Текст книги "Холодная страсть (СИ)"

Автор книги: Глиссуар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Холодная страсть

Фэндом: Ориджиналы

Персонажи: террорист/студент

Рейтинг: R

Жанры: Слэш (яой), Ангст, Психология, Даркфик, POV

Предупреждения: Смерть персонажа

Размер: Мини, 39 страниц

Кол-во частей: 5

Статус: закончен

Описание:

История про русских террористов начала ХХ века. Роман в подпольной динамитной мастерской и сопутствующие сложности.

Публикация на других ресурсах:

Все, что я пишу, кто угодно может использовать, как угодно. В том числе и не по назначению.

Примечания автора:

Все нежное, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в революционере единою холодною страстью революционного дела. Он не революционер, если ему что-либо жалко в этом мире. (с) – Нечаев, «Катехизис революционера».

И вообще, употребляйте эту вещь полностью.

  Часть 1

Можно сказать, он пришел к нам сам. До этого он несколько месяцев работал в одной из наших тайных типографий в Москве, пока не уговорил ее организатора, Евгения Михайловича – человека проверенного и заслуживающего всякого доверия – рекомендовать его Б.Н. в боевую дружину. А уже Б.Н. представил его нам.

Мы встречались в номере одной петербургской гостиницы привычным составом – я, Леопольд и Ирина. Поздним вечером пришел Б.Н. и привел с собой этого мальчишку. Его звали Савелий Киршин, по происхождению мещанин, родился в Красноуфимске, учился в местной гимназии, а два года назад приехал поступать в Московский университет. Хоть я сам давно уже не студент, однако настроения учащихся знаю – каждый отличник в эсерах, каждый неуспевающий в анархистах. Тянет молодых на приключения и подвиги, манит романтика бунтарства. Студенчеством да еврейством и живо революционное движение.

Савелию было на вид лет восемнадцать – девятнадцать. Не буду отрицать, что он сразу мне приглянулся, хоть, в общем-то, в нем не было решительно ничего необычного, и красивым его вряд ли можно было назвать. По-детски гладкое открытое лицо, пшеничного цвета кудри, голубые восторженные глаза. Росту среднего, телосложения худощавого, даже хрупкого. Весь какой-то нервный, пугливый и любопытный одновременно, как лисенок. Слишком явно смущается и боится нас, не знает, куда деть руки и как себя вести. Б.Н. представил нас всех, ободряюще тронул парня за плечо и, пройдя в центр номера, сел на софу рядом с Ириной.

– Уважаемые товарищи, я хотел бы вступить в вашу боевую дружину, – очень волнуясь и даже чуть заикаясь, проговорил Савелий.

Сомневаюсь, что мы произвели на него положительное впечатление в ту самую первую встречу. После череды мартовских арестов наша дружина переживала, пожалуй, худшие времена. Все мы были на нелегальном положении. Леопольд разыскивался за убийство помощника пристава. Ирина только недавно вернулась из Швейцарии, где лечилась от душевной болезни. Б.Н. последнее время снова начал употреблять морфий, оправдываясь тем, что испытывает нестерпимые головные боли. И я со своими уродствами. Решительно нечем было восхищаться. Он увидел не отважных террористов из своих юношеских мечтаний, а четырех мрачных, настороженных, измученных борьбой людей.

Мы молчали, разглядывая его, и парень разнервничался еще больше. Он не знал, к кому ему следует обращаться и на кого смотреть, поэтому переводил взгляд то на Б.Н., то на Леопольда. Разглядывать красавицу Ирину он по-мальчишески стеснялся, как и пялиться на мое обезображенное лицо.

– Я не буду спрашивать вас, почему вы выбрали террор, – нарушила тишину Ирина. – В конце концов, у каждого из нас на это свои причины. Но скажите, юноша, на что вы готовы ради террора?

Ирина – настоящая дворянка. Тонкая, элегантная, с белой кожей, еще больше подчеркнутой черным строгим, будто траурным, платьем и густо, дочерна, «по-египетски» накрашенными глазами. Она манерно курит, стряхивая пепел в стеклянную пепельницу, стоящую на подлокотнике софы. Ей бы обсуждать с другими девицами наряды и женихов, а не бомбы и убийства. Только что бы мы в таком случае делали без нее?

– Я… я готов на все, – ответил Савелий.

– Убить и умереть? – жестко уточнил Леопольд.

– Если это будет необходимо, то да… я надеюсь.

Ирине эта нерешительная оговорочка не понравилась, но я, если честно, с большим недоверием отношусь к тем, кто, слепо увлеченные идеей, бьют себя в грудь и заявляют, что ни о чем в жизни так не мечтают, как только совершить подвиг во имя революции.

– Расскажите нам, в чем заключалась ваша деятельность в Москве у Евгения Михайловича, – попросил Б.Н., и парень охотно и с облегчением, как мне показалось, начал рассказывать. Потом мы с Леопольдом поспрашивали его об умениях и навыках, которыми он обладает и которые могут оказаться полезны. Меня очень порадовало, что Савелий учился на естественном отделении физико-математического факультета, причем учился хорошо.

После допроса Б.Н. отпустил его, сказав, что нам нужно посоветоваться между собой.

– Идите, молодой человек. Если будет необходимо, мы сами с вами свяжемся.

Он поблагодарил с робкой улыбкой на губах, поклонился и вышел.

Б.Н. устало откинулся на атласную спинку софы и потер пальцами ноющие виски. Через несколько часов ему уже необходимо будет сделать себе очередное впрыскивание раствора морфия, но это позже, это его личное, а пока я встал, чтобы разлить по рюмкам коньяк на троих. Леопольд обычно пил какое-то матросское пойло из собственной фляги.

– Что скажете, товарищи? – спросил Б.Н. Сам он высказываться не стал, ясно, что он уже принял решение – нам очень нужны были люди, а выбирать особо не из кого.

– Слишком молодой, – скептически протянула Ирина, по привычке обводя губы кончиком янтарного мундштука. Это заявление должно было бы прозвучать нелепо из ее уст, ведь ей самой всего двадцать один, но у нее за плечами три года в революционном движении, два из которых – в боевой дружине. Она, по большому счету, была права; хоть мы и не чураемся привлекать в помощники мальчишек десяти и двенадцати лет, но мы не принимаем их в состав боевой дружины.

– Молодой – можно научить, – возразил Леопольд.

– Разве такой может бомбы метать? – усомнилась Ирина.

– Бомбы метать может любой, у кого есть руки и вера в террор, – веско заявил Б.Н. и обратился ко мне: – Николай, что скажешь?

Я обвел взглядом товарищей. Ирина явно против, хотя и не категорична, Леопольд в принципе не возражает, но ему, матерому боевику, лично обучать мальчишку, видимо, не с руки. Похоже, все зависит от меня.

– Мне нужен помощник в мастерской, – сказал я. Это не было неправдой, помощник действительно не помешал бы.

Б.Н. и Ирина подозрительно покосились на меня. Они давно знали. Б.Н. – потому что наблюдателен по природе и отлично разбирается в людях, Ирина – потому что однажды хотела залезть ко мне в постель, и мне пришлось объяснить ей, почему со мной у нее ничего не выйдет. Леопольд, к счастью, даже не догадывался.

– Я последнее время стал работать неаккуратно, – усмехнулся я, вытягивая перед собой левую руку в перчатке, напоминая всем присутствующим.

Шесть месяцев назад по моей неосторожности во время изготовления снаряда воспламенилась термитная смесь. Мне сильно обожгло руку и левую сторону лица от подбородка до скулы. К врачам я не обращался, меня лечила товарищ Валя, наша связная, а по профессии – фельдшер. Шрамы от ожогов остались страшные. А два пальца на левой руке я сам отрезал, когда понял, что они все равно не сохранят подвижность, а боль при каждой перевязке доставляют нестерпимую. Хорошо помню, как через несколько дней после инцидента ко мне, лежащему в лихорадке на конспиративной квартире, пришел Б.Н. и принес морфий. Единственное, что он спросил тогда у меня: буду ли я продолжать работать с взрывчатыми веществами или ему нужно искать нового техника. Конечно, я ответил, что буду, и делал все от меня зависящее, чтобы как можно скорее вернуться к своим обязанностям…

– Значит, решено, – подытожил Б.Н. – Завтра сообщим товарищу Савелию, что он принят в ряды нашей доблестной боевой дружины. Николай, подержи его пока в московской мастерской, а там видно будет. Нам здесь нужно немного сориентироваться… наметить приоритеты, так сказать.

Я кивнул. Нужно придумать нашему товарищу Савелию какую-нибудь кличку. Это настолько обязательно, что уже стало делом привычки. Иной раз сам забываю, что крестили меня вовсе не Николаем, и Ирина совсем не Ирина, а Ксения… Может, Херувимом его назвать – похож ведь, ничего не скажешь… копна золотистых кудрей, ямочки на щеках, когда он улыбается этой своей дрожащей улыбкой, ясные светлые глаза… но нет, слишком вульгарное прозвище. А вот… я даже позволил себе чуть улыбнуться собственным мыслям. Да, Лисенок, пожалуй, самое подходящее.

***

Поначалу Савелий меня боялся, что несколько осложняло наше общение. Я не мог отделаться от мысли, что это связано с моими ожогами, хотя Б.Н. когда-то прямым текстом сказал мне, что я слишком переживаю на этот счет и единственная проблема шрамов в том, что они являются очень узнаваемой приметой, что делает меня легкой добычей для филеров.

25 августа мы с Савелием выехали из Петербурга в Москву поездом. При себе у меня имелись фальшивые документы, выправленные для меня одним товарищем из Центрального Комитета, но их никто не требовал предъявить. Я велел Савелию поддерживать разговор с другими пассажирами, пока я буду сосредоточенно читать газету. Я думал, ему придется учиться нести всякую отвлекающую внимание ерунду сторонним людям, что в деле конспирации бывает крайне полезным, но оказалось, именно непринужденные пустые разговоры у него выходят отлично. Видимо, сказывался опыт студенческой жизни. Не такой уж он стеснительный и неловкий, когда нужно. А тогда, при первой встрече, верно, слишком был напуган серьезностью мероприятия. Будто думал, что мы можем его убить, если сочтем его кандидатуру неподходящей.

Я старался быть с ним доброжелательным и мягким, насколько это вообще было в моем характере. Я пытался расспрашивать его о доме, о семье, чтобы придать нашему общению оттенок дружественности, но такие разговоры давались ему тяжело, и если он и говорил о родителях, то напряженно сжав на коленях руки и кусая губы. Было видно, что ему неприятно об этом вспоминать и рассказывать. Б.Н. был такой же – все его родственники были непримиримыми противниками революционного движения, и в последние годы он почти не поддерживал с ними отношений и говорил, что для него вовсе не существует другой семьи, кроме товарищей по партии. Он обмолвился как-то, что ему однажды пришлось угрожать револьвером отцу, чтобы тот не пытался препятствовать ему покинуть дом – одного этого эпизода было довольно, чтобы представить полную картину отношений между Б.Н. и его родными… Что до меня, то в моем случае все было проще – четыре года назад на каторге от голодного тифа умер мой брат, виновный лишь в том, что на железнодорожной станции, на которой он работал, случилась стихийная трехдневная стачка. С тех пор революционное движение приобрело в моем лице союзника, а царская власть – личного врага.

Сам не знаю, с чего мне вдруг захотелось рассказать об этом Саве – мальчишке, которого я знал всего несколько дней. Я вообще становился в его присутствии странно болтливым, хотя обычно товарищи шутили, что из меня и на допросе слова не вытянешь. Наверное, мне очень хотелось показать ему, что я такой же человек, как все остальные, и не стоит испытывать какой-то суеверный трепет перед кем бы то ни было, только лишь потому, что этот кто-то – террорист. Хотя, признаюсь, в самом начале моего знакомства с эсеровской средой я и сам испытывал такие же чувства по отношению к Б.Н., который, будучи всего на три года старше меня, казался мне тогда несказанно более опытным и зрелым во всех отношениях.

Савелий вдумчиво выслушал мой рассказ о покойном брате. Это было на квартире у нашего друга (то есть у товарища, лояльного к боевой дружине), куда мы с Савелием наведались немедленно по прибытии в Москву. За ужином хозяин угостил нас ликером, а после вышел по своим делам, оставив наедине, вот меня и потянуло на задушевные беседы.

– Я так и подумал, когда вас увидел, – сказал Савелий, когда я закончил рассказывать.

– Что подумал?

– Что у вас, наверное, есть личные причины.

Мои мотивы были личными в самом начале, когда я не глядя, с головой окунулся в революционное брожение. Поначалу я руководствовался какими-то неясными соображениями мести, а кому и чему конкретно – я не мог сформулировать. Кажется, сейчас память о брате превратилась во что-то формальное, но уже не необходимое, сродни самовнушению. Я пришел в боевую дружину ради него, но теперь остаюсь в ней ради Б.Н. и Ирины, ради нашего общего дела и России.

– А у тебя какие причины? – спросил я.

– Я, наверное… я чувствую, что в этом мой долг, – ответил он.

***

Савелий уже знал по опыту работы в тайной типографии, что ни в одном секретном месте нельзя появляться так запросто, не проверив сперва, нет ли за зданием полицейского наблюдения. К этому делу я и привлек Саву, к вящей его радости. Уже второй раз за столь короткое время я замечал, что у нашего Лисенка есть талант к конспиративной работе. Во всяком случае, эта часть его привлекает гораздо больше, чем непосредственно относящаяся к террору. Что же ему, в таком случае, не сиделось в типографии у Евгения Михайловича?

Несмотря ни на что, моя мастерская не могла не произвести на него впечатление. Специально для этой цели на деньги партии была снята дача у одного лица, о котором было доподлинно известно, что оно совершенно не интересуется тем, как съемщики распоряжаются его собственностью, лишь бы была регулярная оплата. Дача была небольшой – всего три комнаты, не считая крошечной кладовой. Одну из комнат – первоначально бывшую столовой – я использовал для работы, одну для сна и отдыха, в третьей – самой большой – вся мебель и вещи оставались нетронутыми, ввиду ненадобности этого помещения.

В своей мастерской я чувствовал себя уверенно и спокойно, как ни в каком другом месте. Здесь я первый раз интимно притронулся к Саве, приобняв его за плечи, и спросил, что он думает о моем рабочем месте.

– И никто не знает об этой даче? – спросил он.

– Кому нужно, те знают. Полиция – нет.

– Вы всегда здесь работаете один?

– Раньше у меня были двое помощников, но их арестовали в марте, – сказал я. Их арестовали, как раз когда я залечивал свои ожоги в тепле и безопасности.

– И они не выдали это место полиции? – удивился Сава. Я посерьезнел, не убирая рук с его плеч, развернул к себе, требовательно заглянул в глаза.

– Конечно, не выдали. От тебя, в случае чего, ожидается то же. Независимо от того, чем тебе будут грозить и что предлагать, это ясно?

Он испуганно закивал.

– Хорошо, – я небрежно потрепал его по волосам и отпустил.

Я устроил Савелию обстоятельную экскурсию по мастерской, показал свои инструменты, объяснил, для чего нужен каждый, и весь процесс изготовления снаряда в общих чертах. В общем-то, он настолько прост, что вполне достаточно для этого одного человека. Хотя, конечно, помощник существенно облегчает жизнь и позволяет экономить время. Выслушав всю мою длинную лекцию о запальных трубках, патронах, крышках, оболочках и об опасностях процесса изготовления бомбы, Савелий вдруг спросил:

– А такое… часто случается? – и провел рукой по щеке. Я машинально прислонил ладонь к лицу, прикрыв шрамы.

– Нет, такое – не часто. Чаще сразу насмерть.

И чтобы перевести разговор с темы моих уродств в более конструктивное русло, я принялся объяснять то, что он наверняка не поймет, и что ему в принципе вряд ли понадобится: какие меры предосторожности следует соблюдать, чтобы не допустить возгорание термитной смеси…

– А когда мы будем делать бомбы? – спросил Савелий.

Мне оставалось только головой покачать. Всегда они задают этот вопрос в первый же день.

– Не скоро. Б.Н. и товарищам нужно время, чтобы выбрать очередную цель, согласовать ее с Центральным Комитетом и спланировать покушение. Это несколько недель, как минимум. Правда, мастерская работает не только для боевой дружины, но и для всех остальных, кому нужны наши услуги.

Он слушал внимательно, не перебивая комментариями, и я решил рассказать ему, как работает наша проверенная, всему революционному подполью известная схема:

– Для начала дается в газету объявление о продаже угля первоклассного качества. Указывается адрес и к кому обратиться, чтобы уточнить цену. По этому адресу находится один наш проверенный товарищ, который принимает заказы на изготовление снарядов и берет деньги на покупку динамита, а после передает их мне. Здесь не подобраться, поскольку он действительно, помимо всего прочего, торгует углем. Я изготавливаю снаряды, сколько необходимо, или же на сколько хватило динамита, передаю заказчикам, а дальше все происходит без моего участия. Денег за работу я, разумеется, не беру – только на покупку сырья или инструментов.

После всех, затянувшихся почти до вечера, объяснений, я дал Лисенку учебник химии с моими пометками и велел заняться самым привычным для него делом, то есть изучением теории. Пока он читал, я украдкой любовался его сосредоточенным выражением лица, влажными завитками волос на лбу, и тем, как Сава слегка щурится, пытаясь разобрать мой почерк, – у него, наверное, легкая близорукость, но в нашем деле это не проблема.

Меня совсем не часто посещают подобные спонтанные симпатии, основанные на физическом влечении. Большей частью я вполне нормально существую совершенно автономно в этом смысле, не обременяясь ни отношениями, ни переживаниями по поводу отсутствия оных. За последние месяцы, особенно после пожара в мастерской, я и вовсе ни с кем не сближался и не ощущал потребности. Но если мне случается испытывать любовный интерес к кому-либо, то я обычно становлюсь крепко зависим от этого человека, от его присутствия.

Когда стемнело, я зажег лампы и оторвал Саву от книги, чтобы не портил еще сильнее зрение.

– Если не понимаешь еще половины, то это нормально. Я тебе все объясню на практике, когда возьмемся за дело. Опыт, пожалуй, даже важнее теории, приобретается быстро.

Он сел со мной за стол, я предложил налить ему коньяка, коего в наших запасах было предостаточно.

– Я… я обычно хмельного не пью, – попытался отказаться Савелий, но в конце концов уступил. Пить он не умел, а так, цедил по капельке, по-детски морщась при этом.

– А вы много бомб сделали? – спросил он после первой рюмки.

– Много. Только большая часть так и не была использована. А что?

– Просто подумал вдруг…

– Ну, договаривай, – я плеснул ему еще коньяка, и он послушно выпил, на этот раз залпом.

– А много людей от ваших бомб пострадало?

– Не знаю точно. Я не каждого снаряда судьбу могу достоверно проследить, – уклончиво ответил я и прибавил с усмешкой: – Пусть это охранка выясняет.

Что я должен был сказать? Перечислить всех поименно? И кучера, которому взрывом оторвало ногу, и девушку-анархистку, у которой мой снаряд сдетонировал прямо в руках, и всех раненых или погибших метальщиков, и это не считая тех, кому, собственно, бомбы и предназначались…

Я встал из-за стола, одну руку положил Саве на плечо, а другой бесцеремонно потрепал по мягким волосам.

– Ну, друг мой… ты сам еще ни одной бомбы не собрал, а уже озаботился вопросами морали и всего прочего?

И хоть я придал своей реплике оттенок насмешливого пренебрежения, я понимал, что о каждом поступке следует думать наперед и примерять на себя так, чтобы не было потом тоски и раскаяния.

  Часть 2

От полного безделья начал учить Саву паять трубки для запалов. Работа эта легкая, даже девушки и подростки могут ее быстро освоить. Я показал ему расчеты соотношений размеров запальных трубок и оболочек снаряда, между делом обмолвившись, что при обыске за такую бумажечку можно получить десять лет каторги. К серной кислоте и ртути я его, естественно, пока не подпускал, доверяя только делать пустые заготовки. Пока он работал, я сидел или стоял рядом, хвалил или поправлял, и будто невзначай поглаживал его по спине. Он вздрагивал иногда от моих прикосновений, но никак не возражал и от манипуляций с трубками не отвлекался.

Я часто дотрагивался до него, но всегда таким образом, чтобы это не выходило за рамки дружеского жеста. Хотел, чтобы Сава сначала приучился мне доверять и стерлась напряженность между нами. Лечь со мной на одной кровати он все-таки отказался, предпочтя спать на диване в той комнате, которая раньше не использовалась. Пару раз я вставал ночью и тихо шел в соседнюю комнату посмотреть на Саву. Спал он спокойным крепким сном, как и все молодые здоровые люди, которых никогда не будили среди ночи обыском.

Так бы я и маялся дальше по ночам от одиночества, а днем от отсутствия деятельности, если бы к концу первой недели со мной не связались анархисты. Обычно эсеровские организации предпочитали не вести дел с анархистами, потому что те были плохо организованы, не имели понятия о внутрипартийной дисциплине и порою творили вещи, позорящие в глазах общества все революционное движение в целом. Но эти анархисты производили впечатление вполне сознательных, идейно зрелых и способных молодых людей. Они не ставили перед собой фантастические и заведомо невыполнимые цели, не пренебрегали длительным внешним наблюдением за выбранным объектом покушения, уже имели четкий план действий и готовы были ждать. Для их акции им требовалось три снаряда плоской формы, по четыре килограмма динамита на каждый. Я взялся их изготовить.

Вариантов дальнейших действий было три. Можно было отправить Савелия в Финляндию закупить динамит, но ведь у него еще не было опыта в перевозке взрывчатых веществ и, что более существенно, его еще не знали наши финские товарищи. Можно было ехать, как обычно, самому и оставить Саву в мастерской – это было бы для меня удобнее всего. Но я решил взять его в этот раз с собою, с тем, чтобы потом можно было без опасений поручать ему это дело.

Надо сказать, что отношение финнов к русским революционерам было в высшей степени дружественным. Хорошо помню случай, произошедший в самом начале моей работы в боевой дружине, который сильно поразил мое воображение. Мы с Леопольдом приобрели около двадцати килограммов первоклассного заводского динамита и готовились выехать с этим грузом в Петербург, но в Выборге мой товарищ заметил за нами полицейскую слежку. Вопреки моему намеренью бросить чемодан с динамитом и спасаться бегством, Леопольд выхватил браунинг и подстрелил одного из агентов, когда тот неосторожно зашел за нами в неосвещенный фонарями безлюдный проулок. Уходя от преследования, мы спустя несколько минут буквально столкнулись с финским патрульным полицейским, привлеченным звуком выстрела.

«Мы русские бомбисты», – сказал ему Леопольд и велел мне приоткрыть чемодан.

К моему величайшему изумлению, финн не только не попытался задержать нас, но даже указал место, где мы с Леопольдом смогли укрыться до утра от агентов охранки и решить, как действовать дальше.

За эту готовность, даже рискуя собственной свободой и положением, привечать русских революционеров, а также за качество их динамита я и люблю финнов.

Лисенку, как я и надеялся, эти люди тоже понравились. На деньги, взятые с анархистов, мы приобрели в Гельсингфорсе двадцать килограммов динамита с запасом и выехали экспрессом в Петербург. Из соображений удобства и конспирации, во всех поездках мы, техники, обычно пользовались I классом. Во-первых, в толпе представительных пассажиров скорых поездов хорошо одетому революционеру было легче затеряться, во-вторых, совершенно немыслимо было везти груз взрывчатых веществ в докучливой тесноте III класса.

Полностью избежать неприятностей, связанных с досмотром, однако, не удалось. На границе таможенный офицер, зашедший в наше купе, спросил документы, а после поинтересовался, чем это так пахнет из чемодана. Динамит имеет специфический, довольно сильный аптекарский запах. Сава опомнился даже быстрей меня. Он лениво привстал, открыл чемодан и сказал:

– Масло бабассу везем. Для приготовления женских кремов.

– Гадость-то какая… – поморщился офицер.

– Запах-то скверный, а продается по 16 целковых за фунт, – подал голос я.

– Господи… – таможенник даже глаза выкатил от изумления, – так закрывайте скорее, а то еще выветрится, не дай Бог…

Когда он наконец вышел, я выждал полминуты и сгреб Лисенка в объятья, тесно прижал к себе.

– Умница. Сходу это придумал? – и сам же не дал ему ответить, заняв рот поцелуем. Я уже неделю тихо мечтал об этом, глядя на его полные розовые губы, а сейчас, под влиянием пережитой только что опасности разоблачения, поддался внезапному порыву. Сава растерялся настолько, что даже не попытался меня оттолкнуть, а я, совсем одурев от вседозволенности, продолжал крепко и жадно целовать его, по-настоящему, проникая языком в рот, как мне того хотелось. Когда я наконец оторвался от него, давая вздохнуть, он ошалело посмотрел на меня и коснулся пальцами влажных губ, будто не веря.

– Николай Николаевич, зачем вы это?.. – опять заикаясь, как всегда при смущении, спросил он.

– Затем, что мне так хочется, – я снова притянул его к себе, мелко и часто целуя на этот раз щеки, подбородок и вокруг рта и в промежутках между касаниями губ шепча: – Давно уже хочется… Сава… ты же мне сразу понравился…

В том, что он не отталкивал меня, не кричал и не возмущался, я усматривал, пускай и скрытое, но согласие. Сам не понял, как получилось, что в следующую минуту я резко опрокинул Саву на мягкое кожаное сидение и чуть не придавил его своим телом. Зашарил рукой по его одежде и подосадовал, что сам же пару дней назад купил мальчишке жилет с такими мелкими блестящими пуговками, с которыми одной рукой явно не справиться, но подумать над решением проблемы не успел, потому что Сава вдруг застонал и отвернул голову, страдальчески поморщившись.

– Эй, Лисенок… – я легонько тряхнул его, – что с тобой такое?

– Голова болит, – промычал он сквозь стиснутые зубы.

– Давно?

– С час уже… было не так сильно.

– Это от динамита, – я оглянулся на недавно раскрываемый чемодан.

С сожалением, но вполне уже контролируя себя, я отстранился от Савы и, велев ему, по возможности, не совершать резких смен положения, вышел за кипятком. Вернувшись, я заварил ему крепкий чай, бросил в стакан три кусочка сахара и щедро плеснул коньяка из своей фляжки.

– На вот, выпей.

Сава послушно и механически, как кукла, взял у меня гремящий в подставке стакан и выпил мелкими глотками.

– Ничего, пройдет, – успокаивал я его. – Люди с непривычки часто болеют от запаха динамита, но со временем это проходит.

– Николай Николаевич, что значит: «я вам понравился»? – спросил он, пропустив все, что я говорил про динамит.

– То и значит, – я досадливо прикусил губу. – Будто ты не понял. И хватит уже называть меня по имени-отчеству! Я не настолько тебя старше, а по положению мы совершенно равны. Зови… – тут я запнулся, чуть было не сболтнув настоящее имя. – Зови просто Николаем и обращайся на «ты». По крайней мере, когда рядом нет посторонних.

Он молчал, глядя на меня широко раскрытыми глазами, видя при этом, вероятно, какое-то мельтешение мушек, как это обычно бывает у людей при головной боли. Я забрал у него пустой стакан и сжал обеими руками его холодные дрожащие руки.

– А впрочем, прости меня, Сава. Я сам не знаю, что на меня нашло. Не хотел тебя пугать или смущать.

– Все в порядке… наверное, – бледно пробормотал Сава.

Я привлек его к себе, уложил кудрявую голову себе на плечо.

– Скоро прибудем в Питер, снимем номер в «Большой Северной», пожалуй, из двух комнат, чтобы тебя запах динамита не беспокоил… отдохнешь, а на явку с Б.Н. я пойду один. И назавтра экспрессом в Москву… Как тебе, а?

– Как скажете, Николай Николаевич, – отозвался он, безвольно опираясь на меня и позволяя придерживать себя за плечо.

– Да хватит уже… Говорю же тебе, наедине давай без церемоний.

– Как скажешь, Николай, – повторил он.

***

С недавнего времени мы больше не устраивали явки в людных местах, как было прежде. Придя по указанному адресу в новую на этот раз явочную квартиру, я обнаружил там Б.Н. и женщину, одетую в простую темную юбку и невзрачную бледно-серую блузу, с покрытыми серым же платком волосами и плечами. Я даже не сразу признал в этой непрезентабельной обывательнице нашу красавицу Ирину.

– Где Леопольд? – первым делом спросил я.

– В Киеве.

Я кивнул, находя этот ответ исчерпывающим. Более всех остальных рискующий своей жизнью товарищ жив, на свободе и имеет возможность выходить на связь – значит, по крайней мере, дела наши за последнее время не стали хуже.

– Как парень? Справляется? – деловым тоном осведомился Б.Н.

– Очень хорошо справляется.

– А с работой? – невинным голосом, но с очевидным ехидством уточнила Ирина, и я целую минуту ненавидел ее за это.

– Что мы будем делать? – спросил я, показывая, что всегда готов выполнять свои обязанности техника. Б.Н. поморщился, и глубоко залегшие в столь молодом возрасте морщины на его лице стали еще заметнее. Я понял, что зря задал вопрос: Б.Н. и сам пока ничего не знает и не может решить, и это состояние для него мучительно и непереносимо.

– Я хочу убить премьер-министра, – сказал он. Черные глаза его блестели, но взгляд был каким-то мутным, выдавая нездоровое состояние и крайнюю степень душевной напряженности.

– Невозможно! – воскликнул я, но тут же прибавил более спокойным тоном: – Ты ведь знаешь, ЦК нам не разрешит.

– А я плевать хотел на ЦК! ЦК царя не дает убивать, премьер-министра не дает убивать… просил их третьего дня порекомендовать мне проверенных людей для организации новых акций, так они мне вместо этого дали паспорт на французское имя и велели ехать из страны…

– Высылать тебя из страны – подло, а пытаться убить премьер-министра – глупо, – рассудил я.

– Николай, представь себе, я с тобой согласна, – поддержала меня Ирина и мы в два голоса принялись излагать Б.Н. свои доводы. А он молчал, напряженно глядя перед собой и сжав в нитку тонкие бескровные губы. Тогда я подумал, что могу в такой ситуации решать если не за всех, то уж за себя и за Саву. Я сказал:

– Вот что, товарищи. Мы с Лисенком едем в Москву, заканчиваем наше дело с анархистами. И будем ждать от вас вестей. Когда у вас будет обдуманный план – пусть и не одобренный ЦК, это не важно совершенно! – но обдуманный, не самоубийственный, тогда шлите телеграмму.

Мы попрощались, и я отправился обратно в гостиницу, где ждал меня Сава. По дороге я купил сладких французских бриошей и крепкой русской водки. Настроение после всего было преотвратнейшее.