Текст книги "Холодная страсть (СИ)"

Автор книги: Глиссуар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

***

Обычно я снимал перчатку с левой руки, только когда приходилось выполнять очень тонкую работу с мелкими деталями, такую, например, как изготовление запалов. Так Сава первый раз имел возможность разглядеть, что стало у меня с рукой – на оставшихся трех пальцах кожа от ожогов потемнела, сморщилась и оплавилась, как наплывы воска на свече. Но несмотря на отвратительное внешнее состояние, обгоревшие пальцы вполне сохранили и чувствительность, и подвижность всех суставов. Я доверил Савелию наделать жестяных трубочек и смешать бертолетову соль с сахаром, но все махинации со стеклянной сердцевиной для всех трех запалов проводил сам. Именно от качества запала зависела детонация снаряда и, в конечном счете, успех покушения.

– Я не понимаю: зачем убивать начальника тюрьмы? – спросил меня Лисенок, пока я на всякий случай выстилал оболочку снаряда парафиновой бумагой. – Ведь можно попробовать убить, например, кого-нибудь из дядей или двоюродных братьев царя? Это бы нанесло царизму урон больший... А начальник тюрьмы – что он, чиновник…

– Да ты, я смотрю, максималист! – шутливо поддразнил я.

– Просто я не понимаю…

– Родственников царя убивать сложно, – начал объяснять я, на время отложив пропитанные парафином листы. – Вот знаешь ты, к примеру, что при каждом запланированном выезде особы дома Романовых на всем пути следования кареты стоят агенты охранки в штатской одежде и следят за каждым подозрительным движением между обывателями? Они запоминают в лицо всех торговцев, разносчиков и извозчиков на улице; любой гражданин с портфелем, свертком или коробкой конфет в руках неизбежно вызовет их внимание и подозрение. Зимой еще можно спрятать снаряд под одеждой, но сейчас…

Меня, надо сказать, эти настроения у Лисенка настораживали. Еще не хватало ему пообщаться теперь с Б.Н., когда наш руководитель от неудач и напряжения впал в крайний максимализм и готов взяться за любой заведомо невыполнимый дерзкий план. Кажется, наша боевая дружина существовала столь долгое время и осуществила столько удачных покушений именно по той причине, что я все эти годы представлял собой оплот рациональности и умел успокаивать своих товарищей, когда им случалось впасть в нервное состояние. Я льщу себя надеждой, что никогда не давал повода считать себя трусом, но я не разделяю той жажды умереть, с которой часто приходят в террор молодые революционеры, которые и пожить-то не успели, и которая некоторыми считается высшей революционной доблестью. Я противник подобного фанатизма: ради своего дела можно умереть, но необходимо не пренебрегать и инстинктом сбережения своей жизни, и, уж конечно, не стоит сознательно стремиться к смерти.

– К тому же, – продолжал я, – как показывает практика революционной борьбы, убийство члена царской семьи приводит лишь к усилению реакции. А вот полтора года назад – может быть, ты знаешь – произошел вопиющий случай: в тюрьме «Кресты» по личному приказу ее начальника чуть не до смерти высекли политического заключенного. Возмутилось все общество, и революционное движение, и либеральные круги… Знаешь, сколько за три месяца было написано петиций и прошений во все представительства власти, вплоть до царя? Больше трех десятков. И ни малейшего результата это не принесло. И вот через три месяца одна очаровательная юная девушка дворянского происхождения пришла к тюремному начальнику домой для решения одного частного вопроса. И решительно выразила ему свое отношение к истязаниям заключенных. Выпустила в мерзавца шесть пуль из револьвера в упор. Через две недели новый начальник «Крестов» отменил телесные наказания для политических.

– А что стало с девушкой? – тихо спросил Сава.

– Да ничего… У ней во время заключения случилась нервная болезнь, грозящая перейти в сумасшествие. Родители добились ее освобождения и отправили на лечение в Швейцарию… Так что на этот раз наши друзья-анархисты, как мне кажется, очень удачно выбрали цель, – я отдал Саве пустую оболочку снаряда. – Хочешь сам наполнить динамитом?

Со снарядами провозились до позднего вечера. Один я бы управился, конечно, намного быстрее, но требовалось все объяснять и показывать Саве и дать ему попрактиковаться. Самую первую бомбу я делал полностью сам, а для остальных – только сердцевину запалов. Я был в целом Лисенком очень доволен. Он внимательно наблюдал за моими действиями, но не мешал и не отвлекал в ответственные моменты. Тот запал, который Савелий сделал полностью самостоятельно, мы еще засветло проверили в нашем дачном палисаднике. Опыт прошел удачно: патрон гремучей ртути немедленно при ударе о землю взорвался с характерным хлопком.

Сава устал и от работы с динамитом чувствовал себя плохо. Я растворил все окна для проветривания, взял бутылку и позвал Саву посидеть со мной на веранде. Днем погода держалась почти по-летнему теплая, а ближе к ночи сменялась такой же приятной прохладой. Как всегда после работы со взрывчатыми веществами, мною владело состояние ленивой расслабленности. Сброшенная напряженная сосредоточенность отдавалась легкой дрожью и покалыванием в пальцах. Я пил коньяк прямо из горлышка пузатой бутылки, вдыхал прохладный ночной воздух, болтал что-то про звезды и революционный террор, попутно приобнимая и тиская сидящего рядом Саву. С того происшествия в поезде он не пытался вызвать меня на объяснение, но вместе с тем я не заметил какого-то изменения в прежнем его восторженно-боязливом отношении ко мне.

– Вы слишком много пьете, – укоризненно заметил Сава, когда я потянулся поцеловать его. Он все еще упорно обращался ко мне на «вы», хоть я и высказался против этой церемонности.

– У меня бывает дрожь в руках, а спиртное помогает ее унять, – объяснил я. Привычки напиваться до скотского состояния я не имел, а потому с полным правом полагал, что даже крепкий алкоголь оказывает на меня исключительно положительное действие, помогая избавиться от лишней тревожности и напряжения.

– Но ты прав, хватит, – я заткнул пробкой опустевшую на треть бутылку. – А то еще засну, а с анархистами условились на пять часов.

– Так спите, а я вас разбужу около пяти утра, – предложил Лисенок, оживившись.

– А сам?

– Я все равно, наверное, не засну…

– Волнуешься? Напрасно, – сказал я, но с его предложением согласился и велел разбудить меня в начале пятого, чтобы я успел зарядить снаряды, то есть вставить в них запалы. В целях безопасности это делалось непосредственно перед передачей бомбы метальщику, а до этого запалы и снаряды хранились отдельно. Я перенес готовые запалы в свою комнату и лег спать, оставив Саву беспокойно бродить по гостиной.

Мне было понятно его состояние и приходящее осознание сопричастности готовящемуся убийству человека. Техники, в общем-то, были подвержены нравственным переживаниям ничуть не меньше, а даже и больше, чем сами исполнители. Метальщик чаще всего отдавал себе отчет, что идет на смерть, и из-под тяжести принятия собственной гибели редко может вылезти сострадание к чужой жизни. Смерть метальщика – это его победа, его подвиг. Смерть техника – это его ошибка и потеря для общего дела. Мы принимали на себя риск ничуть не меньший, чем наши товарищи, и равную с ними ответственность за причастность к убийству, но, в отличие от них, не могли найти утешение в идеях об «искуплении». Здесь помогали лишь чувства долга, вера в правильность нашего дела, а также опыт и сопутствующий ему цинизм. Последнего у меня через край.

Совершенно не обремененный никакими моральными терзаниями по поводу готовящегося покушения на тюремного начальника, я заснул почти сразу, как коснулся головой подушки. Спал, правда, как всегда, некрепко и неспокойно и проснулся еще до первых признаков рассвета от какого-то движения и скрипа половицы рядом с постелью.

– Сава? Что, уже время? – пробормотал я, разглядев в лунном свете белую рубашку своего помощника, стоящего в дверях моей спальни.

– Нет, нет. Пока еще рано, – он развернулся и сделал несколько шагов по направлению к кровати, присел на край. – Я… просто так.

И, как бы решившись, вытянулся рядом со мной на широкой супружеской постели. Я протянул руку, погладил его по спине.

– Ты чего, Сав? Дрожишь весь…

Он не ответил. Видно, совсем испереживался за эти часы. Дальше мы уже не спали. Лежали оба в одежде – как всегда, на случай, если ночью нагрянут жандармы, – и ничего не говорили. Я просунул ладонь под ткань Савиной рубашки, успокаивающе гладил его по влажной от холодной испарины спине.

Рядом на тумбочке тикали, отсчитывая оставшиеся до утра минуты, дорогие часы с латунными и эмалевыми вставками – единственная хозяйская вещь, за которой я тщательно ухаживал. До передачи снарядов присланному анархистами человеку оставалось меньше двух часов и меньше пяти до самого покушения.

  Часть 3

Весь следующий день прошел в волнительном ожидании. Идти в город, чтобы послушать новости, было бы рискованно, приходилось ждать, когда следующим утром принесут газету. Я обычно брал три газеты – нейтральную по своему политическому окрасу ежедневную новостную «Ведомости» и две буржуазно-монархические газетенки для конспирации и затопки кухонной печи. В день после предполагаемого покушения новость о нем должна была уже быть на первых страницах всех солидных московских изданий.

Получив газеты, я сразу отбросил ненужные и крикнул Саве, который возился на кухне с завтраком, чтобы шел в гостиную. На первых страницах всякая ерунда: празднование тезоименитства дяди государя, первая радиотелеграмма из Америки, какой-то пьяный декадент-хулиган пробежался нагишом по улице, английский офицер в Пешаваре убит по приказу какого-то местного эмира… И наконец я наткнулся на короткую заметку, начал бегло читать, сбиваясь:

– «…Прошлого дня было предотвращено покушение на жизнь чиновника главного тюремного управления, начальника московской пересыльной тюрьмы… в девятом часу утра… трое злоумышленников были арестованы… Один из террористов открыл огонь из револьвера и легко ранил городового, второй же бросил бомбу в служащих охранного отделения и в стоящих тут же мирных граждан… однако снаряд, к великой удаче, не сдетонировал и никто не пострадал»… Снаряд не сдетонировал, – повторил я и со злости крепко ударил кулаком по столешнице.

Сава аккуратно вытащил газету из-под моей руки, сам прочитал новость, поднял на меня испуганно-растерянные глаза, молча вопрошая: «И что теперь?» Я потер ушибленные костяшки пальцев, немного успокоился.

– Неудача, – процедил я сквозь зубы очевидный факт. Признаюсь, в те минуты мне не так жалко было молодых ребят-анархистов и не так злило, что осталась жить эта чинушная сволочь, как потрясло и раздосадовало то, что не взорвался изготовленный мною снаряд. Это было, конечно, не в первый раз, и вообще такая неприятность случалась даже у опытных техников, но все же я не смог воспринять эту новость равнодушно.

– Что теперь с ними будет? – робко подал голос Сава.

– Не знаю, – ответил я. – Тех, что сопротивление оказали, должно быть, повесят. На счет третьего – не знаю.

Я снова глянул заметку. Там говорилось только о трех террористах, я же точно знал, что в группе анархистов было четверо членов, не считая связных. Один, стало быть, пока на свободе. Это был единственный хороший проблеск в этой ужасной истории.

– За ними, верно, следили заранее, – произнес я, обдумав кое-что и сделав очень неприятные выводы. – А значит, вероятно, и связного их установили... Вот что, Лисенок, упакуй-ка остатки динамита и собери вещи. Сейчас же поедем на конспиративную квартиру, а там отправим телеграмму Б.Н. и подождем, какие он даст указания.

Савелий кинулся выполнять распоряжения, а я подошел к окну и, откинув штору, глянул на пыльную дорогу за забором, будто ожидая уже увидеть там жандармскую карету.

***

От Б.Н. пришло шифрованное указание оставить Лисенка наблюдать за дачей, а самому с динамитом и инструментами ехать в Петербург. Из этой телеграммы я сделал вывод, что в Питере, скорее всего, меня ждет какое-то дело. Расставаться с Савелием ужасно не хотелось, но, во-первых, я вполне мог доверить ему наблюдение за мастерской, так как уже заметил у него заинтересованность в конспиративной работе, а во-вторых, осмысленные приказы руководителя нашей боевой дружины я привык выполнять.

В столице Б.Н. познакомил меня с двумя молодыми максималистами из числа бывших студентов, массово уволенных из мест учебы за участие в сходках и профсоюзах. Младшему из двух было на вид не больше пятнадцати, однако он уверял, что ему уже исполнилось восемнадцать. Его товарищ был всего на несколько лет старше, но не по возрасту мрачный, и в его глазах читалась какая-то особая ожесточенность. Им требовалось, чтобы я изготовил бомбу для покушения на помощника министра народного просвещения.

– У меня динамита только на один снаряд, – сказал я.

– Нам хватит, – ответил тот, что был постарше.

И я взялся за дело, хотя и с большим скептицизмом к их затее. О результатах покушения узнал через несколько дней, вместе со всей страной. Снаряд мой сдетонировал. Метальщик – младший паренек – от взрыва погиб на месте. Его товарищ прикончил раненого помощника министра выстрелом из револьвера.

Это был успех, это была победа. Будто та невидимая жесткая рука, безжалостно сжимавшаяся на горле революционного движения в последние месяцы, вдруг разжалась, давая вздохнуть полной грудью и снова ощутить собственную силу. Возобновились явки в ресторанах и театрах, увеличились тиражи партийных изданий, заговорили о проведении съезда боевиков в столице. Я недолго пробыл в Петербурге и, получив от Лисенка телеграмму, в которой он сообщал, что не замечал никакого подозрительного внимания к мастерской, вернулся в Москву. Настроение у меня было радостное и торжественное, даже удручающие мысли о неудаче с анархистами почти изгладились из памяти, и я снова мог чувствовать себя опытным специалистом в своем деле, на которого могут без опасений положиться товарищи.

Перед дачей все было так же, как и до моего отъезда, разве что пыльные дорожки потемнели от недавних дождей. В окнах комнаты, в которой шло изготовление снарядов, привычно плотно задернуты тяжелые шторы. Приятно согрело чувство собственничества – моя мастерская, моя территория, никакой жандармской сволочью не оскверненная. И Лисенок мой.

– Скучал по мне? – сразу с порога обнял его покрепче, уже по привычке взъерошил мягкие волосы.

– Скучал, – Сава улыбнулся в ответ. – Я слышал, в Питере помощника министра убили. Жалко, вы меня с собой не взяли…

– Ну ты же понимаешь, надо было кому-то оставаться здесь. Неужели думаешь, мне хотелось с тобой расставаться?

Не размыкая объятий, довел его до диванчика в гостиной, усадил рядом с собой и принялся вдохновенно целовать. Только сейчас почувствовал, насколько мне на самом деле этого не хватало в те дни, что я провел в столице, полностью сосредоточившись на своих обязанностях. Мною владело полнейшее упоение, почти счастье – от успеха теракта, от близости Савы, от веры в будущее.

– Больше не уеду, – пообещал я, крепко прижав его к себе и здоровой рукой перебирая мягкие волосы. – Теперь они – Б.Н. с Ириной и Леопольд – приедут сюда. И мы убьем генерал-губернатора.

– Правда?! – Лисенок потрясенно и вместе с тем восторженно уставился на меня, слегка отстранясь.

– Уже согласовали с ЦК, – подтвердил я и полностью отдался нахлынувшему на меня остро-болезненному желанию.

Довлевшее надо мной несколько месяцев мрачное напряжение преобразовалось в такую же по силе нервную экзальтацию. Дышать было трудно, сердце бешено колотилось, и кровь стучала в ушах от сумасшедшего ощущения, будто я поймал и держу в руках время, которое вырывается, и надо торопиться.

Я опрокинул Саву на спину и навалился на него, вжимая в велюровую обивку дивана. Поцеловал жадно и грубо, забыв о собственном намерении соблюдать в отношении мальчика деликатность.

Все было уже решено, предопределено, и моя смерть, верно, тоже, но прежде я сам убью, но прежде я еще поживу. Я дернул мешающий мне галстук, будто он меня душил, таким же резким и неаккуратным движением расстегнул несколько пуговиц рубашки у горла. Может быть, меня повесят, может быть, я погибну от взрыва в своей мастерской… может быть, почти наверняка… но сначала я еще получу, что хочу.

Резкими движениями я выпростал его рубашку из брюк и, стянув ее полностью, бросил на пол. Савелий не сопротивлялся и не возмущался, он только сдавленно охнул, когда я припал губами к горячей коже его шеи, и слабо обхватил руками мои плечи. Если бы он попытался меня оттолкнуть или хотя бы сказал «нет», я бы ничего ему не сделал. Но он только шумно и сбивчиво дышал, в каком-то детском недоумении уставившись на меня голубыми глазами, в которых явственно отражался испуг и что-то еще…

Я перевернул его, заставив опереться на колени и уткнуться лицом в диванный валик – потому что так было удобнее и потому что мне не хотелось ни смотреть ему в глаза, ни чтобы он смотрел на мои шрамы.

Все вышло как-то торопливо, судорожно. Я стянул его брюки к щиколоткам, а сам не раздевался сверх необходимого. Мною овладела какая-то злобливая досада – на него, на Саву, за то, что он не чувствует того же, что и я; за то, что не понимает; за то, что все эти долгие три недели не хотел отвечать на мои обхаживания. Не понимает он, что ли, что между опасностями революционного террора нет времени на то, чтобы ему еще поломаться, когда каждый наш день может стать последним?..

У меня еще хватило самообладания на то, чтобы немного сдержаться, услышав его вскрик, но дальше я уже не обращал внимания на его сдавленный скулеж.

Вспышка яркого удовольствия, сравнимого разве что с радостью от успеха теракта, закончилась почти сразу, оставив после себя разочарование от того, что все вышло не так, как должно было быть.

Все еще тяжело дыша, я вытер рукавом мокрый лоб и поправил свою одежду. Савелий медленно перевернулся на бок, почему-то закрывая лицо руками.

– Эй, – я погладил его по ноге чуть выше колена, – приведи себя в порядок.

Я встал, чувствуя ту легкую слабость в конечностях, которую прежде находил приятной, и пошел на кухню. Там в серванте у меня был коньяк, забытая хозяевами дачи бутыль вишневой наливки, водка и, кажется, что-то еще.

Усевшись за маленький столик и слегка закинувшись, я почти четверть часа слушал, как Сава через стенку льет в ванне воду. Спустя еще какое-то время мне показалось, что он слишком долго там сидит. Я поднялся, подошел к двери в ванную комнату, постучал.

– Сав, у тебя все в порядке?

В ответ тишина. И вот тогда я испугался. Я метнулся на кухню, взял столовый нож, поддел им хлипкий ржавый крючок, на который запиралась дверь в ванную, и зашел. Лисенок сидел в ванне, уткнувшись лбом в колени, его мелко трясло, с потемневших кудрей капала вода.

– Ну, хватит, вылезай давай, – я коснулся его холодного плеча, покрытого мурашками.

Воду он, конечно, не удосужился нагреть. Я вытащил его из ванны, подал полотенце, довел до кровати в спальне.

– Успокойся, ну, – сказал я на всякий случай, хотя, по правде, не видел, чтобы Савелия надо было успокаивать. – Хочешь… коньяку немного?

– Хочу.

Я сбегал на кухню, плеснул чуть-чуть коньяка в свой стакан – много мальчишке не надо. Он выпил, слегка поморщившись, отставил стакан и лег на бок, натянул одеяло до подбородка.

У меня начал дергаться правый неповрежденный уголок губ. Савелий ничего не говорил, и я никак не мог понять, что он хочет, чтобы я сказал или сделал. И эта ситуация была мне почти что физически неприятна.

Я снял доставляющую неудобство мокрую одежду, даже и перчатку заодно, и тоже лег в постель, рядом с Савой. Он еще мелко дрожал, но уже согреваясь. Сам слегка пододвинулся ко мне, и я с большим облегчением и удовольствием его обнял.

– Слушай, Лисенок, – тихо и вкрадчиво произнес я, едва касаясь губами его лба, – ведь если скажешь, что сам не хотел этого, – соврешь.

– Не скажу. Просто… я не думал, что…

– Знаю. Ну, прости, не позаботился о тебе как следует.

На меня вдруг нахлынула запоздавшая нежность. Он же еще совсем мальчик, такой нежный, податливый. Как я мог его обидеть?

Я уложил Лисенка на спину, спустил одеяло до пояса и припал губами к бьющейся голубой жилке на шее, провел языком вдоль ключицы. Он задышал чаще, на бледных щеках начал проступать румянец. Ему нравилось, как я мягко и неторопливо ласкал его, я чувствовал, как он постепенно расслабляется в моих объятиях. Только когда я провел ладонью по его вздрагивающему гладкому животу и опустил руку ниже, заодно откинув мешающее одеяло, Сава дернулся, опять испугавшись, запищал протестующе.

– Тише, тише, не бойся, – успокаивающе зашептал я, – больше не будет больно. Я только хочу сделать приятное.

Я замолчал и принялся увлеченно показывать Саве, каким еще способом можно предаваться богопротивному разврату. Лисенок в процессе демонстрации стонал в голос, сдержаться не мог.

Ну, пусть. Дачу специально выбирали чуть в стороне от других построек, на всякий случай.

  Часть 4

Мы встречались в номере одной московской гостиницы полным составом – я, Б.Н., Леопольд, Ирина и Лисенок.

– Вести наблюдение могу и я, и Ирина, если это будет необходимо. Здесь никакой проблемы нет, – говорил Б.Н. – Но для покушения на генерал-губернатора нужны как минимум двое метальщиков.

– Первая бомба мне, – живо отозвался Леопольд.

– Конечно, не обсуждается.

– Может быть, Ирине отдадим вторую? – подал голос я, чтобы хоть как-то поучаствовать в беседе.

– Почему бы нет? Что, женщина – не человек, что ли? – усмехнулся Леопольд.

– Я читал пару лет назад одну немецкую статью, там убедительно доказывалось, что женщина, безусловно, человек, – в тон ему весело отозвался я и обернулся к Ирине.

Она обвела контур губ кончиком мундштука и после непродолжительного раздумья ответила:

– Что ж, я не вижу веских препятствий тому, чтобы мне быть метальщицей. Думаю, логично отвести эту роль человеку, который уже убивал. Из всех здесь присутствующих, – она выразительно обвела нас взглядом, – это только Леопольд и я.

– В твоей решимости никто не сомневается, – заверил Б.Н. – Однако не стоит все-таки сбрасывать со счетов то обстоятельство, что женщина физически слабее мужчины, а в нашем деле этот фактор может оказаться определяющим. Бросать снаряд ведь придется с некоторого расстояния, здесь нужно не только везение, но и сила. И вдруг кто вздумает помешать, схватит за руку или преградит дорогу в решающий момент. Не говоря уже о том, что ты, дорогая Ирина, не сможешь убежать после взрыва.

– Если у меня кроме бомбы будет револьвер, то бежать не будет надобности.

– Нет, мне это не нравится, – возразил Б.Н. – У нас ведь есть более приемлемый вариант. Товарищ Савелий, ты как?

Мне на секунду показалось, что у меня воздух вышибло из легких от такого поворота. А вот мой мальчишка живо подскочил:

– Я… я готов.

Леопольд скептически посмотрел на него:

– Я вижу здесь те же сложности, которые ты только что определил Ирине.

– Он… Лисенок ведь мой помощник в мастерской, – напомнил я.

– И что?

– Он техник!

Общепризнанным в террористическом подполье был тот факт, что техник и метальщик не могут быть одним и тем же лицом. Хотя, по правде, достаточно веских обоснований этому убеждению не было. Вот и Б.Н. состроил ироничную мину, как бы говоря мне, что таких «техников», как Сава, он достанет за месяц дюжину.

– Есть возможность выписать метальщика из регионов? – спросил Леопольд.

– Если бы была, я бы так и сделал, – отрезал Б.Н. – Боевики на местах заняты в своих группах, если кто и освобождается, то сразу едет в Питер – там сейчас больше работы и больше возможностей. Приходится выбирать – извините! – из того, чем располагаем.

– Раз так, то и моя кандидатура ничем не хуже предложенных, – заявил я, разумеется, не подумав.

– Хочешь быть метальщиком? – удивился Леопольд.

– Почему нет?

– Вы же сами только что сказали, что эта работа не для техника, – зачем-то влез Лисенок, и мне захотелось отвесить ему оплеуху.

– А если тебя арестуют, кто нам организует новую мастерскую? – воззвал к моей партийной совести Б.Н.

– Николай, будем объективны: из всех нас ты более всего возбуждаешь подозрение не только у жандармов и филеров, но и у простых прохожих, – заметила Ирина. И совершенно справедливо, вынужден был я признать. – Извини меня, конечно, но у тебя буквально на лице написано, что ты работаешь с взрывчатыми веществами.

– Скоро похолодает, я замотаю нижнюю часть лица шарфом, только и всего, – отмахнулся я.

– Так, хватит! – повысил голос Б.Н., уже доведенный до раздражения нашими пререканиями. – Сделайте на минуту тишину, товарищи, я подумаю.

Я тоже воспользовался передышкой, чтобы все как следует взвесить и оценить. Б.Н. руководствуется соображениями пользы для дружины, поэтому мою кандидатуру на роль метальщика он вряд ли одобрит – ведь я единственный опытный техник в группе. Значит, остаются Ирина и Сава, и наш руководитель явно склоняется к решению в пользу Лисенка. Лучше всего как-то вынести этот вопрос на общее голосование – тогда бы Леопольд меня поддержал. Он больше настроен видеть в качестве своего напарника Ирину или даже меня – ведь мы проверенные товарищи, а Лисенка он вовсе не знает и не уверен в нем.

– Вот как мы поступим, товарищи, – произнес наконец Б.Н. – Каждый из нас пока сосредоточится на выполнении тех задач, что уже были определены. Мы с Ириной будем прогуливаться по бульвару и заходить в лавки и кафе, товарищ Савелий будет торговать сушеными фруктами на Тверской площади, Леопольд – извоз. А ты, Николай, делай свое дело техника: самое главное, следи, чтобы динамит, который мы привезли, не испортился. А на счет метальщиков… еще решим. Не забывайте сверять часы и будьте вовремя на явках. На сегодня, пожалуй, хватит. Пора по домам.

И мы разъехались. Б.Н. – в меблированные комнаты недалеко от Никитских ворот, где он поселился под видом иностранца, Ирина – в квартиру, которую снимала у одной генеральши (точного адреса обоих я не знал), Леопольд – в кишащий крысами ночлежный дом для извозчиков за четыре рубля в месяц. А мы с Лисенком в мастерскую.

Всю дорогу я молчал, но уже на пороге меня прорвало. Я впихнул Саву в сени, с силой захлопнул дверь.

– Ну и какого черта ты вызвался?!

– А почему нет? – спросил он тем же тоном, каким я ответил на удивленную реплику Леопольда. Савелий отступил на несколько шагов, и так как уже давно стемнело, я не мог разглядеть его лицо в тени. Но мне почему-то показалось, что он улыбается. С трудом сдерживая возмущение, я прошел в главную комнату и зажег лампы. Савелий уселся за стол напротив меня.

– Потому что, во-первых, это опасно, а у тебя нет опыта, – начал я. – А во-вторых, потому что ты – техник, как и я, и твоя работа заключается в том, чтобы помогать мне здесь, в мастерской. Кроме этого ты, конечно, можешь вести конспиративную работу, но лишь по мере надобности.

– Вы же полгода обходились без помощников. А без второго метальщика, Б.Н. говорит, покушения не устроить.

– Ирина может быть метальщицей. Я знаю массу случаев, когда женщины бросали бомбы. И она больше к этому готова, чем ты. К тому же она меньше тебя рискует – даже если ее схватят, то, скорее всего, не повесят – потому что девица, дворянка и страдает душевной болезнью.

– А Б.Н. считает, что я подхожу лучше Ирины, – упрямо возразил Сава.

– Нет, не считает, просто ему тебя не жалко, – вырвалось у меня то, что я не собирался озвучивать.

– А вам почему жалко? – спросил Савелий, как-то незнакомо, иронично наклонив голову и изучающее глядя на меня.

И мне второй раз за день захотелось его ударить. Я вскочил, с шумом отодвинув стул, и вышел из комнаты. В спальне долго лежал без сна, заложив руки за голову, кусал губы и трясся от злости. Злился на Саву за то, что он так себя ведет; на Б.Н. за то, что он сам ни разу на моей памяти даже не прикоснулся к снаряду, а больше всего – на себя за то, что не умею ничего сделать с этой ситуацией.

А правда, почему мне Лисенка жалко, а Леопольда – нет? Только потому, что Леопольд кажется в свои двадцать шесть лет взрослым мужчиной, который вполне может принимать осознанные решения и идти на риск, понимая все последствия? Потому что он – опытный боевик, провернувший не одну «эксу» и два успешных покушения? Или все-таки потому, что с Леопольдом я не спал и нас ничего, помимо террора, не связывает?

Где-то около полуночи Сава тихонько приоткрыл дверь в спальню, лег, не раздеваясь, на свою половину постели, прильнул ко мне, положив голову мне на плечо.

– Николай… – протянул негромко, заискивающе, – все хорошо будет.

Я повернулся к нему, обнял покрепче. Руки у меня почему-то дрожали.

Через неделю снова был полный сбор. Б.Н. решил перестраховаться и взять сразу трех метальщиков – Леопольда, Ирину и Лисенка.

***

В следующие три недели я оказался как бы на периферии деятельности нашей боевой дружины. Все, кроме меня, были задействованы в городе, ведя внешнее наблюдение за дворцом генерал-губернатора и подъездами к нему, мне же оставалось только сидеть в своей мастерской и следить за сохранностью динамита, привезенного товарищами из Гельсингфорса. Кроме заводского динамита и гремучего студня Б.Н. также раздобыл нам целый ворох финских паспортов на выбор.

Отсутствие активной деятельности тяготило меня. Мне даже было противно пить в одиночестве, как я уже привык. Вместо этого я пошел в книжную лавку и купил полдюжины книг различного содержания – от Золя до записок немецкого путешественника. Чтение помогало мне на время отвлечься от неприятных мыслей и скрашивало скуку и одиночество днем.

Лисенок убегал рано утром торговать на площади и возвращался уже ближе к вечеру, в пятом часу, переодевался и отправлялся на явки, которые наш руководитель назначал почти каждый день. Меня на них звали лишь изредка. Главным вопросом, который надлежало решить, было назначение точной даты покушения. Это решение беспрекословно оставалось за Б.Н. Помнится, в самом начале деятельности нашей боевой дружины начальник Главного военно-судного управления остался в живых лишь потому, что мы так и не смогли прийти на голосовании к единому мнению касательно даты предполагавшейся акции. Тогда мы и условились, что впредь право устанавливать дату покушения принадлежит руководителю группы.

Нервное ожидание и постоянный риск разоблачения действовали на всех нас, особенно на Ирину, неблагоприятно. К такому внутреннему испытанию и крайнему напряжению всех сил нельзя было привыкнуть. Савелий переносил это состояние лучше, чем я мог ожидать. Он был вполне спокоен, даже весел, и сидя вечером на кухне и уплетая то, что я умудрился приготовить на ужин, взахлеб рассказывал мне, что видел за день – куда ездил генерал-губернатор, кто из охраны его сопровождал и так далее.