Текст книги "Живущая (СИ)"

Автор книги: Инна Пастушка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Тут же в тени деревьев были расположены городские скамейки. Там проводилась ярмарка вакансий. На скамейках сидели молодые люди с табличками, папками, а вокруг них толпилась молодёжь. Безработных было много, и это был их шанс. Я смотрела на них – безработных, возможно, без гроша в кармане, и завидовала. Завидовала тому, что они могут жить, могут строить планы, могут преодолевать трудности, потому что у них есть завтрашний день.

Наконец, я спустилась в переход и купила мою, доставшуюся такой дорогой ценой книгу. Она была большой, удлинённой, в глянцевом переплете и мне казалась очень-очень красивой. Я возвращалась той же дорогой, уже без особой зависти глядя на безработную молодёжь. Ведь у меня появилась надежда.

Дойдя до площади, я увидела всё те же квадратики, которые снова начали двигаться в моей и без того измученной голове. Не имея при себе номера МЧС, я не посмела рисковать и вернулась на аллею, откуда дошла до трамвайной остановки и отправилась домой в раскаленном от жары вагоне.

YII

Не трудно догадаться, что я сделала, оказавшись дома…

Итак, первая глава книги была посвящена устройству мира. И мир, таким, каким его видел автор, мне пришёлся по душе. Я жадно проглотила десятка два страниц, но книга была приобретена для других целей, и моей задачей было вылечить рак. Поэтому я в оглавлении нашла нужный раздел и… была ошеломлена. Моему вопросу уделялось всего полстраницы. Я не поверила, несколько раз пролистала книгу, изучила разные разделы, главы, даже понюхала её – пахнущую новой бумагой, и поняла, что больше ничего не найду. Ничего не оставалось делать, как читать то скупое, короткое повествование, которое выделил мне автор.

Оказывается, рак, СПИД и проказа – это кармические заболевания. И посылаются они людям за неправильное отношение к жизни. Я узнала, что основная причина, которая может вызвать рак – это обида, недовольство жизнью, которую нам подарил Бог. И тут же вспомнила, как недавече взывала к Богу забрать меня на Небеса. Дескать, любви нет, одно сплошное одиночество. Для убедительности я билась головой об стену, чтобы Бог видел, как мне одиноко и как я хочу умереть. Всё это происходило на моём любимом диване, который я разложила, чтобы спинка не мешала голове больней ударяться.

Господи, что же я наделала? Я – неблагодарная имела наглость сетовать и роптать на Бога, который подарил мне жизнь.

Я нашла то, что меня окрылило и подсказало дальнейший путь. Этот абзац я приведу полностью, чтобы случайно не исказить ни одной строчки: «Лечение кармических заболеваний возможно. Заболевания этой группы, к счастью, не очень распространены. Но, тем не менее, встречаются и отравляют жизнь тем, кто попал под их «воспитательное» действие. Необходимо выяснить, за что вас «воспитывают». Избавьтесь от текущей идеализации, займитесь медитациями или другими чистками. В крайнем случае, развяжите кармический узел или исправьте ошибку, совершенную в прошлой жизни. А затем воспользуйтесь услугами официальной медицины или помощью целителей, но лучше тех, кто работает с физическим телом».

Я нашла у себя кучу идеализаций и стала ежедневно с ними работать. На вырванных из блокнота листочках я писала позитивные мыслеформы, складывала их в кошелек и повторяла вслух.

В книге было много полезной информации. И сейчас я могу убедительно сказать, не будь у меня этого настоящего учебника жизни, вполне возможно, меня бы уже не было на свете.

Самое главное, что я открыла для себя – это любовь к Богу. Время молитвы было для меня счастливым временем. Сначала я обращалась к Богу-Отцу, потом, по очереди, к Святым – и у каждого просила, просила, просила… Просила так, что соседи однозначно решили, что ряды сектантов пополнились ещё одним человеком. А что ещё им оставалось думать, если в один прекрасный день из моей квартиры вдруг начали доноситься душераздирающие, призывные к Богу крики?!

Автор книги озвучил интересную мысль, что Бог один, а нас просящих – тысячи. И именно тебя должен услышать Бог. Для этого нужно крикнуть громче всех. Крикнуть так, чтобы докричаться. И я стала кричать. Я кричала вслух, в уме, выписывала свои крики на листках бумаги, я кричала даже во сне. Нет, это не был крик обиды. Я больше не обижалась. Даже само понятие обиды убрала из своей жизни. Всё больше имён и лиц всплывали в моей памяти, это были имена и лица моих обидчиков. За мои тридцать три года их набралось немало и каждого надо успеть простить. Постепенно я дошла до своего детства, вспомнила школу, детский сад, соседей. Одних прощать было легче, чем других. Но деваться было некуда, и я прощала, прощала каждый день, чувствуя, как меняется моё отношение к жизни и людям.

Всё это время я ежедневно проходила обследования, которые начали влетать мне в копеечку. Утром на привычном маршруте ехала в больницу и к обеду возвращалась домой. На остановке моё внимание уже давно привлекла торгующая яблоками бабушка. Её лицо было олицетворением всех эмоций, которые вызывала её трудовая деятельность. Если день был неудачным, она хмурилась и совсем не смотрела на прохожих, как будто выражая этим свою обиду. Иногда её лицо просто сияло. Это случалось тогда, когда в пакте оставался килограмм-другой яблок. Она даже не догадывалась, что стала для меня эталоном счастливой жизни. Я завидовала её проблемам. Огорчаться из-за непроданных яблок – это был верх моей мечты. Когда-нибудь, если буду жить, обязательно куплю пару килограммов и тут же на остановке их продам. Или не продам! Это ещё лучше, ведь я останусь без навара, останусь в проигрыше, а значит, мой день можно будет считать неудавшимся. Это будет моим самым счастливым неудавшимся днём.

Если говорить совершенно откровенно, я готова была не просто продавать яблоки, а целиком занять место этой старушки на остановке. Не знаю, как сказать, но я согласна стать таким же старым, сгорбленным, но живущим на земле человеком. Я завидовала прожитым ею годам, завидовала по-хорошему, по-доброму, по белому. Самым большим, съедающим весь мой покой желанием было просто жить. Жить до ста лет, жить больше ста лет..! Моя старость не будет унылой. Ведь вокруг жизнь, природа и… дыхание. А дыхание – это жизнь. Я жива до тех пор, пока дышу. Я наслаждалась дыханием. Медленно втягивая воздух, я представляла, как в меня поступает божественная сила. Она проникала в меня всю без остатка: в лёгкие, в сердце, в пальцы, пятки… «Благодарю, Господи, за дыхание. Благодарю за то, что живущая на земле среди других живущих людей».

Должна сказать, что незаметно для себя я начала улыбаться. Сама не пойму, как это получилось, но я стала улыбаться, – причём, постоянно. Самое интересное, что мне в ответ начали улыбаться совершенно чужие, незнакомые люди. «Они смотрят на меня, улыбаются – значит, я здесь, я живущая среди них, а их взгляды, улыбки – свидетельства моей жизни». И вдруг я поняла, что полюбила этих свидетелей моей жизни. Вот так, неожиданно для самой себя я полюбила людей.

Сказать, что моё настроение всегда было приподнятым и улыбчивым – будет чистой ложью. У меня не прекращались скачки. Надежда, счастье – какое-то безудержное счастье жизни, которую я окончательно и бесповоротно полюбила, сменялись неожиданно приходящим страхом. Почему-то именно в транспорте я находила ответные симпатии людей и, одновременно, желание, чтобы прямо сейчас, не сходя с места, всё прекратилось. Я видела, как мой автобус на всей скорости врезается в столб, переворачивается, – в общем, я видела в смерти избавление от того невыносимого страха, который сковывал меня всю без остатка.

Наверное, я покажусь не серьёзной и всё той же девчушкой-кузнечиком, которая привыкла скакать по жизни. Но во мне было такое гремучее, не сочетаемое сочетание страха и любви, желания жизни и мгновенной смерти, что я не находила покоя ни на одну минуту. Самое тревожное время было под утро. Даже не ночью, а именно перед рассветом. Не знаю с чем это связано, но мои рассветы стали для меня закатами – душевными муками, изматывающими моё сознание.

Однажды в один из таких рассветов я позвонила своей старинной подруге, с которой нас география разбросала по разным городам. К моим тридцати трём годам я, упустив многое в жизни, всё же чему-то научилась. Вокруг меня не было чужих, – только те, с кем мне было легко и кого можно по истине назвать другом. Их было очень мало, но они были и остаются в моей жизни, как часть меня, с которой я могу быть самой собой. Одним из таких людей была Лора. Самое удивительное, что последнее время мы совсем не созванивались, и она даже в ус не дула о моей смертельной болезни.

– Ты больше ничего не придумала, как в такую рань звонить?! – справедливо возмутилась она.

Я захлебнулась от обиды (заметьте, это та, которая больше не обижалась):

– Да ты даже не знаешь, что можешь меня больше не увидеть! Ты даже не звонишь, даже не интересуешься что со мной! Не хочу говорить по телефону, но еще несколько дней и ты меня можешь не застать…

Не знаю, что на меня нашло, но почему-то захотелось напугать её, пристыдить… Наверное, это потому, что я была совсем одна. Кроме Марийки, меня никто не поддерживал. Для родни я давно была в «командировке». Твердо решив, не сообщать им о моей болезни, я не впустила в свою жизнь их жалость, их горе по поводу моего состояния. Мне легче было справляться одной, чем, ко всему, ещё утешать их. Марийка сказала, что я сильная, но я так не считала, и на голову Лоры вылила весь свой гнетущий, неуравновешенный рассвет.

– Я сегодня приеду, отпрошусь на работе… – кинула в трубку Лора, и я очень обрадовалась, что устроила ей неплановый выходной.

И действительно, уже через несколько часов она была у меня. Её красивые, огромные зелёные глаза были полны слёз. Так повелось, что все мои подруги были зелёно-большеглазые блондинки.

Говорила в основном я. Даже не говорила, а тарахтела о том, сколько ошибок мы совершаем в жизни, а всего лишь надо возлюбить жизнь, принять такой, как есть, и простить, обязательно простить каждого.

– Мы не правильно живём, поэтому и болеем, – учила её я.

– А как правильно жить? – вопрошала Лора, с изумительной искренностью своих огромных глаз.

– Вот ты сегодня не пошла на работу и вижу же, что сидишь – переживаешь, как отрабатывать потом будешь. А день твой впустую уходит, это целый день, отпущенный для жизни. Живи в нём, дыши, – отработать всегда успеешь, ты только дыши. Слушай, а давай вместе подышим: вдох, выдох… Вот – это жизнь, это радость…

В лице Лоры что-то изменилось, и она уже смотрела на меня, как обычно смотрят на странных людей. Да, я стала другой. И сейчас, по лицу подруги, это чётко увидела.

– А, знаешь, мы должны стать детьми. Ведь только дети могут видеть радость вот в таком листочке, – искренне заявила я, тыкая пальцем на листья, растущего под окном тополя.

Лора вконец испугалась, и стала намекать, что готова составить мне компанию, если захочу показаться врачу. Я не стала спрашивать, какого врача она имеет в виду. На лице её ясно была написана специализация этого доктора.

Ближе к вечеру я проводила подругу на автобус, всё же убедив её, что жить надо по-другому. Она обещала звонить каждый день, приезжать и, самое главное, она пообещала не рассказывать моим родным о том, что со мной происходит.

VIII

Заканчивался месяц. Всё самое современное диагностическое оборудование в моём случае оказалось непригодным, ни одно обследование не дало результатов. Орган, в котором притаилась опухоль, не был найден. Ничего не оставалось, как обращаться к бабкам, знахарям и всяким другим колдунам.

Я редко пользуюсь лифтом, предпочитая наматывать километраж на лестницах. И вот прям там, на лестнице, я познакомилась с приятной супружеской парой. Оказывается, они общались со мной, утешали в тот день, когда я узнала о страшном диагнозе. Для меня это было неожиданностью, ведь я видела их впервые. Видимо, тот день многое стёр из моей памяти. Но, не важно, знали ли мы друг друга раньше. Важно то, что ваш покорный слуга – кузнечик, уже через четверть часа тарахтел в их микроавтобусе в соседнюю область. По дороге мы заехали на круглосуточный овощной рынок, они затарили ящиками, мешками освобождённый от сидений салон микравтобуса и, трясясь на ящике с яблоками, я всё ближе и ближе приближалась к своему спасению. Должна сказать, что спасти меня должна была одна ясновидящая, которую, оказывается, в их области все знали. Но, на калитке её высокого, каменного забора была табличка, что экстрасенс в отпуске.

– Наверное, на море уехала, – предположили мои новые друзья, – недавно джип купила, теперь её дома не застанешь.

Я заскулила. Моя последняя надежда уехала принимать солнечные ванны именно в тот момент, когда я только-только воспрянула духом. Но мои друзья вспомнили про ещё одну ясновидящую, которая, к тому же совсем недорого берёт.

Через время мы сидели в маленьком, сельском дворике, на полуразрушенной веранде. Бабушка-знахарка сначала обсудила личные дела с моими друзьями, а потом занялась мной. Я закрыла глаза и почувствовала, как теплый, даже горячий воздух касается моего горла. От её рук шла энергия, которую я физически чувствовала, но мне было ужасно неуютно. Когда сеанс обследования был завершён, она вынесла свой вердикт:

– Нет у тебя никакого рака. У тебя в области горла что-то чёрное, мохнатое сидит.

Я чуть не свалилась в обморок. И тут мои шейные мышцы, которые и так причиняли достаточно хлопот, стали сжиматься, препятствуя прохождению воздуха. В состоянии волнения это было обычным для меня явлением. Я к этому привыкла и знала, что должна успокоиться, ровно дышать и, главное, избегать взглядов окружающих.

Я отошла на несколько шагов, выполнила всё необходимое и уже, успокоившись, возвратилась на веранду.

– Видишь, оно из тебя вышло. Теперь живи спокойно, забудь обо всём и в больницу больше не ходи, – радостно сообщила мне старушка.

Мои друзья посадили меня на попутку с номерами моего региона, и я поехала домой. Водитель был моим ровесником, спокойным, практичным в быту человеком и большим любителем рассуждений. Он долго рассказывал о маленьких пузатых бочках, в которых удобно засаливать огурчики. Очень расстроившись, что у меня в сумочке не нашлось ручки, он дал необходимый канцелярский набор и заставил записать рецепт малосольных огурцов. После того, как я до мельчайших подробностей, до грамма обозначила нужное количество соли, сахара, уксуса, история с огурцами не закончилась. Оказывается, мы приближались к месту, где должны продаваться эти самые бочки. Их там не оказалось, и мы начали нарезать круги по окрестным дорогам в поисках бочек. Заметив мою улыбку, он сказал, что я интересная девушка, настолько интересная, что он таких никогда не встречал. Я ему поверила. И наш разговор из огурцов перетёк в более интересные темы для общения. Уже в городе я поняла, что моя поездка была не напрасной. По классике жанра он предложил выпить кофе в ближайшем кафе. По классике жанра, я, как подобает скромной девушке, должна была отказаться и дождаться, когда меня пригласят вторично – более настойчиво. Я подарила так понравившуюся ему улыбку и сказала:

– Спасибо, но я не пью на ночь кофе.

– Жаль. Очень жаль. Я думал, эта встреча была не случайной…

Мы помолчали. В душе я ему кричала: «Да, я не пью кофе! Но, я пью чай!». Он не услышал, и мы попрощались. Я вышла из машины, пересела в трамвай и, стоя на задней площадке, делала вид, что совсем не смотрю в окно. Где-то должна быть его машина, только бы он не потерял мой трамвай, не поехал за другим – таким же, похожим. Даже выйдя на своей остановке, я продолжила путь домой красивой, женственной походкой, – пусть знает, что я красива во всём. Но…

На этом мои визиты к экстрасенсам не закончились. Правда, так далеко я больше никогда не заезжала. Оказалось, что в моём городе народных целителей тоже хватает. Почему-то они все были похожи: обещали здоровье, водили руками и одинаково любили деньги. Один раз я даже поверила одному знахарю по имени Сан Саныч. На следующий день приволокла ему маленький свёрток в тёмно-жёлтой бумаге, предлагая узнать, какую энергетику несёт в себе содержимое этого свёртка. Он закрыл глаза, поводил руками, и, хитро прищурившись, сказал:

– В магазине что-то купила, когда сюда шла? Ерунда это у тебя и никакой ценности не представляет.

– Вы мне скажите: то, что в этом свёртке – опасно?

Он рассмеялся и сказал, что более пустого свёртка не видел в своей жизни.

– Ничего ты не купила, и ничего там нет. Там пустота, там – ничего. Открывай, посмотрим.

– Что ж, вы правы, – согласилась я и поняла, что этот сеанс будет последним.

Наверное, моему читателю интересно, что же стрекоза принёсла в жёлтом свёртке Сан Санычу? Любопытства ради скажу, что там не было пустоты и в магазин я не заходила. А были там стёклышки, которые я напрочь отказалась отдавать назад в лабораторию после того, как побывала с ними в институте у профессора Василянской. Кстати, забегая вперёд, признаюсь, что эти стёклышки у меня всё-таки отобрали и, как положено, отправили храниться в больничную гистологическую лабораторию. Хоть я за них и воевала…

Я хотела знать о моей болезни всё, готова была бесконечно слушать лекции доцента, зачитывала и перечитывала старые медицинские книги, которые Марийка грозилась у меня отобрать. Записалась в библиотеку мединститута. И всё это ради того, чтобы чётко представлять опухоль, которая во мне поселилась. Какая она на вид, где сидит, в какой стадии находится?

Каждый день я работала со своим телом. Разговаривала с ним, просила прощение, любила и обещала. Если бы я знала, с каким органом работать, какой орган я должна мысленно гладить, целовать и выпрашивать прощение... Но природа моей болезни была такова, что мне до поры, до времени, не дано было этого знать.

Я блуждала улицами города в полном одиночестве. Мой разговор с Богом вошёл в привычку, и мы ежедневно вели беседы. Маршрут начинался от подъезда моего дома, огибал малонаселённый, промышленный участок города и проходил возле большого нового храма. Я обожала эти наши прогулки, и рассказывала Богу о своих переживаниях, планах на жизнь и обещаниях. Часто я пела. Простые, обыкновенные слова я произносила нараспев, стараясь подобрать рифму, и наше общение стало ещё мелодичней и красивей. Иногда я замечала удивлённые взгляды прохожих и понимала, что пою вслух. Эх, знали бы они, кто мой собеседник и для кого пою свои песни…

Проходя мимо института пластмасс, я останавливалась возле огромных закопчённых окон и всматривалась в отражение. Это моя фигура, моя улыбка, мои глаза… Это я. Здесь, сейчас стоящая и созерцающая саму себя. Признаюсь по секрету, меня порой посещала мысль о том, что я уже умерла. Умерла ещё в тот день, когда стояла в пустой обшарпанной больничной комнате и больше не причисляла себя к обществу живых. А нынешняя, сегодняшняя жизнь, – это моё новое перевоплощение?

В такие минуты я смотрела на свои руки. Пальцы правой руки были мои, те же деформированные, согнутые пальцы. Как-то моя знакомая, гадая мне по руке, сказала: «у тебя необычная судьба, об этом говорит даже то видимое уродство, которое не скроишь». В тот день я узнала, что мои пальцы – это уродство, и стала скрывать их от посторонних. Думаю, причиной была родовая травма, а может и оставшаяся на всю жизнь в памяти история из детского сада.

Мне было пять лет, когда мы с родителями приехали в один северный посёлок и меня зачислили в детский сад на одну группу старше положенной. Это была моя гордость, ведь группа была подготовительной. Там меня прозвали «немец». Потому что я говорила со своим региональным акцентом. Меня это обижало и я пыталась доказать, что такая, как все. Один раз, заметив, как дети, обхватив рукой дверь, катаются в проёме, я поспешила не отстать от них. Засунув руку поглубже в дверной проём, я набрала скорость, двигаясь вперёд-назад. В это время кто-то с силой закрыл дверь. Помню, как на меня кричала воспитатель, закрывая рот рукой, пока по ступенькам тащила меня ужасно орущую к медсестре. Потом помню, как она по-доброму улыбалась маме, рассказывая, какая я егоза. А потом помню день, когда бинт висел на одной нитке, и я не давала его снять. Когда же обнаружила, что бинт валяется на полу, – обиделась и во всём обвинила маму. Мама всё свернула на Пушка – белоснежного сибирского кота, которого я тут же простила.

И вот теперь, стоя возле окон института пластмасс, я рассматривала себя, ища знакомые черты. Да я это, я. Живущая. Вот прям сейчас на этом месте стоящая и живущая. И пальцы мои. Немного погнутые, не сгибающиеся полностью, но мои любимые, родные пальцы. Я принялась гладить, целовать их. Больше не буду их прятать от людей. Это моя печать, это мой признак. И тут мои губы зашептали заученные слова: «Я здоровая, я исцеляющаяся, я живущая! Я живущая на земле среди других живущих людей!». Я видела себя в отражении, и это было подтверждением моей жизни.

Постепенно я полюбила эти окна, и каждый день ходила туда, останавливалась и созерцала себя в огромном мире людей, где для меня тоже есть место.

Так, как я гуляла всегда в одно время, моё посещение храма стало привычным. Сначала я ставила свечку у иконы Всем Святым и просила простить моих врагов (так меня научила одна старушка). Затем ставила свечку Иисусу Христу, Божьей Матери, а потом зажигала свечку и стояла с ней возле иконы Пантелеймона Целителя. Эта икона была зацелована мной, заглажена и я боялась только одного, чтобы какая вредная бабушка не отчитала меня за нарушение правил. Он смотрел на меня своими добрыми, спасительными карими глазами и я говорила: «я знаю, что ты итальянец, я знаю, что ты помогал немощным, больным, исцелял и пострадал за веру Христову. Спаси и меня, Пантелеймоне Целителю, меня – живущую на земле среди других живущих людей». Я закрывала глаза и он гладил меня по голове. Потом я с его ложечки делала три глотка целительного, чуть сладкого нектара и целовала его руки. Он три раза крестил меня, улыбался, – я говорила: «благодарю тебя, мой любимый святой» и продолжала свой привычный ход уже в сторону дома.

Как-то я вышла на прогулку позже обычного, и храм оказался закрыт. Я зашла в церковный двор, обошла вокруг храма и с торца здания увидела большую, каменную лестницу. Через минуту я уже сидела на самой верхней ступеньке и, улыбаясь, разговаривала с Богом. Здесь было ближе к небу, ближе к Нему и я неожиданно для самой себя, впервые попала в состояние, которое было неведомо мне раннее. Может быть, я заснула. Но я увидела Бога. Рядом с ним был Николай Чудотворец. Лицо Николая было грозным, казалось, он был не рад мне.

– Божечка, – привычно закричала я, – я буду жить?..

Он молчал. Я закричала сильней – так, как уже давно умела кричать:

– Божечка, я буду жить? Я буду жить?..

– Будешь, будешь… – неохотно отозвался Он.

Он сердится, поняла я. И в моём сердце прошла такая мольба, такое чувство прошения, что я закричала так, как не кричала никогда раннее:

– Божечка, я буду жить?!!

Чья-то тёплая рука коснулась моей головы и необыкновенно ласковый голос произнёс:

– Доченька, доченька, ты будешь, ты будешь жить.

Это был Николай Угодник.

– А Он, а Он что скажет? – я вопрошающе посмотрела на Бога.

Его лицо, глаза, весь Он преобразился, Он больше не сердился. Он улыбался и в такт словам Николая Чудотворца, кивнул головой.

– Божечка, прости меня, Божечка! – закричала я и пришла в себя.

Моё лицо было мокрым от слёз, оно улыбалось, а внизу лестницы стоял человек и смотрел на меня. Церковный сторож, – поняла я, – сейчас будет прогонять.

– Спускаюсь, уже спускаюсь, – виновато отозвалась я, сходя вниз по лестнице.

Он что-то прятал за спиной, но я совсем не испугалась, я больше не была одна.

– Сидите, сидите, – отозвался сторож, – вот только отдам вам и пойду.

Из-за спины он достал ромашки.

– Спасибо, здесь оставаться мне более не надо, я уже всё получила, – ответила я, радуясь ромашкам, как ребёнок.

– Тогда перелазьте через забор, замок тяжёлый, долго открывать, – предложил сторож, и я полезла через церковный забор – полная веры, надежды и любви.

IX

На втором этаже больничной пристройки находилось отделение с разнообразным медицинским оборудованием, где проверяли всё, что только возможно. Маммологи, рентгенологи, УЗИсты, в общем все медики-диагносты давно познакомились со мной, делая по несколько раз одни и те же обследования. О вреде излишнего облучения я совсем не хотела слышать, – моей задачей было скорей найти и обезвредить притаившегося «врага». Но, если сказать честно, свою болезнь я совсем не считала врагом, – это было испытанием, переходом моей души на новый духовный уровень.

И вот однажды в этой больничной пристройке, после прохождения ирригоскопии, я, получив результаты, уже собралась уходить, но увидела одного парня. На вид ему было лет шестнадцать-семнадцать. Одет он был так, как одеваются рокеры, металлисты, в общем, мальчишки из неформальной тусовки. Чуть вызывающий взгляд, цепи на одежде, слегка дерзкая походка, в ушах наушники и сопровождающая его маленькая, старенькая мама. Всем своим видом он давал понять, что он личность, самоутверждающаяся, не принимающая жалости личность. На голове у самоутверждающейся личности сохранились остатки редких, прилизанных волос.

Внешне он был похож на моего старшего племянника и в моей душе что-то надломилось. Это был первый случай, когда я увидела подростка, болеющего раком. Я очень хотела ошибаться, но горе, написанное на лице матери, и волосы, как у птенчика на голове парня убеждали меня в обратном. Я спустилась вниз по боковой лестнице, которая вела в какие-то хозяйственные помещения. Где-то здесь находился переход на главную лестницу, ведущую в больничный корпус. Но, если я сейчас уйду, больше их не найду, и побежала их догонять.

Мать оглянулась.

– Можно вас на минутку? – больше взглядом, чем голосом, попросила я.

Когда мы оказались на безопасном для ушей парня расстоянии, я спросила:

– Это ваш сын?

– Да, – тихо ответила она.

– Вы в этой больнице лежите?

– Да, в радиологическом отделении.

– Можно я вас попрошу? – задыхаясь от волнения, я начала лепетать что-то неопределённое, – я вас очень прошу взять вот это, это ради того, чтобы наши дети не болели.

Я достала кошелёк, в котором лежали две крупные бумажки. Там действительно были бумажки, потому что самое ценное – это здоровье, жизнь, понимание. Всё остальное бумажки и полная ерунда.

Когда мать увидела деньги, она испугалась и замахала руками. Тут уже не на шутку испугалась я. Вдруг не возьмёт?! А я уже успела загадать желание. Моим желанием было, чтобы страшное заболевание под названием рак ни в каком времени, ни в каком месте не касалось моих племянников. Это моя родня и единственные мои дети, которых родила не я – моя сестра, но от этого ничего не менялось.

– Очень вас прошу, это мне надо, мне. Возьмите.

Она взяла. Я побежала опять на эту боковую лестницу и там, на узкой площадке между этажами разразилась громким, еле сдерживаемым плачем. Когда я успокоилась, во мне произошли перемены. Как будто какой-то голос сказал, что я буду исцелена. Ведь я, когда давала деньги, просила не для себя, – почему же ответ пришёл именно моему телу? Тогда я поняла, что выпросила для всех нас.

С невероятной лёгкостью, окрылённая счастьем я вернулась в свою палату. Хочу сказать, что это тот редкий случай, когда душа, возможности и нуждающийся человек сходятся в одной плоскости.

Я знала, что теперь всё будет хорошо.

X

Через несколько дней доцент «обрадовал» меня:

– Вот, решил тебя готовить к выписке. Завтра на девять часов придёшь на консилиум, там я предложу тебя выписать и будем периодически наблюдать, – как говорится, ждать.

Я не стала ему ничего говорить, возражать, а просто пошла в другую больницу самостоятельно, по десятому разу проходить обследование. Завтра мне предложат уйти и ждать… Ждать, пока не появится новый метастаз? Только куда он залезет в этот раз? В головной мозг, в печень, в лёгкие?

В больнице, которая находилась на одной территории с медицинским университетом, я сразу направилась в диагностический центр, прямиком в кабинет гинеколога. Начну отсюда, а дальше постепенно обойду других врачей. В кабинете была медсестра, которая сообщила, что врач в отпуске. Мы с ней посидели, поговорили по душам, она рассказала, что у неё болезнь крови.

– Я в Чернобыле была, отсюда и кровь негодная. Когда ребёнка рожала, пришлось расписку писать, – врачи напрочь запретили рожать. Ребёнку уже пять лет, всё хорошо, – думала, пронесло, но на днях лучи назначили.

Мы с ней погоремыкались, и я собралась уходить. Тепло попрощались, даже обнялись. Как вдруг уже у самой двери я услышала пронзительный крик Людмилы – так звали мою медсестричку, мою новую подругу, мою спасительницу. Она закричала, произнеся всего одно слово, одно матерное, нецензурное, бранное слово, которого нет в словарях русского языка. Но это слово в моих ушах прозвучало, как «эврика», как «есть выход», как «ты спасена».

После того, как она перестала смеяться, увидев неподдельную радость на моём лице, – спросила:

– Ты онкомаркеры делала?

– А что это такое? – не поняла я.

Зато поняла она и сама коротко ответила на свой вопрос:

– Всё ясно.

Тут же позвонила в лабораторию медицинского университета, уговорила медсестру задержаться на десять минут и принять меня. Она объяснила ей, какие анализы взять, и я побежала в лабораторию. Там меня, естественно, уже ждали, я сдала все анализы, которые могли показать онкологию органа, содержащего железистую ткань.

В тот же день я позвонила доценту и сообщила, что сдала онкомаркеры. Он заметно растерялся, а потом мгновенно принял решение:

– Не приходи завтра на консилиум. Я скажу главврачу, что направил тебя на онкомаркеры. Придёшь, когда будут ответы.

Через несколько дней ответы были готовы. С готовыми результатами я прошла в кабинет заведующего лаборатории. Он, следуя невыносимой для моего понимания системе молчания, то есть скрывать от пациентов всё, что можно и нельзя, предложил с этими ответами идти к своему врачу в онкологию.

– Никуда я не пойду, пока вы не скажете, какой орган дал метастаз. Здесь ответы, вы их знаете, а я второй месяц не живу, а существую. Просто скажите, это яичники, печень… – я приготовилась перечислять все органы, которые имеют железистую ткань и которые могли метастазировать в подмышечный лимфоузел, когда он сказал:

– Молочная железа.

– Ой… молочная железа. Спасибо, большое спасибо.

Ну и пусть думает, что я сумасшедшая, мне не привыкать. А его взгляд выражал именно эту мысль. Как же ему было догадаться, что я каждый день умирала по нескольку раз, представляя, как опухоль уничтожает мою печень или кишечник, или… А тут молочная железа, которую можно удалить и жить дальше. Тем более, я прочитала, что прогноз по молочной железе один из самых благоприятных.