хвалим, благословим, благодарим, поём и величаем Твоё благоутробие, и рабски любовию вопием Ти: Благодетелю Спасе наш, слава Тебе», – гулким низким голосом закончил он.
– Аминь! – в один голос ответила толпа.
Сразу после службы были освящены сарай с инструментами и утварью, гумно, овины, амбары и ток, выстроенные с одного краю поля, с того, за которым дальше начинались холмы. Не то чтобы тайна окружающего мира, о которой говорил священник на службе, стала для деда Зорана ощутимей, но он почувствовал себя много лучше, когда далее всем собранием отправились к овиннику ублажать его и задабривать. Перед тем все понижали голос и воровато оглядывались – ничего и это не помогло. Обладавший острым слухом и всё-таки услыхавший про овинника богобоязненный отец Владимир сделался чернее тучи и удалился торжественным шагом. Крестьяне сконфузились, а кое-кто даже втянул голову в плечи, но всё это быстро рассеялось: на следующий день предстояло начинать молотьбу, вещь серьёзную, и тут уже было не до каких-то, извините меня, предрассудков. Ссориться с овинником было нельзя, и всё тут.
Овинник был хозяином гумна, и перед тем, как начинать работу, следовало его умилостивить и испросить у него разрешения к началу сезона. Будучи, со всей очевидностью, существом последовательным, обитал овинник в овиннике. Неизвестно, видел его кто или нет, но только мнения на этот счет у всех были разные, и единогласия не выходило. Кто говорил, что имел он вид кота громадного чёрного, величиною с собаку дворовую, и вдобавок с горящими, как уголья, глазами; другой доказывал, повышая голос, что вовсе не кот он, а баран, и не громадный вовсе, а самый обыкновенный. Были и такие, кто говорил, меняясь в лице, что может, дескать, хитрющий овинник принимать вид покойника, а то и совсем какой угодно вид, но повторять всё это нет никакого смысла, потому что, как известно, сколько людей столько и мнений. Сходились все в одном: характер у него был сложный, или, будем говорить прямо, попросту поганый, и задобрить его было непросто. Коротко говоря, принесли овиннику пирогов и петуха; петуху без всяких церемоний отрубили голову, кровью его окропили все углы овина, а пирог оставили в подлазе. С тем и разошлись.
