Текст книги "В последний раз, Чейз? (СИ)"
Автор книги: Gromova_Asya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
========== 1. ==========
I
Я два дня прожил, не видя Вас, и тем доказал, что способен вынести все.
Б.Шоу
Уж не знаю, что удивило меня больше: Гроувер, что украдкой, словно извиняясь, пропихивался меж пьяных мужиков, или ползущий за ним оскалившийся Нико. Не уверен, что спустя три месяца рад им. Да и рад ли вообще? Похоже, разговор будет долгим. Подзываю бармена и прошу обновить бокал. Добрый малый, даже не лебезит передо мной, как другие. Строя глазки, хамовато улыбаясь и учтиво кивая головой, когда я вновь и вновь заказываю пьянящую жидкость – таким не видать от меня чаевых. Скормить бы их фуриям.
– Эй, Перси! – голос Гроувера сквозь звон музыки практически неслышен. – Перси, я уже увидел тебя. Не увиливай!
Настроение скверное. Чертыхнувшись про себя, я отставляю бокал в сторону и пытаюсь улыбнуться. Надеюсь, мой вид не слишком пугает друга: все же жизнь холостяка порядком измотала меня.
– Гроувер, – помедлив, я перевожу взгляд на сына Аида. – Надо же, Нико. Вырос-то как!
Издеваюсь. Конечно, издеваюсь. Ди Анжело выглядел как обычно: хмурый взгляд, ссутулившаяся спина, что еще добавить? Короткий кивок в мою сторону и брезгливая маска – да, он по-своему рад мне. Не знаю, разговор должен исчерпать себя. О чем мне говорить с друзьями детства? Но, кажется, Гроувер настроен решительно. Он поправляет шапку хиппи на своей голове, так, словно готов сжевать ее.
– Ты снова за свое? – предвкушая наш обычный разговор, спрашиваю я. – Если ты снова начнешь мямлить про лагерь, честное слово…
– Отчасти, – резко обрывает Нико. – Когда ты в последний раз был в душе, Джексон?
– Вчера, возможно.
– А дома? Когда ты был дома, Перси?
– На прошлой неделе, – уверенно отвечаю я.
– Это было два месяца назад, – усаживаясь напротив, начинает Нико. – Салли волнуется. Мы сказали ей, что ты в лагере, но она знает, что это ложь.
Неужели это было два месяца назад? Темная жидкость на самом дне стакане поблескивает в переливах барной лампы. Я пытаюсь вспомнить, чем кончилась наша последняя встреча с мамой. В голове вспыхивают обрывки фраз, ее испуганное лицо, странный крик наполняющий комнату. О боги. Моя комната перевернута вверх дном. И крик. Я кричал на нее. Боги.
– Я… я зайду на днях.
– Не нужно, дома все равно никого нет, – вмешивается Гроувер.
Я испуганно кошусь на друга. Сердце, словно оголтелое, выбивает дикий ритм.
– Нет, с ними все в порядке. Уехали в Монтаук вместе с Полом. После операции ему нужно больше времени проводить на воздухе.
Я безвольный овощ, честное слово. Обессилено запускаю руки в волосы, кажется, они отрасли больше, чем на пять сантиметров. Я действительно плохо выгляжу. Но мне плевать на это. Вообще на все плевать. Пол. У него была операция. Да, мама вроде говорила об этом, да разве я вспомню теперь? Что я делал все эти два месяца, и как мог не знать о том, что мой отчим пережил операцию?
– Что ты мне предлагаешь, Гроувер? Я не собираюсь возвращаться в лагерь. Ясно? Мы обсуждали это и уже не раз. Дома меня никто не ждет, это уже ясно. Вернусь в отель, просплюсь.
– Тебя выгнали с работы, – констатирует Нико.
И откуда им все известно? Я недовольно хмурюсь и снова уставляюсь в стакан. Да, в конторе было отвратно. Разносить письма, подавать газеты толстякам сверху и при этом выдавливать гнусную улыбочку попрошайки – уж лучше снова в Тартар. Однажды я просто не выдержал и, кажется, сильно избил парня из юридического отдела. В последнее время я и в правду невменяемый. Последнее время, Джексон, это три года.
– Мы предлагаем тебе поездку в Новый Орлеан. Ты засиделся в этом бомжатнике.
– Много ли ты знаешь о бомжатниках, Нико, – сквозь зубы цежу я.
– Достаточно, чтобы сказать, что ты достал ногами до самого дна. Это билет до Нового Орлеана, – оранжевый пакет с маркой авиалиний ложится на липкую стойку. – Можно бы и по теням, но тебе нужно время, чтобы свыкнуться со всем этим…
– Какого черта я должен ни с того ни с сего отправляться…
– Перси, – учтиво влез Гроувер. – Помнишь, ты просил сообщить, если что-нибудь изменится.
И в мгновение ока все меняется. Хмельную напускную уверенность пробирает дрожь реальности. Будто сосуд моей самоуверенности разбился вдребезги, а звон стекла все еще гремит в ушах. Странно, но я вновь почувствовал себя двенадцатилетним мальчишкой, которому в лоб сообщили о том, что он полукровка. Да только теперь все намного хуже.
– Аннабет… Она выслала его тебе по почте, но, кажется, она не в курсе, что ты сменил место жительства…
– Не тяни, – мой голос словно наждачная бумага.
– Мы подумали это глупо, но она ведь не знает всего, что произошло с тобой за три года. Она не со зла, Перси…
– Гроувер.
– Аннабет выходит замуж, – прерывая мои муки, выплевывает Нико.
На столе оказывается пригласительное. Тошнотворно розовый, украшенный голубками, что в клювах несут дикие полевые цветы. Красивым, размашистым почерком, что оставляют или писатели, или сумасшедшие, ярко-бирюзовым цветом было выведено:
Майкл ОЛЛФОРД
и
Аннабет ЧЕЙЗ…
Буквы смылись в расплескавшейся жидкости рома. Звякнуло стекло. Послышался крик Нико.
Три года – не так уж много, по сути. Да и мне плевать, в общем-то. Аннабет издевается надо мной. Всегда издевалась. В грудь ударяет пронизывающий осенний ветер. Так странно для начала октября. Вот-вот начнется серый, промозглый дождь. Надеюсь, он скроет меня ото всех, но, к несчастью, не от себя самого. Этот урок я уже давно усвоил.
Три года – не так уж много времени, чтобы очнутся от розовых грез. Сделаться жестким, сильным, беспечным. Оставить все пережитое потому, что так надо – не так уж сложно. Представлял ли ее в подвенечном платье? А должен был? Не ври себе. Представлял. Как она идет навстречу. Слишком красивая, чтобы ее попытались затмить. Все дело ведь не в одежде и походке, даже не в ссутулившихся плечах и знакомых родинках на спине. Пусть даже не в лукавой полуулыбке, подобной морю, что готово задушить в объятиях и в то же время может быть податливым, ласковым. Всю жизнь дело было в ее глазах. Я не знал, что искать в них: ненависть, грусть, злобу или поддержку.
Три года – не так уж много времени, чтобы излечится от этой боли. Взгляд застывает на серых, переливающихся белесыми ободками, облаках. Не хочу мокнуть под дождем, словно приблудившаяся шавка. Но не могу спорить с природой – на лицо падают первые капли дождя.
Три года – не так уж много времени, чтобы забыть тебя.
***
В номере слишком душно. Закупоренные окна отказываются подчиняться, и я остаюсь посреди полумрака, что клубится вокруг. Не могу не согласится – мне нравится здесь. Одиночество, пронизывающая темень – все, что нужно отшельнику, вроде меня. Но сейчас утро, а на дворе, кажется, воскресенье. Мне двадцать, а за душой у меня нет и цента. Что стало с героем по имени Перси Джексон? Сгинул после того, как свергнул Гею.
Я вспоминаю эти времена без ностальгии. Пришлось свыкнуться с мыслью, что прошлое должно оставаться в прошлом, даже не смотря на то, что настоящее не имело перспектив. Но теперь на прикроватной засаленной тумбочке с этим жутким бархатным ночником, валялся пакет прямоугольной формы. Наверняка, с ним помог Гефест. Вот уж удружил, сволочь.
Я выхватываю из оранжевой упаковки «Американ Аэрлайнс» свой билет. Отправка сегодня в 17:00, из «Ла Гуардии», что в северной части Куинса. В часе езды от моего гадюшника, так что времени у меня более чем достаточно. Пересадка в Хьюстоне, шестичасовой, угнетающий перелет. Гефест не зря постарался. Я устало падаю на перины, и измятая кровать охотно принимает меня в свои объятия.
Времени на раздумья еще много. Да только ответ мне уже известен.
Я не мог. Я не хотел лететь в этот чертов Орлеан, потому что не желал видеть ее счастливого лица. Да, мы не общались больше с того времени. Но она пыталась. Уже после того как прошел год, может, полтора. Что-то в ее сердце подсказывало, что не все кончено. Для меня это была точка. Теперь, в хмельном бреду, мне сложно вспомнить с чего это все началось. Нет, я точно знаю, что не мог оставить Аннабет без причины, но… Кто теперь знает? Я стал тем, кем я стал. Безликим пропойцей, что ошивался в мотелях на окраине города. Я бросил маму и Пола, и, скорее всего, Посейдон, глядя на меня нового, наверняка сожалеет о том, что двадцать лет назад повстречал мою маму на берегу Монтаука.
Да плевать. Он даже не пытался меня остановить. За три года – ни слова сыну, который спас шкуру его олимпийских друзей. Стыдится меня? Что ж, хорош отец.
И все же… Новый Орлеан. Аннабет. Свадебное платье. Все эти пустозвонные слова, пафосные слезы, радостные оклики. Но ты сам хотел быть частью этого, и что самое ужасное – рядом с ней. Мне нужно выпить. Снова. Забыться. Отпустить. Но прошло три года.
Она – в Новом Орлеане. Я – в глухом отеле, с окнами, что даже не открываются.
– На твоем месте, я бы поехал, – чей-то голос нарушает тишину полумрака.
Я приподнимаюсь на локтях и встречаюсь с усталым взглядом ди Анжело. Он уселся в рваное кресло напротив меня, упершись локтями в колени. Словно злился на меня, честное слово.
– Ты не на моем месте.
– Я долго спрашивал себя, почему вы расстались. Не то, чтобы это интересовало меня, но вы были отличной парой, – следя за моей реакцией, произносит он. – Ты ведь ушел из лагеря после окончания поиска. Можешь себе представить, в каком все были шоке? Кто знал, что ты в порядке?
– Она знала.
Нико попытался сказать что-то еще, но, словно запнувшись, замолчал.
– Мне нравится моя новая жизнь.
– Ты лжешь, – слишком грубо выплевывает он.
От удивления я даже привстаю с кровати. Сын Аида по-прежнему в кресле. Во всей его позе читалось, что он не слишком уж рад нашей встрече.
– Ты стал перемещаться по теням намного быстрее, бесшумнее, – заметил я. – Прогресс. Папочка гордится тобой?
Это не слишком задело его. Словно он слушал болтовню маленького ребенка, и не более того. Я вспомнил, как встретил его впервые. И мне стало по-настоящему грустно, словно меня ткнули носом в самый гнусный мой поступок. Я подвел Нико. И всю жизнь, наверное, буду помнить об этом.
– Тебе не нравится твоя новая жизнь. Ты бежишь от реальности, вот и все.
Меня пробрал смех. Семнадцатилетний мальчишка учит меня тому, чего еще сам не переживал. Когда приступ смеха отступает, я вытираю выступившие слезы. Кажется, это нервное.
– Серьезно? Ты думаешь, что я напиваюсь не в удовольствие?
– Нет.
– Потому что пытаюсь забыть эту… блондинку? Да ты в курсе, чем я занимался последние три года? Сколько подобных Воображал у меня было? – я даже скалюсь, – Нико, я не считал тебя таким сентиментальным.
– И все же ты не назвал ее по имени.
Удар ниже пояса. Я пытаюсь возразить, придумать аргумент, способный сломить его самоуверенность, но на языке вертится только что-то вроде: «Иди ты в зад, Ди Анжело». Глухо и пусто становится на душе после его слов. Я невероятно зол на сына Аида, но скорее от того, что он прав. Мне ненавистно то, что семнадцатилетний мальчишка разбирается во мне лучше меня самого. Мне ненавистно то, что кто-то делит ее со мной. Мне ненавистно то, что я допустил ошибку. Испугался, а теперь плачу за это сполна.
– Тебе не нравится эта жизнь, – повторяет Нико, ковыряя потрескавшуюся краску комода. – И, возможно, лучший способ понять это – увидеться с Аннабет.
Ее имя повисает в комнате и мне становится стыдно. Будто она могла увидеть эту грязь, непристойную комнату, вроде борделя. Наверняка бы покачала головой, печально улыбнулась и сказала: «Как ты изменился, Рыбьи Мозги». После этих мыслей становится еще хуже, и я готов рвать на себе одежду, лишь бы не ощущать неожиданно вошедшего чувства вины. Я слишком отвык от чувств, чтобы теперь они свалились на меня целым скопом.
– Я не хочу видеть её, – как можно более слажено вру я.
– Я подумал, что было бы здорово поговорить с тобой, – неожиданно просто говорит Нико. – Ну, вроде, как с братом. Мы ведь давно не виделись.
Слова застревают в горле. Нико. Назвал. Меня. Братом?
– Но теперь, мне кажется, я ошибся. Лучше нравоучения Гроувера, чем твое вранье, – он встает, отряхивая джинсы, чтобы исчезнуть в тенях.
– О чем ты хотел поговорить?
Глаза Нико неожиданно вспыхивают азартным огоньком. Черт, всего лишь уловка.
– Сначала, конечно, о тебе и об Аннабет. Все же я не монстр, и мне не все равно, где живет мой друг. Но…
Нико вдруг покраснел, словно сказал что-то неприличное. Так, это совсем ненормально.
– Но? – подхватываю я.
– Тебе не нравится твоя жизнь, – снова завел свою пластинку Нико, – потому, что Аннабет была для тебя… Вроде как якорем, что не давал срываться в бездну. Ты много раз был на краю смерти, но все равно выживал, чтобы спасти ее. Ты ставил ее жизнь превыше своей.
Вот честное слово, скажи мне кто, что Нико станет поучать меня, разбил бы идиоту лицо.
– Нико, – прочистил горло я, – не уверен…
– А потом я понял, что нельзя жить такой жизнью. Той, что жил я после смерти Бьянки, – голос его неумолимо вздрогнул, даже после стольких лет. – Просто… просто нужно знать, для кого жить. Найти этого человека и разбиться насмерть, но не отпускать его, просто потому, что скатишься вниз. Я не удержал Бьянку, и нет, в этом нет твоей вины. Никогда в жизни я не найду ей замены, даже не смотря на то, что Хейзел сделалась мне родной сестрой… Но я ошибся.
Слова доходили до меня медленно, словно я переводил их с древнегреческого. Но Нико говорил на моем родном языке, а я все равно плохо понимал его. Сын Аида странно улыбнулся той печальной, ностальгической улыбкой, какой бы могла улыбнуться Аннабет, найдя меня посреди этого хаоса.
– Я не оставлю тебя здесь. Мы друзья, ясно? А друзья выручают друг друга. Мне плевать, что ты о себе думаешь, Джексон. Сегодня вечером мы улетаем в Новый Орлеан.
– Она выходит замуж. Ты в своем уме?
– Ты идиот, Перси, – нервно одергивает меня Нико. – После стольких лет… Стала бы она присылать тебе пригласительное, если бы не хотела, чтобы ты остановил ее? Прошло три года и погляди, в каком ты состоянии. Она – стратег. Думаю, она ждет твоего выхода, когда ты все исправишь.
– Что… кто это с тобой сделал? – едва шевелю губами я.
Мрачный парень, словно обжегшись, передергивает плечами. Нико отводит глаза, испепеляя взглядом пол. Значит, я не ошибся.
– Неужели это случилось? Олимпийские боги, ди Анжело влюбился.
– Я не… Иди в зад, Джексон!
– Кто она? Нет, я серьезно? Богиня? Может, колдунья? Не говори, что фурия, потому что я все равно не поверю, – мне вдруг стало так тепло на душе, что я даже улыбнулся. – Серьезно? Фурия?
– Какая к черту фурия? – Нико покраснел, словно помидор.
– Ну, крылатая, я надеюсь, потому что это будет эффектно смотреться на фоне твоего мрачного вида.
– Беатрис. Ее зовут Беатрис. И она человек. Даже не пытайся, нет у нее крыльев. Доволен?
Я смотрю на раскрасневшееся лицо Нико, и мне становится по-настоящему хорошо. Боги, как давно мне не было так спокойно, так душевно, так просто. Я странным образом благодарен той самой Беатрис, что превратила его… Кто этот парень, что примерил на лицо улыбку? И я благодарен Нико. За эти его слова. Все теперь изменится. Не может не измениться. Потому что, если Нико прав, я по-прежнему нужен Аннабет.
– Слушай, иди ты к черту, а? – обиженно резко бросает Нико.
Прежде, чем я успеваю возразить, тени окутывают его, словно кокон, и затем он испаряется. Нет больше могильного запаха, боли в глазах, нет больше того Нико, что я знал прежде. Он прав. Прав настолько сильно, что эта его правота жжет изнутри. Но теперь я не собираюсь хвататься за бутылку. Довольно с меня.
– Спасибо, Нико, – в пустоту шепчу я.
Три года – не так уж много времени, чтобы снова не поверить тебе, Аннабет. Твой план должен сработать. Я верю тебе.
========== 2. ==========
II
– Перси!!! – вопль Хейзел, кажется, заглушил вой двигателей авиалайнера.
Я заметил их у трапа самолета. Мои лучшие друзья изменились до неузнаваемости. Мне бы хотелось, чтобы так оно и было, потому что узнавать в них тех семнадцатилетних подростков, переживших Гею, стало бы последней каплей. В данную секунду я хотел бежать. Куда глаза глядят, честное слово. Настолько невыносимо было видеть их приветливые, добрые взгляды, и знать, что я предал их. Просто кинул на целых три незапамятных года. Стыд распирал меня изнутри, но Нико подтолкнул меня плечом. Его красноречивый взгляд говорил, что-то вроде: «Да ты издеваешься надо мной, ни шагу назад, Джексон», и поэтому я иду вперед.
Ноги словно ватные. А пятьдесят ступенек от самолета до асфальта Нового Орлеана стали самой длинной дорогой за всю мою жизнь. Когда я спускаюсь и одергиваю новенькую футболку с «Битлз», ко мне на шею бросается Пайпер. Это так странно. Так не привычно, быть к кому-то ближе.
– Как же мы скучали, Перси, – от нее по-прежнему веет безопасностью.
И, вроде, девушка не применяла ко мне никаких чар Афродиты, но я поверил ей. Почувствовал безопасность. Спокойствие. И, что самое досадное и обидное, колющее, словно жало, – счастье.
Я «пошел по рукам».
– Чжан, черт тебя дери. Где ты успел так накачаться?
– Нужно как-то отбиваться от поклонников Хейзел, – смеясь и хлопая меня по плечу, говорит Фрэнк. – Стараюсь быть в форме.
– Прибыл самым последним, принцесса, – смеется Джейсон.
– А сам-то, прилизанный семьянин, – едко подмечаю я.
И сразу жалею об этом. У всех на лицах всплывает такая скорбь, будто бы я только что умер у них на глазах. Этого я и опасался. Хуже всего – жалость, что разъедает изнутри. Но я улыбаюсь, словно не заметил этой глупой заминки.
– Эй, Лео, как дела, приятель?
Вальдес улыбается. Наконец, хоть кто-то улыбается мне, а не одаривает печальным взглядом.
– В норме. Думаю, ты захочешь увидеть мою девочку.
Я неуверенно кошусь в сторону Джейсона. Тот лишь качает головой. Надеюсь, Лео это не о Калипсо. После их воссоединения девушка слишком неохотно перебралась в новый город. Столетие, если быть точным. Огигия – вся ее жизнь, надеюсь, Лео и об этом позаботился. По-моему, я больше ничего не слышал о них. Да и ни о ком из лагеря.
– Я имел в виду мотоцикл, идиоты. Личного проектирования.
– Мы так и поняли, Горячий Вальдес, – давлюсь смехом я. – Из лагеря народу много будет?
– Думаю, большая часть. Я не видела списка гостей, – вкрадчиво отвечает Пайпс.
– Что насчет олимпийцев?
Уж если резать, то по живому.
– Тебя ведь интересует только Посейдон? – тихо, смутившись, спрашивает дочь богини любви. – Он не подтвердил своего приглашение, но я думаю это из-за занятости…
– Да, да. Из-за занятости, – повторяю за ней я. – Это верно. Ну что, ребят? Покажите мне достопримечательности Нового Орлеана?
Не знаю, насколько искренне это звучало. И искренне ли вообще.
– Добро пожаловать, Перси, – улыбаясь и целуя меня в щеку, говорит Хейзел.
***
Новый Орлеан мне не понравился сразу. С первого взгляда я возненавидел этот город, словно он был виноват во всех моих бедах. Переезжая Новый мост, мне захотелось, чтобы воды Миссисипи накрыли этот город с головой. Чтобы здесь не осталось ни одной живой души, кроме моих друзей. А первым, кто падет от гнева сына Посейдона, будет Майкл Оллфорд. И что за имя такое тупое?
– Эй, – Пайпер одергивает меня. – Что не так с окном?
– В каком смысле?
– Ты так пилишь его взглядом.
– Ты мне не доверяешь, Перси? Я уже два года, как за рулем, – донесся с переднего сиденья голос Джейсона.
– Следи за дорогой, я тебя умоляю, – нервно отозвался Лео.
– Как ты можешь, дорогой? Не доверять собственному лучшему другу…
Джейсон обернулся к Вальдесу, надув губы. Лео, кажется, охватил приступ паники, когда сын Зевса, отпустив руль, скрестил руки на груди. Честное слово, такого визга я еще не слышал. Наш шестиместный минивэн съехал с моста на развилку под звонкий заразный смех моих друзей.
– И так всегда? – спрашиваю я тихо.
Пайпер сверкнула своими разноцветными глазами, улыбнувшись мне.
– Постоянно. Мы не виделись с ними около месяца. Фрэнк и Хейзел приехали три дня назад, Лео и Калипсо только вчера. С этих пор дом мистера Оллфорда ходит ходуном.
Меня передернуло. Его папаша. Как гадко стало на душе. Просто непередаваемо. Нико, кажется, покосился в нашу сторону, но я отвернулся к окну. Уж лучше эти проклятые высоченные здания, чем разговоры про будущего тестя Аннабет.
– Какой он? – вдруг ни с того ни с сего, спрашиваю я.
Получилось слишком громко, так, что Джейсон и Хейзел прекратили свой разговор, покосившись на меня. Мы остановились на светофоре. В машине было очень душно, даже несмотря на открытые окна. На часах одиннадцать вечера, а температура в машине за тридцать. Чертов Новый Орлеан.
– Майкл?
– Продажный тип, – без обиняков заявляет Вальдес. – И папаша у него странный. Какое ему дело? С кем хочу, с тем и ночую.
– Ты ночью пробрался в комнату к Калипсо. Он решил, что ты вор, – вступилась Хейзел.
– Она моя девушка.
– А ты в чужом доме.
Я зауважал Вальдеса еще сильнее.
– Майкл милый, – говорит Пайпер, словно нехотя. – Он начинающий архитектор.
Теперь уж все ясно. Архитектура всегда была ее слабостью. Если и было что-то, что могло кольнуть меня больнее, то только острие ножа.
– А его отец владеет сетью кондитерских в девяти штатах.
– Скажи мне название, чтоб я сразу знал, куда не стоит идти, – язвит с переднего сиденья Вальдес.
– Ты жевал эти кексы вчера вечером за обе щеки, Лео. Не будь сволочью, – вмешивается Пайпер.
– По ошибке и незнанию.
– Нет, он, правда, славный малый, – сворачивая с проезжей части, говорит Джейсон. – Я вижу это. Без обид.
Какие уж тут обиды. Мы останавливаемся у особняка, что огорожен свежевыкрашенным заборчиком, вдоль которого растут петуньи. Я представлял себе элиту, а это… Не совсем то, что я хотел увидеть. Охранники с собаками, джипы, перестрелка… А тут все так, словно это действительно то, чего она хотела.
Она мечтала о спокойствии. Беззаботной жизни, которую ей не давала божественная кровь. Дети, счастье, уют, а не вечные скитания в поиске смерти. Внутри все переворачивается вверх дном, когда я замечаю на втором этаже свет. Прикроватный светильник, что освещает ее книги. Она уснула за чтением, как это было со мной. Каждый вечер я выуживал из ее рук новые книги, чтобы потом выключить светильник, прижаться к ней посильнее и уснуть сладким, младенческим сном. Словно это было в другой жизни.
– А теперь давайте договоримся, – перед тем как Джейсон отстегивает ремень безопасности, говорю я. – Никто не станет выказывать мне свои соболезнования, жалеть или упрекать меня в чем-либо. Никто, ладно?
Я красноречиво смотрю на Нико. Тот лишь хмыкает и бурчит себе под нос что-то нечленораздельное.
– Свадьба через два дня. Все счастливы. Все рады такому стечению обстоятельств, ясно?
– Перси…– начинает Пайпер.
– Вот и отлично, – выходя из машины, говорю я.
Новоорлеанский воздух обжигает легкие, словно раскаленное железо. На дворе ночь, но сна ни в одном глазу. И я не уверен, что дело в двухчасовом сне в самолете. Я всего в паре шагов от нее. Еще вчера я был за тысячи миль от тебя, Аннабет. А теперь я вернулся, чтобы, скорее всего, попрощаться с тобой. Есть две крайности, которые мне нельзя переступить. Или оставить тебя здесь вместе с этим «милым» Майклом, или навсегда забрать, унести тебя отсюда. Оберегать, охранять, зубами выдирать из лап тех, кто попытается тебя забрать. Если, конечно, смогу.
========== 3. ==========
III
Мне не спалось. Боги, как трудно заснуть в темени, что глушится кваканьем приозерных лягушек. Ненавижу эту тишину. Ненавижу эту застеленную кровать. Ненавижу эту комнату, дом. Все ненавижу. Я боюсь прикасаться к вещам, что покоятся в комнате, словно они прокляты богами. Надеюсь, так оно и было, потому что это уже становится фобией. Я старался отвлечься на книги. Брал в руки Сэлинджера, которого читал в детстве, и что всегда навевал на меня беспокойного, гиперактивного ребенка, приятную скуку. Но, кажется, эту боязнь мне не преодолеть.
Выходя из комнаты, я оглядываюсь на не застеленную кровать. Покрывало, вышитое серебряными нитями, синего, морского цвета. Пододеяльник и наволочки нежно-голубого цвета. Аннабет не забыла? Или все же стечение обстоятельств?
Глупо, Перси. Крайне глупо. Я закрываю двери и спускаюсь на первый этаж. В потемках и не разберешь, какие вокруг хоромы, но роскошью меня не удивишь. Да и не уверен, что у этого Майкла найдутся какие-нибудь тузы в рукаве, чтобы добиться моего снисхождения. Чертова ревность. Чертов Новый Орлеан.
Я бреду босыми ногами по светлому полу коридора, что устлан коврами. Минуя веранду, я, наконец, нахожу отдаленный кусочек сада, в котором квакают ненавистные лягушки – озеро. Наверное, это неверно – гулять по чужому саду, да еще и под покровом ночи, но мне совершенно плевать. На дне души теплится надежда, что я увижу ее сейчас. Вдруг она чувствует меня спустя столь долгое время? Вдруг мы сейчас встретимся? Сбежим? Все это будет как в слезливой, дешевой мелодраме, но по-настоящему.
Где-то вдали разносится вой фур, несущихся в ночной мрак по трассовой полосе. И я мечтаю о том, чтобы схватить минивэн Джейсона и махнуть отсюда куда подальше. Не желаю больше играть. Я ведь не смогу, проиграю, даже в лицо сказать ничего не смогу. Какой я герой? Трус, аутсайдер, только точно не герой. Губительно пусто.
Я сажусь на зеленую траву и опускаю ноги в воду, словно спасаюсь от жары. Лягушки мгновенно, одна за другой, плюхаются в воду. Издевательский рой их голосов стих в тине. Можно идти спать. Только я не могу. Через четыре часа рассвет, еще через несколько часов проснется весь дом, и даже если я задержусь в своей комнате, рано или поздно мне придется увидеть ее. Но самое жуткое – увидеть ее счастливой.
– Не спится?
Меня пробирает дрожь. Я медленно, чтобы не спугнуть мимолетное видение, оборачиваюсь.
– Ты, кажется, Перси, верно? – спрашивает девушка-тень.
А затем она шагает на свет, что разливался от ночников в саду. У нее круглое милое лицо с ямочками от полусонной улыбки. Глаза отражают свет озерца, словно зеркало. Она маленькая, крохотная, и если я встану, ее макушка едва достанет до моих плеч. И все же, она очень складная, словно фарфоровая кукла в дорогой упаковке. С ее образом не вяжется только черная футболка с черепами, что болтается на ней, как балахон.
– А ты – Беатрис?
Два каштановых хвостика дернулись, когда девушка, словно ребенок, закивала головой.
– Решил подышать свежим воздухом на ночь, – вру я.
– Я думала, люди устают с дороги, – она улыбается, усаживаясь на гамак рядом со мной. – Не знала, что некоторые в этом доме просто ужасные собеседники. Нет-нет. Я не про тебя, черт. Конечно, не про тебя. Извини, я просто не очень хорошо схожусь с новыми людьми…
Ее искренность по-доброму завораживала, и я поспешно улыбнулся.
– Ты это о Ди Анжело?
Тут же ее лицо просияло, словно я помог найти ей верный ответ. Она откинулась на гамак, поджимая ноги, и, совсем как я в детстве, стала раскачиваться в нем, как в колыбельной. Только это было в Монтауке, почти шестнадцать лет назад. А это здесь – в Новом Орлеане. Город, который, я надеюсь, однажды уйдет под воду.
– Он очень упрямый, прямо как ребенок.
– На самом деле, он и есть большой ребенок, – выслеживая золотых рыбок в пруду, говорю я. – Но он славный малый.
И от этой фразы меня передергивает. Джейсон отзывался так о Майкле. И что-то в этом было ненавистное. Глупое, но разъедающее, словно яд.
– Нико часто рассказывал мне о тебе. Если бы я не знала, что вы друзья, решила бы, что вы братья. Он гордится тобой. Каждым твоим поступком. Нахваливает, словно ему за это платят, – Беатрис осеклась. – Снова я болтаю глупости.
Я тихо рассмеялся. Медленно, но верно, я стал понимать выбор Нико.
– Вы давно познакомились?
– По-моему, в марте, а может быть в мае позапрошлого года. Или это был июнь? Да, по-моему, это было летом. – она замотала головой, и хвостики снова ожили на ее голове. – Я ужасная девушка, раз не помню таких подробностей.
– По-моему, дело не в дате. Если ты счастлива, то должна отмечать это каждый день…
И она не ответила мне. Повисла неловкая тишина, словно фраза была двусмысленной, но, честное слово, я был искренен. И мне даже обидно стало на мгновение. Она не знает меня, а уже осуждает.
– Прости, – вдруг запинается Беатрис, – я задумалась над твоими словами. Если честно, я представляла тебя немного другим…
– Каким же?
– Не таким умным, – бросила девушка, а помедлив, выпалила: – Черт!
На этот раз я захохотал. Ее лицо приобрело сперва удивленное выражение, а потом в воздухе повис ее звонкий смех. Я даже замер. Беатрис была похожа на ребенка: чистого, непорочного, искреннего, едва родившегося ребенка, что смотрит на мир широко раскрытыми глазами, полными интереса. Неужели я увидел это в ней всего за несколько минут нашего знакомства? И я рад за Нико. Тепло, уверенность в том, что девушка с двумя хвостиками окружит его настоящим теплом и заботой, не покидала меня. Чрезмерная искренность не была напыщенной или неестественной. Она была такой, и это в который раз доказывало мне, что боги вознаградили Нико за всю его пережитую боль сполна.
– У меня рыбьи мозги, все верно. Я рад, что ты у него появилась. Кажется, вы довольно близки.
– Надеюсь, – тихо произносит Беатрис. – Все же иногда мне кажется, что он уходит в себя. Совершенно не разговорчив, молчалив, словно у него есть тайны, которые меня не должны касаться, но касаются ведь. Извини, глупости все это. Нико говорил, ты любишь море?
Да, он действительно много обо мне рассказывал. Я пожимаю плечами.
– В последнее время не особенно…
– Я хотела показать тебе одно место. Залив, который не огорожен всей этой… – девушка замолчала, подбирая слово, – мишурой. Ни людей, ни фонтанчиков с пузатыми купидонами, цветами, идеально выстриженными газонами.
Мы, не сговариваясь, покинули тихую веранду. Думаю, лягушки вернутся на свое прежнее место. Однажды, тина полностью затянет озеро, превратив его в болото. Запах буде тошнотворный, и вряд ли это место останется прежним раем.
– Ты тоже не особо любишь все это? – спрашиваю я, когда мы спускаемся по ступеням к песчаному берегу, что напоминал мне побережье Монтаука.
– Я согласилась приехать на свадьбу Аннабет только потому, что она всегда хорошо ко мне относилась.
– Ты уже виделась с ней? – ошарашенно спрашиваю я.
– Мы общались с ней на протяжении двух лет. Нико знал об этом, сначала был даже против, хотя я не особенно понимала почему. Думала, он был в нее влюблен и все такое…
– Ясно.
Разговор был исчерпан, но меня не покидало ощущение, что Беатрис пристально смотрит на меня. Пришлось игнорировать это ощущение. Я просто ступаю на песчаный берег, чувствуя, как сквозь пальцы просыпается теплый песок. Погода ничуть не испортилась с моего приезда, хотя, честное слово, я надеялся на это. Вдруг ураган все-таки сметет с лица земли этот город, возможно, мне стоит только постараться.
