Текст книги "Рысенок (СИ)"
Автор книги: Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
========== 1. Замкнутость ==========
В Невервинтере холодно. Такое чувство, что всегда холодно. Мертвый камень и погибшие голоса, навечно застывшие души, облаченные в мраморные статуи.
Это не мое место. Ни этот город, ни этот кусок серебра, который вручил мне приемный отец.
Мне странно, что многие зовут приемными отцами или матерями тех, кто на них совсем не похож. Дэйгун имел это право из-за некровного родства, но так происходит не со всеми приемными родителями. А значит – получается ложь.
Ложь опутывает меня клейкой паутиной. Люди забывают, кто они есть и чего стоят. Отгораживаются от части себя, прячутся за каменными стенами. За ними, вне городов – все честнее.
Их ложь усвоила и жрица из Круга Топей. Она научилась от них лицемерию. Научилась – молчать. Она не была настоящим друидом – никогда. У нее не было подлинной связи с природой, потому что она не стала частью ее. Я знала, что сердце этой эльфийки всегда оставалось… где-то в другом месте. Но не в Круге. Она не была его частью, она всего лишь пряталась в нем. Это было в ее движениях и словах.
Я кутаюсь в плотное грубое одеяло. Меня не согревает ткань. Меня – пока – не согреет ничто.
Ложь везде. И у теневого человека из Амна в особняке у реки. Он – тьма. Я боюсь его паутины. Я не хочу попасть в нее. И у муншэйской полукровки, в которой я чую запах крови, безумия и потерянной надежды. Они честнее, чем те, кто носят плащи с никогда не закрывающимся глазом, но не лучше. Воры понимают в достижении путей больше стражи, но они используют меня.
Лгут те, кто окружает меня.
Они произносят мое имя. Отнимают от него по кусочку.
Игдена… я боюсь, что скоро оно перестанет звучать. Как звучало. Как должно. Молчит и честен лишь мой спутник. Мой лесной кот. Его шерсть и мои волосы, его глаза и мои глаза – одного цвета. Увядшая осенняя трава и густой янтарь. На его шкуре – черные пятна. Он вышел ко мне сам, узнал и нашел меня – сам. Моя часть души. У него есть имя, но я не произношу его понапрасну. Это просто не нужно. Имена имеют силу, и мир глуп, что придумал их каждому живущему. Что теребит смертельное оружие, будто детскую игрушку. Я не умею пользоваться этой ловушкой, но и не хотела бы. Она часто требует слишком большой платы.
Кот смотрит в окно рядом со мной. В мертвые желтые фонари, вглядывается в их свет. Шуршит дождь. Я нашла себя в связи с природой, научилась слышать стоны земли, шепот деревьев, чувствовать язык зверей и птиц. Сильванус дал мне сил для магии. Я жила на болотах, делила территорию с теми людьми из деревни, которые не понимали, ни чего стоит их собственная жизнь, ни того, что значит чужая – и чужие старания. Они не хотели платить ни за травы, ни за зелья, думая, будто отбирать эти вещи от природы и искать реагенты для отваров – не стоило мне ничего. Стоило. Они не понимали своего блага – существовать под крышами домов и выращивать урожай. И были в этом слабыми.
Странные люди. Странные, лживые и желающие все обретать даром. Я не могла позволить себе того же.
Они были не готовы к нападению иномирян на деревню, ведь всегда – играли. Выживали – но не привыкли к войне. Прошлая их уничтожила.
Именно поэтому в огне, крови, влажной жиже луж и пепле остались тела трех братьев – но к ним у меня был свой счет. Не стоило однажды насмехаться надо мной и приходить в мой дом со злом, когда мои отвары спасли их от лихорадки. После их визита я так и не оправилась несколько лет. Нет, они не позволили себе насилия, но многие травы, которые были мне нужны, отвары и настои, готовившиеся не один год – просто рассыпались в пыль. Они не любят чужих рук. Братья оказались и просто глупы, и… меня это обидело. Они раскрошили и уничтожили не мои травы. Они разбили те усилия, за которые мне платила деревня. А еще должны были ответить за то, что я в ту зиму едва не погибла, заболев, потому что не смогла сварить себе лекарство – нужных трав не хватало, а без некоторых отвары были бы бесполезными.
Поэтому я только усмехнулась наивности сына Старлинг. Поэтому мне была безразлична смерть маленькой волшебницы – она должна была слушать своего учителя, его опыт, его слова. Поэтому я никогда не любила то место, где жила. Я не мечтала его уничтожить, но слышал меня там разве что Дэйгун, да и он – не всегда.
А уход тоже не принес желаемого освобождения.
За деревней я видела все то же, что и в деревне раньше. Каждый решал проблему за счет другого и думал, что в этом мире все дается даром. Каждый оправдывал собственную слабость. Я пользовалась этим, потому что мне нужно было жить, и неизменно просила платы. Платы – за бездействие. За то, что люди пользуются чужим временем и силой, какой бы ни была услуга. Даже если это была женщина, которая потеряла мужа. Даже если это были родители, потерявшие детей.
Кто мог следить – не следил. Кто мог защищать – не защищал. Мне ли следовало за это расплачиваться, получая потом то же самое, что и от трех братьев? За чужую неосмотрительность, за чужую глупость, за чужую неподготовленность? Нет. Поэтому они платили столько, сколько были должны.
Это просто… было честно.
========== 2. Осторожность. ==========
Осень в горах всегда была суровым временем, но красивым. Низины пылали от красно-желтых кленовых крон, а скалы под голубым небом и закатным солнцем часто казались розовыми.
Это была странная встреча. Два случайно столкнувшихся отряда. Мой – и ее. Хотя, говоря по правде, отряд Игдены и отрядом назвать было нельзя. Дворф Келгар, колдунья Кара, гном Гробнар – и она сама. Молчаливая девочка-друидка со странным именем. Мне хотелось назвать ее Игдой, но я не стал.
Я до этого никогда не общался со жрецами деревьев и прихожанами церкви Сильвануса, поэтому с интересом наблюдал за ее поведением. Игдена не любила, когда ее звали по имени, но, увы, ни я, ни кто-либо другой не знал ничего более подходящего.
Над нашим привалом раскинулась ночь. Рыжий огонек костра теплился возле скалы, и горько пахло травой. Над нашей лощинкой причудливо вились колючие кусты. В темно-синем небе догорало рыжее солнце, и высоко-высоко уже начинали сиять звезды. Кара чистила шерсть хорька, Келгар полировал топор, Гробнар что-то наигрывал на лютне, настраивая инструмент для нужных заклятий. Я наспех латал небольшую прореху в кольчуге. Игдена мешала деревянной ложкой травяной навар. Я думал, что она пополняла запас растительных зелий. Иссани, укутавшись в плащ, крепко спал. Я вылечил часть его ран, и все же посланец Города Роскоши был слишком измотан.
Я смотрел за движениями тонких, ловких рук Игдены. Она сейчас была странно мирной и казалась мне болезненно уставшей. В ее золотистых глазах отражалась неясная печаль, и все ее манипуляции с травами выглядели машинальными, словно она пыталась отвлечься – и не могла. Куда только делась та неистовая жажда крови, которая проснулась в ней при виде раненого орочьего отряда? Я еще помнил выросшие из земли жесткие побеги, неспешно разорвавшие покалеченные тела в отвратительную кашу и помнил, в каком зверином оскале она ощерилась, когда я попытался остановить ее, чтобы она проявила хоть немного больше милосердия к раненым.
Я осторожно смотрел на девушку и не мог понять ни какая она, ни что ее тревожило.
Дьявол! Проволока в одном из колец никак не желала смыкаться так, как надо.
Чутье на людей редко подводило меня, но – мне казалось, что Игдену что-то терзает. Что-то было еще, помимо той странной жестокости, сидевшей где-то в глубине ее души.
Но в то же время она казалась на первый взгляд не только тихой, но и… неприятной. Я чувствовал в ней тягу к насилию, которое она применяла, казалось, ради самого этого насилия, когда можно было поступить совершенно иначе. Был ли тот случай с орками в пещере единственным – или нет? Я сильно сомневался, что она не делала так раньше.
Рядом со мной поднял голову дворф. Потом потянул:
– Слушай, я тут подумал…
Девушка бросила на него острый, колючий взгляд. Меланхоличную грусть сняло как по волшебству. Я вновь видел ее прежнюю, и она не отвечала.
– Ну, вот смотри, – дворф подкинул на ладони полировальный камень – и вновь вернулся к своему занятию. – Значит, найдем мы этот вход. Ну, я про квартал. Отдадим осколок. А дальше?
Я молчал, потому что пока был чужим в этой команде. И мне было интересно, что за осколок.
Игдена пожала плечами. Я заметил, как напряглись ее руки, как она скользнула взглядом по мне и колдунье, а затем – по Гробнару, слишком увлеченному какой-то песенкой и настройкой лютни. И… промолчала. Но дворф смотрел на нее, а потому – повременив, ответила:
– Еще не пришло время, воин Айронфист. Я не знаю.
– Ну как это? Девочка, так же дело не пойдет.
Кара на время отвлеклась от своего фамильяра и достала книгу с заклятьями для колдунов. Фыркнула, перелистывая страницы:
– А ты еще не понял, дворф? Наш лидер не считает нужным сообщать нам что-либо.
Игдена не ответила. Просто продолжила варить зелья. Келгар что-то буркнул себе под нос и нахмурился, но вернулся к своему занятию.
Котелок на огне дымился, и в нем булькал отвар с грязно-белой пеной. Игдена сняла пену и выбросила ее на угли, что-то произнося нараспев. Полыхнули синеватые искры.
Насколько я успел понять, она была странным лидером. Молчаливая, закрытая, но все равно принимающая окончательное решение.
Пожалуй, именно в тот вечер я решил, что буду делать после ухода из гор. Я пойду с этой странной компанией, если будет позволено, и вернусь в Невервинтер. Нужно выяснить, что это были за жрецы теней, воровавшие студентов из Академии и по возможности – разобраться с этим.
А Игдена… я пока почти не знал ее. Хотя меня не радовала ни ее жестокость, ни то, что она работала на головорезов. Я не мог ее понять. И с одной стороны она казалась жестокой, а с другой – неглупой, пусть и странной. Способной видеть и не совсем закостеневшей. Такие люди – мутные и неясные на первый взгляд – уже попадались мне в жизни, и жизнь же меня научила, что делать о них поспешные выводы не стоит никогда.
Вполне возможно, что я мог что-то упустить при первой встрече. Или понял ее действия не до конца.
========== 3. Ненависть ==========
Он присоединился к нам в горах, этот паладин. Во время привалов и боев я наблюдала за ним. За этим человеком, ушедшим из города, чтобы заразить других своей слабостью, лишить их сил, пытаясь дать плоть и кровь своему желанию быть спасителем. Это было лживо. Против правил природы. Иначе я не могла сказать.
Сердце разливало по телу обжигающую, горячую ненависть до дрожи. Он мешал законному ходу вещей природы. Защищать стоит только свое потомство и больше никого. Иногда.
Я была готова убить его за спокойствие, за самоуверенность, за чванливое высокомерие, сквозившее в каждом его взгляде и слове. Он был слишком снисходителен, и это давило на меня, растаптывало, обесценивало. Но он был полезен. Он многое знал. Я ненавидела его, я боялась его серой мутной тины. А он дышал ею, пропитался этой гнилью фальшивого сострадания, пропитался… не знаю, чем.
Я не хотела его видеть, не хотела, чтобы он находился рядом со мной. Никогда. Я еле сдерживала смех ему в лицо, как сыну Старлингов, когда он говорил о своей морали, о человечности, о чем бы то ни было. Говорил глупо, потому что это не имело смысла. Я не слушала почти никого, кроме своего чутья – острого, как звериное. И других спутников, обладавших большим разумом, чем он. Воин Айронфист и огненная колдунья знали толк в силе, пусть природа каждого из них отличалась. Девочка-тифлинг – в выживании. Она была из мертвого места, но понимала природу того, как в этом мире живут сильные и слабые. Друидка была мне бесполезна, но все же могла слышать шепот трав и деревьев, зверей и птиц. Как и я. Гном… он оказался странен. Он был не от этого мира, но – понимал мертвые металлы, оживлял мертвые изобретения и создавал музыку, которая действительно была способна как уничтожить, так и дать сил. Паладин же… не знал ничего. Ничего.
И каждый раз, едва он попадался мне на глаза, все равно чувствовала ту жгучую, заливающую краской щеки ненависть. Слишком сильную, странно сильную, которой я никак не могла понять. Убегала, уходила прочь из таверны. Куда угодно. На задания, была девочкой на побегушках тени из Амна, лишь бы не возвращаться во Флягу и не видеть этот омерзительный взгляд ледяных голубых глаз.
Я боялась его. И боялась, и ненавидела, и почему-то не могла уничтожить. Мне казалось, что он видит больше, чем нужно. Что его холодные руки пытаются влезть мне в душу, разрезать ледяным касанием тело, достать сердце, изучить его.
Я была иной для спутников, я молчала, погруженная в себя и в необходимое. Лишь говорила им, что делать, не называя имен и почти не интересуясь ими – лишь по возможности делала то, о чем они просили меня, потому что это могло быть полезно. Они видели лишь мое молчание и изредка – мимолетную улыбку, не думая, что дорога в одиночку тяжела. А они будут должны. Даже святой воин – за мое обещание защитить его от Невервинтера. Просто – ни к чему, чтобы лорд вышел на меня и на человека из Амна.
Разумеется, для других мои мотивы были иными. Я плела уклончивые ответы, но не могла этого сделать с воином Тира. Я теряла под его тяжелым, будто ледяная глыба, взглядом – все.
Этот святой воин… о нет, он был иным. Стократ опаснее. Стократ страшнее. Он видел то, чего не заметили другие. И ни о чем не просил. И за то, что он хотел коснуться моей тайны, снять все покровы с моей души, оставив ее голой и униженной – я не переносила его. Я хотела разбить его, увидеть его боль, растоптать, подчинить – себе. Понять и манипулировать. Избавиться от навязчивого ощущения этой серой мути, наблюдающей за мной, за каждым шагом, душащей и уничтожающей.
И все равно боялась, что в какой-то момент уже не спрячу от его холода, его света, его пустого любопытства – саму себя.
========== 4. Забота ==========
Я хотел поговорить с Игдой уже долгое время, но сделать этого никак не удавалось. Она будто избегала меня – вылетала из таверны, едва я ее окликал, либо просто не попадалась на глаза и не пускала к себе в комнату.
Я не понимал, что могло произойти. То ли боялась, то ли просто невзлюбила – я не знал. И меньше всего мне хотелось, чтобы меня избегал лидер команды. Я не знал – возможно, я чем-то ее обидел, и тогда следовало бы извиниться.
Наконец, разговор случился. Это был обычный вечер в таверне. Ночная темень и сырость загнали в «Утонувшую Флягу» много людей. Я уже закончил ужин, и просто сидел за столом возле двери в коридор с комнатами, ожидая, когда немного остынет терпкий грог, согревающий до красноты на лице, с орехами и пряностями, как и положено холодной осенью. На столе таяла желтым воском свеча.
Спутников почти и не было видно – переполненная полуосвещенная таверна, заполненная пряным, горячим запахом готовящейся еды и сизыми клубами дыма, шумела: с кем-то, бурно жестикулируя, говорил Келгар, Кара насмешливо наблюдала за залом из дверного проема кухни, подчеркнуто игнорируя просьбы Дункана обслужить клиентов. Гробнар собрал вокруг себя оживленных слушателей, в числе которых, хитро прищурившись, сидела Нишка, и что-то рассказывал. Элани и Игду я не видел. Но увидел, как друидка с трусившим за ней камышовым котом – проскользнула в зал. А потом окаменела, увидев меня.
– Игдена? – я окликнул ее.
Друидка замерла, напряженно разглядывая меня. Я поднял руку в примирительном жесте.
– Подожди. Я хотел только поговорить.
Она промолчала, а потом резким, легким движением, похожим на порыв ветра – села за стол напротив меня. Блики свечи играли в ее янтарных глазах, на целой связке причудливых амулетов на шее – в городе, когда не приходилось драться, она выпускала их поверх одежды. Дерево, яшма, кожа, кость, металл… что только не было использовано. И – браслеты, туго обхватывавшие запястья. Вновь – кожа и кость. А еще – зеленые листья. Я только теперь обратил на них внимание, заметив, что листья живые, и эта жизнь поддерживалась странным, неведомым мне образом.
Все надетое на Игдену походило на странные ритуальные обереги, собранные от самой земли, нежели на настоящие украшения. Я подозревал, что они зачем-то были нужны ей для заклинаний – тот или иной оберег порой начинал сиять, когда она взывала к природе.
– Чего ты хочешь, святой воин? – голос у нее был тихий, глуховатый, мягкий.
Для начала я хотел спросить то, чего не мог понять в ее выборе. И услышать историю упомянутых Келгаром осколков не обрывками, а от нее самой. Хуже всего руководствоваться домыслами в таких вопросах.
– Ты давно работаешь на воровскую гильдию?
Она нахмурилась и сжала губы. А потом и кулаки. Выдохнула носом. Пятнистый кот сел у ее ноги, словно собака. Игда быстро ответила:
– Это не то, что ты должен знать, паладин. Мой выбор. Они честнее. Быстрее.
– А осколки, о которых говорил Келгар?
Друидка прищурилась. Кот утробно зарычал, но она положила руку ему на загривок. Почему-то она злилась на меня.
Я недоумевал, что случилось. Я мог понять, что это ее личный вопрос и уважал это, но все-таки не один я знал об осколках.
– Не твое дело, – отсекла мой вопрос она. – Не лезь, не трогай, не хочу. Не твое место. Еще рано.
Этого ответа я ожидал меньше всего. Во всяком случае, рассчитывал, что она скажет хоть что-то.
– Я обидел тебя?
Она замерла на секунду, а потом напряженно посмотрела на меня, широко распахнув глаза – так, словно только что заметила:
– Нет. Ты чужой. Лживый. Калечишь.
Я недоумевающе сдвинул брови.
– Что это значит?
Она была странной. Говорила загадками и почти ничего – прямо, когда дело касалось таких вещей. И все же мне казалось, что это напускное. Не такой взрослой она была. Я относился к этому, словно к странной причуде и пытался увидеть за сказанным подлинный смысл. И ничего больше. Не важно, как именно она говорит, важно, что она имеет в виду.
Игдена склонила голову к плечу, глядя куда-то в сторону. Потом произнесла – уже не резко, чуть нараспев:
– Ты лжешь. Нарушаешь баланс сил. Делаешь сильных слабыми. Твое сострадание – ложь. Я ничего тебе не скажу, святой воин. Спроси у других, если хочешь.
Меня почему-то задели ее слова. Не в полную силу, но все же оставили странный неприятный след.
– Ты легко осуждаешь.
И снова взгляд глаза в глаза. Игда словно подобралась от моего ответа. Она сидела, прямая, как струна, сжав колени. Кукольная поза, похожая на искусственную.
– Я говорю правду, – девушка тряхнула русыми волосами, перетянутыми кожаным ободком. – Никто из вас не произносит ее. Вы все боитесь, все лжете. И ты больше всех, святой воин.
Я на какое-то время задумался над ее словами. Что ответить, чтобы не разозлить ее еще сильнее и успокоить каким-то образом.
– Мир многолик, Игдена. И прошлое – не повод не давать ни ему, ни людям и единого шанса. Есть и хорошее.
Она замерла, как напуганное животное. Ее кот ощерился, но я не боялся его. Не кинется.
– Не трогай мое прошлое, – голос Игды напоминал разозленное шипение. Точно – зверек, который испугался огня.
Но – так дело не пойдет. Нельзя быть с ней на ножах.
– Я не желаю тебе ничего плохого. Ты это понимаешь?
Она молчала. А потом странно свесила голову – так, что волосы закрыли лицо – и вяло поднялась из-за стола.
– Не лезь мне в душу. Не хочу, и этого никто не будет совершать. Не позволю.
– Я не лезу.
– Врешь, – голос прошелестел, как осенние листья по траве. – Не трогай. Больно. Страх.
– Постой… – я обхватил ее руки. Игда была напугана. Не понимала, чего я хочу, и ее нужно было успокоить. Нельзя было ее оставлять в таком состоянии, ведь она говорила, что ей больно. – Сядь.
Она съежилась, задрожала от моих прикосновений. И послушно села на стул. Слишком покорно. Кот попятился прочь. Я отпустил ее руки и присел рядом с ней на колено, глядя в глаза снизу вверх.
– Чего ты так боишься? Почему больно?
Меня всерьез обеспокоили ее слова. Я хотел понять, что с ней не так и что делаю не так – я.
Игда молчала. Потом как-то отстраненно заметила:
– Похолодало. Ветер сильный. С ног сбивает. Не встать.
Она не была похожа на сумасшедшую. Мне казалось, что скорее – Игда просто говорила так то, что не могла сказать иначе. Совсем как кошка, которая пытается мяуканьем донести до хозяев свою боль, а те никак не могут понять, что она хочет – то ли есть, то ли играть, то ли просто жалуется на что-то. И, в конце концов, Игда еще не была совсем взрослой женщиной. Мне было просто жалко того ребенка, который до сих пор оставался в ней.
– Тише, – я погладил ее по рукам и почувствовал, как они напряжены. Боги, да она вся дрожала – даже плечи. – Какой ветер?
Игда опустила голову, глядя на мои руки и свои колени. Помотала головой.
– В тебе. Холодно. Очень холодно.
Я протянул руку за кружкой. Грог был почти нетронутым и еще горячим. Передал глиняную кружку во все сильнее дрожащие руки. Игда словно вжималась в стул, хотела убежать, а не могла.
– Тише. Пей. Согреешься.
– Меня ничто не согреет. А ты отравишь меня. Ты издеваешься.
– Игда… – ее имя вырвалось у меня почти непроизвольно.
Она вдруг едва не выронила кружку, сделав глоток – и испуганно посмотрела на меня. А потом резко поднялась, словно боясь, что я ее схвачу – и ушла прочь – быстрым, легким шагом. Почти убежала, обдав меня странным, горьковато-резким запахом: дождь, земля и слегка сладковатая свежая древесина. Кот бесшумно прошел за ней.
Я вздохнул и поставил грог на стол. Кажется, с Игденой будет очень трудно.
========== 5. Выбор. ==========
Вскоре рядом со мной появился следопыт. Рыжеватый хозяин лесных троп. С ним было легко – он был понятен, он был естественным и близким, словно единокровный брат. Он пах самой природой – всем миром, и я чуяла в нем безудержную дикую свободу зверя. Хвоя и можжевельник, влажная земля и камень, металл и кровь. Настоящее. Честное. Мне было радостно от него, от его свободы и полета, легкого, словно волчий бег. Я ни о чем его не спрашивала, хотя пыталась говорить. Он не хотел, и я не донимала. Просто шла рядом. Рычала, когда он пытался показать, что я – только самка, которую он может взять в любой момент. Я не щадила его, как и всех остальных, невзирая на родство, которое чувствовала. Это большая редкость. Некровный родич.
И все же… мне не хотелось сближаться. Нет. Он был не моим, он должен был быть сам по себе и сам искать. Не меня. Я не могла ему мешать. Только развести извилистые тропки дорог и толкать от себя, когда это требовалось.
А еще я не хотела его, потому что он бы оставил мое потомство. Он мог быть только братом. Сильным, свободным и красивым. Я была жестка с ним, но это наша природа. И не нужно было ничего объяснять.
Паладин же… он оказался бездной. Холодной, спокойной, белоснежной, полной метели пропастью, от которой меня тошнило и мутило, к которой я не хотела подступить и на полшага. Меня съедало, сжигало пустое любопытство. Было страшно до головокружения, до дрожи в коленях от этого света, но я не понимала его. Не понимала, как это – может жить, и живет ли. Его холодные руки уже задели меня, а я была жива.
Что он хотел своим лживым состраданием? Как в него въелась ложь? Может ли быть так, что вранье и условность настолько врастают в душу, как это случилось с ним?
Или лгу – я? Я уже не знала. Я терялась. Терялась и боялась этой ходячей светлой пропасти рядом со мной, потому что ее лучи, ее холодные пальцы – уже тянулись ближе.
Зачем он держал мои руки, почему его настоящие пальцы оказались слишком теплыми на ощупь, почему пытался отпоить меня пряным горячим отваром, чтобы я прекратила безмолвно кричать от страха? Я не знала, одновременно не желала и желала понять. Я боялась, что он сломает меня обманом. Приручит и пригвоздит к стене, словно бабочку на булавке. И я умру. Я боялась того тепла, той обманчивой ласки. Он лгал мне.
Я пыталась бежать, пыталась уходить. И не получалось. Я не понимала, почему пропасть тянет меня сильнее, чем должно. Почему мне так любопытно, какой он, этот святой воин, когда раньше я не хотела даже видеть его?
========== 6. Опасения. ==========
Я ждал худшего, когда к нашей команде присоединился следопыт. Слишком много общего я видел у него и Игдены. Это могло привести к чему угодно – ведь поддаться под влияние такого разрушения очень легко.
Я помнил, какой потерянной Игда выглядела, когда узнала об осколке в груди и смерти матери. Видел, как жестоко она говорила с Шандрой, и вместе с тем ощущал, насколько ей в тот момент больно.
Я не оправдывал Игдену и не считал, что она ведет себя правильно, однако хуже всего говорить человеку, как должно поступать, когда он нуждается в помощи, а не в замечаниях, где был неправ. Я хотел ей сказать о Шандре, однако – позже.
Игдена сидела на стуле у камина – съежилась, подобралась, словно нахохленный воробей. Я видел, что с ней пытались заговорить некоторые: сначала Келгар, которого она будто и не заметила, а затем Гробнар. Ни один так и не добился внятного ответа. Я не слишком верил в свой успех, но все же придвинул стул к камину и сел рядом, вглядываясь в ее окаменевшее лицо. Пламя бросало рыжие блики на бледное лицо, похоже, покрывавшееся веснушками в некоторые сезоны.
Игдена не была красавицей: вытянутое лицо, низкие тонкие брови, узковатые губы, круглый нос. И все же страшненькой я ее назвать не мог. Было видно, что она любила свое тело и тщательно следила за аккуратностью. Красивыми были ее тускло-пшеничные волосы и медовые глаза.
Игда не шевелилась, словно не замечая меня.
– Игдена, – тихо позвал я ее.
Она вздрогнула, как спросонья. Съежилась еще сильнее, тихо сказав:
– Уйди, лживый. Их слов хватило. Тебе мало моей боли?
– Я хочу помочь.
Она невесело усмехнулась. Напряженно.
– Как, святой воин? Сделав еще слабее?
Я уже привык к ее обращениям. Они меня не трогали. А Игда была усталой, измотанной, и мне казалось, что это и станет ключом к ее дороге и пониманию.
– Нет. Но ты же не знала тепла.
Она покачала головой.
– Я не нуждаюсь в помощи. Запомни это.
– Тебе больно.
Она промолчала. Потом ответила;
– Я привыкла. Хочешь помочь – оставь в покое.
– Это не всегда лучший выход, – я говорил спокойно, не удивляясь, что ей не хочется говорить о своей боли, но это не страшно. Иногда важнее ощутить, что есть те, кому это небезразлично.
А мне – было. И уже – не только потому, что она являлась нашим лидером.
Она вздохнула и закрыла глаза. Потом внезапно прошептала, вся съежившись, как от холода:
– Моя дорога застлана смертью и серебром. Чего ты хочешь? Чтобы я шла по ней с улыбкой? Я и так умру.
Я вновь не понимал ее.
– Ты еще совсем юная, и умирать не должна. Не одна боль существует в этом мире.
Она рассеянно покачала головой. А потом странно, словно раздумывая о чем-то, посмотрела мне в глаза, будто пытаясь прочесть в них что-то. Потом обронила, вновь глядя на огонь:
– Знаю. Но не вижу твоего лица.
В тот вечер она больше не сказала мне и слова.
И все же мне не нравилось, каким взглядом скользит по Игдене Бишоп. Я не был уверен, понимает ли она в полной мере, что представляет из себя этот человек и опасался за то, что она попадет под его влияние. Сколько таких историй мне доводилось видеть. И всегда – с одним концом.
Я хотел поговорить об этом… осторожно. Игдена по-прежнему боялась меня, пусть и чуть меньше. На нее действовал тон – мне показалось, что она успокаивается, когда я говорю тихо.
Я совершенно случайно встретил ее на улице – друидка стояла, словно изваяние, на пустом причале – и смотрела на холодное осеннее море в рыжих бликах заходящего за горизонт солнца. Темно-зеленое, булькающее в заросших водорослями решетках, с мелкими белыми барашками. Пахло мокрым деревом и далеко от нас, на соседнем пирсе, разгружали судно моряки, вытаскивая из трюмов тюки, ящики и мешки, опечатанные знаками торговых компаний. Вопили чайки. Одна из них вытащила дохлую рыбину на большую деревянную доску, качавшуюся на поверхности воды, и долбила ее клювом.
Спутников не было, и мне показалось, что момент поговорить – подходящий.
Я осторожно подошел ближе к Игдене.
– Мне не спрятаться от белой бездны, – тихо сказала она, не оборачиваясь. Ветер трепал подол длинного коричневого платья.
Я встал рядом.
– Белая бездна?
– Слишком близко.
Я вздохнул, не понимая ее, и решил сказать только то, что хотел.
– Этот человек. Бишоп. Мне не нравится, как он на тебя смотрит.
Она напряглась. Обхватила себя за плечи, словно ей было холодно.
– Зачем ты это говоришь?
Мне стало неловко. Страшно неловко за то, что я возомнил себя тем, кто непременно сможет спасти ее от якобы боли. Я вздохнул.
– Прости, это… не мое дело. Я просто хотел предупредить тебя.
Она обернулась, напряженно глядя на меня. Напряженно и удивленно. А потом закусила губу, глядя в глаза – и… резко отступила, словно увидев что-то опасное. Сдвинула брови, напряглась – и ушла.
– Игд…
Она даже не обернулась. А со мной остался пустой сырой причал, темное море – и чайка, клюющая мертвую добычу. Игдена же стремительно шла прочь, растворяясь, теряясь посреди людей, как мираж.
Единственное, что задевало взгляд – мне показалось, будто она двигалась не так, как всегда. Откуда взялось в ней столько напряжения, что легкий, мягкий шаг вдруг стал неожиданно резким и порывистым?
И еще – странно сильнее был тот же запах, что и тогда в таверне. Дождь, земля и древесина.
========== 7. Слабость. ==========
Мне было страшно. Кровь внутри билась шаманскими барабанами, кипела горячим рябиновым соком. Никогда я так не боялась святого воина, как сейчас, когда стояла перед его дверью, сжимая в руках украшенный самоцветами шлем. Я не собиралась… дарить ему внимание. Дарить себя. Просто эта украшенная камнями игрушка должна была принадлежать ему. Я хотела его в ней видеть.
Только… почему же меня мучает вопрос, зачем? Почему вижу в этом что-то большее, что-то… теплое?
Он пугал меня. Я боялась, что умираю, что паладин уже уничтожил меня. Знала, что обман свершился, и летела, словно мотылек на свет. Зачем, когда нужно было бежать? Почему у меня подкашиваются коленки от страха, едва я чувствую его присутствие?
Слишком бережные у него руки. Слишком легко – рядом. Слишком близко.
А может… может, я уже просто привыкла. Ко лжи, к смерти, к тому, что меня уже поглотил водоворот всех тех событий, всего того мира, что вокруг? Ложь – впиталась. Смерть – стала частью.
Мне было страшно.
Я не знала, что ему говорить. Постучала в дощатую дверь комнаты, освещенную бликами ламп.
Зачем этот шлем?
Хотя… нет. Нет. Святой воин должен быть цел. Я хочу, чтобы он был цел. Никто больше не умеет изгонять нежить. Он просто необходим – и не более того. Не более. Отряду.
