Текст книги "Рысенок (СИ)"

Автор книги: Харт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Но дверь открывается, и я так и стою перед ним – растрепанная, простоволосая, со смешными браслетами и серебряными кольцами-украшениями, звенящими в распущенных прядях, в платье до полу. Я не люблю штаны и мужские рубахи, и никогда не ношу их без необходимости. В походе без них не обойтись, но когда можно… нет. Шитые витиеватыми узорами шерсть и лен, серебро и ленты мне милее доспеха и копья.

– Игдена? Тебе что-то нужно?

Я вскинула голову. Святой воин был слишком высокий. Выше меня, и давил еще и поэтому. Скала нависала надо мной, готовая придавить.

Его взгляд остановился на шлеме в моих руках, обернутом темной тканью. Мифрил и сапфиры, преломляющееся в гранях ледяное солнце, магическая сила огня и радужных брызг, заключенная в один предмет. Он пойдет ему.

Я протягиваю шлем и готова быстро отдернуть руки. Не хочу заходить в комнату, не хочу касаться его. Он утянет меня в белую бездну, в свет, на дно, и я умру там.

– Я должна отдать это. Тебе. Изгоняющий нежить должен управлять огнем. Используй разумно эту силу. Заклятья могут закончиться.

Он пораженно смотрит на артефакт в моих руках, но я вижу, что его глаза загораются звездным блеском восхищения. Его ни с чем не спутаешь. Особенно у мужчины.

– Игдена, это не мой подарок. Он… – и святой воин неловко вздыхает. Сжимает губы. Он снова лжет, и снова в моей груди толкается темный клубок злости. Я ведь вижу, что ему нравится эта игрушка. Это оружие.

– Не смей отказываться. Я все вижу. Забирай. Твое.

Он молчит. Потом качает головой и тихо отвечает:

– Это дорогой подарок. Спасибо, Игдена.

Пальцы все же касаются меня, когда я отдаю ему шлем. Чужие, теплые, от которых я не могу сбежать.

Мне некуда, некуда – я хочу и не хочу, хотя знаю, что надо. Он убьет меня.

– Ты меня коснулся. Не трогай.

Он смотрит мне в глаза.

– Не буду. Извини.

Я смотрю в пол. Слова вырываются сами:

– Ты хочешь убить меня. Можешь. И сделаешь это.

Святой воин недоумевающее хмурится. Я вижу это. Угроза. Непонимание. Обман в голосе.

– Я никогда не пытался причинять тебе зло.

– Зачем ты это делаешь?

– Что?

Я смотрю ему в глаза.

– Лжешь. Играешь. Почему?

– Я не играю и никогда не лгу.

– Играешь. И лжешь.

Он вздыхает и трет пальцами переносицу. Потому что наконец-то не знает, что ответить. Потом произносит:

– Это трудный вопрос и долгий разговор. Но каждый из нас может нуждаться в ком-то другом.

Я щурюсь. Обман. Уловка. Но я не пойду в это белое логово. Не буду сама доверчиво опускать руки в ледяную крошку, которая сотрет меня до костей, до живого мяса, заморозит и уничтожит.

– А ты просто ответь.

– Мир не черен, Игдена.

– Он опасен. А я хочу жить.

– Но в тебе нет зла. Это не твой удел – и это боль, а не защита.

Нет! Нет!

Холодные пальцы в моем сердце, ледяной ветер, пытающийся просквозить до последней жилки. Он выворачивает меня.

Я отступаю от паладина.

– Ты даже не знаешь меня, и не можешь так говорить. Оставь в покое мою боль и меня! – я срываюсь на почти крик.

Мне страшно. Снова я чувствую это леденящее касание, которое переворачивает внутри все.

А потом ухожу. Я не хочу его слышать, не хочу говорить, не хочу ничего. Он уже надломил меня, когда пришел перед боем со старшим Старлингом и отдал эликсир, спасший меня в бою. Я его ненавидела, а он…

Слишком теплые у него глаза сейчас. Я боюсь, что он врет.

– Игдена! – я слышу шаги и замираю. Белая бездна идет за мной и зовет меня.

Мне больше некуда бежать.

Он загнал меня в угол, а сил моих все меньше. Я уже не могу его ненавидеть, как раньше. Мне страшно. А что, если я уже мертва? Он может меня убить, я его – нет, и могу только сама пойти на смерть.

Голос у святого воина тихий:

– Подожди. Успокойся.

Я уже не знаю, чему верить.

Я недолго думаю, а потом зачем-то жестом зову его к себе. Я… я хочу понять. Посмотреть. Почему смерть от его руки мне сейчас кажется едва ли не желанной? Едва ли – не благом. Почему я так сильно тянусь… к ней? Потому что это – он? Или нет?

Там я хозяйка, в этой комнате. Там я жива. Там нет хода его свету. Там я могу хоть как-то защититься от него. Там, посреди оберегов, он ничего не сможет сделать. Там, где резко пахнет травами – полынь и малина, сушеная земляника и анис, ель и яблоня, и сотни других, и вокруг окна вьется живой плющ. Мой запас на варку зелий. По темной комнате, темной зелени, ажурным краям сухих и живых листьев, скользят оранжевые блики фонарей. За окном падает снег.

Я не зажигаю света. Просто отхожу к холодному стеклу и смотрю на белые хлопья, пожирающие город.

Я не знаю, слышит ли меня святой воин:

– Почему?

Он подходит со спины:

– Почему ты так боишься меня?

Я не знаю. В горле предательский горячий ком. Я не могу ему ответить. Нормально ответить.

– Я… не верю тебе.

– Разве я тебя предал? Обманул?

– Нет!..

Голос звучит жалобно и тонко. Я запуталась. Я совсем не понимаю, что случилось. Почему щеки горят, почему он здесь, где я. Когда я умерла, куда делась, делась ли. Я хочу жить! Жить!

А свет – этот холод, который перестал быть холодом – слишком любопытен. Слишком необычный. Слишком странный. Слишком… притягивающий. Лживый, но почему-то я не могу сопротивляться. И едва ли хочу.

Что со мной?!

– Я не сделаю тебе ничего плохого.

Он протягивает руки.

Что я должна сделать? С ним? С собой?

Я решаюсь, хотя живот сводит от судороги страха, а голова легка, будто пушинка. Обхватываю жесткие большие ладони и прижимаю их к своему лицу, словно мышь-полевка, наконец-то решившая выбежать из укрытия. Мышь, а не кошка. Или… нет. Не мышь. Как та, что решила сделать последний шаг с огромной скалы, и отдаться на волю судьбе.

Я хочу жить. А убить его – не могу. Уже не могу.

Кожа пахнет табаком на пальцах – тяжелый, мягкий, пряный запах. Пахнет теплым металлом на ладони – сухой и солоноватый. Руки воина. Сильные. Привычные к оружию. Это его запах. Мылом – море и сосны. И… просто его тело. Ох боги…

Мне становится жарко, и я поспешно поднимаю голову. Нет. Нельзя, нельзя. Не так.

Он осторожно высвобождает ладони и вытирает мне щеки. Гладит плечи. Что-то шепчет. Что не страшно? Что – тише?

Меня сжигает дочерна стыд. До боли.

– Нет…

Я отстраняюсь.

– Нет. Не надо, не трогай. Я должна подумать. Побыть одна. Уходи.

Он так и отпускает меня. Послушно и легко.

А я жду боли, жду удара, принуждения и яркого клюквенного сока моей крови, горького от деревянной глупости, как хина. Предательства, которого нет и не может быть.

Зачем он уходит так легко, зачем приручает, зачем не принуждает? Почему я никак не могу его понять и выкинуть из головы?!

========== 8. Понимание. ==========

Арван оказался тяжелым для меня местом. Тяжелее, чем я мог себе представить.

Великая империя, на развалинах которой теперь осталась лишь нежить и полудикие племена. Герои, дела, цели – забыты. Сотни томов, в которых могли содержаться бесценные сведения – рассыпаются в прах.

Я получил негласный ответ на все те вопросы, которые мучили меня большую часть жизни – чего стоит существование таких же, как я? Есть ли подлинный смысл искать, бороться за хоть какой-то свет в человеческих душах, отдавать жизнь за мимолетный луч солнца, если все заканчивается – так? Что такое подвиг в прошлом, если он привел только к разрушениям и боли в настоящем?

Стоило ли жизней мальчишек и девчонок спасение Невервинтера? Едва обученных, но тех, кому было положено защищать город наравне с солдатами. Не будет ли это забыто? Значит ли хоть что-то для времени, для многих лет – та отполированная плита из черного гранита, покрытая бесчисленными списками погибших на войне и от Воющей Смерти?

Этот гранит в рыжих бликах волшебного огня и память – все, что осталось.

Именно поэтому мне было тяжело смотреть на оскверненный ограми и гоблинами Ривергард. На несчастные бесплотные души в шахте, некоторые из которых пожертвовали собой ради великого блага, ради любви к своей стране. На покрытый пылью храм Времен Года.

Герои забыты, памятники поруганы, великая жертва привела к одной только боли.

Это было не то, что я хотел бы увидеть, услышать и почувствовать. Это отнимало надежду, а не дарило ее, хотя, казалось бы, должно было быть иначе.

Я всегда считал, что мог бы умереть со спокойной душой ради дела. Всегда был готов к этому. Неважно, останется ли имя. Лучше бы – чтобы его как раз не осталось, а могила осталась безымянной и холодной, как эти саркофаги павших за Иллефарн героев. Может, даже рядом с ними. Поговорить с этими незримыми защитниками, услышать их, узнать, что они видели. Что они чувствуют? Что для них – время? Что для них все случившееся, вся их жертва – сейчас?

Потому что если остается имя – начнут копаться в прошлом, выяснять все мельчайшие подробности жизни. Душа никогда не успокоится. Я бы не желал никому такой участи, хотя знал, что когда твое имя остается в истории как имя героя – это великая честь. Но не знаю, хотел ли бы я того же.

И все же было больно, что все подвиги уходят в могилу вместе с героями. На их костях танцуют дикари, решая, кому достанется та или иная часть древнего города.

Я думал об этом и сейчас, машинально полируя лезвие меча на привале и осматривая найденный в шахте молот, который Игдена позволила себе отдать мне.

Наш лагерь разместился на месте старого орочьего. Теплый огонек костра выхватывал из тьмы спящие силуэты спутников и освещал мягким светом легко шумящие деревья вокруг. Было темно и тихо, так тихо, как может быть лишь в древних руинах, где не место живым.

Все уже легли спать, а моя смена на карауле была первой. После сегодняшнего дня не спалось совсем. Единственное – я не знал, где Игдена. Она куда-то ушла и до сих пор не вернулась. Я уже начинал беспокоиться за нее и собирался пойти искать, если она не придет через четверть часа.

Шорох. Тихий, едва слышный. На освещенной серебряной луной тропинке, ведущей к лагерю, появился высокий кошачий силуэт. Животное-спутник Игды. А потом появилась и она – странно грациозная, с влажными волосами и пучком душистых трав в изящной руке.

Это вызвало невольную улыбку. Она была сейчас красивой. Очень красивой – ее нельзя было назвать холеной или тонкой, и все же в ее движениях всегда было что-то очень плавное, похожее на кошачью аккуратность, и текучесть воды.

Единственное, что меня радовало сейчас и успокаивало – так это то, что Игда значительно изменилась. Она стала мягче, старше, разумнее – и почти прекратила бояться меня. В ней появилось спокойствие, которого раньше не было. И стало меньше жестокости.

Она будто и не замечала меня. Ее кот свернулся в клубок, жмурясь на огонь – а она достала из сумки гребень и принялась расчесывать влажные волосы. Потом негромко сказала:

– В тебе сейчас много боли, паладин.

Я покачал головой. Стоило ли рассказывать обо всем, что меня мучило? Я не знал. И не понимал, каким образом она сейчас читает меня, словно раскрытую книгу.

А с другой стороны – если и просить хоронить меня здесь, то кого, как не ее?

Я посмотрел в ее темно-медовые глаза.

– Боли?

Она слегка пожала плечами, глядя на свои волосы.

– Глаза. Движения. Опускаешь плечи, когда трудно. Хмуришься. Иначе смотришь, – она бросила на меня быстрый взгляд. – Ничего – в голосе, все – на лице. Ты не следишь за ним.

Мне показалось, или в ее взгляде действительно мелькнуло что-то хитрое?

А может, это только блики от костра.

Серебрилась и шелестела под ветром трава и листья тополей. Пахло травами. Горько. И все тот же легкий аромат… от нее. Игдены. Дождь. Деревья. Земля. Природа и дикий мир, какой он есть, неподвластный человеку.

– Я хотел попросить тебя об одной вещи.

Она молчала. Просто наклонила голову и заинтересованно посмотрела на меня.

– Если меня убьют в этой войне… пусть я останусь в том храме. Здесь.

Мне показалось, что в ее глазах скользнуло удивление. А потом Игда резко помрачнела. Отбросила расческу и встряхнула волосами. Ее голос был холодным:

– Не играй со смертью, святой воин. Хочешь, чтобы убили?

Я с секунду смотрел в рыжие глаза. Почему она так отреагировала на это?

– Нет.

Она помолчала, а потом, к моему удивлению, вздохнула и опустила голову, подперев ее кулаком. Медленно произнесла:

– Смерть – свет?

Я прикрыл глаза и покачал головой.

– Не свет, Игда. Просто другие не должны умирать.

Она вновь помолчала какое-то время. А затем поднялась и вдруг легонько толкнула меня пальцами в плечо. Провела по нему – странно, словно с интересом изучала что-то новое. Склонила голову на одну сторону, разглядывая мое лицо, потом на другую.

– Что-то не так?

Я протянул ей руку, осторожно ловя ловкие пальцы, но она вывернулась и оттолкнула мою ладонь. А потом с выражением легкой скуки на лице села на прежнее место. Слегка разочарованно потянула:

– Не понимаю. Была бездна, а остался мотылек. Где весь снег?

В этот раз даже я ее не понял.

– Снег?

Она посмотрела мне в глаза и почему-то засмеялась.

– Снег. Иди спать, святой воин. Завтра тяжело придется.

Теперь я не понимал вдвойне. Я знал, как Игда устала, и знал, что ей приходится куда труднее. Она скользнула по мне взглядом.

– Иди. А я позаплетаю косы и посушу свои травы. Потом разбужу.

========== 9. Тепло. ==========

Крепость стала моей тюрьмой. Если не настоящей, то похожей. Я правила людьми, я подписывала какие-то бумаги, но смотрела на птиц, смотрела на зверей, и завидовала им. Их легкости и свободе. Их честности. Тому, как ласточки вили гнезда под карнизами. Они были по двое, по трое, и ничем не были связаны. И были рядом друг с другом по доброй воле.

Любовь – человеческая выдумка. А я… боги, не знаю, чего я хотела.

Я бы могла сбежать. Послушать голос слишком близкой мне души и уйти в леса, петь и смеяться, сбросить тяжелые тряпки и танцевать под луной на песчаных пляжах, звеня браслетами и кольцами на висках у костра, быть никем не пойманным зверем, неприрученным и свободным. Ведьмой лесов. Почти духом, почти дриадой. Говорить со зверьми, слушать птиц, и идти рука об руку со следопытом, который был слишком похож на меня.

И не сумела. Предательски теплые руки, отпоившие меня пряным вином, когда мне сказали, что все могло сложиться иначе, так и удержали меня. Предательские слезы, которых никто не видел. Предательская горячая дрожь в коленях. Предательский разговор в руинах древней империи, когда куда-то делся снежный водоворот, растирающий в кровь все, что в него попадет. Осталась бабочка, которая зачем-то села мне на руку. Что она на самом деле – я не знала. Может, это был вовсе и не мотылек. Просто святой воин рядом оказался… живой. Теплый и странно уязвимый.

Я не была готова к этому. Бояться мне больше было нечего.

Я не хотела быть со следопытом. Он замкнут, он силен, он не защитит меня. А я устала от крови, устала нести одну боль, и ощутила эту усталость лишь из-за того чертового тепла, которым привязал меня к себе прочнее каната святой воин. Как я сейчас хотела его рук.

Я теперь злилась на него и не могла ничего поделать. Я чуяла его влечение, но и не только его. А эта дрянь, хозяйка питомника в Убежище Джерро, только показала мне все, что я и так знала.

Если раньше было проще, то после вмешательства этой сучки я никак не могла отстраниться от того, что ощущала в святом воине. Это было как морок, горячий дурман, который я чувствовала рядом с ним день за днем. Для других это оставалось незаметным, но я – я чувствую это, как животное. Как положено друиду. Как положено женщине чувствовать мужчину чем-то большим, чем с помощью простой наблюдательности. Ведь хотел же и меня, и моего счастья, и – молчал. Любил и желал. А мне это кружило голову, а потом и стало злить. Чего ради было так водить меня за нос? Чего ради – дразнить? Или он хотел отыграться? Нет. Не мог. И ведь не был мальчишкой, как и я не была невинной.

Я ведь его видела. Неважно, при каких обстоятельствах – при той жизни, которую приходилось вести, моментов было достаточно. У него было тело воина – сильное, полное мощи, которая появляется лишь от тяжелых лат и не менее тяжелого оружия. Я хотела его вынудить взять меня, но боялась, что теперь не хватит терпения. Слишком много времени прошло.

Просто после ненужного рыцарства, после ритуала, после этой горы, после Топей и ящериц – я уже хотела его тепла сама. И устала. Чудовищно устала.

Мне казалось, что я уже не могу в какой-то момент. Он извел меня и продолжал изводить, а я все ждала зачем-то. Это прекратило быть игрой. Смерть? Не знаю. Любовь? Наверное. Я не просто хотела ощутить его в себе. Я хотела его – рядом с собой. Всегда.

Элани предала меня и осталась мертвой, и я видела холод в его глазах. Мне было страшно, что я его потеряла. Что он отошел от меня. Что больше никогда…

Неважно. Я пришла к нему сама.

– Ты не знаешь. Ничего не знаешь!

Меня душат слезы. Позорные, горячие, и я снова боюсь его, его равнодушного сминающего света, его осуждения, его непонимания. После теплых рук… я… я слишком боюсь остаться одна. Почему-то боюсь.

– Игдена… тише. Объясни мне тогда, в чем дело?

– Она. Она смотрела. Видела. Я хотела ее убить. Должна была!

Мой голос снова срывается на крик. А святой воин молчит. Молчит.

– Как ты можешь меня осуждать за это?! Или тебе понравилось в Убежище?

Он протягивает руки. О нет! Нет!

– Игда…

Мне страшно. Мне больно. Но святой воин должен заплатить за все за это, услышать о себе – все. Все, что я думаю. Он слишком долго лгал и мне, и себе. И во всем этом – виноват только он. В моей боли и в том, что я унизилась перед ним, объясняя себя, рыдая, выворачиваясь наизнанку. Слезы моментально высыхают, обращаясь в злость.

Я хлестко ударяю по ладони.

– Не смей! Ты думаешь, что все слепы, кроме тебя. Что я незряча. А ты – ты открытая книга. Я тебя – насквозь вижу. Видела. Я все знаю, что у тебя внутри. Уже не один месяц. Когда ты хочешь меня, влюбился и молчишь об этом. И все мечтаешь сделать себе подобной. Слабой.

Он опускает голову, и я вижу, как его щеки заливает краска. Пусть. Пусть! Нет, и он не посмеет осуждать меня за убийство жрицы деревьев, испорченной людьми.

– Да.

Я так и стою, глядя на него. О Сильванус, какие же они бывают жалкие в своем упрямстве. Эти мужчины. Как хотят быть сильнее всех прочих!

– Что – да?

Я так и смотрю на него.

Святой воин поднимает взгляд, а я едва не смеюсь. У него покраснел даже лоб. Но нет. Я хочу, чтобы он сказал то, что нужно. Я не собираюсь ничего произносить за него.

Я усаживаюсь на подоконник и небрежно поправляю волосы. Рукава. Устраиваюсь так, чтобы он видел изгиб талии и бедер. И да. Обнаженное колено – и только его, ничего выше. Пусть смотрит – это то, чего он сам хочет. И то, что ему нравится. Я склоняю голову к плечу.

– Может, ты все-таки хочешь что-нибудь мне сказать?

Мне хочется хихикать. Он все никак отойти не может, до сих пор красный. Но – пусть! Я не собираюсь доставаться так легко. Слишком долго он меня мучил.

Он вздыхает и уже собирается что-то сказать. Но на меня не смотрит. А я хочу, чтобы смотрел.

– Голову подними. И смотри на меня.

Великие боги, ну и замученный у него сейчас вид! Такое чувство, что я его только что растянула на шипованных побегах, раздела и изодрала тело в кровь. Я смеюсь, и он меняется в лице – между бровей пролегает хмурая складка.

– Игдена…

Я с нескрываемым интересом изучаю его реакцию.

– Что?

Он молчит. Потом вздыхает и – наконец-то! – произносит это.

– Да. Я тебя люблю.

Святой воин подходит ко мне. Он упирается в подоконник руками, уже глядя на улицу – а потом поворачивается, вновь переводя взгляд на меня. Я чувствую, что он хочет сказать что-то еще. В этот раз – я выслушаю.

Голос у него тихий.

– Я давно уже этого не чувствовал. Это странно. Я не согласен с некоторым, что ты делаешь. Как делаешь. И все же вижу, что у тебя на все есть свои причины, которые я не могу не принять и не понять. Прости, что получилось… – он сжимает губы. Еще одна деталь, по которой я определяю искренность его слов. То, что он обдумывает сказанное – сейчас. – Так затянуто.

Я улыбаюсь, а он обнимает меня и целует в губы. Наконец-то. Крепко. Тепло. Не хочу обрывать. Пусть. Вот так. Еще и еще. Это большее, чем я ждала и хотела от него сейчас. Он понятливый. Хороший. Мой светлый воин. Запускаю пальцы в черные волосы. Плотные, густые.

Интересно, и кто это его в храме научил так шею целовать? А руки – такие теплые… Я запрокидываю голову. Ох, он получит, чего хотел.

Я раздеваю его – снимаю рубашку – и резко отталкиваю, полураздетого, к кровати. Играючи выскальзываю из рук, спрыгиваю на пол, дразню тем, что отняла ненужный комок ткани, закрывавший тело. Дразню движениями и взглядом. Чтобы смотрел, чтобы видел, чтобы хотел.

А потом целую в сухие горячие губы, прижимаюсь, закинув руки за шею – и утягиваю, прямо за руки, на постель.

========== 10. Двое ==========

Когда все закончилось – она осталась со мной. Моя диковатая девочка. Или… скорее я с ней. Но не так уж было важно, кто из нас кого приручил и кто пошел на контакт первым. Я просто любил ее и знал, что она никогда не ударит меня в спину. Ей можно было верить. И все, что она могла говорить – с виду обидного – было только игрой. Я уже успел убедиться, что она хорошо понимала границы дозволенного. А я ловил себя на том, что мне приятна ее слегка колючая игривость, которая всегда оборачивалась теплой нежностью, когда приходило время.

Я просто был с ней после того, как нас всех вытащили из долины Мердэлейн. Мне повезло больше Игдены – я отделался только сильной болью в спине и парой неглубоких ран. И я был в сознании.

А она… Король Теней не столько ее ранил, сколько выпил. Все силы. Она лежала в полубессознательном состоянии и звала то меня, то – почему-то – следопыта, словно брата, и плакала, пытаясь свернуться в клубочек. Я по возможности старался быть рядом с ней. Успокаивать. От моих прикосновений ей действительно становилось чуть легче. И к тому же лучше, если это был я, уже знавший ее и душу, и тело, а не чужие. Они не должны были видеть слез.

Я видел, как посерело ее лицо, когда уходил следопыт. Видел, с какой болью она потом смотрела ему вслед, даже отговорив от боя. Я не сомневался, что она верна мне и не собирался лезть в ее чувства или осуждать их, но все же не понимал. Он оставил ее перед решающим боем – а она умудрилась оправдать его. А я ей еще и верил, надеясь разобраться, вместо того, чтобы осуждать – потому что помнил, какой ласковой она могла быть и была, и что у нее всегда были причины, которые я мог понять, если хотел.

Она очнулась нескоро. Через недели две. Мне сказали прийти – через врача Крепости – уже престарелого жреца-травника, которому Игда доверяла. Когда мы зашли – она лениво махнула ему рукой со своего ложа, которое, почти как и всегда, оплетал по колоннам живой плющ.

– Оставь нас наедине, мастер Элион.

Она выглядела устало. Лицо побледнело, выцвело, под глазами, утратившими блеск, залегли круги – еще более заметные от того, что свет падал только из камина. Теплый. Ее волосы рассыпались по подушке волнами – потускневшие. Кожа шелушилась, словно ей не хватало влаги, как и губам.

Теплые пальцы коснулись моей щеки, когда я осторожно поцеловал ее.

– Тише, – голос был почти шепотом. – Я знаю, что у тебя болит спина. Не так движешься.

– Да.

Мне было больно смотреть на нее. Хотелось сделать что-нибудь, чтобы поставить ее на ноги, но я не знал, что.

Я провел с ней долгое время. Несколько дней прошли именно таким образом. Я засыпал рядом с ней, просыпался, отпаивал ее травами, которые она говорила делать. Она тоже по мере сил лечила меня, втирая в спину странную, горько пахнущую травами мазь, от которой немела кожа и разливалась прохлада – но проходила боль. Мы говорили. Целовались. Шептались вполголоса, как могут только влюбленные.

Прошло еще недели две, прежде чем мы крепко встали на ноги. Мы жили в крепости все это время. Восстанавливались.

А потом в одну из ночей, когда мы лежали после долгой любви, и в комнату уже проникал прохладный, веющий осенью ветер, она склонилась надо мной, опираясь локтем на грудь – и шепнула, глядя в глаза:

– Холодает.

Ее волосы щекотали мне кожу, но под одеялом – там было тепло. Особенно вдвоем. Я намотал светлый локон Игды на палец и провел по тонкой брови:

– Тебе холодно? Я могу закрыть окно.

Она покачала головой и положила мне голову на плечо.

– Нет. Нет, мой воин. Холодает вокруг нас. Это не наша осень. Не наше лето. Нужно идти отсюда…

Игда внезапно оживилась после этой фразы. Вновь поднялась, глядя на меня. Глаза горели живым золотым блеском, а огонь в камине создавал теплый сияющий нимб вокруг головы.

– Давай уйдем. Улетим, сбежим отсюда. Сокровища дракона и снаряжение. Просто исчезнем. Много лет безбедной жизни. Куда хочешь. В Уотердип. Амн, Кормир, Сембию. Мне все равно. Я знаю, что ты боишься леса. Он чужой тебе. А я могу слышать и город. Растить там травы. Дарить жизнь цветам и деревьям. Я хочу увидеть орхидеи. Мне говорили, что эти цветы боятся холода, и их нет – здесь, у нас. Нас не найдут.

– Тише…

Я поцеловал ее в шею. Вдохнул запах волос и провел руками по гибкой талии. Теплой. Гладкой. Прижал к себе крепче, и почувствовал, как она отвечает телом на мое движение. И обнимает в ответ.

Нужно ли мне было теперь что-то, кроме нее на самом деле? Кто-то, кроме нее? Я больше не был связан присягой городу. Давно не был, когда поклялся служить людям и Тиру, а не политикам. В этом мире всегда найдется дело – и разве не того я подспудно хотел всегда? Попытаться донести нормальную жизнь во всеми богами забытые места, или восстановить справедливость в городах.

Я ответил ей:

– Я остаюсь с тобой.

Она улыбнулась мне в полумраке и провела рукой по щеке:

– Я люблю тебя.

От ее кожи пахло все так же. Целым миром. Дождями, землей и древесиной.