Текст книги "Охотники и ловцы рыб (СИ)"
Автор книги: ITN-997
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)
Глава третья
С утра пораньше Всеслав действительно ускакал, захватив с собой Творимира и лучшего, хотя и совсем молодого, новгородского следопыта Добровита. А его новгородская невеста принялась налаживать связь с населением. Точнее, население принялось портить ей нервы. Но любой миссионер знает, что, когда кто-то активно портит тебе нервы – это такая ненормальная, но форма контакта. И, если возможно, то лучше такой случай не упускать.
Поэтому Любава, снова встретившись с паном Вроцлавским воеводой Гумбертом в гриднице, старательно ему поклонилась. К тому времени она уже переоделась в местный наряд. Нижнее длинное, обтягивающее фигуру платье поверх рубахи. И верхнее, более короткое платье с широкими рукавами, слегка приталенное, с поясом. Никаких бус, височных колец и прочих висюлек. Только изысканная вышивка по краю ворота и вышитые ленты, поддерживающие волосы в прическе. Темно синее верхнее платье девушке шло, и пан воевода с проблеском интереса оглядел похорошевшую невесту своего наследника. Вообще говоря, от рождения пана Гумберта звали Збиславом, или, еще проще, Збисеком, но он научился так грозно хмурить брови, если кто называл его этим простецким именем, что все быстро усвоили, что пан воевода такого не потерпит.
– Проходи, садись, самарянка, – вместо приветствия произнес он, указывая родственнице князя Ярослава на почетное место на помосте в полупустом зале с обогревающими его на славянский манер двумя печками.
Такого провокационного начала беседы Любава не могла пропустить мимо ушей.
– Пан Гумберт, вы забываете, что именно в беседе с Самарянкой наш Спаситель сказал, что ищет тех, кто будет Ему поклоняться в духе и истине. Евангелие от Иоанна, если вы не читали.
Пан воевода уселся на лавку и молчал довольно долго. Любава оглядела полупустой зал, столы и едоков. Мясо здесь вообще ели руками и бросали кости крутящимися под столами собакам. Одна такая собачка подошла и ткнулась носом Любаве в колени.
– Как ты можешь хвалиться, тем, что пользуешься оскверненным переводом Священного Писания, – заводя самого себя, заговорил пан Гумберт, поглядев на новгородку загоревшимися глазами. – Все же знают о том, что там написаны вещи вроде: "никто не подаст сыну вместо яйца скорлупию", тогда как в настоящем тексте сказано: "никто не подаст сыну вместо яйца скорпию", такого большого ядовитого паука.
Любава невольно усмехнулась забавной ошибке переписчика, который, конечно же, никогда скорпионов не видел и решил подправить святого Кирилла, переведшего Евангелие с греческого на славянский.
– Вот-вот, смеешься над искажением священного текста, – громыхнул пан Гумберт и, заведшись в должной степени, перешел в атаку, проявляя неожиданную осведомленность. – У вас на востоке сплошное двоеверие. У вас иконе Святого Власия народ приносит в жертву кусочки коровьего масла. У вас народ носит на шее образки с изображением Пречистой Марии с одной стороны и с оберегом-змеевиком с другой стороны.
Любава молчала, пережидая приступ праведного негодования всеми этими действительно нехорошими вещами. Огромная собака лизнула ей запястье, девушка осторожно отдала ей косточку, не отводя взгляда от возмущенного пана воеводы.
– У вас народ носит на шее пергаменты со словами "авраам, враам, раам, аам, ам", написанные друг под другом, и считает такие пергаменты магическим оберегом. То же самое вы проделываете с именем архангела Михаила. Кощунники! Лучше быть совсем язычниками, чем такими двоеверами и самарянами.
У него кончилось дыхание, и он невольно замолчал.
– Пан Гумберт, хотите, я вам почитаю Евангелие? – тихо спросила Любава. – У меня с собой правильный текст. Без всяких "скорлупиев". Хотя бы беседу с Самарянкой у колодца прочту, – и она серьезно посмотрела в глаза своему обличителю.
Наступило молчание.
– Хорошо, – неожиданно тихо ответил ей воевода. И сразу спохватился. – Познакомлюсь с оружием противника.
– Ну какие же мы противники?
– А кто же вы есть со своим Гейзенским Ойкуменизмом.
– Каким? Чем? Расскажите, пан Гумберт.
– Ты не слышала? Не слышала о двух друзьях христианах Горгонии и Дорофее, замученных императором Диоклетианом?
– Простите, пан Гумберт.
– Один из друзей считается покровителем Запада, а другой – Востока. Святой Войтех написал их житие, – как бы нехотя выдавил из себя пан воевода. – Часть мощей святого Горгония находится в Гейзе. И тамошняя братия проповедует идеи, что христианам нужно объединиться как в древности. Ну и, кроме того, что христианство нельзя насаждать мечом. Только, дескать, любовью и своим примером.
– И что здесь плохого? – огорченно спросила Любава.
– Сам Христос сказал, что дерево судится по плодам. С тех пор, как наш князь прислушался к гейзенским и клюнийским смутьянам, язычники перестали обращаться в христианство. Эти звери уважают только силу. Любовь они считают слабостью. И с ними нужно говорить на понятном им языке – с мечом в руках. Пока дело проповеди было в руках железных миссионеров из Магдебурга – все шло успешно. Народ крестился целыми землями. Как только речь зашла о любви да проповеди на родном языке – так все и остановилось. Вон, старший сын Вроцлавского каштеляна колдовством балуется, и никто ему слова поперек не скажет. Все с любовью, – с сарказмом закончил пан воевода.
Любава не стала возражать, и трапеза окончилась в молчании.
***
– Не знаю, какой из сынка каштеляна колдун, но то, что он шабалдахнутый, – это точно, – уверенно сказал Сольмир по дороге в деревню Вершичи. Когда Всеслав уехал, Любавин друг и спутник проявил активность и увез туда Любаву с Ростилой, заявив, что они хоть в баньке помоются, в замке-то панском, мол, удобства не ахти какие. – Нашел этот Збигнев месяц назад куриное яйцо, уверяет, что в виде раковины улитки, и носит его теперь под мышкой, высиживает духа-обогатителя, – весело рассказывал по дороге в деревню сказитель и сын главного муромского волхва. – Понятно, сам молчит, что неплохо, но еще и не моется, волос, ногтей не стрижет. Потом, помню, надо это яйцо пеплом из костей мертвеца посыпать. А где он в этой земле пепел от костей мертвеца возьмет. Тут, я слышал, за сжигание мертвецов – смертная казнь.
– Как?! – ахнула Любава.
Сказитель бросил на нее пристальный взгляд.
– Деревенские мне объяснили, что в этой земле христианство внедрялось немецкими миссионерами из Магдебурга. За хранение отеческих обычаев, таких, как сжигание своих покойников и тризну над ними – смертная казнь.
Любава заметно расстроилась. Сольмир, по ее наблюдениям, уже был на полдороге к тому, чтобы принять христианство. Здесь он наслушается, пожалуй. Еще станет таким же ехидным нехристем как Всеслав.
Сказитель заметил ее смущение и огорчение, подергал себя в задумчивости за отросшие светлые кудри и не стал рассказывать ей о том, что, по мнению местных поселян, христиане нужны власти только за тем, чтобы платить десятину на церковь.
Они молча подъехали по заснеженной тропинке к избушечке на окраине Вершичей. Там жила бездетная немолодая пара. У них-то и поселился отец Афанасий. Пока еще стояли холода, монаху отвели уголок в теплой избе, а после потепления он собирался перейти в клеть в холодной части избы.
– Это единственный двор в деревне, где без неприязни относятся к христианам, – тихо сказал отец Афанасий расстроенной Любаве, когда Сольмир увел Ростилу вместе с хозяйкой, посмотреть баньку. – Не знаю, о чем думают местные власти. Грядет такое народное возмущение, что здесь все будет сметено. Не понимают они разве, как бережно нужно относиться к народным обычаям? Особенно, если вместо них насаждаются иноземные?
Этот вопрос уже вечером Любава задала пану Гумберту после того, как все же прочитала ему Евангелие, удивительный эпизод о встрече Спасителя с простой женщиной, самарянкой, в жаркий летний полдень у колодца.
– Почему же, мы отлично понимаем, как крепко это быдло держится за древние обычаи, – ответил пан воевода, начальник Вроцлавского гарнизона, духовный сын и правая рука Вроцлавского епископа, – понимаем, что эти дети Веельзевула никогда не примут ничего доброго. Для них возможность иметь две, три жены и разнузданный блуд в ночь на Ивана Купалу важнее вечной жизни. Они должны погибнуть. Их, как и строптивых людей Израильских, погибших в Египетской пустыне, должно сменить новое поколение. Поколение тех, кто войдет в Землю Обетованную, победив в бою Амореев и прочих Хананеев. И эти доблестные сыны нечестивых родителей будут исповедовать чистую веру. Они уже не будут двоеверами, как люди в твоих землях!
Глаза пана воеводы горели блеском веры в то, что это дело правое.
– Это ужасно, – подавленно прошептала Любава.
Но пан воевода ее не слышал. Он был сейчас в будущем, среди новых людей, исповедующих неповрежденную язычеством веру. Новгородка тихо попрощалась и ушла к себе.
Тем временем, Харальд и Негорад присоединились к гридям Вроцлавского воеводы. Вооружение у польских дружинников, конников-рыцарей немного отличалось от того, к чему привыкли новгородцы, поэтому они с удовольствием осуществляли военно-культурный обмен знаниями. А Любава с Ростилой большую часть времени проводили в деревне Вершичи. Там их и застало весеннее потепление и разлив рек. Вода стремительно залила землю. Поселяне даже между домами плавали на лодках. Вылавливание плавающей скотины и птицы, хохот и общее веселье так увлекли и Любаву и Ростилу, что те забыли о всех своих горестях и самозабвенно приняли участие во встрече весны.
Но не тут-то было.
– Любава! Ростиша! – своим великолепным голосом прокричал Сольмир, подгребая на соседской лодке, пока что пустой, к лодке с трепыхающимися курицами, удерживаемыми мокрыми девицами. – Вам пора в замок. Прибыл гонец от Всеслава. Тот сегодня-завтра возвращается. И не один. Если не хотите моей смерти лютой, потому что все знают, что я вас из замка сманил, то бегом за мной.
– Мы не хотим твоей смерти…
– Что-то о Рагнаре?..
– Нет. Гонец ничего не сказал. Сказал только, что Всеслав встретил князя Болеслава на полпути в Гнезно, и теперь они все вместе едут во Вроцлав. Ой, дядько лысый, никак с тобой знакомиться, Любава. Держись!
***
Всеслав действительно встретил своего князя на полдороге в Гнезно. Слухи о странных событиях в Муромской земле дошли до Болеслава раньше, чем ко княжескому двору добрался его посланник. И князь решил наведаться во Вроцлавское воеводство, тем более что он давно там не был. Всеслав пересказал те события, очевидцем которых стал, коротко, не затрагивая задевающих его лично деталей. Говорить пришлось в присутствии советников князя, и потому из отчета Всеслава выходило только, что князь Ярослав нашел дорогу в святилище Велеса и поджег его, тем самым окончательно затушив бунт волхвов в Залесье. И никаких синеглазых колдуний и прочих сентиментусов.
Болеслав молча слушал, делал свои выводы, но не был огорчен неудачной миссией Всеслава в Муромле. К тому времени князь Ярослав проиграл сражение под Лиственом, и уже было ясно, что объединенная Русь Польским землям в ближайшее время угрожать не будет. И все остальное сразу стало мелочью, забавной или не очень.
Болеслав не стал допытываться в присутствии своих советников у своего любимца, где это тот познакомился с родственницей князя Ярослава настолько близко, что та стала его невестой.
***
А по возвращении в замок Вроцлавского воеводы Всеслав был сразу встречен своим отцом, который с похоронным и отчасти злорадным видом сообщил ему, что, пока он был в отъезде, его хорошенькая невеста вовсю развлекалась со своим красавцем сказителем.
– Ты можешь быть совершенно спокоен насчет Любавы, – холодно ответил Всеслав. – Не знаю, насколько повреждена ее вера, но она никогда не забудет, что называется моей невестой. И чести моей не уронит. В отличие от многих христианок с твердой верой.
После этого колкого утверждения рыцарь прямиком направился в покои, отведенные его невесте. Но совсем не потому, что заподозрил ее во влюбленности в Сольмира, эту глупость он уже делал, и повторять не собирался. Просто хотел поскорее увидеть свою синеглазую зазнобу.
Та примеряла новомодный наряд, в котором должна была быть на пиру. Через пару дней начинался Великий Пост. И в здешних местах предшествующая посту, мясопустная неделя, называемая по латыни карнавал, воспринималась христианами как череда праздников. Голубоглазый, кудрявый красавец Сольмир действительно обретался рядом с Любавой, полулежал на широкой лавке, облокачиваясь на подушки и, прищурившись, разглядывал новгородку. А на той поверх тонкого темно-синего обтягивающего фигуру платья с узкими рукавами и длинным широким подолом, было надето нечто голубое узорчатое, сверкающее серебром с широким подолом чуть ниже колен, с широкими рукавами, чуть ниже локтей, подпоясанное на тоненькой талии серебряным поясом. Изящные черевички и синие с серебром ленты, удерживающие огненные распущенные волосы в прическе, довершали облик.
– Вот, дядько лысый, пока ты стоишь неподвижно, ты вылитая краса ненаглядная, – осторожно сказал Сольмир, не сводя с девушки глаз, закинув руку, чтобы подергать себя за кудри на затылке. – Но стоит тебе сделать несколько шагов, и хочется как раз глаза отвести. У тебя движения неженственные. Ты движешься как мальчик недоросль. В обычной рубахе ты выглядишь естественнее, чем в этом узорчатом платье. Не могу понять, почему. Видел я как-то княгиню Ингигерд, в свите которой ты выросла. Она хоть с луком со стрелами, хоть на коне, но движется как женщина. А ты – нет.
Любава осторожно, чтобы не помять платье, села на соседнюю скамью.
– Какой ты наблюдательный, – сказала она удивленно. – Ты прав. Я выросла среди мужчин, и все свое детство мечтала стать мальчиком. Но что же мне делать?
– Тебе нужно как-то изменить ритм своего движения, – ответил сказитель задумчиво, изо всех сил дергая свои русые кудри на затылке. – Иначе все местные панночки будут воспринимать тебя как чужую. Люди никогда об этом не думают, но ритм движения невероятно важен в узнавании своих и чужих. Ты движешься как бы под такую мелодию, – Сольмир просвистел мелодию со сложным разорванным ритмом. – Попробуй напевать про себя хотя бы вот что, когда движешься, – и он просвистел куда более плавный напев.
– Есть более простой способ, Любава, – улыбаясь, сказал Всеслав, молча наблюдавший всю эту сцену незамеченным, стоя у дверей и любуясь хорошенькой девицей. – Ты берешь меня под руку и движешься, приноравливаясь ко мне.
Любава повернула голову и улыбнулась в ответ на его заразительную улыбку.
– Ты вернулся, – обрадовано сказала она, согревая душу своего жениха своей искренней радостью.
Он прошел в горницу. Любава встала навстречу.
– Большой зал сейчас готовят к пиру. Ты слышала, в замок воеводы прибыл князь Болеслав? Будет и каштелян Вроцлава, отцы грода и другие знатные люди. Ты все еще не хочешь никому рассказывать, что Рагнар тебе названный отец?
Он подошел к девушке и осторожно взял ее ладони в свои.
– Нет. Мне страшно. А вдруг кто-то из них все же замешан в исчезновении. Тогда они станут еще более скрытными. Ты не узнал ничего нового?
– Ничего. Знаю только, что Рагнар уехал из Гнезно, но до Кракова не доехал.
– А его свита? Четверо сопровождавших посла воинов?
– Неизвестно, – Всеслав посмотрел поверх опущенной головы Любавы на наблюдавшего за ними Сольмира. Он бы обнял невесту, чтобы успокоить, но не под пристальным же взглядом сказителя.
– Что-то не так с ритмом движения? – ехидно спросил, наконец, Сольмира польский рыцарь.
– Нет. Пока Любава стоит, все нормально. С ритмом движения.
– А с чем ненормально?
– Ой, дядько лысый, не знаю, стоит ли говорить, что я слышал, – сказитель в последний раз дернул себя за русые кудри, уронил руку на колени и сел прямо на скамье, свесив ноги на пол. – Любава, я не знал, что Рагнар твой названный отец.
Девушка отвернулась от Всеслава, чтобы посмотреть в лицо Сольмиру.
– Ты как обычно ни о чем не спрашивал, а я ни о чем не говорила. И что же ты обо всем этом думаешь?
– О чем "обо всем"?
– О том, что я изображаю невесту Всеслава.
– И ты называешь это "изображать"?
Любава слегка покраснела, Всеслав сзади нее замер.
– С чего вы взяли, что новгородский посол Рагнар со свитой должен был отправиться из Гнезно в Краков? – резко спросил Сольмир.
– Рагнара ждали в Кракове. И он там не появился, – ответил Всеслав.
– Он должен был двигаться по Висле?
– Да.
– Я вчера поболтал немного со Збигневом. С сыном здешнего каштеляна, если ты, Любава, забыла.
– С колдуном?
– Угу. У него как раз дух обогатитель не вывелся. Збигнев побрился, ногти, волосы постриг, помылся, на человека хоть стал похож. И мне рассказал, что четверых пьяных новгородцев видели где-то недалеко от Глогова. А это совсем не на Висле. Он, смеясь, рассказывал мне о пьяных выходках чужеземцев. Новгородцы легко узнаются здесь по говору.
Всеслав положил руки Любаве на плечи успокаивающим жестом.
– Я сейчас же пошлю своих людей, расспросить о новгородцах. Збигнев сказал тебе точно, где их видели?
– Нет. Но я не расспрашивал. Прости, Любава, я не знал, что тот посол так тебе дорог.
– Я сейчас распоряжусь. Но есть еще кое-что, Любава, – Всеслав убрал руки с Любавиных плеч, обошел ее по кругу и встал перед ней, чтобы видеть глаза девушки. – Я узнал, почему князь Болеслав дал распоряжение, убивать и выгонять афонских монахов.
– Почему? – грустно спросила Любава.
– Это не та история, которую я бы стал рассказывать своей невесте, – нерешительно начал польский рыцарь, опустив глаза, подбирая слова. Любава молча смотрела на него, ожидая продолжения.
– Одной панне очень понравился пленник, захваченный Болеславом в Киевских землях, – осторожно начал Всеслав. – Она выпросила или выкупила киевлянина у князя. Пыталась сделать своим мужем. Но мимо проходивший афонский монах постриг ее пленника в монахи. Панна пожаловалась князю Болеславу. Тот, узнав, что это не единственный случай, отдал распоряжение, выгнать всех афонских монахов со своих земель.
В горнице повисло молчание.
– Я пойду, отдам нужные распоряжения? Я сразу после возвращение пошел, повидать тебя. Не успел поговорить со своими людьми…
– Всеслав, пожалуйста, потом вернись за мной, проводить меня на пир, ладно?
Всеслав слегка поклонился и направился к выходу.
– Он уйдет, а я добавлю, Любава, то, что рыцарь постеснялся сказать своей невесте, – хмуро сообщил Сольмир. – Я слышал эту историю от дедка Опанаса. Всеслав ее очень неуклюже сократил.
Всеслав замер, не дойдя до двери, развернулся и приготовился слушать, скрестив руки на груди.
– Некоторые истории, в том числе и эту, нужно рассказывать полностью, – наставительно сообщил Сольмир. – Хотя я понимаю, почему твой жених ее сократил. Но я сейчас подумал, что она может тебе пригодиться. Потерпи. История действительно противная. Хотя и не такая идиотская, как во Всеславовом пересказе. Начать надо с того, что панночка эта была одной из полюбовниц Болеслава. Баба, говорят, невероятно горячая. Она увидела христианина по имени Моисей среди отроков княгини Предславы. Уговорила князя отдать пленника себе. Бывшей своей полюбовнице князь отказать в такой просьбе не мог. Этот Моисей, венгр по происхождению, очень красив, и горячая панночка хотела его себе в полюбовники. Он отказался. Она сказала, что отдаст в его распоряжение свое имение и саму себя в качестве жены. Он отказался. Тогда она отправила его в темницу и приказала его бить. Моисея избивали до полусмерти. Он стоял на своем. Мимо проходивший афонский священник постриг полуживого пленника в монахи, и, как это называется, благословил терпеть дальше. Тогда та баба, поняв, что он для нее потерян безвозвратно, в горячем злобном порыве оскопила венгра. Когда несчастный выжил после этого, отдала его княгине Предславе обратно. И тот афонский монах, священник, который постриг Моисея, был приглашен княгиней в свой дворец. И там он сказал слово, Обличительное. Так я говорю?
– Проповедь после службы?
– Наверное. Он сказал, что напрасно, мол, княгиня, дщерь Владимирова, стала наложницей князя Болеслава. Королем Славии тому не быть, а душу она свою загубит, если не покается. Ради тщетной мечты она отдает то, что для христианки дороже всего – надежду на вечную жизнь.
– Это у кого же хватило аудации, сказать такое вслух? – спросил Всеслав от двери. – Многие так думают, но вслух назвать стремления князя суетной мечтой – неслыханная дерзость. Кто это был?
– Да так… Священник один. Княгиня, говорят, рыдала. Женщины рядом с ней тоже. И в порыве покаяния – я правильно сказал? – Предслава дала князю Болеславу от ворот поворот. И вот тут появляется наша горячая панночка, бывшая Болеславова полюбовница, и жалуется князю на афонского монаха, лишившего ее вожделенного удовольствия. И тогда князь в ярости отдал приказ – поубивать всех афонских монахов на своей земле.
Любава, сильно побледневшая, опустилась на скамью рядом с Сольмиром. Тот, бросив быстрый взгляд на Всеслава, обнял девушку за плечи, притягивая к себе, Всеслав тяжело вздохнул и промолчал, не сводя со сказителя настороженного взгляда.
– В той корчме, где буйствовали четверо новгородских пьяных воина, тоже была какая-то панночка, – тихо закончил Сольмир. – Любава, тебе нужно встретиться с княгиней Предславой. Она может что-то знать.
– Под Глоговым? – резко уточнил Всеслав, стараясь не смотреть на Любаву. – Замок панны Катарины где-то там. И она как раз говорила, что мечтает соблазнить монаха…
– Какой еще панны Катарины? – Любава вскочила со скамьи.
Всеслав снова тяжело вздохнул. Потом грустно улыбнулся.
– Это опять не та история, которую мне приятно рассказывать своей невесте. Панна Катарина давно положила глаз на Рагнара. И как бы не получилось…
Он резко замолчал, потому что задетая за живое Любава сосредоточенно вдыхала и медленно выдыхала, чтобы хоть как-то успокоиться.
– …что она может знать, что случилось с Рагнаром, – быстро закончил Всеслав.
В дверь постучали, потом вовнутрь просунулась лохматая голова.
– Пан Всеслав, тебя долго ждать? Пир скоро начнется, а ты с дороги. Не умылся, не побрился.
Пан Всеслав рассеянно провел рукой по небритому подбородку.
– Из-за этого треклятого пира я не могу немедленно отправиться разобраться, – мрачно сказал он. – Но я пошлю самых надежных своих людей. Они выяснят, что возможно.
– Очень тебя прошу, – Любава подошла к рыцарю, положила руки на рукав свитки, умоляюще заглянула в серые глаза, еле сдерживая слезы.
Тот сжал ей руки, буркнул что-то маловразумительное и быстро направился к двери.
– Всеслав, – тихо окликнула его Любава, – я тебя жду, чтобы под руку с тобой войти в Большой зал. Без тебя это будет невыносимо. Придешь?
– Помню, – ответил Всеслав, закрывая дверь за собой.
