Текст книги "Уподобляясь животному миру (СИ)"

Автор книги: IReen H

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Раньше я любила казино.

Любила витающий здесь запах отфильтрованного дыма и спертого воздуха. Аромат несвежей воды и разлитого алкоголя.

Любила царящий тут шум. Механизированные мелодии, свист, фальшивые позвякивания монет с экранов автомата. Хаотичный узор на коврах, затуманивающийся под усталостью одурманенного взора. Лампы, потолки, лестницы. Эскалаторы и лифты с зеркальной поверхностью. Вверх и вниз. Наблюдая свое отражение.

Вниз.

Вверх.

И люди.

Пожилые азиатские леди кучкуются вместе, выкуривая нескончаемые сигареты и мягкими, но уже скрюченными пальцами медленно постукивая по слоту экранов автоматов. Юные студенточки строят из себя шлюшек. Их пальцы разочарованно обернуты вокруг ножек хрустальных бокалов, наполненных разбавленным водой мартини.

Молоденькие девушки в джинсах и топиках, чья кожа покрыта глянцем Лас-Вегаса, чьи взгляды полны надежд, полны эксцентричного волнения города пороков.

Порно, проныры, магазины, шоу, скоропалительные свадьбы.

Раньше и я была такой же. Спотыкаясь, шла к лифтам, в одной руке сжимая бутылку от воды, наполненную водкой, а в другой – своего жениха.

То было в прошлом.

А теперь настоящее.

Тут я вышла замуж, здесь я и увязла.

И вот сейчас я стою, облокотившись о стойку бара, пока Гаррет нагружает мой поднос спиртными напитками. Моя задача – доставить их к автоматам стоимостью в один цент, потом – до автоматов стоимостью в один бакс; до столов, где трутся заядлые игроки, и до видеопокера. Форма моя слишком короткая, чересчур тесно облепляющая грудь, как и взгляд Гаррета, когда он протискивает на поднос стопку салфеток.

Протискивает прямиком между бутылками с пивом «Miller High Life» и текилой «Cuervo».

Господи, как же омерзительна эта работа.

Под утро в глаза будто песка насыпали. Легкие колет после вдыхания сигаретного дыма и гоняемого кондиционерами воздуха. Снимая после долгой ночи, проведенной на шпильках, чулки, я вижу, как отекли ноги.

Возвращаюсь домой из того места, чье очарование обернулось однообразием, забрав у меня самое ценное – брак.

Формально я до сих пор замужем. Формально до сих пор не сняла обручальное кольцо. Оно висит на цепочке. Вместе с его кольцом. Он до сих пор не желает подписывать документы по бракоразводному процессу.

Ну а я и не хочу, чтобы он это сделал.

Несмотря на то, что прошло почти два года.

Иногда я вижу его, правда, только в Фейсбуке, он-лайн. Я боюсь писать ему. Боюсь открыть тот сосуд со змеями.

В прошлом он вселял в меня храбрость. Побуждал к безрассудному риску. Внушал мне дикое желание. И думаю, это было взаимно. Думаю.

Мы были полны жизни. В прошлом.

Водка с тоником, «Хейнекен», виски с соком лимона, ром и кола. Бутыли. Маленькие.

Три больших глотка, и они опустошены.

– Вам что-нибудь принести? – Парень, сгорбившийся над покерным автоматом, выглядит так, словно не спал дня три. Рубашка мятая, руки опухшие – действительно опухшие, а плоть сдавлена большим дорогим кольцом с броским камнем фиолетового цвета. Такого же цвета и его нижняя губа – отвислая выцветшая жировая складка, влажно качающаяся, когда он отвечает:

– Пожалуйста. Пиво «Coors Lite».

Я наклеиваю на лицо широкую фальшивую улыбку.

– Сейчас будет.

Я – пустой сосуд.

Я продолжаю твердить, что обязательно поступлю в колледж. Стану ветеринаром или социальным работником. Еще не слишком поздно. Я не слишком стара. Пока. Скоро буду, но пока нет.

Слишком стара, чтобы забивать шкаф подобной одеждой, слишком стара для мини, коротких рукавов, комков теней для век.

Скоро все станет слишком убого. Не сексуально. Скоро станет вызывать жалость, когда какой-нибудь пьянчуга схватит меня за задницу.

Может, я смогу оттянуть это… может, лет так на пять-семь. За это время я найду профессию, где буду носить медицинскую форму, или костюм, или даже простые джинсы.

Неужели все мои амбиции действительно сводятся к одному? К страху стать сорокалетней женщиной, разодетой в пайетки в подвальном казино «Circus Circus»? Слишком старой и затасканной, чтобы снимать колоду во «Дворце Цезаря»? Слишком жалкой и одинокой, чтобы выставлять напоказ свою задницу, кружа по «Палаццо»? Слишком морщинистой, чтобы раздеться и отправиться в центр города?

Мистер «Coors Lite» хочет сунуть чаевые в ложбинку моей стиснутой груди. Я возмущенно бросаю на него взгляд. Стриптиз-клуб в пяти минутах ходьбы отсюда. Хочешь пришпандорить деньги к телу какой-нибудь цыпочки – вали туда. Подальше отсюда.

Он вытаскивает еще десятку. Ну ладно. За двадцать баксов можешь и пихнуть деньги мне в лифчик.

– Молодчинка, – говорит он, протягивая руку и получая приятные бонусы от своего вклада.

Ненавижу свою жизнь.

Я заканчиваю смену и переодеваюсь. Затем бреду домой, в свою крошечную квартирку, к ноутбуку, где стану следить за своим мужем, убеждая себя, что загляну на сайты университетов позже. Завтра. Завтра я так и поступлю.

Но это ложь. Завтра наступает тот же самый день, что и каждый предыдущий.

…

Раньше я считала себя серьезной персоной. Теперь же понимаю, что я такая же поверхностная и ограниченная, как и все остальные. Раньше у меня были идеалы. Теперь же у меня постоянно дерьмовое настроение и мозоли на ногах.

Раньше я была замужем. Теперь же просто «не разведена».

Я до сих пор так и не получила развода.

Не по причине какого-то особого требования, расписанного мною на листке бумаге, где не стоит его подпись – на расторжении контракта, который не освобождает меня от этого союза, пока не освобождает. Не по этой причине.

Потому что секс с другим… ну… это было бы просто… странно.

Не потому что я никогда не спала с другим мужчиной. Прошло много времени с тех пор, как я заводила интрижку с тем, кому не поклонялась. Отчего-то, после того как в тебя ввергается бог, простая поножовщина становится пустой тратой времени.

Как, например, музыкальные треки, которые он загружает на Фейсбук. У людей масса времени, чтобы «лайкнуть» их, но трата трех с половиной минут на прослушивание инди-рока неслабо отягощает. Честно говоря, думаю, я единственная, кто слушает каждую загруженную им песню.

Что я ищу в них? Скрытый намек в текстах, какую-то неопределенную ссылку на меня, которой бы я упивалась?

Мой величайший провал. И его тоже.

Иногда я нахожу те строки, крошечные самородки, указывающие на то, что он до сих пор думает обо мне. Или, по крайней мере, может, думает о тех уроках, что извлекли мы оба. И это не то банальное вранье, которое пишется на поздравительных открытках, которые вы находите, вернувшись из медового месяца. Не «брак – это труд» или «всегда опускайте крышку унитаза». Или мое любимое: «Не ложитесь спать, поссорившись».

Не забывайте беречь друг друга.

Отличная шутка.

А что, если люди не могут беречь друг друга больше? От этого они не становятся полноценными, добившимися чего-то, успешными. Они лишь легче смиряются с собственными провалами. И по-прежнему видят в отражении зеркала официантку, разносящую коктейли, и строителя. И мы были теми людьми, что от всей души ненавидели свою работу, жизнь, но любили друг друга с искренней преданностью.

Прийти на работу и опрокинуть на себя алкоголь или терпеть умственно недоразвитую толпу – это нормально, если возвращаешься домой к тому, кто тебя обожает. Кто тебя знает. Кто готов пожертвовать собой ради тебя.

Но длится это недолго.

Она называет их «цвета орешника», но все, что вижу я, – земля, трава и кровь.

Мои глаза. Должно быть, это обо мне.

Господи, как же я надеюсь, что обо мне.

Она называет это поклонением, но все, что вижу я – моя святыня.

Он понимает, что я слушаю его песни?

Она мечтает о моей судьбе, как я о ней мечтаю. Нам снятся сны друг о друге. Мы обретаем друг друга в новых любовниках под чужими одеялами. Под той же самой луной.

Черт. Больше не хочу это слушать.

Он мужчина. Естественно, он спит с другими. Мы расстались много лет назад.

Много лет.

Ну надо же.

В какой-то момент мы окажемся в разлуке дольше, чем были вместе.

Пока это не так.

…

Новый день я начинаю бодрой, чистой и, надеюсь, пахнущей, как первая жена раджи, сандаловым деревом и пряностями. Макияж незначительный; волосы, собранные в хвост, чуть взъерошены, туфли пока удобные. Пройдет час-четыре, и я пропахну дымом, а лицо будет казаться покрытым сажей. Неизбежно размажется тушь на одном глазе, а ноги… будут просто отниматься.

А потом наступает следующий день. И все по кругу. Разве что этой ночью я еще умудряюсь опрокинуть полный поднос стаканов на свою «форму».

И теперь пахну скорее гаремом раджи. Сандаловым деревом и виски со спрайтом.

Переработанный охлажденный воздух этого пекла проходится по влажной ткани, и мои соски мгновенно становятся маленькими упругими вершинами.

Если смотреть позитивно, я заработала чаевых вдвое больше обычного.

Если смотреть позитивно, мой муж только что опубликовал новую песню. Похоже, он скучает по коричневым бескрайним холмам какой-то мифической пустыни.

Это про меня?

Господи, надеюсь, да.

Я смотрю на часы. В том месте, где нахожусь я, идет четвертый час. Значит, там, где он, уже пошел пятый.

Если он до сих пор в Колорадо. А я понятия не имею.

Интересно, он все еще ездит на пикапе? Наверное.

Господи, почему я так боюсь поинтересоваться об этом. Раньше я спрашивала его о любой фигне, спрашивала, о чем бы ни захотелось. Раньше он отвечал искренне.

Теперь же, единственные вопросы, которые я задаю ему, молча крича на компьютер:

«Кто она?»

«Где ты?»

Потом я молча кричу на себя:

«Какое тебе дело?»

Глупая.

Мне всегда будет до него дело.

Возможно, эти песни не про меня. Возможно, он не подпишет документы, потому что волнуется о том, что я претендую на его гонорары. Не нужны мне деньги. Возможно, я должна ясно дать ему понять это.

Возможно, завтра я отправлю ему письмо по электронке.

Возможно, если он подпишет эту долбаную бумагу, я смогу продолжать жить дальше.

Звучит ужасно. Я предпочла бы загибаться здесь.

Нужно перестать надеяться, что однажды он вернется.

Возможно, он считает, что это я должна приползти к нему на коленях.

Возможно, мне и следует это сделать.

Возможно, я должна признаться.

Ведь на самом деле я не спала с тем парнем. Той ночью. Два года назад. Я позволила ему поверить в это. Позволила думать, будто я изменила. Позволила ему полагать, что та случайная связь осквернила его святилище. Позволила ему думать так, освободила его.

Потому что «Я люблю тебя, Белль. Но ненавижу свою жизнь» не совсем то, что я для него хотела. Никогда.

Я никогда не хотела лицезреть эту суровую оскорбительную терпимость. Это гнетущее зрелище с близкого расстояния, когда все, что мы приобрели, обременяло его своим постоянством. Я никогда не хотела заарканить его и удерживать против воли. Никогда. Я хотела взлететь вместе с ним. Но не таким стал наш брак.

Я сломала ему крылья, обременила его слишком тяжелым грузом, чтобы он мог подняться ввысь.

…

Я была равнодушна к встрече одноклассников, собираемой спустя десять лет. Я была и десять лет назад равнодушна к школе, едва сумев окончить ее после трудного года редкого в ней присутствия. Поехала я туда скорее из любопытства. И желания увидеться с прежними друзьями, с коими с тех пор не встречалась. И, если начистоту, из желания похвастаться мужем и стройностью, в то время как моя давняя конкурентка Лорен, девушка, которая превратила для меня начальные и средние классы в почти невыносимый кошмар, располнела раза в три.

Я уже упоминала. Я поверхностная.

Танцзал «Серебряная молния» в «Harrah’s» на Южном озере сотрясался от таких ретро-хитов как «Smooth» и «Say My Name», но, несмотря на экскурс по тропинке музыкальных воспоминаний, все остальное отнюдь не напоминало о том, какой была школа. Бессмысленной и скучной.

Кроме Элис, студентки по обмену из Германии. В год ее приезда мы сблизились, а после окончания потеряли связь. Она была там. Ее сопровождал брат Эммет, ужасно высокий, жутко молчаливый.

Мой спутник прилететь не смог. В последний момент он застрял в Лас-Вегасе. Или так я считала.

Мы пили. Много. Мы танцевали. Мы перекочевали со встречи в ночной клуб и увязли в напевающих и покачивающихся телах на танцполе. Нас утянули на мальчишник, нас угощали алкоголем. Я потеряла счет бокалам.

Я проснулась у себя в гостиничном номере. В нижнем белье. Рядом с мужчиной, не являющимся моим мужем.

Я знаю, каким все показалось Эдварду, стоящему возле нас, сжимающему в руке карту от номера, которую я оставила на всякий случай на ресепшене. Он не знал, что этим мужчиной является Эммет, что в ванной, прижавшись лицом к прохладному фаянсу унитаза, торчит Элис. Не знал, что в ванной валяется спутанным платье, насквозь мокрое после холодного душа, которым Эммет пытался привести меня в чувство.

Я не помню, сколько раз меня вырвало.

Я помню, как выкатилась из-под пухового одеяла, неуклюже свалившись на пол и вывихнув запястье.

– Какого черта, Белль?

Я ждала, когда на меня хлынет боль от вывихнутой руки. Но ее затмила волна тошноты. В голове начал монотонно стучать пульс. Но я не могла выдавить ни слова.

Это не то, чем кажется. Это не то, что ты думаешь.

Но я так и не произнесла ничего из этого.

А потом, вернувшись домой, я несла это бремя, не отказываясь от обвинений, брошенных мне в лицо. Когда он кричал и проклинал меня, когда схватился за меня руками и велел катиться в ад, а потом уехал. Оставив свои блокноты, полные нот и стихов, оставив ящик для инструментов со сверлами и зубилами, оставив свои DVD со «Звездными вратами» и безразмерные свитера с отверстиями для больших палец. Он все оставил.

Я до сих пор храню эти вещи. Я не спрятала их в коробку, не отвезла на склад, не выбросила.

Особенно тот свитер. Это последняя реальная его частица, которая у меня осталась.

Прошло уже целых два года. А он до сих пор хранит его слабый аромат. Настолько слабый, что, возможно, мне просто кажется. Возможно, я принимаю желаемое за действительное. Как помешанная, я храню свитер в большом пластиковом пакете и открываю его только в особых случаях. Я практически не дышу рядом с ним. Не хочу израсходовать полностью его запах.

Однажды он исчезнет. Возможно, тогда я смогу избавиться от всего этого. Возможно, тогда я смогу прибраться дома. Возможно.

Возможно, тогда я перестану мечтать. Возможно, он прославится, приедет в «Цезарь» и выступит там. И мы снова будем вместе.

Я не повинна в супружеском обмане. Но виновна во лжи.

Надеюсь.

Теперь его жизнь лучше. Возможно, теперь он ненавидит меня, но любит свою жизнь.

Я кидаю в рот таблетку валиума и запиваю ее водкой.

Я люблю его и ненавижу свою жизнь.

…

Спустя пару недель я наконец посылаю то электронное письмо. Оно короткое и нелепое, в сущности объясняющее, что если он переживает по поводу денег, то на бумаге четко и ясно сказано, что мне они не нужны. Через два дня я получаю ответ. Он короткий и нелепый, на деле объявляющий, что он подпишет его, когда будет готов.

Я сразу же отвечаю.

И когда этот день настанет?

Его ответ появляется через двадцать секунд.

Черт возьми, когда я его почувствую.

У меня из ушей пар идет.

Ладно.

Gmail сообщает, что моя беседа с Эдвардом Калленом обновлена, и я кликаю по небольшому кружочку.

Должно быть, жизнь со мной действительно невыносима для тебя. Ты дождаться не можешь, когда все завершится окончательно, верно?

Что мне делать? Что ответить? Разве он не стал счастливее? Разве жизнь его не стала лучше? Он свободен, он жив, он претворяет в жизнь свои мечты. О нюансах и деталях я не ведаю. Но знаю, что не прихожу домой, видя его с остекленевшими глазами возлежавшим на диване, поглощающего ванильные вафли и смеющегося над каким-то идиотским ситкомом. Я знаю, что он только что выпустил свой первый диск. Знаю, что он сотрудничал с людьми, о которых я слышала. С известными людьми. Я знаю, что слышала его песню, зайдя в «Старбакс». Знаю, что она была не про меня.

Мой ответ – чистый бриллиант.

Как скажешь.

Какой же я ребенок.

…

Очевидно, он тоже, потому что пару месяцев спустя, когда я поглощена выяснением у богемной принцессы с сальными дредами и двумя кольцами в носу, что она будет пить, он вдруг рядом с ней материализуется и просит пиво «Pacifico».

Перед мной его совершенный аромат, и волосы, и глаза. Глаза как плесень, растущая на остатке буханки хлеба. Серо-зеленые. Привораживающие. Я не отвожу взгляда. У меня есть оправдание. Видеть его в Фейсбуке и смотреть наяву – совершенно разные вещи. Сейчас я могу прикоснуться к нему. Могу протянуть руку и… если бы всё было так просто.

Юная мисс с дредами ничего не подозревает. Абсолютно. Я пометила каждый дюйм его тела. Или царапинами, или укусами, или синяками, или татуировками. Словами, выражающими глубокую привязанность, и действиями. Ими я окутала его. И нет ни единой клеточки на моем теле, которая не имела бы точно такого же клейма. В это мгновение я не понимаю, как мир не может увидеть того, что так и пышет из него. Мое имя и символы моего права собственности.

Все, что видят они – отсутствие права пользования.

Я направляюсь к бару, чертовски нервничая, и Гаррет подсказывает:

– Глотнешь?

Я прикрываю свою сверхреалию каким-то оправданием. Честно говоря, я вряд ли могу издать что-нибудь внятное. Не знаю. Я слышу лишь шум ломающихся вещей, раскалывающихся и трескающих.

Я. Разбиваюсь вдребезги. Как и мой голос.

Он нагружает мне поднос, и бутылка «Pacifico» насмехается надо мной, стоя рядом с небольшой бутылкой шампанского.

Они что-то празднуют?

Почему они в Лас-Вегасе?

Они женятся? Нет, нет. Он не может жениться. Он ведь уже женат.

Я презираю свою распутную форму, прокуренные волосы, размазавшуюся косметику, резинку чулок и себя. Я презираю все, но вынуждена вернуться и отдать ему пиво. Вынуждена отдать ей ее заказ. Вынуждена ждать их. В своем казино.

Глаза наполняются слезами и… черт. Я не стану плакать. Я переборю себя.

Именно так я и собираюсь поступить.

Он не смотрит на меня, когда я ставлю рядом с ней бокал, прямо на автомат Колеса фортуны. Он прикасается ко мне папкой в манильской оберточной бумаге, полной того, в чем я мгновенно признаю документы по нашему разводу. Не знаю, почему меня одолевает желание ткнуть ее лицом в игральный автомат. Однако я всегда была слегка грубой для девушки.

Слегка одержимой.

Раньше ему нравились эти мои черты характера. Потому что они были еле уловимы. Потому что я была еле уловима.

Наверняка она знает, кто я, знает, что я мусор, оставленный на тротуаре в ожидании, когда его уберут. Его песни о любви наверняка о ней. Ее волосы песочного цвета – такого оттенка был бы песок, смешанный с кучей экскрементов и вшивой грязью. Она могла оказаться той мифической пустыней, о которой он грезит.

Я благодарю его за папку, а он взглядом велит мне валить к чертям.

Этот взгляд причиняет боль. Этим взглядом раньше он одаривал людей, которых терпеть не мог. Своего приятеля, который однажды бросил комментарий про меня с сексуальный подтекстом; свою мать; своего начальника. Он смотрел этим взглядом на всех. Всех, кроме меня.

Не знаю, почему, но я всегда считала, что не может ничего вынудить его наградить меня таким взглядом. Я думала, что буду неуязвима, выше, не обращу внимания. Я думала, что он смог бы смотреть на меня с гневом, яростью, жалостью… но только не с тем враждебным отвращением, которое он берег для других.

Как же больно.

Каждый миг моей жизни без него причиняет боль. Слишком сильную.

Я ставлю папку в свой шкафчик и беру десятиминутный перерыв. В комнате для отдыха сидит Джейк, и когда я спрашиваю его, могу ли закурить, он смотрит на меня так, словно на переносице у меня вырос третий глаз.

– Ладно-у, Белла, – говорит он со своим сильным тягучим акцентом. – Но я и подумать не мог, что ты куришь.

– Я не курю.

Дрожащими руками я пытаюсь зажечь эту гребаную сигарету. Руки трясутся мелкой дрожью, тогда как сама я еле стою на подкашивающихся ногах.

Затяжка и кашель.

Почувствуй, как никотин входит в твой кровоток.

Потрясение чуть рассеивается.

– Белла, ты бледная-я-я. Все нормально?

Я делаю еще одну глубокую затяжку, на сей раз не закашлявшись, как дилетантский школьный курильщик, и говорю:

– Да. Охерительно клево.

Какая же я сука.

Мы с Джейком молча курим, расположившись вокруг пластикового стола. Он сгорблен, на его поврежденном глазе – повязка. Это вина Вегаса. Он жестоко обошелся с ним за эти годы. Пятидесятилетний швейцар, выглядящий на все восемьдесят. Я, неподвижно замерев, смотрю, как медленно поднимается к потолку дым. Я знаю, что моя десятиминутка окончена. Знаю, что время подходит к концу. Я должна вернуться в зал. До того, как на меня напишут докладную.

Я благодарю Джейка, и он протягивает мне жвачку.

– Не за что, чика.

Оставшуюся ночь я провожу, пытаясь не смотреть на них. Но он высокий, а голос его слишком громогласный. Я помню, как на заре наших отношений мы засиживались допоздна. Мы курили травку и трещалио музыке. Без умолку болтали о путешествии во времени и стихах. О философии и политике. Его голос, сильный, громыхал. Именно он подарит ему известность.

Поэтому я слышу его.

Слышу у себя в голове, даже находясь на другом чертовом конце зала. И вижу их. Ее волосы как животное, задавленное на дороге, его – как старый пенс. Ее поза вынужденная, слишком небрежная сутулость. Его – прямая как у солдата. Он всегда возвышается в поле моего зрения.

Они практически не разговаривают. Мне хочется думать, что если бы на ее месте была я, мы бы сидели перед автоматами, но лицом друг к другу. Он махал бы руками, с губ его свисала бы сигарета, пока он забрасывал бы меня своими мыслями. Я бы кивала и пыталась украдкой коснуться его. Всегда.

Даже после восьми совместно прожитых лет. Так бывает, если вы замужем за второй половинкой.

Извечная необходимость касаться друг друга.

Но я поняла, что некоторые отношения не равны. Некоторые отношения не задушевны. Бывают родственные души по привычке. Рабы души. Связанные договором. Пленники.

Он был моим пленником.

Декларация независимости, мать ее.

Они по-прежнему не разговаривают друг с другом, когда заканчивается моя смена.

Я блаженно стаскиваю с себя костюм и запихиваю его в шкафчик. Глазею на папку и рассуждаю, не оставить ли ее здесь. Подумываю, не завалить ли ее вещами. Как ланч, о котором я вполне могу забыть на несколько недель. Или дать ей состариться и намокнуть у меня в сумке, испачкать свежую папку и покончив со всей таящейся в ней правовой силой.

Да пошел ты и та хиппи, которую ты подцепил на дороге.

Но я не осуществляю задуманное.

Я забираю папку домой.

Бросаю ее на обеденный стол и смотрю на нее. Погруженная в свои мысли.

Я не могу преследовать его через Фейсбук. Я знаю, где он находится и чем занимается. Знаю, о чем загруженные им песни. Они все. Все. Не про меня.

Я понятия не имею, что с собой делать.

Потому открываю папку в поисках его почерка.

Его почерка, маленькой, крошечной частички его души, которой я пока могу… коснуться.

И вот она. Рядом с крестиком. Под моим именем. Под глупой фамилией по мужу, с которой теперь я вынуждена буду распрощаться. Вынуждена буду снова стать Свон… чего чертовски не хочу.

Но здесь нет его имени.

Признай, что ты солгала.

Что за хрень?

Откуда он знает?

Да и как мог узнать?

Сейчас? После стольких лет?

Я переворачиваю страницу, где он должен был поставить свою подпись под Декларацией независимости.

Признай, и я подпишу.

Сукин сын.

…

Следующий день – выходной. Я по-быстрому заканчиваю с делами, взмокнув под слишком ярким солнцем. Обычно, когда я иду на работу, оно начинает снижаться к горизонту. Я люблю солнце. Хоть и скучаю по Тахо, прохладному и покрытому зеленью, порой я нахожу наслаждение в полном отчуждении от того места.

Но не сегодня.

Сегодня продуктовый магазин кажется мне форпостом Тарантино, в котором надо мной насмехаются бобы в жестяных банках. Они, и морковь со срезанной зеленой верхушкой, и вялая кинза. Все кажется давнишним, вернувшимся из прошлого и негодным к употреблению.

Находясь здесь, он оскверняет мой город. Он нарушает мой распорядок, портит мне аппетит, отравляет мое желание провести ночь, запершись в своей угнетающей квартире с кремовым пирогом, бутылкой водки и приносящим счастье набором из контрабандных таблеток всех цветов радуги.

Какое же я херово ничтожество.

Откуда мне черпать решительность? Как согласить на что-то второсортное, когда он там? Когда я знаю, что он существует и делает это с невообразимо непринужденной мужской грацией? Как я могу обмениваться парочкой фраз с кем-нибудь в этом мире, когда все они лишь автоматы нижайшего качества? Или, возможно, все дело во мне.

Подпиши и увидишь, как я уйду.

Признай, что ты солгала. Признай, что ты солгала.

Ну и какого черта я добьюсь?

Очевидно, развода.

Ладно.

Я должна покончить со всем этим. Должна идти дальше.

Я включаю ноутбук и открываю электронную почту. Посылаю ему сообщение. Я ввожу только адрес, и Gmail просит меня подтвердить, что я хочу отослать сообщение без темы.

Я солгала. Теперь подписывай.

Единственно приятное в этой комнате с присоединенными к ней душем и кухонным уголком – наличие балкона. С него видна Лас-Вегас-Стрип. Ничего сверхъестественного – в этом городе Стрип видно практически отовсюду. Наверное, я и из могилы ее увижу.

Я беру бутылку и иду смотреть на вид. Коричневые холмы вдалеке скрыты в фиолетово-оранжевых сумерках. Обстановка вокруг меня гнетущая, перевешенная надвигающейся ночью. Кажущаяся бесконечной, как и оставшаяся часть моей жизни.

Как и оставшаяся часть моей жизни, в которой не будет места, где я смогу от него спрятаться. От его музыки и воспоминаний о нем. Не будет места, где я хотела бы оказаться. Но я должна найти свой путь.

Я делаю глоток прямо из горла. Содержимое обжигает горло и глаза. Пахнет как медицинский спирт, вкус – соответствующий. И мне нравится.

К черту осторожность – закончу жизнь алкоголичкой.

Застряну в этой блядски сюрреалистичной, невыносимой жизни.

Застряну в своей золотисто-белой греческой тунике, так и кричащей «трахни меня». Застряну в казино, которое раньше любила.

Застряну, навечно наблюдая за тем, как прогибается ковер под моими ступнями. Застряну, избегая «Белладжио» с садовым потолком из надувного стекла и фонтанами, из которых бьются струи воды. Застряну в лучших днях своей жизни.

Или ночах.

Превращусь в окаменелость под неоновыми лучами, окунусь в бессмысленное существование официантки, подающей коктейли в этом гиблом месте.

…

Как ни странно, но на следующий день я просматриваю сайты университетов. Синий на желтом, золотистый на темно-синем, аккредитованные. Дорогие. Примечательно, что я понятия не имею, чем хочу заниматься. Одна из прежних официанток, которая до сих пор иногда приходит к нам, стала дантистом-гигиенистом. Она делает хорошие деньги. Но я не представляю себя, целыми днями возящейся в ротовой полости людей.

Скорее, я предпочла бы торчать в казино.

Возможно, ветеринарный колледж.

Тогда мне придется усыплять животных. Сомневаюсь, что сумею пойти на это.

Я закрываю браузер. Как-нибудь после, когда будет больше сил, потрачу их на это занятие.

Я принимаю душ и трачу оставшееся время на волосы, заплетая несколько кос и собирая их в корону в греческом стиле, вытащив несколько густых прядей, чтобы они обрамляли лицо. Это единственная творческая вольность, которую я разрешаю себе в силу надоедливого варианта своей формы.

Люди частенько делают мне гнусные предложения. Обычно это не те подлые бабники, от коих вы ожидали бы услышать подобное. Нет, обычно это какой-нибудь парень, какой-нибудь бедный мошенник, который не может вычислить шлюшку в группе туристов. Обычно он несмело спрашивает меня, не хочу ли я слегка подзаработать. Обычно он выглядит чрезвычайно смущенным.

Не сегодня.

Этот парень не выглядит одиноким и притом он не выглядит смущенным. И он не спрашивает.

Он ссылается на известное мне имя.

Он спрашивает, не являюсь ли я женой Каллена. Потом приходит к выводу, что меня, должно быть, надо подтолкнуть. Он кладет на мой поднос конверт. В том лежит наличка, карточка от номера и салфетка, на которой обозначен номер комнаты. Я возвращаю конверт ему, и он поднимает руки.

Ну а я приподнимаю брови.

Он улыбается:

– Он просто хочет с вами поговорить.

– Для чего же тогда наличка?

– Извините, этого он мне не сообщил.

Я засовываю конверт к себе в шкафчик и пытаюсь о нем забыть.

Но безуспешно.

…

На часах почти три утра, когда я вставляю в слот карту, сдвигаю ее и открываю дверь. Кровь бьет по ушам, когда я окликаю:

– Эй?

Собственный голос кажется мне запуганным, но в реальности, по-моему, в нем звучит дерзость. Во всяком случае, я надеюсь.

Из номера открывается вид на Стрип, и я ступаю по пустой комнате к окнам и вижу, как на тридцать ярусов ниже распыляются фонтаны «Белладжио». Невероятно, как легко можно потерять времени счет под их гипнозом. По одной из этих причин я пытаюсь забыть о «Белладжио». И потому, что здесь я оставалась с Эдвардом, когда мы поженились. Под этим скрывается миллион историей, но теперь я выше.

Наконец я поворачиваюсь спиной к окну и бегу к двери, вытирая ладони о джинсы. Все в этой пустой комнате действует на меня совсем хреново.

Мне кажется, я должна оставить записку. Доказательство своего присутствия здесь – на всякий случай. Я наклоняюсь над пригласительным блокнотом, сжимая ручку, когда открывается дверь и входит мой муж. Он замирает возле двери, ведущей в ванную, засовывая ключ обратно в карман.

– Ага. Выходит, ты шлюха.

Я бросаю ручку на стол и выпрямляюсь.

Найти правильный ответ невозможно. Не уверена, что пришла сюда только потому, что ожидала здесь его найти. Не уверена, почему почувствовала себя обязанной, увидев пару тысяч в конверте. Увидев свое имя Белль – не Белла, как все меня называют. И знакомый мне почерк.

Потому что он знает обо всем. Он нарочно так поступил.

– Судя по всему, нет. Нет, если считаешь, что я солгала.

Меня бьет нервная дрожь. Проклятье.

Как жаль, что я выпустила ручку. Как жаль, что мне нечего держать, нечего зажать в своей шаткой руке. Его глаза осматривают меня. Этот взгляд, окантованный жарким пеплом его ресниц, прожигает во мне дыру.

– Я так не считаю. Я знаю.

– Откуда? – нападаю в ответ я.

Он качает головой. В уголках его губ таится улыбка. Отнюдь не добрая. Она напоминает мне о той миниатюрной ласке, которая раньше украшала его рот, которая отбрасывала свет на его немного раскосые глаза. На один-единственный миг это выражение появилось бы у него на лице, после чего он взял бы в свою руку мою. Он потянулся бы ко мне, обхватил бы меня, прижав к своей груди, к своему аромату.

Раньше он был моим безопасным уголком.