Текст книги "Память пепельного леса (СИ)"
Автор книги: Харт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Он слушал о том, как его брат пал ради смертного, всеми позабытый и преданный, в волчьей яме с гнилой соломой, без меча и в лохмотьях, вооруженный лишь оковами и силой собственных рук.
Он слушал, как двое свершили то, чего не смогла целая армия, и радость терзала его вместе с острой и тягучей, как кровь в воде, печалью. И слушал, как перед этой любовью не имело значения ничто – даже безумие или смерть.
«Как? Что за сила оберегала тебя, Лютиэн, дочь Тингола?»
Он видел, как Намо Мандос склонился перед любовью – и как нестерпимо ярко вспыхнула душа Лютиэн, почти обжигая темные залы своим счастьем.
Неумолимый судья Валар воззвал к тому, что было выше него – и получил ответ.
А две души вернулись дорогой, которая до сего дня не вела назад.
Боль была исчерна-острой, багряно-темной, маслянистой, как яд.
«Это нечестно!»
Разве он не мог бы молить? Разве ему бы вернули его Андрет? Разве не его брат пал в бою ради того мира, чьи законы смогла обойти дочь Тингола?!
«ЭТО НЕЧЕСТНО, ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ, ВЛАДЫКА СКОРБЕЙ!».
Он бросил свой гневный крик Намо, не задумываясь о том, что может разозлить повелителя Чертогов.
«Мы умирали, и умирали, чтобы защитить этот мир и наш дом! Наш ужас и наша боль – не меньше! Ты слышишь это, Намо?! Ты пристрастен! Ты выказал сострадание тем, кто был не больше, чем мы! Ты отдаешь одним, забирая у других! ТЫ НЕ СУДЬЯ!»
Кому бы помешала его любовь?! Что бы она изменила?!
Но надежда… надежда…
«Ты не того полета птица, Айканаро. Не дитя майэ. И не тебе просить о счастье».
Айканаро отпрянул от пылающего сердца Чертогов и заглушил в себе воспоминания о щемящей радости песни.
И бросился во тьму собственной души, где пылало обжигающее – и уродливое – забытье ужаса.
Он не смог.
Тьма оказалась… иной, нежели он ждал.
Айканаро неистово желал броситься в самый страшный кошмар, отыскать в душе самую гнилую червоточину – и забыться ею до тошноты и безумия, чтобы не помнить о том, что счастье даруют не всем, а лишь по выбору. Что любовь не имела ценности для Валар, что она – ничто, и он – ничто, и гибель Финдарато для них – ничто, и…
Но его как будто увели в сторону от тропы, что вела в глубину забытья, к муке и бесконечным блужданиям во тьме. Его остановила незримая упругая пелена, отбросившая от границы ужасов.
Не стало ничего. Ни троп, ни звезд – лишь гулкое пространство, в котором о его ноги терлась полупрозрачная серая трава, и поле гоняло ее волны, словно женские локоны на ветру – от края до края, сколько хватало глаз.
Призрак Ард-Галена без Тангородрима. Поле, что не пахло ни вереском, ни луговыми травами – только звездной ночью в шепчущем ничто.
Темнота перед ним беззвучно запульсировала призрачным серым сиянием, и Айканаро увидел очертания двух огромных неясных фигур, перед которыми сама его фэа вдруг показалась крошечной песчинкой. Одна отдавала металлом, похожим на переливающийся в полумраке лунный клинок, вторая – нежностью последних лучей тускло-лилового заката, переходящего в сумерки.
В первой он отчетливо чувствовал мужскую сущность. Во второй – женскую.
– Ты определенно заблудился, Айканаро, и заблудился в туманах своего собственного разума, – голос Намо отразился во всем пространстве вокруг, как будто наполняя его целиком.
Он содрогнулся.
«Услышал?!»
– Конечно, я тебя услышал – ведь ты кричал мне, думая, что мне нет дела до твоей печали. Не бойся меня, Айканаро, и не бойся открытости своего разума – как и того, что видишь перед собой.
Вторая фигура, легкая и похожая на лунную дымку, наполнила пространство нежным и глубоким голосом, шелестящим, будто тихий дождь.
– Ты всего лишь видишь нас такими, какие мы есть, Айканаро. Я оплакиваю твою утрату и твое несчастье. Мое сердце горит от боли за тебя, потому что твоя скорбь – моя. Как и каждого в Эа.
«Ты… Ты Ниэнна!»
– Это всего лишь эхо наших настоящих имен, но да. Так вы зовете нас.
Голос Намо звучал неожиданно звонко, словно необъятное пространство вокруг придало ему огромную силу.
– Ты видишь нас такими, как нас спел Всеотец. И пусть это будет для тебя знаком, что мы – не карающая сила. Ты вкусил горечь немногих – так выслушай.
Он сжался, оглушенный присутствием двух Валар, и слова исчезли из разума, оставив только потрясение: даже в нежной скорби Ниэнны чувствовалась чистота той искренности, что пронзала душу до боли, ноющей как вибрация струны.
Сущности перед ним потекли, свет стал пластичным, будто глина, и облачился в двоих, что встали перед ним среди поблекшего призрака степи, безбрежно шуршащей под звездами. Женщину в черно-серебряных одеждах, чье строгое и влажное от слез лицо скрывала прозрачная кисея вуали. И мужчину в исчерна-сером, чьи одеяния под плащом больше напоминали броню цвета молочного нефрита и тусклой меди. Его светлые волосы струились в воздухе, похожие на гладкие колосья веерника. Серые словно сталь глаза смотрели со спокойным рассудочным холодом – но даже в этом взгляде Айканаро не нашел пугающей мертвой безжалостности.
Таковы были Намо и Ниэнна.
Как сильно должны были повредить его душу, если понадобилось присутствие двух из Валар?!
– Не пугайся, Айканаро, – голос Намо утратил необъятность и зазвучал рассудительно и сдержанно. – Мы не пришли тебя судить.
Ниэнна отерла слезинки с век и сцепила ладони опущенных рук.
– Наша роль – исцелять души и наставлять их в исцелении, – она говорила с нежной печальной твердостью, и при жизни Айканаро стало бы неудобно, что женщина говорит с ним так: сострадая, словно мать.
Но он не был жив, и в этом месте исчезала гордыня, а перед ним стояла одна из Аратар. Там, где в душе гнездилась привычная неловкость, Айканаро ее не находил – она маячила, словно бесплотный призрак. Только воспоминание о чувстве, но не само чувство.
Возможно, он чрезмерно ярко воображал его, восстанавливал по памяти – но не ощущал на самом деле.
В нем разливалось лишь безраздельное изумление и темный дым недоверчивой тревоги, что стлался, как пепел, поднятый засушливым ветром.
– О каком исцелении идет речь?
Почему его сейчас так испугало это слово? И почему он представил себе, что от него веет холодом вечности вместо жизни – словно он заглянул в обсидиановые глаза гигантского зверя, где отражались все звезды небосвода с момента, как родилось само понятие времени. И почему оно показалось ему отражающим всю бесконечность и незначительность каждой жизни в реке душ, знаменующей смерть?
Айканаро разрывался между ребяческим изумлением, заставившим его застыть, словно созерцая чудо – и желанием выкрикнуть безмолвную мысль, бросить ее Аратар в лицо, не думая ни о почтении, ни о страхе. Крик бессилия и последней искры надежды на помощь, когда гордость, перемешанная с болью, слишком сильна, чтобы склониться и попросить.
«Разве вы не должны понимать, что сотворили с моей душой, с моей любовью?!»
Он желал честности – и одновременно – быть услышанным без слов теми, кто провозглашал свою мудрость.
«Ты позволил ей взять то, что ей не принадлежит! Как ты вывел душу человека из Чертогов?! Как обошел запрет Эру – или не был смертным тот, о ком она пела?!»
Намо покачал головой.
– У всех даров есть цена, Айканаро, и цена, уплаченная дочерью Тингола, ужаснее, чем тебе ведомо. Но не о ее душе мы ведем речь. Мы пришли к тебе.
Он стоял, не чувствуя льнущей к ногам призрачной травы, и пытался найти ответ в лицах Валар.
Как будто ему что-то могло сказать тонкое переплетение серебряного узора на кайме накидки Намо – или подобные ожившим теням дикие розы, мерцающие на вуали Ниэнны. Или чернение на украшениях ее серебряных кос, где сплетались оплакивающие потерю возлюбленных лебеди.
«К чему вы клоните? Вы, оба?»
Эту мысль он не позволил им услышать. Тревога нарастала, словно зарождающийся вдали над морем шторм.
Ниэнна отбросила с плеч тяжелые пепельные косы, увитые жемчужной нитью. Айканаро мог поклясться, что не видел жемчуга раньше, но здесь все текло легко и изменчиво, как ночной ветер.
Валиэ отерла слезинки со скул: капли отливали ртутным серебром, обрамляя серые глаза, словно удивительная краска.
– Не спеши бояться, Айканаро. Послушай нас. Даже если ты полон гнева к Фэанаро – твой страх – не более чем ядовитый бутон его слов, – Ниэнна говорила тихо и посмотрела ему в глаза, устыдив своей открытостью. – Мы не Мелькор, и никто, кроме него, не в силах вас неволить. Ты можешь не принять наши советы или же нашу мудрость, но ты можешь выслушать нас.
Намо согласился с ней – Айканаро видел это по едва заметному кивку.
Тревога затаилась внутри, словно заяц, почуявший волка: точно так же он был готов броситься прочь от слов и присутствия Валар, если…
«Одумайся! Неужто ты впрямь решил равнять их с ним?!»
В жизни он бы стиснул переносицу пальцами, быстро и жестко размял веки и лоб, выдохнул и прислушался.
Но бесплотные поля, скрытые в неизвестном уголке Мандоса, полные кружащихся звезд и призрачных трав, лишали фэа возможности действовать, как живое тело.
– Какую бы дорогу ты ни избрал, Айканаро, выбор за тобой, – Намо говорил жестче и проще, но вместе с тем он слышал в словах айну тяжелую задумчивость, тягучее размышление, будто его судьба была для Намо не предметом суждения, но предметом обдумывания и памяти.
Либо вопросом, на который он должен был ответить.
– Ты потерян, Айканаро, и потерян уже более сотни лет, и скорбь по тебе будет держать в плену многих. Даже твои братья не могут дозваться тебя. От тебя остаются лишь гнев и печаль, и я не могу позволить душам в моих залах гнить от тоски и злобы, не сделав ничего. Не в моей власти дать исцеление, но в моей – знание.
«Вот как?»
Айканаро мысленно произнес это, вновь вскинувшись от глухой тревоги – и тут же устыдился. Каждое слово Намо стало приливной волной, которая била в скалу, шатко удерживающуюся на основании, полном трещин, и ледяной океан чувств захлестывал, как прибой. Печаль, гнев, скорбь, ревность, злость, обида, потерянность, жажда справедливости, нужда в помощи, любовь, страх, гордость и надежда. Все это клубилось ядовитым клубком смертельного жара и страшного холода, и переплеталось, как узор морской пены меж камней, песка и раковин.
Как Намо и Ниэнна собирались исцелить этот океан?! Не осушить же его! Не разрубить же узлы памяти! Не стереть их, нарисовав заново все хитросплетения его переживаний!
«Но как?»
Айканаро горько засмеялся, чувствуя себя попавшим в паучью сеть мотыльком, но взглянуть ни на Намо, ни на Ниэнну не посмел, и незримые потоки воздуха ласкали травы возле его ног.
Да и за какое исцеление была борьба? Неужто он хотел выйти в Аман и остаться там, в земле радости, чтобы каждый день стал отравлен укором за счастье, дарованное малодушием? Жить и радоваться, пока душа Андрет блуждает неведомыми путями за пределами мира?
– Чем же исцелит мою печаль знание? – горько бросил Айканаро, и воздух впервые всколыхнулся от ответа его души.
Повеяло холодом, но не ярости – и не его собственным.
А потом, к своему удивлению, Айканаро услышал в голосе безжалостного судьи – грусть.
– Знание не всегда дарует исцеление, Айканаро, – от удивления и неожиданности нолдо поднял взгляд на Намо, подумав, будто ослышался, или же вместо неумолимого Мандоса пришел некто другой, мягче и печальнее.
– Веришь ли ты нам, Айканаро? – голос Ниэнны зазвучал мягче и тише, и он невольно услышал в ее интонациях желание успокоить его. – Можешь ли верить в то, что мы пришли облегчить твои страдания, но не принудить к решению?
Откуда он, этот его страх? И сколько терпения и кротости может быть у Валар, если его слова не оскорбили их?
– Мы не смеем приказывать вам думать. И не смеем приказывать чувствовать или отказаться от чувств, – Ниэнна покачала головой. Слова прозвучали с печальным смирением, отрезвившим его.
– Кого ты видишь перед собой, сын Арафинвэ? – голос Намо напомнил ему сейчас ветер, шуршащий среди древесных крон. – Неужели чудовищ, что повергают в ужас – или же обрекают на страдания невинных? Мы спрашиваем тебя, потому что даже вы, потерявшие родичей в Альквалондэ, носите в груди спящее семя безумных речей Фэанаро, отравленных словами Мелькора, будто Валар – ваши враги и тираны, что желают лишь народа у себя в подчинении. Страх ваш перед нами – не от нашей воли.
«Нет! Ты ошибаешься! Никогда мы не соглашались с ним, и никогда…»
Айканаро впервые встретил взгляд Намо напрямую – и не содрогнулся, потому что в серых глазах сейчас не было ничего, приносящего ужас. Но устыдился, пряча взгляд, и промолчал.
Потому что неумолимый Мандос был прав.
«Мы никогда не слушали его речей. Но они окружали нас – и мы впитывали их, невольно, пока они разливались, как вода, что впитывается в землю, и он научил нас не только почитать вас, но и бояться, и тосковать».
Тем горше стало на душе, когда заговорила Ниэнна.
– Мы не торопимся. Помолчи, Айканаро, если в том есть нужда. Мы подождем твоего ответа, ибо пришли с нелегким разговором.
Он хотел сказать, что его пожирает стыд. Хотел сказать о ненависти к Фэанаро. О многом – но слова рассыпались на языке и тонули в горьком молчании.
Айканаро понимал, что в словах Намо отразилась чудовищная правда.
«В какой момент наш мир разделился на то, чем властвуют «они» и «мы»? Те, кто хранит нас после смерти, те, кто возрождает, те, кто готов спуститься и пройтись рядом с каждым, как со мной?»
– Простите меня, – он склонил голову, закрывая несуществующие глаза. – Я все еще скорблю, и все еще возвращение принцессе Лютиэн ее возлюбленного кажется мне горькой несправедливостью. Так почему вы не могли вернуть мою Андрет? Почему…
И слова застряли на губах.
«Ты просишь, как глупый ребенок, которому не досталось сладостей после ужина».
– Почему мы не можем дать ей нетленный Валинор? Почему она не может стать тебе женой и войти в твою семью?
– Да.
Намо поманил его жестом, шагая мимо него, и Айканаро увидел каменную чашу серого озера, в котором отражались звезды.
– Позволь мне показать тебе, о какой жертве идет речь.
Ниэнна последовала за ними, но Айканаро не видел движений ее ног – валиэ будто бы плыла над травами, не касаясь их, и ее голос прозвучал как шепот, но шептало все пространство вокруг, разнося ее слова.
– Жертва Лютиэн – не в скорби ее родителей, Айканаро. Немногие способны пройти через границу между двумя народами и остаться прежними.
Он остановился возле озерной чаши, хмурясь, и обернулся к двум из Аратар.
– Я не понимаю.
Ниэнна покачала головой и откинула вуаль. Она вытянула руки над зеркально гладкой водой – и от слез, капнувших с ее лица, по озеру заскользили концентрические круги ряби.
– Посмотри, Айканаро.
Он оказался в ясном и чудесном мире, где все воплотилось прекрасным и определенным, и смешанный свет Древ, стоящих в цвету, целовал сиянием целый мир. Оно скрашивало острые углы, и все вокруг как будто плыло в сонной дымке утренней росы, которая оседает на голых щиколотках и не заставляет ежиться от холода, а окутывает кожу нежной прохладой.
Айканаро шел сквозь залитую перламутрово-лиловым туманом рощу, окропленную золотым вином отблесков на белоснежных стволах мэллорнов, и чувствовал, что возвращается домой. По той прямой тропе, где не заблудишься. А по дороге всегда соберешь ландышей и крупной дикой земляники, которую он любил.
Дом на окраине вольготно раскинутого города стоял посреди сада, весь увитый плющом, таинственный и сладко-знакомый, словно чудесный сон. Возле изгороди качались тяжелые свечки розовой, снежной и нежно-золотой мальвы. По воздушной белой веранде разносился нежный голос, напевавший детскую песенку, и голос этот Айканаро узнал бы из тысячи.
– Андрет! – он пробежал через сад, в один прыжок преодолел ступени террасы, не чуя ног, уже готовый заключить ее в объятия, потому что все выглядело правильным до слез, очищающим душу своим покоем и дрожало дымкой, словно золотой сон.
Она… она сидела в белом плетеном кресле и качала колыбель, в которой спало их дитя, и встала, приветствуя его с легкой полуулыбкой.
И Айканаро ее не узнал.
«Разве это ты, Андрет?»
Она смотрела на него с нежностью и преданной верностью и выглядела прекрасней, чем прежде – но ее красота обезоружила и ошеломила, словно вытянутый поперек дороги сук вышиб его из седла.
В одно-единственное мгновение вся правильность, вся сладко-перламутровая тишь чудесного мира стала изъяном в своем совершенстве. Кошмаром, который таковым не был. Прекрасная мечта, которой он никогда себе не представлял в таких деталях, воплотилась с идеальной точностью.
И это пугало.
Перед ним стояла не Андрет. Это была дева эльфов, единая с Андрет лицом и статью.
Она качала колыбель, пела их ребенку, и он мог бы радоваться, что она стояла здесь, прекрасная и живая, но…
Но где тот шальной неукротимый пламень на дне ее глаз? Где живой огонь? Почему самобытная искра стала казаться ему лишь зеркалом, что отражала мир вокруг?
– Это ты? – голос его звучал нерешительно. – Правда – ты?
– Я, – голос Андрет звучал со спокойной мягкостью, будто теплый огонек свечи. – Кто же еще?
«Нет, нет. Ты бы пошутила… или это лишь мое воспоминание о тебе? Потому что такой я тебя помню, смешливой, отважной, мудрой и гордой?»
– Возможно, медведь, – он попробовал пошутить, зная, что это смешило ее каждый раз, несмотря на грубоватость шутки. – Ведь вы, люди, порой так топаете в лесу и шуршите, что иной раз не отличить.
Когда-то он ляпнул это, не подумав, но Андрет – его Андрет (или та, которую он помнил?) – почему-то каждый раз хохотала до слез, едва услышав про медведя. И порой нарочито шумно хрустела ветками и шуршала листвой, когда желала припомнить ему отвратительно невежливую шутку.
Может быть, потому что тогда он растерял часть той возвышенности, в которой люди тщились отыскать спасение. Вместо этого он стал ближе из-за неловкости. Кем-то понятным. Живым из-за мелкого несовершенства.
И, может быть, не пошути он тогда – все случилось бы иначе.
Почему ему так хотелось плакать, когда он вспомнил, как Андрет однажды летом, неожиданно и смеха ради, приложила ледяную от родниковой воды ладонь к его спине?
Это было далеким прошлым, слишком несущественным для той, кого он сейчас видел.
Андрет улыбнулась ему – тепло и слишком спокойно, словно его слова ничего не затронули в ее душе, и огонек в ее глазах не вспыхнул.
«Что с твоим взглядом, Андрет? Что изменилось? И дитя не изменило бы тебя так, это невозможно!»
Но совершенство мира было безупречно.
Айканаро вынырнул из морока с криком, но не было воздуха – и легких, которые бы его вдохнули. Была тень роа, подобная обнаженному сознанию, которое вытолкнули из ослепительного мира. Разум заметался, ошеломленный и слишком сильно погруженный в необходимость осознать открывшееся.
Айканаро.
Его имя… что-то следовало за ним, словно эхо за звоном колокола, но нет, не сейчас! Сейчас важно другое!
«Невозможно. Невозможно, чтобы Аман сотворил с нами – такое! Это благая земля, в ней нет тени зла! Разве может быть такое?! Разве может быть, чтобы кто-то утратил душу в нетленном краю?!»
– Айканаро! – резкий голос вновь одернул его, зазвенев металлически гулко.
Голос разогнал ошеломление и клочья белоснежно-безупречного видения, словно дым.
Айканаро понимал, что будь он в настоящем теле – стиснул бы виски, встряхнул жесткими волосами цвета спелой пшеницы, зажмурился и попытался принять то, что увидел.
«Что они от меня хотели? Зачем приманили этим счастьем – и тотчас забрали его, разбив?!»
Но здесь он лишь принялся расхаживать по траве и стиснул губы – пусть это не помогало.
Айканаро дышал – или ему казалось, что дышал – сонной пустотой звездного купола и безбрежного луга призрачной травы, жадно впитывая огромное пространство кружащихся небес. Эхом, размером с целую вселенную, всколыхнул мертвую степь крик отчаяния и боли:
– Зачем вы показали мне это?!
В пылком ужасе он не заметил, как Ниэнна дрогнула от плача и шевельнулась, пытаясь подойти к нему ближе.
Но Намо мягко положил ладонь ей на предплечье, останавливая.
– Ты понимаешь, что видел, Айканаро?
«Понимаю ли я?! Нет! Я не понимаю, как спасение стало кошмаром! Я не понимаю, как благая земля забрала из нее жизнь!»
– Вы говорили, что не обманете меня! – резко бросил он, не задумываясь об ужасном обвиняющем смысле этих слов.
Вздох.
– В том, что ты видел, нет обмана.
Его поразило, сколько тоски и боли прозвучало в голосе Ниэнны – и гнев утих.
– Невозможно, – глухо и упрямо произнес он.
Он не понимал, и это непонимание рождало смятение и яростную горечь. Разве не зло, когда нечто так меняет душу? Разве не Валар это определено? А если не Валар несут зло – неужели он видел обман, и попал вовсе не в царство Намо, и все, что вокруг – всего лишь иллюзия, в которой нечто куда худшее желает сломать и заполучить его душу?!
– Успокойся, Айканаро. То, что ты видел – не ложь, – успокаивающий голос Ниэнны развеял его тревогу, словно сдув прилипшие к травинкам пушинки одуванчиков. – Но печаль и то, что мы не в силах изменить.
«А что?»
Ему не хотелось верить. Простое созерцание радостной встречи, которая должна была быть таковой, но не стала, измучило его душу, и теперь Айканаро казалось, будто фэа целиком кровоточит. Тупая боль билась в его сущности, будто открытую ему картину породила простая жестокость, а не сострадание.
Айканаро бессильно опустился на колени возле озера, глядя на серую, как отполированная сталь, поверхность. Ветер шевелил его жесткие золотые локоны, но он не мог этого почувствовать.
– В твоих силах отказаться от знания, что ты постиг, – голос Намо все еще звучал неожиданно мягко, и эльда вновь посмотрел на него, словно очнувшись от несоответствия голоса тому, что он знал о Намо. – Ты видишь лишь светлую сторону выбора принцессы Лютиэн, Айканаро, – Намо помолчал, но его слова не встретили ответа. Айканаро смотрел на него опустошенным непонимающим взглядом. – Принятие дара смерти – или бессмертия – меняет того, кто его принимает. Фэа и роа неразлучны в нашем искаженном мире. И мы не в силах повлиять на души, если велением воли Эру изменится тело – но одно неразрывно с другим.
Айканаро замер, не поверив поначалу этим словам.
«Но не могла же дочь Тингола… и не может же тело…»
– Но как? Разве могла Лютиэн пожертвовать…
Он не нашел в себе сил договорить. Мысли вихрились, как будто соединяясь и разветвляясь со скоростью, перед которой отступали даже боль и страх. Понимание – жуткое и неотчетливое – рождалось в пустоте, но пока не обретало слов и формы.
Намо опустил плечи, разом утратив часть мрачного величия.
– Могла, Айканаро. Дочь Тингола заплатила частью своих даров за смерть и короткую жизнь со своим возлюбленным. Ее дух и ее плоть благословлены ее матерью, Мелиан, и они сильны для ее выбора. Жизнь ее будет благословенна, но связана с ее возлюбленным – и за тот ужас, к которому она прикоснулась в Ангбанде, их минуют болезни, влекущие у людей унижение в немощности. Но нет того лекарства, что сменит зиму весной в сердцах Эльвэ, пробужденного у вод Куйвиэнен, и Мелиан, пришедшей в этот мир вместе с нами. И нет тех дорог, что сведут родителей и дочь на одном пути после того, как они погибнут. До того, как настанет конец всему, что мы знали.
«Проклятье!»
Он почувствовал, как душа поневоле рвется плакать, пусть здесь не могло быть слез.
– Печаль излечивает душу, Айканаро. Как и оплакивание, – голос Ниэнны вновь зашуршал, вторя песне трав, и в этом голосе он услышал призрачный отзвук собственного невысказанного плача – будто то был и дар, и облегчение. – Не думай, будто такой выбор легок, Айканаро. Где кончаемся мы – и начинается другая душа? Где мы, которые стараются стать лучше, возродиться совершенными – утрачивают свою душу в этом совершенстве? А изменило ли бы человеческое тело – тебя? Искупит ли любовь – боль твоего брата и семьи, с которой ты не встретился бы даже после гибели?
Айканаро поневоле ощущал беспокойство Валар, но ошеломление их словами опустошило его боль, вывернув ее и разбив. Огромное осознание придало ей не незначительность, но ошибочность в своей простоте – и открыло сложность, о которой он не подозревал.
А Намо продолжал говорить.
– То, что мы показали тебе – не истина. Даже от нас ускользает воля Эру. Но знай, что и такой исход возможен. И много худший, когда роа человека не выдержит вечной жизни. Мы показали тебе лишь один вариант из многих, ибо даже я не знаю всего, когда речь идет о судьбах людей. Я вижу не вписанные в книгу строки, но множество дорог – и те, кто идут по ним, всегда находятся на перепутье, и каждый перекресток открывает и стирает новую дорогу. Каждый растит свое древо смерти и посмертия сам, и это не конец, но дорога.
Он молчал, ничего не отвечая Валар, и обессиленно запустил руки в высокую траву, подражая привычкам живого тела. Призрачные нити колосьев и цветов льнули к локтям, и лишь сейчас Айканаро разглядел на высоких стеблях серебряный налет, подобный измороси.
«Но разве не могло быть хорошего исхода? Разве не могли мы сохранить себя в любви? Разве не сохранила себя принцесса Лютиэн и Берен?»
Намо лишь покачал головой, будто услышав его мысли.
– Жертва Лютиэн принята, но она знала, на что шла. Она знала, что одряхлеет и истает, словно утренний туман, и жизнь ее – за любовь – пройдет в глуши и одиночестве. Она знает, что ей отпущен равный с Береном срок. Не зазвенит больше смеха принцессы Лютиэн в чертогах Менегрота, и знает она, что и мать ее, и отец ее – переживут собственную дочь. Могла ли Андрет обречь на такое горе тебя и твоих братьев, которых знала и любила? Ты – ее любовь, Айканаро, но она делила смех и хлеб и с Ангарато, и с Инголдо Артафиндэ.
«Не могла. Если бы знала – не могла. Не поставила бы свою любовь выше этой цены».
Жгучая боль испарилась, оставив звенящую пустоту в душе. Айканаро чувствовал себя путником, который шел многие годы и месяцы к неведомой цели, а найдя ее – утратил направление, потому что никогда не задавал себе вопроса, что случится, когда все ответы будут найдены, а дороги – пройдены.
Он невольно дрогнул, когда Ниэнна опустилась рядом ним, скрестив ноги. Этот жест был слишком простым для такой могучей силы, и одновременно успокаивающе легок, будто на мгновение поблизости оказалась не одна из ведущих сил мира, но подруга и советчица.
– Она любила тебя, – Валиэ отерла слезы со скул и улыбнулась, будто погрузившись в прекрасное воспоминание. – Ее горе, пусть она сама и не знала об этом, сплетено с даром любви тебе. И этот дар – жизнь. Мог ли ты пленить ее? Могла ли она просить тебя состариться вместе с ней и в немощи наблюдать, как солдаты Моринготто жгут твой дом, пока твоя ослабшая рука едва держит меч?
Айканаро замер, наблюдая за тем, как по примеру Ниэнны рядом с ним опускается на колени и Намо – так медленно и так внимательно глядя на него, словно боялся испугать.
Их голоса больше не звучали с неумолимой силой, способной объять весь мир. Они сидели рядом, простые и близкие – такие, будто можно коснуться рукой.
– Мог ли ты просить ее видеть, как умирают ее братья и сестры, и сама история стирает в прах знание о ее родичах? Мог ли потребовать шагнуть в неизвестность, где вся ее жизнь и душа станут подчинены любви тебе? – голос Намо, твердый и глубокий, больше не пугал его, а взгляд – не нес возмездия. – Не вини себя за то, чего не совершил.
Ниэнна сорвала цветок на высоком стебле и печально разглядывала его крошечные белые венчики, напитавшиеся от ее слез едва заметным сиянием.
– Она не могла принять твою жертву. Никто не был готов к ней. Сама Арда не была готова к такому дару от одной души – другой. И ты не желал бы измениться ей. Песнь Берена и Лютиэн омоет сотни глаз слезами надежды и света, но любовь их стала безжалостна в том, как смяла их жизнь.
Мысль была слишком тяжела и нова, чтобы он смог легко принять ее. Неужели все было так просто? Неужели он должен просто… забыть?
– А как же я? Я бросил ее там. Вы не можете просить меня забыть об этом.
Ниэнна покачала головой, и металлические бусины на рукавах ее одежд зазвенели тихо, словно сонный перелив ручья.
– Мы не просим забывать. Твоя память принадлежит тебе, Айканаро, и нет той силы, что забрала бы ее у тебя. Но я прошу тебя о сострадании к тому, кто в нем нуждается, и на этот раз – это ты сам. Я видела многие гобелены Вайрэ и слышала многие души. Не ты первый, чье сердце разрывалось между ужасом и любовью – и слишком боялось страшного конца. И не ты будешь последним, Айканаро. Наказание, которое ты сам себе выбрал, слишком тяжело, мой дорогой. Разве осудил бы ты так же жестоко, как самого себя – родича, который решил, что сердце человеческой девы нуждается в лучшей надежде, чем он?
На мгновение он представил себе на своем месте Финдарато.
И что бы он сказал, встреть брат свою Амариэ не в Амане, но на стойбище детей Боромира или среди халадин? Разве не напомнил бы, сколь опасна эта игра с судьбой?
«И что бы я предложил? Я бы предложил не истязать ее этими надеждами, даже если в груди жжет от боли!»
Он почувствовал себя обессилевшим и потерянным, словно восточный ветер, который стирает в пыль постаревшие скалы. Он рассыпался, не зная, куда дальше приведет его путь, и чувствовал себя так, словно обрел тело тяжелее целого мира.
– Вернись душой к своим родичам, Айканаро. Вернись и оставь кошмары, – голос Намо звучал твердо, но не жестоко. – Любовь движет не только тобой и Андрет. Размышляй о печали и радости, оплакивай мертвых, ищи путь своей души, но не страшись. Эта кара – не твоя.
Он наконец-то взглянул на них обоих, слишком оглушенный разговором.
Неужели можно было вот так просто оставить его вину?
Намо слегка кивнул в сторону за спиной Айканаро – и за левым плечом, обернувшись, эльда увидел среди серой травы облако золотистого света, рассыпающего яркие прямые лучи и звездную дымку рассвета. Призрачная трава напиталась в этом сиянии острой, до рези сочной зеленью.
Ниэнна обнадеживающе улыбнулась ему сквозь слезы.
– Это воспоминание – настоящее. Возвращайся.
Он шел сквозь березовую рощу, похожую на прозрачное кружево поздней весной. Месяцы выдались холодными, и листва раскрылась позже срока. Приходилось ступать осторожно, чтобы не потревожить ту поросль, что показалась из-под земли, и первые дары леса, слишком драгоценные и для них, и для родичей Андрет.
Яркие золотисто-лиловые пятна первой желтяницы сплетались с молодой крапивой.
Весенний лес, едва набравший силы, дышал предвестьем цветения. Искры пыльцы, подсвеченные косым утренним солнцем, напоминали дневных светлячков. Оттаявшая земля пружинила слежавшейся листвой. В воздухе разливался запах почвы, жадно вбирающей живительную силу солнечного тепла и влаги. Пока запах был слабый, но Айканаро знал, что после первой настоящей грозы он опьянеет без вина от ароматов.
