Текст книги "Уподобляясь животному миру (СИ)"

Автор книги: IReen H

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Вспоминаю о его объятиях, о его запахе, о потерянном его утешении и вдыхаю через нос, почти отчаянно. Сжав пальцами переносицу, вижу, как раздуваются мои ноздри, но все, что чувствую – это запах пива на моих руках и сигаретная вонь от волос.

Он сокращает расстояние между нами, выражение его лица побуждает меня отдалиться. Мои каблуки шаркают по плинтусу, а лопатки вжимаются в стену. Он останавливается прямо передо мной, а я боюсь отвести взгляд от расстегнутых пуговиц у его воротника. Не знаю, что виднеется в моих глазах, но что бы это ни было, только не стальная уверенность, которая мне так нужна.

– Теперь ты чувствуешь мой запах, Белль?

Мои глаза круглые, невозмутимые и широко распахнуты. Подняв глаза вверх, вижу каждую пору на его лице, щетину на подбородке и над верхней губой, серо-зеленую мозаику радужки. Видны его зубы, его клыки, когда с его губ слетает слово «дыши».

Приказ – и я его выполняю.

Тот свитер в прозрачном пакете, хранящий слабый его аромат, становится жалким по сравнению с обрушившейся реальностью.

Острый аромат пряностей. Его пота, его мыла. Насыщенный. Съедобный. Я сжимаю зубы, желая попробовать его, желая наполниться каждой малюсенькой его частицей, которая когда-то меня касалась. В аромате хранятся его молекулы, и я могу вобрать их в себя, если буду дышать глубоко. Я могу изменить свою биохимию, лишь делая вдохи.

Он смеется. Горьким, неискренним звуком.

Этот смех. Мне знаком вежливый смех, который он дарит людям на общественных мероприятиях, его небрежный смех, нервный смех, настоящий смех. Тот, который доносится из глубин его души, которую я когда-то считала своей.

Но она таковой не являлась.

Потому что этот смех мне незнаком.

– Ностальгия замучила, котенок? Как и меня сейчас? Или она мучала бы меня, не пропахни ты пепельницей?

Смесь из используемых им старых кличек и оскорблений заставляет меня выпрямиться. Я через силу расслабляю челюсть, пытаясь унять неустанную пульсацию в глазах.

– Чего ты хочешь? Для чего я здесь понадобилась?

– Нам надо покончить с этим, моя Белль. Нам нужно завершить все. Довести до ума. И жить дальше. Ты хочешь подписанные документы. Ты хочешь свободу. Я хочу тебе ее дать.

Но я не хочу. Я правда ничего из этого не хочу. Я хочу лишь стать хорошей, стать лучше, иметь возможность измениться. Или чтобы изменился он. Но это… это перспектива, похожая на туннель Вайла Э. Койота. Нарисованная фальшивка, где я бы искала выход, но влетела бы только в бескрайнюю гору. Бесполезно.

Измениться невозможно. Я та, кто я есть. И он тот, кто есть, и удерживать его в клетке неправильно. Ему не суждено быть одомашненным. Он создан для дикой прерии. Дикая прерия создана для него. Она видна в его губах, в его широких плечах и пронизывающем взгляде. В его позе, в его песнях. Даже в его аромате, который до сих пор с опьяняющей, необъятной живостью, с кружащимися в нем феромонами, сдавливает мой мозг. Как аромат девясила, стоящего в сосуде.

Я поднимаю подбородок. Очень свойственный жест для меня, папиной дочки, невообразимое упрямство которой сопутствуется постукивающей ногой и решительным взглядом. Он всегда говаривал мне: «Будь смелой, принцесса. Папа не всегда будет рядом, чтобы постоять за тебя».

Он думает о том же. Я понимаю это по его лицу. Слышу эхо в своем сознании, превращающееся в действительность, пока он говорит, и слово льется мягким мурлыкающим акцентом:

– Будь смелой, принцесса…

– Не говори мне этого.

Он переступает с ноги на ногу, вытаскивая из заднего кармана пачку свернутых бумаг. Копии наших документов по бракоразводному процессу.

– Я не могу подписать их. Не могу, пока не прояснится ситуация. Видишь ли, моя Белль, тут говорится… – Он открывает их, просматривая слова, ведя пальцем по строкам и громко зачитывая: – Расторжение брака по вине. Измена, моя Белль. Которую ты не совершала.

Не совершала. Но дело не в этом.

Я чувствую, как стягивается скальп. Как встают волосы дыбом. Лучше прояснить все сразу.

– Откуда ты узнал?

Медленное движение.

Его руки.

По его волосам.

Ожесточение, отчаяние и грация, с которыми он проделывает все. Абсолютно все.

– Я виделся с ним несколько месяцев назад. Я провел с ним очную ставку. В тот вечер я не был твоим кротким поэтом. Несмотря на твое представление обо мне, я мужчина.

Лишенная дара речи, я качаю головой. Мое представление о нем. Его представление о моем представлении о нем. Оба ошибочны. Я не думала, что он проведет очную ставку с Эмметом, но не из-за кротости. Хотя, может, и из-за нее тоже. Я никогда не видела, чтобы Эдвард демонстрировал переизбыток тестостерона – вспышку агрессии или враждебности.

Он кивком отвечает на мой жест. И обвинением – колким, подчеркнутым и жестоким.

– Ты изменила меня.

Его взгляд темный, скрытый и пристальный. Его губы приподнимаются, демонстрируя зубы, демонстрируя его битву.

– Теперь я ненавижу. Слышишь, моя Белль? Ненавижу. По крайней мере, так ликвиднее.

Он имеет в виду свою музыку. Раньше, когда он писал в нашем доме, она была иной, полная громкой поэзии и мелодичности. Теперь она изменилась. Теперь это боль раненого животного, рыдающего от попадания в ловушку. Крик раненого человека. Свобода тоже может стать клеткой.

– Теперь ты пишешь лучше. Твоя музыка сквозит натуральными эмоциями.

Он сутулится, наклоняется, чтобы посмотреть мне прямо в глаза.

– А мне плевать. На качество моей музыки. И на твое мнение о ней.

Он отступает, и облако его аромата оставляет меня наряду с ним.

Несмотря на рану, открывшуюся на сердце, говорю:

– Пока. У тебя не было…

– Не смей, моя Белль! Черт возьми, не смей!

Его руки сжаты в кулаки. Мои тоже. Но именно его слова похожи на удары.

– Не смей брать на себя ответственность за мой успех. Не смей заявлять на него права, говоря, что стала причиной моих страданий.

– Я лишь имела в виду, что…

– Я прекрасно понимаю, что ты имела в виду, жена.

Я вздрагиваю. Удар этого слова приносит самую острейшую боль, и сердитая гримаса на его лице исчезает.

Он трет ладонью глаза, рот, рука задерживается на подбородке, и я отмечаю то, что отражает мое неизменное отчаяние.

Разве его жизнь не стала лучше?

– Что же нам делать с нашим браком? – сквозь пальцы говорит он.

Я – сама кротость, мой голос – шепот, устремленный к полу.

– Покончим с ним?

Искра в его глазах вспыхивает пламенем, и он отвечает мне таким же шепотом:

– Ты… за все годы разлуки… ты… со сколькими мужчинами ты трахалась?

Мои щеки румянцем отвечают пламени в его глазах. Жар заставляет меня закрыть глаза, пока я пытаюсь дышать, пытаюсь подобрать правильный ответ. Но его не существует.

Ноль означает, что моего адюльтера не бывало. Число большее – ложь, и я сомневаюсь, что могу ее придерживаться.

– Я потеряла им счет, – с трудом отвечаю я.

Он смеется. Снова холодно и неестественно.

– Трудно считать до нуля, верно?

Открыв глаза, взглядом порицаю его. Его ответная улыбка снисходительная, незнакомая.

– Ох, я знал. Ты гребаная лгунья, Белль.

– А ты?

– Что я?

– Сколько… сколько… – Я обгрызаю губы. Не хочу спрашивать. И не думаю, что хочу знать.

Его лицо холодное, а когда он заговаривает, то смотрит так, словно сам не может поверить в сказанное. Его голова чуть покачивается, а лоб морщится от гнева.

– Со многими.

Боль у меня в груди, наверное, такая же, какая бывает при сердечном приступе. Я обнимаю себя руками, стараясь держаться. Я знала, но не верила.

– Потерял счет, да? – мой голос дрожит, как и все внутри меня, как и мир под моими ногами. Как моя реальность. Трясется.

Он отстраняется от меня. Хотелось бы думать, что на его лице – сожаление. Ожидая его слов или хотя бы намека, я продолжаю:

– Зачем?

Как будто он не знает сам. Он спрашивает так, точно ему нужен мой ответ.

– Если верить твоим словам, я не делала этого.

– Признайся уж наконец. Почему ты позволила мне поверить в твою неверность? Почему ты до сих пор врешь?

Наши взгляды встречаются, и мой удерживает его.

– Я люблю тебя, Белль, но ненавижу свою жизнь.

Стены комнаты откидывают мои слова рикошетом ко мне. Эхо его слов – он должен помнить их. Они до сих пор стучат и крутятся у меня в голове.

Я люблю тебя, Белль. Но ненавижу свою жизнь.

Он отшатывается назад, лицо серьезное, но печальное, голос опустошенный.

– Теперь я ненавижу все. Включая тебя. У меня даже этого больше нет.

Внутри все переворачивается, и я решаю, что пора покончить с этим. Ничто не кончено. Ничто нельзя простить и решить. Я выпрямляюсь и делаю несколько глотков воздуха. Я должна выбраться отсюда до того, как сойду с ума. До того, как стану горевать обо всем содеянном и потерянном. Мне нужно выпить бокал или четыре.

Я прочищаю горло, собираясь оповестить его, что ухожу. Он понимающе смотрит на меня, отворачивается, вытаскивает стаканы из небольших полиэтиленовых пакетов и достает из мини-бара ликер. Ставит бутылки и стаканы передо мной, и я тут же откручиваю крышки от бутылок с водкой и наливаю их в один стакан.

Осушаю четырьмя глотками, пока он начинает потягивать что-то, похожее на «Джеймсон». Он пьет так, как будто пьет с рождения. Глаза слезятся от жесткости водки и ее остаточного тления во рту.

– Лучше? – спрашивает он поверх стакана.

– Ничуть.

Он допивает все большим глотком и ставит пустой стакан рядом с моим, остекленевшими глазами осматривая меня, пока накал вкуса не оставляет медленно его лицо.

– Тогда мы поступим так.

А затем он предлагает нечто безумное, нечто, на что я соглашаюсь.

До квартиры я добираюсь на лифте, а не по лестнице. Мои ноги подкашиваются под тяжестью ночи, и я прислоняюсь к помятой металлической панели, не представляя, как выдержу следующие двадцать четыре часа.

На таблетках, небось.

А свелось все у нас вот к чему:

Он подпишет документы о разводе, когда удостоверится в моей измене. Так все будет по закону, заявил он, как тому и должно быть. Слов моих – недостаточно. Нужны доказательства.

Откровенно говоря, я просто хочу, чтобы ты трахнулась с другим. Вот и все, что он сказал.

Будет еще пункт про деньги. Компенсация, своего рода. И больше он никогда не желает обо мне слышать.

Я плеснула еще водки.

– Так ты будешь смотреть? – наконец-таки спросила его я.

Он сложил пальцы пистолетом и указал на меня, подтверждая.

Мне бы стоило спросить у него: «почему?». А я спросила: «С кем?».

– На мой выбор.

– Могу ли я дойти до оргазма? – Еще один глупейший вопрос. Но мозг отказывался включаться.

– Мне все равно.

– Где?

– Здесь.

На его лице ни тени эмоций. Я изучаю его в попытке понять хоть каплю того, что вертится у него в голове. Но в мыслях только одно: сумасшествие. Словно он хочет доказать себе что-то. А может, мне.

И тогда я задала главный вопрос:

– Почему?

Но в ответ он лишь пожал плечами так, будто само это движение было для него болезненным.

– У меня есть причины.

Я заметила, что в этом нет никакого смысла, а он заявил, что оный ему и не нужен.

И затем я согласилась коротким «ладно».

***

Он находит меня в конце смены. Высокий мужчина в темном костюме, со стянутыми в хвост светло-русыми волосами. Не произнося ни слова, кладет карту-ключ на мой поднос вместе с салфеткой. Не могу отвести взгляда от номера комнаты, написанного почерком, что я прекрасно знаю; я смотрю, а наклонные линии размываются.

Вглядываюсь в голубые усмехающиеся глаза, хотя выражение его лица – деловая учтивость. Может, он замечает мою панику, поскольку ухмылка его исчезает, и он одаривает меня небольшой милой улыбкой.

– Я тоже нервничаю, – говор его зажатый; не ирландский, как у моего мужа. Может, валлийский. Он протягивает мне руку.

– Джеймс.

Я смотрю на нее, потом – на него, прежде чем перенести поднос на одну руку, чтобы пожать ее.

– Белла.

Он кивает.

– Я знаю.

– Что он… что он тебе сказал? Заплатил, да?

Губы его сжимаются, и он качает головой, точно ответы на эти вопросы – тайна, кою он не собирается обнародовать.

– Скажи хотя бы, откуда ты его знаешь?

Он вновь улыбается, и я вижу проясняющуюся с одной стороны ямочку.

– Тех-менеджер я.

– А, – я правда не знаю, что еще сказать. Он, кажется, понимает. Склоняет голову в мою сторону, снимая воображаемую шляпу, и уходит.

Я смотрю ему вслед, наблюдая, как он удаляется, держа небрежно одну руку в заднем кармане джинсов. Он растворяется в толпе, но я знаю, что увижу его снова через тридцать минут и тридцать этажей.

После смены я переодеваюсь в джинсы и футболку, нахожу Гарретта в баре, заказываю тройную водку с мартини и зажмуриваю глаза от обжигающих ощущений. Пока еду, вытаскиваю из кармана «Ксанакс» [1] и глотаю, не запивая.

Неужели я собираюсь это сделать?

Да. Собираюсь.

У меня свои причины. Глупые, но все-таки причины. Не беря в расчет деньги и подпись.

Может, я ошибаюсь, но все это походит на блеф.

Видно, что у Эдварда денег как грязи, гнева в избытке и месть застилает глаза. Но все-таки это – не он. Это – не его способы.

Ты изменила меня.

Я перетаптываюсь с ноги на ногу. Разглядываю свое расплывчатое отражение на медной панели под приглушенным освещением. Сама бледная, губы же розовые и выделяются, точно кровь на бумаге.

Неужели я собираюсь это сделать?

Лифт звенит, и сердце ухает вниз. Дверцы разъезжаются с шумом, я же не двигаюсь. Спирали ковра все те же, хоть я и приминаю их одной ногой.

– Будь смелой, принцесса.

Я пролетаю через коридор прямо к номеру, размахивая ключ-картой как хвостовиком [2]. Провожу через слот, наблюдая, как загорается зеленый свет, и толкаю дверь.

Там тихо и мирно, и внезапно появляется такое чувство, что я очутилась в яме отчаяния. Вместо альбиноса, встретившегося со мной и убедившегося, что я здорова и способна перенести животный трах, тут в ряд на мраморной полке стоят крошечные бутылки ликеров.

– Это будет изощренная пытка, ко всему прочему.

Лед стукается о стекло, и я обнаруживаю Эдварда в углу, где он сидит в неудобном на вид кресле цвета горчицы, наклонившись и опершись локтями о колени. Он переводит взгляд от бокала в руке ко мне, сокрушенный, но наконец-то с толикой улыбки, которую раньше я всегда обнаруживала. Его же волосы предают его. Как это и всегда было. Он проводил по ним пальцами.

Я просто смотрю на него, а он смотрит на меня, чуть покручивая жидкость в бокале, отчего позвякивания льда нарушают тишину. Дзынь, дзынь, дзынь. Холодные всплески выпивки.

Я должна уйти. Мысль отчетливая, громкая, и, чтобы заглушить ее, я откручиваю пробку миниатюрной бутылки, не знаю чего, ибо слепо беру первую попавшуюся. Вкус приходит после обжигающих ощущений.

Текила. Фу. Произношу я вслух.

Украдкой бросаю на него взгляд и сглатываю.

– А… где… ну, ты знаешь, где этот Джеймс? – Я пожимаю плечами, чувствуя, как эйфория от спиртного пробирается в голову.

– Придет.

Я фыркаю. Безо всякой скромности. «Ксанакс» дарит расслабленность мышцам сейчас. Конечности мои не напряжены, а я отношусь ко всему по большей мере так: будь что будет.

Прислоняюсь к стене и чуть откидываю голову назад, вглядываясь в потолок. Миллионы мыслей, что желают быть высказанными, взрываются в голове. Туманные, бесполезные, потому как я не собираюсь оглашать ни одну из них.

Разносится сигнал – звук, от которого сердце перестает биться, звук, от которого все воздействие «Ксанакса» сходит на нет, и я наблюдаю, как дверь распахивается вовнутрь. Джеймс проходит, его притягательность, что была на этаже казино, улетучивается, уступая место чванству и ослабленному галстуку. На кой он его носит, я не знаю. Может, чувствует так себя больше похожим на героя-любовника.

От этого я ощущаю себя еще большей шлюхой.

Он обходит полку с ликерами, браво делая три шага по направлению к чертовому спальному месту и останавливаясь предо мной. Мне знаком этот взгляд. Он подавляющий. Это неизбежный взгляд убийцы, ленивая полуулыбка… заявляющая, что не успеет и двадцати минут пройти, как он возьмет мою крепость штурмом и разграбит мой сарай. Или то, в чем больше надобности.

Понадеемся, что через тридцать минут с этим будет покончено. Мне просто нужно пережить тридцать этих долбанных минут. Я смогу. Думаю, что смогу.

Моргаю. Веки точно свинцовые, разлепить их почти невозможно. А когда же мне это удается, мир остается все тем же, каким я его и видела.

– Выпьешь? – Эдвард строит из себя хозяина. Мне кажется это несколько забавным, учитывая стечение обстоятельств.

Не изволите ли коктейльчика, прежде чем трахнуть мою жену?

– Нет, – отвечает напарник, взгляд его не отпускает моего лица.

– А я вот не откажусь.

И я спешно отхожу, а мои пальцы оборачиваются вокруг еще одного бутыля. Замечаю, что рука дрожит, и опираюсь ею на поверхность мрамора, даря прохладу коже и сознанию. Заторможенные улучшения в ощущениях подчеркивают дистанцию между мной и реальностью.

Онемение пальцев вопреки покалывающим ощущениям на коже тыльной стороны руки вынуждает прикрыть глаза. Горячее дыхание омывает мое ухо, касаясь носа. Недурно – травянистая дикая мята, сдобренная шлейфом ментола, но все равно приводящая в замешательство.

Он что-то шепчет. Но слова размываются в сознании. Я понимаю, что они английские, или таковыми были, когда слетали с его губ. Но это лишь теплая влага, ибо его слова растворяются в ласке его же языка. Сначала – поверхность уха, затем – его раковина. Волоски вздымаются на шее, на голове, и я вынуждаю себя не двигаться. Чтобы не отстраниться.

Паническая осознанность необратимости скручивает меня. Туго. Доставая до горла и сердца. Требуя положить этому конец. Завершить все в этот момент, здесь и сейчас. Воображать, говорить себе, что я смогу – несложно.

Но я не знаю, смогу ли.

Он поворачивает меня, телодвижениями направляя к кровати. Тело мое соприкасается с матрасом, и я сажусь, а Джеймс склоняется, одной рукой опираясь рядом со мной, а другой проходясь по коже талии.

Ты не должна отталкивать его. Не должна.

Он поднимает подол футболки, ища мой рот, но я не в силах противостоять инстинктивному повороту шеи. Так что он осыпает поцелуями мои подбородок, уши, ключицу. А потом стягивает мою футболку через голову и отбрасывает ее. Поглаживает грудь, сжимает ее, разводит, бормоча восхищения.

Я не противлюсь этому, вообще о нём не думаю. Мой разум сосредоточен на темном угле, где сидит Эдвард. Его взгляд. Я ощущаю его на себе. И слышу всплески жидкости в стакане.

И начинаю целенаправленно замыкаться, пытаясь забиться в пустоту внутри себя. В ту часть, которую не волнует то, что я старею под показной оберткой Вегаса, как омлет под инфракрасным излучением.

Все еще горячая, возможно. Но не дышащая теплом.

Совсем не посвежевшая.

Увядшая и дряблая, покрывшаяся коркой времени. Вкус жизни вытекает из меня кровотоком, как и инстинкт самосохранения. И я скрываю все это пластиковыми улыбками и комками теней для век.

Мне хотелось бы как-то проявить волю. Например, свалить с этой кровати, надеть лифчик, коему уже три года, напялить футболку через голову, показать Эдварду фак, а потом никогда не заходить к нему на фейсбуке снова.

Никогда не думать о его губах, сминающих уста другой девушки.

Потому что я мыслю об этом каждый день. Это как чистить зубы. Простая рутина.

Соски напрягаются, когда Джеймс начинает ласкать их пальцами. Всплески в углу усиливаются. Затем – ненамеренный хруст льда между зубами.

Я просто хочу быть свободной. От своего бремени, этого места, от себя. Я так устала от этого королевства кривых зеркал, которое вкладывает мне в протянутую руку из раза в раз жалкую кучку дерьма, тогда как я тянусь за чем-то значимым. Я безумно устала от этой пустоты, что пожирает меня изнутри и кою я заполняю наркотой и спиртным. Но это не помогает… в то время как она меня поглощает. Поглощает и увеличивается. И завладевает мной.

Устала от пронизывающего одиночества моего заброшенного пристанища. От всех его вещей, что насмехаются надо мной из коробки.

От всякого звука шагов по коврам казино и всех скользких поддонов подносов, забранных у бара. Устала от людей, улыбающихся мне, от звуков их потерь и необузданности побед.

Я устала от зависти и тоски. Устала от всего.

От этого самого мига. От рук незнакомца, сдавливающих мою плоть, ощупывающих все мои чувствительные местечки своими бессмысленными прикосновениями.

Я стискиваю зубы, изо всех сил стараясь не замечать его тихих восхищенных возгласов, пока он пощипывает и сжимает кончики моих грудей. Его макушка появляется в поле моего зрения, и я понимаю, что он планирует посасывать их. Отворачиваюсь, огораживаясь от реальности, не смотря.

Я не плачу. Не стану.

Я прижимаюсь лицом к покрывалу, надеясь, что этого окажется достаточно, чтобы промокнуть слезинку, застывшую в уголке глаза, прежде чем она соскользнет вниз, после чего затеряется в волосах.

Я стараюсь не думать о конверте с деньгами, что лежит на полке. Не из-за них я согласилась на все это. Совсем не из-за них. Это для меня точно вызов.

Вбираю в легкие воздух.

Я ощущаю собственный гнев. Я ощущаю детскую раздраженность. Часть меня, что всегда права и уверена в своей правоте, кипит от несправедливости. Ярость клокочет прямо под поверхностью. Я думаю о случайном, но все же заинтересованном взгляде Мисс Дреды, стоящей рядом с моим мужем – моим – вот кто из нас двоих фактически нарушил супружескую верность. В конце концов, он еще не подписал необходимые бумаги.

Он может злиться на меня, но, несмотря на всю детскость моего поступка, всё, что я сделала, я сделала для него.

И я ненавижу, тоже.

Отстраняю Джеймса, освобождая грудь от влажных причмокивающих посасываний его рта. Он откидывается таким образом, что оказывается сидящим на ногах, с покрасневшей шеей и криво повисшим галстуком. Мои попытки взять верх над ним глупы, стрела берет свое начало из лука. Наши рты сливаются, сталкиваясь зубами, тем временем как я тяну его за галстук, пытаясь его стащить. Его руки, теплые, обжигающие, сдавливают грудь, и он опускает голову, чтобы коснуться вздымающихся холмиков губами.

Наблюдаю за ним, стягивая резинку с его «конского хвостика», а затем, позволяя упасть ей на пол, нахожу взглядом Эдварда. Через плечо Джеймса смотрю на сидящего в тени Эдварда, раздраженно глядящего на меня. Я взглядом, точно ножом, наношу ему удар прямо в лицо, тем временем позволяя пальцам скользить по жестким светлым волосам Джеймса.

Я просто хочу, чтобы Эдварду стало не наплевать. Пусть только на какое-то мгновение. Хочу, чтобы он вспомнил, кто я и что когда-то значила для него. Всего лишь на секунду.

Я обвиваю шею Джеймса руками, не отрывая его от его действа, и слегка откидываю голову, открывая тем самым шею и при этом удерживая взгляд Эдварда.

– Пошло все лесом. – Только я изрекаю это, как мои губы сминают с животной страстью.

К моему удивлению, он поднимается.

Звук удара стекла о мраморную столешницу невероятно громок. И весьма решителен.

– С меня хватит.

Джеймс застывает напротив меня. Я не отпускаю его. Внезапно нервничая больше, чем в любой другой момент до этого; вся моя ярость испаряется, точно дыхание в пустыне.

Стараюсь успокоить хаотичный марш своего сердца, тяжело дыша и дрожа от рваных вдохов и выдохов.

– Джеймс, – его голос тих, но таит в себе угрозу. – Я ошибся. Отпусти мою жену.

– Нет, нет. – Я удерживаю Джеймса всем телом, пытаясь не позволить ему отпустить меня. Но ему это удается. Встает на ноги, лицом к Эдварду, робот готов к его следующим указаниям.

От этого я отчетливо ощущаю себя девкой разового применения и дрожащими пальцами натягиваю чашечки бюстгальтера.

– Уходи. – Эдвард кивает головой в сторону двери. Джеймс подбирает галстук на кровати и направляется к выходу, зажимая для меня даже мимолетный прощальный взгляд.

А с чего ему одаривать меня таковым?

Степень, с коей я ненавидела себя три минуты назад, возросла в геометрической прогрессии. На порядок больше.

– Какого черта?

Эдвард рукой обхватывает свою шею, едва заметно туда-сюда покачивая головой. Говорю не в пустоту комнаты, застывшую пред ним.

И тогда он наталкивается взглядом на меня.

Он смотрит с отвращением.

И со злостью.

Лицо нахмурено, глаза пылают. Он подходит ко мне, медленно, и я отползаю, пятясь от него.

Останавливается, направляя свой кинжал-взгляд в сторону груди, кромсая в клочья все, что могло выжить от нашей прежней близости.

Внезапно он подходит ко мне, грубо сжимая руку жесткими пальцами, – впервые за два года он касается меня – накрывая мое украшение другой рукой. В кулаке его сжаты наши кольца, он дергает, и цепочка беззвучно рассыпается. Он отшвыривает ее, и она падает на пол с металлическим лязгом, проскальзывая и замирая у стены.

– Я, нахер… блядь, как я ненавижу тебя. – Он трясет меня. – Вот единственное, о чем я думал, что чувствовал. Кроме раздирающего отчаяния и боли. Меня от тебя выворачивает. Как. Мать твою. Ты могла?

Я вырываю руку, но он вновь стискивает ее.

– Знаешь, что я пережил, Белль? Нет никаких гребаных… никаких гребаных путей для меня вернуть время вспять. Понимаешь? Два долбаных года. Я думал, что ты трахнулась с тем парнем. Ты позволила мне так думать… и знаешь… Только одно может быть хуже этого. Это, мать твою, узнать, что ты этого не делала!

Вена его раздраженно раздувается, прорезая лоб.

– Ты этого не делала. Ты этого не делала… Но я-то… моя Белль. Я думал, может… у тебя должно было быть… что-то. За два гребаных года. Что-то! Кто-то. И я думал. Думал, что смогу… вынудить тебя… и я не могу, нахер, сделать это.

– Что? О чем ты, Эдвард?

Он же, кажется, не слышит меня. Продолжает, не отвечая мне, все еще борясь с моими попытками вырвать руку.

– Ты чертовски лживая сука… Ты знаешь, какого это, понимать, что ты потерял все – зря? А?

Я киваю, и это выводит его.

– Нет, черт возьми, ты не понимаешь. Белль… ты никогда не испытывала этого. Ни разу. Осознание, что есть любовь… Ты думаешь, что любовь – это счастье. Ты не знаешь.

Он акцентирует внимание на этом, отпуская меня с небольшим толчком.

– Ты – не знаешь, – цежу я ему в ответ.

Комната становится одним расплывчатым пятном, детали сжимаются в эмоциях, отраженных на его лице. Ярость затуманивает взор, становясь под вытянутыми бровями убийственной. Волосы в диком беспорядке ниспадают на лицо.

– Но тебе никто не давал права решать все в одностороннем порядке! – Он направляет кулак по направлению к полу, а другой будто сжимает, сдерживаясь от желания придушить меня.

– Ты мог бы добиться правды. Если бы хотел. Но я видела, как ты смотрел. Точно наконец нашел выход.

Вот и вся правда. Почему я не стала отрицать. Он хотел, чтобы я оказалась изменницей.

– Чушь.

Я пытаюсь приподняться на ноги, но он отталкивает меня на кровать.

Сопротивляюсь, и он рядом с моим своим коленом придавливает матрас.

Никогда он не выглядел таким внушительным или мужественным, как в этот момент, когда склоняется надо мной, одну руку ставя рядом с моим плечом, а другой схватившись за лифчик между грудями, обездвиживая на кровати.

– Думаешь, я не помню? Я купил его тебе.

Проклятая вещица сделана на славу, ибо когда он оттягивает ее от моей груди, я вслед за ней поднимаюсь, ощущая себя марионеткой. Отклоняюсь подальше от него, и он сжимает рукой плечо, сдерживая меня, этим же временем щелкая передней застежкой – и тесемки отлетают к лопаткам.

– Что ты творишь?

Его движения безудержны: лифчик слетает вниз, руки мои дергаются назад, а грудь выпячивается прямо пред ним. Его разгоряченные губы оказываются против моего соска, требуя. Он посасывает невыносимо мучительно, оставляя, терзая другую грудь и возвращаясь обратно вновь. Рот его поглощает, вбирая кожу по пути вверх по изгибам шеи, когда я пялюсь в потолок, тем временем как он, обернув рукой мою талию, удерживает меня на месте. Он тяжело выдыхает мне на ухо, оттягивая мочку зубами:

– Я намереваюсь трахнуть свою жену.

Тело мое оживает. Каждое ощущение столь же остро, сколь лезвие. Поцелуи его на моей шее, подбородке, в поисках рта. Они внедряются в меня, сквозь плоть, через все слои, прямо в кость.

Рубашка под моими руками мягкая, поношенная, и я прижимаю ладони к его грудным мышцам, ощущая всю мощь. И жар.

– Мое, – неистовствует мое тело. – Мое.

Но это не так.

Я отталкиваю его, что есть сил, и он отпрянывает. Выпрямившись, срывает с себя рубашку через голову, остервенело бросая ее на пол. Я вижу, как он дышит. Могу чувствовать его дыхание. Свое дыхание. И ощущаю его запах. Вновь отталкиваю. С силой надавливая на сей раз на его обнаженную кожу, каким-то образом встаю, надвигаясь, пока его спина не ввергается в стену, абстракционистская гравюра подле его головы вибрирует от удара тела.

Его сжатые глаза приоткрываются, суживаясь. Мы испепеляем друг друга взглядом, и я тянусь к нему, накрывая губами подбородок, скулы, пробуя на вкус кожу, в то время как его руки сжимают пояс моих джинсов в кулаки. Он притягивает меня к себе, грудь моя теснится против его грудной клетки, тем временем как я вонзаю зубы в сетку мышц между плечом и шеей. Он тянет, притягивает меня к себе, руки его обвивают мой зад, удерживая, прижимая к себе, а я пытаюсь добраться до его плоти под кожей.

Сильно.

Хочу наказать его за все это. За эти слова. За тех женщин. Прикусываю сильнее.

Он не издает ни звука, но я ощущаю, как его рука шествует по моей спине, шее, запутываясь, наконец, в волосах. И оттягивает меня назад. Жестко. Я спотыкаюсь, теряя баланс, мое равновесие летит к чертям. Он позволяет мне упасть, и я опрокидываюсь на кровать под неудачным углом и соскальзываю, спина моя ударяется об пол, одна нога опускается вниз, другая же опирается о край кровати. Чтобы оттолкнуть его, я выпячиваю ногу, и его грудь встречается прямо с пяткой моей сандалии, когда он приближается ко мне.

Рука его обхватывает мою лодыжку, перетягивая меня на кровать. Он срывает ремешки с моей обуви, стягивает и отбрасывает ее. С другой поступает также, а после вновь переходит на меня, зубами прикусывает шею – то самое место, вязкие мышцы, что одарила укусом я. В голове – хаос, я чувствую потоки крови под своей кожей. В горле булькает, и он перемещается, чтобы накрыть звук. Боль эта есть сладострастие. Физическая вместо эмоциональной. Это затемняет мое отчаяние. Резкость и свирепость – вот, что переполняет меня, не оставляя места для жалости к себе и для собственной ненависти.

Пропускаю пальцы сквозь его волосы, давая подобие ласки. И дергаю. Достаточно сильно, чтобы отвести лицо от шеи. На лице его написано презрение и равнодушие, и я даю ему пощечину. Рука горит от контакта. Но я повторяю попытку.

Второй удар – и он отворачивает от меня лицо, замирает, нависая надо мной с закрытыми глазами. Когда же наши взоры встречаются, его глаза влажные; слезинка, возникшая в уголке, скатывается по его чуть не бритой щеке. Мой большой палец дотрагивается, прежде чем я успеваю остановить себя, вытирая ее. Пряча. Убирая с поля зрения, потому как я не должна запоминать его плачущим. Коль скоро я не должна думать о его страданиях.