Текст книги "Жидкие зеркала (СИ)"

Автор книги: izleniram

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Тэхён смешной, он кривляется, скачет от одних перил к другим, громко шутит и сам же хохочет, тоже громко, и Намджун с улыбкой замечает, что его непонятная растянутая улыбка немного роднит его с Тэхёном из странного сна. И чем дальше, тем больше между ними проявляется общего, помимо этой вот улыбки и рыжей макушки. Чего только не начудит человеческий мозг, оставшись бесконтрольно наедине с подсознанием, надо же.

– Погоди-ка, я достану монопод и сфоткаю нас вместе! – кричит ему Намджун и сует телефон в карман. В кармане что-то звякает о корпус. Блестящий ключ от запретной комнаты через секунду палевно сияет на ладони Намджуна. Забыл вернуть на ресепшен, ну конечно же.

Почему у Намджуна, клятвенно пообещавшего себе утром никогда больше не входить в это странное место, к вечеру оказывается дубликат ключа – он и сам толком объяснить не может. Но по дороге в отель, оставшись без умотавшего по каким-то там делам Тэхёна, он упрямо рассматривает вывески и блуждает по переулкам, пока не находит соответствующую вывеску. И это, вообще-то, очень нехорошо с его стороны. Но теперь дубликат есть, и Намджун точно знает, куда он пойдет сегодня ночью. Так что даже не удивляется, когда оказывается у того самого зеркала снова.

Зеркало не мерцает, не светится, не исходит рябью – просто в темной комнате его полотно слабо зеркалит поверхности. Намджун разочарованно вздыхает. Он опирается локтями на зеркальную полку и задумчиво вглядывается в свое отражение, подсвеченное телефоном.

Видимо, все-таки сон. И если лечь спать, то, возможно, сон вернется. Хотелось бы. Потому что очень хотелось бы еще раз увидеть Сокджина. И даже больше, чем увидеть, хотелось бы услышать его запах – это странный микс малинового варенья и чего-то домашнего. Такой парижский запах. Смешно. Оказывается, Париж пахнет Сокджином.

Сон не возвращается. Возможно, потому что уснуть так и не удается. Зато удается превратить постель черт знает во что, потому что Намджун вместо того, чтобы спать, крутится как вошь на вертеле до самого рассвета. А на рассвете снова идет в ту комнату.

На рассвете в комнате светлее: в щель между плотно задернутыми черными занавесками пробиваются первые лучи зари. Намджун, не анализируя ни причин, ни последствий своего поступка, шагает к окну и распахивает шторы.

От того, насколько комната такая же точно, как в его сне, Намджуну немного не по себе. Уютная, скромная. Правда, мебель немного сдвинута. И не заправлена кровать. И еще что-то в ней не то. А что – непонятно.

Намджун кидает быстрый взгляд на зеркало, и воздух тормозит на вдохе: зеркало не начинает светиться по краям, не исходит рябью, как в прошлый раз. Но оно словно тает, а за ним, как за большим светлым окном, отражается комната. И теперь вот комната ТА САМАЯ.

Намджун замирает. Он протягивает пальцы к зеркальной поверхности, но снова натыкается на холодное стекло. И он готов уже разочаровано вздохнуть, но не успевает. Потому что там, по ту сторону зеркала, в комнату входит Сокджин.

– Сокджин!

Сокджин не слышит окрика, он занят своими делами – перекладывает какие-то листки на столе, раскрывает створки окна, садится…

Намджун машет руками как умалишенный, стараясь привлечь внимание, в какой-то нелепой надежде, что с той стороны его могут услышать или, как минимум, увидеть. В окрашенной лучами заходящего солнца комнате Сокджин сладко потягивается и тянется к керосиновой лампе.

– Пожалуйста, – бормочет Намджун, – Посмотри на меня. Пожалуйста…

И со всей силы бьет по зеркальному стеклу ладонями.

Зеркало дрожит. И привлекает внимание по ту сторону. Но не хозяина комнаты, а его рыжеволосого гостя, привычно перемахивающего через подоконник. Тэхён видит в зеркале Намджуна, улыбается, машет ему рукой…

И Сокджин оборачивается.

В его глазах сначала страх, потом его красивые губы кривятся в недоумении, потом во взгляде вспыхивает интерес. Он подходит поближе, опирается локтями на зеркальную полку. И смотрит. И улыбается.

Он шевелит губами, но Намджун показывает, что ничего не слышно, машет руками, качает головой. И Джин кивает, понимая. И улыбается. И просто смотрит.

И Намджун смотрит тоже. И улыбается.

Этот разговор жестами в рассветно-закатных лучах кажется беседой двух сумасшедших. И, кажется, именно это пытается доказать с улыбкой Тэхён, тыча пальцами, перемазанными малиновым вареньем, в намджунье отражение. Намджун достает телефон и пишет что-то глупое типа «Как дела?», Сокджин немного напрягается – трудно читать сквозь зеркало. Но потом понимает и кивает. Мол, нормально. Потом тычет кривоватым пальцем и спрашивает, что это за штуковина. Намджун не знает, как объяснить. Он включает камеру, фотографирует Джина в зеркальной оправе и разворачивает экраном, показать, что получилось.

Чем светлее становится в комнате Намджуна, чем темнее становится в комнате Джина, тем более мутным и смазанным становится это странное отражение. Черты Джина теряют четкость.

– Я завтра приду сюда! – кричит ему Намджун, пока его черты совсем не растаяли в темноте.

Солнце светит в окно в полную силу, и успевает ли увидеть и понять его Сокджин – непонятно.

Зато Намджун теперь точно знает, что Сокджин ему не приснился. Он удостоверяется в том, что не спит, щипая себя за все места, до которых смог дотянуться.

***

Тэхён всю вторую половину дня таскает Намджуна по Монмартру. Глаза разбегаются от обилия всего-всего, от вида на город. Они нарезают пару кругов вокруг базилики, тыча невоспитанно пальцами в каждую занятную деталь, и к вечеру чувствуют себя не людьми, а мешками с костями и мясом, функционирующими отдельно друг от друга.

Тэхён ни за что не соглашается уходить отсюда, пока Намджун не купит себе какой-нибудь сувенир.

– Вот, смотри! Какая картина красивая! Должно же у тебя что-нибудь на память остаться? Повесишь дома, в Сеуле, будешь любоваться.

– Чем любоваться? Чуваком, блюющим с балкона?

– Он не блюет, он наслаждается ароматом цветов! – возмущается Тэхён.

– Нет, он блюет в герань! – спорит Намджун.

Продавец картин доброжелательно улыбается. Его счастье, что он не понимает, о чем спорят покупатели.

– Ну где же блюет, посмотри! – тычет Тэхён в произведение современного искусства. – А, хотя… да… пожалуй, блюет… Надо же… Тогда вот эту брошь купи! У тебя ведь есть девушка? Подаришь.

– У меня нет девушки, – строго смотрит на него Намджун и оттаскивает от прилавка.

– Ну, блин. Ну вот, купи вот эту лампу. Потрешь – вылезет Джин. И будет тебе счастье.

Имя «Джин» полосует по слуху и внезапной вспышкой по памяти. Тэхён крутит в руках керосиновую лампу. Точно такую же, как та, что держал в руках Джин.

– Я покупаю это, – кивает Намджун продавцу.

– Ну слава богу! – удовлетворенный Тэхён подпрыгивает вокруг прилавка на одной ножке, пока Намджун выкладывает сумму, за которую можно было бы купить всего Тэхёна в натуральную величину и купить еще его молчание на всю оставшуюся жизнь. Но это лампа, настоящая, керосиновая, и Намджун улыбается как человек, и в самом деле рассчитывающий на исполнение трех желаний.

Отель встречает приятно светящейся вывеской. Во дворе, несмотря на вечернее расслабленное время, снуют горничные и садовники, что-то усиленно начищая.

– Готовимся к приезду дорогой гостьи, – поясняет Тэхён. – Помнишь, я тебе про старушку рассказывал? Приезжает на днях. Шестнадцатого.

– С проверкой? – усмехается уставший Намджун.

– Она каждый год приезжает, – отмахивается Тэхён. – Всегда шестнадцатого июля. Обязательно. Дата для нее значимая.

В номере прохладно, но сил не хватает даже на пиво, поэтому экскурсанты молча плюхаются в кресла на балкончике и угрюмо пялятся в темноту.

– Мне не нравится Париж, – заявляет Тэхён. – Замороченный он какой-то.

– А мне нравится! – улыбается своим мыслям Намджун. – В каком смысле замороченный?

– Ну… – неопределенно хмыкает наследник отеля. – Тут за каждой клумбой в саду своя многовековая история, события какие-то, тайны. И как-то все это давит. Куда окурок ни кинь – в памятник средневекового зодчества попадешь. Но, знаешь, и тут есть, где потусить! – вдруг вдохновляется он. – Завтра здесь главный тусовочный день – Национальный праздник 14 июля. Пойдем на парад, смотреть на симпатичных пожарных. Так что отсыпайся.

Ну конечно, отсыпайся. Легко сказать. У Намджуна сна – ни в одном глазу. Он ворочается на кровати, дожидаясь, когда смолкнут в отеле все звуки. А потом пробирается в запретную комнату, сжимая в ладони дубликат ключа.

Зеркало молчит. Намджун подсвечивает его фонариком от телефона, ощупывает углы и сколы, стучит по нему, даже ногтем поскребывает. Он разглядывает его со всех сторон, даже немного отодвигает от стены. Потом устало садится рядом с зеркалом в кресло и пристально вглядывается в отражение. А потом… потом… потом взгляд Намджуна падает на керосиновую лампу, которую он зачем-то притащил сюда с собой.

– Вылезет Джин, говоришь? – бормочет он, разглядывая это устаревшее устройство. – Сейчас посмотрим.

И зажигает фитиль.

Комната освещается неровным светом и становится все больше похожа на ту, которая по другую сторону зеркала. Сердце сжимается. Где-то там, с другой стороны Вселенной сейчас Джин, может быть, тоже вглядывается в зеркало. И от этого как-то грустно и сладко одновременно. Намджун проводит пальцами по стеклу. И зеркало, словно откликнувшись на его прикосновение, начинает чуть заметно дрожать. И покрывается рябью.

Пальцы проваливаются в ртуть.

А Намджун проваливается в темноту.

========== Желтые звезды ==========

– Это становится хорошей традицией – хлопать тебя по щекам, – весело шепчет ему Сокджин прямо в ухо. – Всего пару дней знакомы, а я тебя уже два раза побил.

– Привет, – улыбается, не открывая глаз, Намджун.

Чай у Джина сладкий, ароматный, с мелкими юркими чаинками. А в розетке варенье. Малиновое. Как и розовеющий за окном июльский вечер.

– Ты колотил ладонями по зеркалу! – угрожающе сдвигает брови, вспоминая, Джин.

– Я очень хотел попасть сюда снова, – краснеет Намджун.

– Ты колотил ладонями по МОЕМУ зеркалу! – сверлит его негодующим взглядом Джин.

– Но оно же не разбилось, – жалобно аргументирует путешественник во времени.

– Никогда так больше не делай! – строго просит его Джин. – Оно получилось очень хрупким и с изъянами. Такие зеркала легко разбиваются…

Лучшее в этом вечере – это болтовня ни о чем. О будущем. О том, какое оно. О том, как много всего будет нового и интересного, как много получится и как много станет другим.

– И ты должен знать, – шепчет Намджун, наклоняясь к самому лицу Сокджина, – Что сказки не врут, и зло не останется безнаказанным. Все вот это зло… Оно ведь не навсегда… Почему ты не спрашиваешь меня об этом?

Сокджин опускает голову и задумывается.

– Потому что я не верю в абстрактное зло, знаешь, – мрачно говорит он. – Зато я очень хорошо знаю, что оно рассыпано по миру в каждое из людских сердец. Зло – оно ведь не в воздухе. Оно в каждом из нас. И добро тоже. А побеждает тот волк, которого ты кормишь.

Намджуну хочется возразить, хочется спорить, доказывать. Ему хочется, чтобы Джин знал, что все в итоге будет правильно. И просто все закончится. Но глубокие глаза Джина останавливают его своим чуть насмешливым взглядом. Они встают у окна молча, наблюдая за пустеющей постепенно улицей. Вдоль каменного парапета, отделяющего пятнистый от мха берег Сены, шагает женщина, ведет за руку ребенка. На груди у обоих – большие желтые звезды.

– Что это? – кивает в их сторону Намджун.

– Желтые звезды? – усмехается Сокджин. – Для чего-то всем стало нужно, чтобы они были. Можно подумать, что тетя Сара, которая выкормила меня с грудного возраста и вырастила вместо матери, стала для меня менее родной или вовсе незнакомой, как только на ее груди появилась желтая звезда.

– Твоя тетя?

– Три поколения их семьи были слугами в нашем доме. Моему отцу мыла голову мать тети Сары, моему деду наглаживала сорочки бабушка тети Сары. Когда у тети Сары родилась ее младшая дочка Натали, я был первым, кто взял ее на руки. Эти люди мне роднее и ближе, чем мой родной отец, знаешь? Поговаривают, что на них собираются устроить облаву, – продолжает он. – Однажды такое уже было.

Сокджин говорит спокойно, но едва заметное дрожание голоса выдает его волнение.

– Видишь, а ты говоришь – «зло», «добро»… Как же с ним справиться, с этим злом, если всякий раз оно рассыпается на множество подленьких осколков? И каждый из них колется сам по себе.

Джин вздыхает. И Намджуну он кажется в этот момент недосягаемо взрослым.

– Но я не допущу, чтобы что-то случилось с Натали, клянусь Богом.

– Что же ты можешь сделать? – вглядывается в его решительный взгляд Намджун.

– Я мужчина, – улыбается Джин. – Я отвечаю перед этим миром за свою семью, дом, все, что есть важного в жизни. А они – моя семья. И поэтому я сделаю все, что смогу. И, может быть, немного больше.

За окном темнеет совсем, и откуда-то с набережной ветер приносит отголоски оркестра.

– Прогуляемся? – кладет Джин руку Намджуну на плечо. И легко перемахивает через подоконник, спрыгивая на мостовую.

Сена лижет каменные берега, ласкается. Берег напротив освещен фонарями. Там играет оркестр, люди танцуют и смеются. Джин ведет Намджуна вдоль берега и тихо рассказывает о планах по перестройке отеля, которыми до войны вдохновлялся его отец, и которые он обязательно осуществит, как только придет время.

И…

Его аккуратный профиль, чуть смазанный отблесками фонарей на воде, трепещет от движения полных мягких губ. Эти губы гипнотизируют, порабощают, когда сминаются в усмешке, чуть кривятся, закусываемые белыми аккуратными передними зубами.

И…

Намджуну нельзя смотреть на Джина ТАК.

Намджун уже давно и прочно представляет свою будущую жизнь в тесной связи с Хосоком. Представляет с той самой знаменитой (нашуме-е-е-евшей!) поездки в лифте, когда их с Хосоком выковыривали из кабинки всеми силами подъезда, потому что Намджун умудрился сломать что-то, название чего он даже произнес бы с трудом, не говоря уже о том, чтобы запомнить.

У них с Хосоком началось все трудно, постепенно, и Намджун до сих пор не уверен, что началось – он выстраивал отношения по кирпичикам, умилялся с Хосока, носился с ним как с писаной торбой, вел его аккуратно, как через речку по большим камням переводил – боялся соскользнуть, боялся, что снесет течением однажды. И сейчас, когда Хосок, наконец, признал, что он его, намджуний, Намджун не вполне понимает, что со всем этим делать дальше. Но совершенно точно знает, что такое не ломается за один день – слишком уж тяжело выращивалось.

А тут вдруг Джин.

И Намджун, кажется, совершенно всмятку.

Вот так быстро.

Моментально.

За один день.

Сокджин останавливается и внимательно смотрит на него. Повторяет вопрос:

– Тебе не холодно? Ты как будто дрожишь.

– Нет, – отмахивается Намджун от своих мыслей. – Не холодно. Просто… как-то… волнительно очень.

Сокджин смеется.

Внезапно из темноты возникает Тэхён.

– О, привет, путешественник! Как там у вас погодка в двадцать первом веке? – улыбается он, но улыбка у него какая-то ненастоящая.

Джин отходит с ним, о чем-то шушукается.

– Да никто не знает, когда! – доносится с их стороны встревоженный голос Тэхёна. – И все же я попробую…

Сокджин похлопывает его по плечу, а потом, словно не совладав с собой, порывисто обнимает, прижимает к себе.

– Надо возвращаться. Патрули, – сообщает он, возвращаясь. И поворачивает к гостинице.

Они еще долго болтают обо всем на свете, лежа на полу в комнате Сокджина. Тихонько хихикают, вспоминая первую встречу. Подтрунивают друг над другом. Веселятся.

А потом в комнату входит та самая женщина, с желтой звездой на груди.

– Сара? – удивляется Джин. – Почему вы не спите? Что-то случилось?

Сара с недоверием смотрит на Намджуна, потом просит Сокджина выйти с ней в коридор. И Намджун чувствует себя здесь лишним. В окно начинает украдкой ласкаться лунный свет. И зеркало расцветает рябью под его лучами.

Пора.

– Уходишь? – раздается за спиной голос Джина.

Намджун оборачивается.

Кивает.

– Еще придешь? – черные глаза внимательно вглядываются в его смущенное лицо.

Намджун стискивает руками полу длинной футболки. Уходить не хочется, но луна настойчиво серебрит поверхности, подгоняя.

Кивает снова.

Отворачивается к зеркалу.

И оборачивается снова.

Протягивает руку и касается пальцами щеки Сокджина. Тот смотрит странно, напряженно и, кажется, задерживает дыхание. И Намджун решается.

Губы Джина теплые, шелковые, дрожат на его губах. Намджун привлекает его к себе за плечи, его накрывает паника – а вдруг он отстранится? – и целует нежно так, что эта нежность растекается по комнате и оседает на поверхности зеркала. Сокджин не отстраняется. Он просто стоит и смотрит удивленно, бесконечно длинную минуту, а потом его губы вздрагивают и отвечают несмело. Два выдоха сплетаются на языках, расползаются до кончиков пальцев и замирают.

– Я вернусь, – шепчет Намджун, с трудом справляясь с дыханием, прикасаясь лбом к виску Сокджина. – Можно?

Сокджин дышит тяжело, кивает, с трудом сглатывая волнение. И когда Намджун уже погружает пальцы в ртутное свечение зеркала, ему во след доносится тихое:

– Я буду ждать.

***

Тянущая боль в затылке уже не кажется такой невыносимой. Приходя в себя на полу в темной комнате, Намджун не спешит подниматься. Он лежит, уставившись в темный пыльный потолок, и мнет руками футболку на груди. Там, где разливается приятное тепло вперемешку со сладкой болью.

Где-то за дверью день давно вступил в свои права. И, наверное, Тэхён уже наведывался к нему не раз. И как-то надо пройти мимо горничных и служащих и не попасться им на глаза. И обо всем этом надо подумать. Но в голове все немногочисленные мысли столпились вокруг воспоминания о теплых губах Сокджина и дружно умиляются, тая улыбками.

У номера его встречает насупленный Тэхён.

– Ой, только не говори, что тебе снова нужно выспаться! – дуется он и машет перед лицом Намджуна красной бейсболкой. – Ровно в пять вечера мы должны быть на площади Бастилии!

Намджун кивает, валится кулем на кровать, и моментально засыпает под недовольное бурчание отеленаследника.

Площадь Бастилии напоминает кишащий кошмар из униформ, нарядов и звуков – ветер полощет флаги, дети смеются, звуки музыки терроризируют уши сразу по всем направлениям.

– Ну весело же? – дергает Намджуна за рукав Тэхён и уносится за какими-то сладостями к ближайшим лоткам. Возвращается с бумажным стаканчиком кофе для Намждуна: – На, выпей, а то тебя арестуют по подозрению в зомби-апокалипсисе.

Намджун улыбается и присаживается на скамью под деревьями, прячась от солнца.

– Ты хоть физиономию праздничную сделай! – упрекает его весело Тэхён – А то подумают, что ты имеешь что-то против взятия Бастилии.

Девчонки стайками щебечут в разных направлениях. Намджун задумчиво разглядывает их обтянутые джинсами коленки.

– Тебя совсем девочки не интересуют, да? – ехидно интересуется Тэхён.

– У меня есть парень, – отрезает Намджун.

– Ух ты! – восхищенно выдыхает Тэхён. – Красивый?

Намджун улыбается. Красивый. И хочется рассказать. И не о Хосоке. Но он вспоминает кое-что и лезет в карман за телефоном.

Гугл радостно отзывается на запрос «Париж. 1942. Желтые звезды» и выдает иллюстрированные страницы информации.

… «Облава „Вель д’Ив“…. „велодром смерти“… „операция ‚Весенний ветер‘… ‚серия массовых арестов евреев‘… ‚должны были носить на груди желтые звезды‘… – страницы пестрят названиями и датами, и с каждой новой строчкой сердце Намджуна сильнее сжимается.

– Шестнадцатое июля 1942 года. Четыре утра. Шестнадцатое июля 1942 года. Четыре утра, – повторяет он всю дорогу в такси к отелю, поднимаясь к себе в комнату и позже, когда сидит неподвижно на кровати, дожидаясь глубокой ночи.

– Слушай, Тэхён, – говорит он. – А когда, говоришь, приезжает эта женщина? Ну, которая подарила твоему отцу отель?

– Послезавтра, – отвлекается от поедания чипсов рыжая макушка. – Шестнадцатого.

Намджун морщится от какого-то смутного чувства нарастающего беспокойства.

– А как ее зовут, говоришь? – уточняет он.

– А я не говорил! – лыбится угваздыкавшееся специями создание, облизывая пальцы. – Натали. Ее зовут Натали. Познакомиться хочешь? А говорил, девушки не интересуют. – И ржет, направляясь в ванную вымыть руки.

***

Запретная комната невозмутимо встречает тишиной. Намджун деловито подходит к зеркалу и ощупывает его по периметру. Зеркало молчит. Намджуну хочется думать, что ПОКА молчит. И он собирается уже было присесть в кресло и дожидаться момента, как за его спиной открывается дверь, и строгий мужской голос спрашивает:

– Молодой человек, что вы здесь делаете?

– П-п-простите… – паника холодной волной пробирается к самым корням волос и сковывает голову. – Я шел мимо… А тут дверь была открыта…

Служащий усмехается и жестом просит Намджуна выйти.

– А что это за комната? – растерянно наблюдая, как мужчина закрывает дверь своим ключом (Боже, какое счастье, что у Намджуна хватило ума не оставить свой дубликат в замочной скважине!), спрашивает недисциплинированный постоялец.

– Сюда входить нельзя, – отрезает служащий. – Эта комната – исторический объект. Сюда доступ запрещен руководством отеля.

Намджун расстроенно плетется за мужчиной. Понятно, что на расспросы тот отвечать не собирается.

– Извините, – потирает пальцем переносицу. – А что написано на табличке у входа в отель?

Мужчина оборачивается.

– Там написано, что в годы оккупации семья евреев, проживавших тогда в отеле, стала жертвами Холокоста, – чеканит он крайне вежливо и ледяным тоном. – Возвращайтесь, пожалуйста, к себе в номер, молодой человек.

Намджуну в номере не сидится. Он меряет шагами комнату, выходит на балкон, пристально смотрит туда, в просвет между домами, где плещется Сена. Он вспоминает взволнованные слова Джина о желтых звездах и о маленькой Натали. Ему кажется, что просто преступно сейчас оставаться в комнате и ничего не предпринимать. Перед глазами мелькают строчки с сайтов о том, как подло и вероломно ранним утром в дома и квартиры врывались полицейские и уводили евреев целыми семьями, с маленькими детьми и стариками, и увозили навстречу гибели. И он повторяет себе, что просто обязан найти способ предупредить Джина о том, что должно произойти рано утром 16 июля 1942 года, и пока он тут мечется в светлом будущем, где-то там, в прошлом медленно подползает к закату летний июльский день пятнадцатого.

– Где же Тэхён? – восклицает в сердцах Намджун и в который раз выскакивает на балкон. – Он так сейчас нужен!

Рассвет начинает мазать поверхности в легкомысленный розовый. С улицы доносятся звуки просыпающего города – шелест автомобилей по асфальту, звонки и поскрипывание. Измотанный бессонницей мозг дает сбой, и Намджун сам не замечает, как засыпает, положив руки на перила.

========== Натали ==========

– Ты чего не спишь, бродяга? – доносится откуда-то снизу знакомый бархатный голос.

Намджун вскакивает. Сколько он проспал? Солнце вовсю лакирует крыши домов и перила балконов.

Во дворе отеля к приезду уважаемой гостьи готово все. Персонал стоит, вытянувшись по струнке, в белоснежных рубашках и с идеально уложенными прическами.

У ворот останавливается автомобиль, и из него с помощью водителя выходит приятная женщина крайне преклонного возраста.

Приветствия звучат радостно, но не слишком шумно, даже чуток приглушенно – так приветствуют кого-то родного, кого ждали уже довольно давно, и вот, наконец, дождались. Намджун вглядывается в седые волосы Натали, уложенные аккуратно в пучок на затылке, в россыпи глубоких морщин по всему лицу, во всю ее сутулую сухую фигурку, и не находит ничего общего с той самой девочкой из парижского дворика, которая с такой гордостью расправляла на груди желтую звезду.

Краем глаза Намджун видит среди зелени мелькающую рыжую макушку.

Тэхён!

– Мне нужна твоя помощь, слышишь? – зловеще шепчет ему с балкона Намджун, но Тэхен машет руками и объясняет, что он с отцом должен встречать дорогую гостью.

– Пожалуйста! – чуть не плачет Намджун. – Пожалуйста.

И Тэхён кивает. Он заговорщицки улыбается и со всей силы пинает ногой садовый гидрант.

Вода начинает хлестать вверх пульсирующим фонтаном, орошая все вокруг: клумбы, скамейки, застеленные белыми скатертями столики и униформу служащего. Весь персонал отеля сбегается к гидранту в попытках спасти дорогую гостю от несанкционированного дождя.

Намджуну хватает минуты, чтобы слететь вниз по лестнице и, пользуясь отсутствием персонала в холле, проникнуть в комнату.

– Скорее, скорее, – подгоняет он сам себя. И подскакивает к зеркалу.

Но зеркало молчит.

Ни ряби.

Ни дрожания.

Ни свечения.

Молчит.

Слезы прожигают изнутри веки, губы обиженно поджимаются. Намджун хватает со столика забытую керосиновую лампу и дрожащими пальцами зажигает фитиль. Потом, подумав, запирает дверь изнутри, оставляя ключ в замке, и с лампой в руке подходит к зеркалу.

Минуты тянутся как липкая масса, цепляясь за каждое мгновение и подолгу повисая на нем. Намджун вглядывается в отражение, и у него уже начинают болеть глаза.

Ничего.

Зеркало молчит.

И тогда, отчаявшись, Намджун бьет по нему ладонью.

Такие зеркала… они особенные… с изъяном… Они много, что могут: показывать отражение настоящего, преломления прошлого и мгновения будущего. Но они очень хрупкие. И легко ломаются. И это Намджун понимает, когда в верхнем правом углу зеркального полотна появляется глубокая черная трещина. Она проявляется, расползается, делит угол надвое, угрожающе поблескивая.

– Нет, – шепчет Намджун. – Нет, пожалуйста, только не сейчас…

Отражение, пока еще не тронутое черными ломаными линиями гибели, вздрагивает и медленно начинает таять, а сквозь него проступают очертания комнаты Джина.

– Слава Богу! – выдыхает Намджун.

Самого Джина в комнате нет. Кровать не тронута. Страницы книжки, брошенной рядом с кроватью, трепещут. Странно, в такое раннее утро он должен бы быть еще в кровати.

Намджун выдирает из блокнота листы и быстро пишет на них даты, цифры и предупреждения.

– Ну давай же, Сокджин! Ну где же ты? – шепчет он взволнованно. И, будто, и правда, услышав его, Джин входит в комнату.

Он видит в отражении Намджуна. И улыбается. Тепло, словно своей улыбкой старается стереть с лица Намджуна вот это тревожное выражение. А тот в ответ показывает ему листы бумаги. Один за другим. И каждый из них кричит что-то очень важное. Лицо Сокджина меняется, он хмурится, потом испуганно вглядывается в каждый новый листок и кивает.

Кивает.

Ему все понятно.

Понятно.

Намджун смотрит на него, как он кивает, как смешно топорщится его челка, как поджимаются его губы, и такая тоскливая слабость его прошивает. Такая пронзительная и острая. И он протягивает руку к зеркалу и касается пальцами стекла.

Джин смотрит внимательно и протягивает свою руку тоже. Прикладывает кончики пальцев к стеклу. И замирает, глядя Намджуну в глаза.

– Ты будь осторожен, ладно? – шепчет Намджун. – Пожалуйста, будь осторожен.

Джин не слышит, видит только, как Намджун шевелит губами. И улыбается. И кивает.

Сердце ёкает, когда сначала отражение его пальцев на стекле, а потом и красивое лицо Джина разрезает глубокая черная трещина. Джин грустно следит за тем, как она ползет, и глаза его странно поблескивают.

Занавески за спиной пронзают первые лучи рассвета.

Утро.

Того самого шестнадцатого июля.

Джин вздрагивает, словно от какого-то звука и оборачивается. Потом подбегает к окну и выглядывает во двор. Бросает на зеркало взволнованный взгляд и быстрыми шагами выходит из комнаты.

Намджун беспомощно вглядывается, но зеркало сдает свои позиции перед разрушающим его рассветом, мутнеет, и вот уже бледное лицо Намджуна в отражении осыпается на зеркальную полку крупными серебряными осколками. И об эти осколки разбиваются блестящие светлые капли влаги, сбегающие по щекам.

***

– И тогда полицейские как тараканы ручьями потекли по лестницам и внутренним дворикам, они открывали каждую дверь и выбивали оконные рамы, только бы никто не ускользнул от них.

Маленькая седовласая женщина сидит за столиком во дворе отеля в окружении компании молодых людей, кажется, студентов, которые что-то быстро пишут в блокнотики. На столе перед ней – с десяток разнокалиберных диктофонов.

– Мама, услышав топот на лестнице, заметалась по комнате. Я помню, как будто это было вчера, как колотилось в груди мое маленькое сердечко.

Один из студентов поправляет очки на переносице и спрашивает:

– Как же вам удалось спастись?

– Не нам. Мне. – отвечает женщина. – Меня сын тогдашнего владельца гостиницы спас. Он студентом был, как и вы, жил в той вот комнатке за дверью.

Намджун потихоньку подходит ближе и встает чуть позади, напряжённо вслушиваясь.

– У этой комнатки есть тайна: дверь из нее вела раньше через тоннель под улицей к Сене.

– И сейчас есть этот тоннель? – задает вопрос глазастая девчонка с диктофоном в руке.

– Нет, – поясняет пожилой мужчина за спиной женщины. – Этот тоннель засыпали. Он начал обрушаться. По соображениям безопасности засыпали.

– У моего отца была договоренность с одной женщиной-француженкой, работавшей с ним на фабрике, – продолжает свой рассказ Натали. – Как только начинается облава, мы должны были спрятаться в тоннеле, а когда станет безопасно, эта женщина должна была подать нам сигнал – как будто кошку зовет, знаете? Сын хозяина знал об этой договоренности. И когда он заметил на улице полицейских, он прибежал за нами. Но не успел: полиция уже была в наших комнатах.

Голос Натали дрожит, и пожилой мужчина протягивает ей стакан воды.

Намджун, затаив дыхание, делает еще один шаг ближе, вслушиваясь.

– Помню, как мать в последнюю секунду толкнула меня за портьеру, что висела на двери. Я стояла там как мышка, даже дышать боялась, не то что плакать. А в комнате такой разгром творился: моя сестра плакала, мама прижимала ее к себе и плакала тоже. Отец пытался спорить с ними, просил не трогать детей…

Натали вздрагивает и вдруг закрывает лицо ладонями. Студенты затихают.

– Может быть, мы прервем нашу встречу? – заботливо склоняется к ней пожилой мужчина.

– Нет-нет, – Натали вытирает слезы. – Ребята столько ждали меня. Я сейчас возьму себя в руки.

Она глубоко вдыхает и продолжает:

– И я вдруг почувствовала, стоя там, за этой портьерой, как меня касается чья-то рука. Оборачиваюсь – а там он, Сокджин. Так звали сына владельца отеля.

Намджун стискивает зубы. Сжимает кулаки.

– Сокджин аккуратно меня за руку взял и вывел за дверь потихонечку. В нашей комнате за портьерами была еще одна дверь, она вела в коридор для прислуги. Он меня схватил на руки и побежал к себе в комнату. Открыл ту самую дверь, сунул мне в руки сверток с хлебом и вытолкнул в тоннель. Долго я там сидела, пока шум не стих.